Revived

Трясущиеся руки снова и снова, уже на автопилоте, поднимаются и опускаются, бесконечно погружая пакетик мятного чая в облако пара. Тонкие губы, переполненные кровяными болячками, приоткрыто молчат, не спеша выпуская из лёгких углекислый газ. Ломкие ногти, набитые грязью могильной земли, ковыряют последнюю сухую корочку на розовой коже, высвобождая из капилляров редкие капли крови. Маленькие карие глаза пусто смотрят на крошки шоколадного печенья (они здесь ещё со вчерашнего дня), что раскиданы по правой части стола (где совсем недавно сидел он, такой живой и радостный). Нутро переполняет ничто и всё одновременно. Хочется кричать, но Гониль молчит уже больше двадцати часов. Хочется плакать, но глазные белки иссушены уже до предела. Хочется перевернуть кухню вверх дном, но поднять тело со стула кажется непосильной задачей. Каждая клеточка организма находится в напряжении. Сердце сжимают ожидание и тревога. Тревожное ожидание. Воздух в помещении наполнен ароматом отчаяния и тишиной. Лишь тиканье часов в соседней комнате беспокоит ушные перепонки, напоминая о том, что время продолжает своё движение. Только вот Гониль ощущает, что застрял. Он живёт внутри невозможно долгого мгновенья. Звенит полночь. Парень подскакивает на месте. Зубы начинают сдирать куски ногтей, приглашая внутрь желудка паразитов. Хоть кто-то нашёл дом. А вот Гониль свой вчера потерял под колёсами пыльного грузовика. Но, может, у него получится всё вернуть? Тело не спеша подходит к распахнутому окну, из которого доносится шелест сухих листьев и вонь вечернего ливня. Гониль ненавидит дождь. Он пробуждает червей. Червей Гониль ненавидит ещё больше. Склизкие, мокрые, безволосо-гладкие, как раковые больные. При виде них воротит. На улице ничего не происходит. Совершенно. В траве шевелится лишь соседский кот, что увлечённо играет с трупом задушенной мышки. Природа жестока к слабым созданиям. Тяжело вздохнув, Гониль перебирает ногами к выключателю. Ждать чуда нет никакого смысла. Видно, всё, что рассказывал соседский дедуля, — действительно ложь. Не зря Джисок называл его сумасшедшим. Надо было его послушать. Надо было слушать его изначально и не покупать этот чёртов дом в этой чёртовой дыре! Но нет, Гонилю ведь хотелось жить, как на страницах маминых любимых каталогов! Ей всегда очень нравилось смотреть на красивую садовую мебель — гамаки, плетёные диваны, красивые пластиковые столики с узорными ножками. А какие вокруг них были растения! Какие чудесные каменные дорожки! Фонтанчики! Она всё смотрела и смотрела, плесневея в маленькой квартире, которая досталась ей от бывшего мужа, и мечтала, что после смерти ей достанется рай в виде заднего дворика. Чтоб вечно тереться задницей о ротанг, попивать Голубую лагуну и пялиться на розовых фламинго, украшающих газон. Чудесная была женщина! Хотелось бы верить, что Иисус не сэкономил и поставил в её персональном раю фонтанчик. Она любила фонтанчики. Комната тухнет во мраке. Наконец Гониль по-настоящему ощущает, насколько же он устал. Конечности с трудом передвигаются, а желудок, кажется, начинает переваривать сам себя. В нём ничего не появлялось с прошлого вечера. С того момента, как Гониль всё его содержимое выблевал рядом с закопанным телом Джисока. Осквернять святую землю — плохо, но парень в тот момент ничего не мог с собой поделать. Рука вяло падает на перила. Ступня возвышается над коричневым лестничным ковриком. Неожиданно проносится истошный кошачий визг, переходящий в рык и обратно. Туловище замирает прямо на начале ступеней. Сердце начинает отбивать бешеный ритм. Кто может в такой поздний час мучить бедное животное? Гониль тут же подлетает к окнам. Прячась за цветастой шторой, парень осторожно из-за неё выглядывает. Картина, открывшаяся перед глазами, подвергает в шок. Ладони хватаются за край подоконника, чтобы удержать тело на ногах. Рот молча округляется, а веки от удивления широко распахиваются. Липкий страх заполняет организм. Под тусклыми дворовыми фонарями стоит его любимый. На нём всё те же большие глаза (только тусклые), всё те же пухлые губы (но не нежно-розовые, а безжизненно-серые), всё то же худощавое низкорослое тело. Всё такое родное, однако совершенно чужое. Изуродованное. Испорченное. Трупно-белая кожа обвисше натянута на скелет. Кое-где виднеются бледно-фиолетовые отметины. Левая рука неестественно изогнута в области локтя. Вся одежда пятнится засохшей кровью. Из ободранных штанов выглядывает кусок колотой кости. Некогда сияющие тёмно-каштановые волосы перепачканы землёй и пожухлой травой. На правой стороне черепушки красуется вмятина, окружённая кровяной корочкой. Иисус так же выглядел, когда воскрес? Изо рта вылетает немой крик. Уголки глаз заполняются слезами. Не этого Гониль хотел, точно не этого! Он всего лишь желал вернуть Джисока. Его Джисока — яркого, энергичного, с вечно искрящимися глазами и мягкой улыбкой. Он не хотел, чтобы к нему пришёл чёртов ходячий труп! Джисок, стоящий перед ним, безразлично глядит на изворачивающееся в его руках животное. Пальцы цепко держат кота за шкирку, пока тот отчаянно пытается кусаться и царапаться. Только всё без толку. Мёртвые боли не ощущают. У Гониля очень плохое предчувствие. Сердце просит что-то сделать, пока не поздно, но мозг панически кричит и упирается. Своя жизнь дороже. Пара ног медленно отходит от окна. Ноздри плавно втягивают и вытягивают воздух. И что делать в такой ситуации? Гониль не имеет ни малейшего понятия, если честно. О таком не пишут в книжках, не рассказывают люди в интернете, такому не учат ни родители, ни учителя. Сплошная растерянность. Кота резко швыряют в траву. Слышится измученное мяуканье. Сначала Гонилю кажется, что его достаточно сильно приложили о землю, но тот в следующую секунду вскакивает на лапы и несётся в сторону соседского дома. Пронесло. Так подумалось Гонилю, пока тот не почувствовал на себе тяжесть чужого взгляда. Настолько пронзительного и холодного, что под животом сжались кишки. Парень поднимает глаза, сталкиваясь с глазами любимого. А тот смотрит в упор. Прямо в душу. Гониля одолевает тремор. Как он может, чёрт возьми, настолько хорошо видеть с такого расстояния? Ещё и учитывая отсутствие света на кухне! Но вдруг он не видит? Вдруг он чувствует? Чуть не споткнувшись о собственную ногу, Гониль подрывается с места и несётся в сторону лестницы. От подскочившего адреналина мутнеет голова и горят лёгкие. Нужно срочно найти укрытие. Нужно просто спрятаться и дотянуть как-нибудь до утра. Обязательно. Куда же бежать? Ванная не подходит, кабинет Джисока тоже. Из вариантов остаются лишь две двери, ведущие в спальни. Но одна из них — «детская». Там они ничего не обустраивали. Даже не собирались. Придётся прятаться в их комнате. Ворвавшись в помещение, Гониль щурится от лунного и фонарного света, что заполняют спальню. До сих пор пахнет лавандой. В сознании всплывают вчерашние воспоминания, где Джисок с излишней аккуратностью зажигает новую свечку, которую они купили в городе пару дней назад. — Гониль, это самый лучший запах на свете, я серьёзно! — сказал он тогда. Джисок очень любил аромат лаванды. С первого этажа слышится противный дверной скрип. Гониль ещё на той неделе обещал смазать петли. Так вот, что он забыл сделать… Хотя теперь это ни к чему. По дому проносится отзвук тяжёлых шагов. Медленных и хромоногих. Он уже здесь. — Дорогой, я дома! Так соскучился по тебе! — знакомый голос искажён хрипотой. Есть в нём что-то безобразное и тревожное. Ощущение, будто чужую глотку до отметин пережимают шнуром и заставляют разговаривать. Тело пронзает ужасом и слезами. Противоречивые чувства сбивают с толку, выворачивают мозг наизнанку. Гониль не понимает. Не понимает, что делать. Не понимает, что хочет делать. Здравый смысл шепчет бежать и прятаться. А тоска кричит броситься в объятья родных (родных ли?) рук. — И почему ты меня не встречаешь? Или ты прячешься, Гониль? Пора бы действительно спрятаться. Слышится стон старых половиц. Джисок уже на кухне. Там они полы ещё не меняли. Гониль суетливо ведёт глазами по комнате. Под кроватью спрятаться не получится — просвет между её основанием и полом слишком большой. Его быстро обнаружат. — Милый, ну тебе же уже двадцать семь лет! Такие большие мальчики в прятки не играют, — в хриплом голосе присутствует лёгкое раздражение. — Ну хорошо. Раз, два, три, четыре, пять, я иду тебя искать! На первом этаже открывается дверь. Кажется, он решает осмотреть все комнаты. Взгляд маленьких глаз встречается с тёмным лакированным деревом. Этот старый платяной шкаф здесь с самого начала. С самого их заезда. Он как основа их домашнего рутинного мироздания. Гониль, помнится, хотел его выбросить и купить купе, но Джисок настоял на сохранении «реликвии». «Такие ведь больше ни в одном магазине не встретишь! Это настоящее сокровище!». Теперь это «сокровище», возможно, спасёт Гонилю жизнь. Потные ладони хватаются за ручки и раскрывают дверцы. Очень медленно и опасливо, дабы не наделать шуму и не привлечь чужое внимание. Туловище проникает внутрь, проходя сквозь шкафные внутренности в виде старой пыльной шубы, пары шерстяных пальто и их с Джисоком зимних курток. Тёмно-деревянные двери прикрываются. Вокруг душно и пыльно. Гониль старается делать неглубокие вдохи и не чихать. Было бы очень полезно иметь способность не дышать часами. Сколько бы человек это спасло, даже представить сложно! По лестнице поднимаются. Гониль чувствует это. Гониль это знает. И начинает дрожать ещё больше. Его так не трясло даже при температуре тридцать девять и восемь. — Гониль, ну я уже устал. Давай выходи, я хочу взглянуть на тебя! Мы будто вечность не виделись! — отдалённое эхо кое-как пролетает через дверную щель и стенки шкафа. Гониль ощущает себя рыбкой в аквариуме, запертой в тесноте и нехватке кислорода. Разница между ними лишь в том, что для рыбки иной жизни не существует. Ей вполне привычно и даже, вероятно, нормально (хотя у неё никто и не спрашивал). А вот Гонилю — нет. Он сейчас начнёт вырывать корни волос от стресса. Чужое присутствие совсем близко. Буквально в соседней комнате — «детской», как они её называли. Только вот по какой причине, Гонилю до сих пор непонятно. Детей они не планировали. Да и не смогли бы планировать. Однако у Джисока такое желание (совсем чуть-чуть) присутствовало. Он даже пару раз в шутку (в шутку же?) предлагал Гонилю выкрасть соседскую девчонку. Она всегда была очень милой и послушной. Такую, наверное, довольно легко воспитывать. Но сейчас это уже тоже неважно. Всё слишком стихло. Либо Гониль пропустил момент, как Джисок ушёл, либо тот до сих пор стоит там. Только что там так долго можно делать — до головы не доходит. Стены в той комнате оголённые и пустые, а полы накрыты слоем пыли. Резко хлопается дверь и открывается следующая. В их с Джисоком комнату. Гониль задерживает дыхание. Лишь бы пронесло. Лишь бы пронесло. Лишь бы пронесло. Лишь бы пронесло. Лишь бы пронесло. Веки сжимаются вокруг глазного яблока. Зубы до крови раскусывают нежную кожу щёк. Скрип. — Ку-ку! Вот я тебя и нашёл, дурачок. Кто ж так прячется? Каждый ребёнок знает, что шкаф — это самое очевидное место! Когда осознаёшь, что все твои страхи оправдались, внутри рождается странное ощущение. Тебя наполняют ужас и полнейшая пустота одновременно. Будто важная и неотъемлемая часть твоего существа покидает тело. Но ты не понимаешь, чего конкретно лишаешься. Возможно, это душа заранее покидает физическую оболочку. От данного чувства становится не по себе. Гониль не хочет открывать глаза. Гониль не хочет видеть, что стало с тем, кого он любит. Не хочет верить в то, что это реальность, а не просто его ночные кошмары. Вот бы сейчас обняла мама. Приоткрывая веки, парень сталкивается взглядом с большими глазами. Глазами, наполненными привычной наивностью, какой-то ребяческой радостью и тёмными пятнами, смазывающими карюю радужку. Кричать не хочется. Бежать не хочется. Уже ничего не хочется. Хотя нет. Хочется сжаться до исчезновения. Внутрь шкафа тянутся бледные руки. Гониль изворачивается как может, лишь бы до него не дотронулись трупным холодом. — Эй, ты боишься меня? — чужое лицо искривляют детская досада и непонимание. — Это же я, Джисок. Твой Джисок. Я ничего плохого тебе не сделаю. Это не может быть он. Глаза наполняются слезами. Хочется верить, что его душа ещё не покинула израненное тело, но сомнений слишком много. Рук Гониля касается твёрдая плоть. Его косточки нежно оглаживают большим пальцем. Джисок раньше всегда так делал, когда пытался успокоить. — Поверь мне, пожалуйста, — из мёртвых лёгких выходит тяжёлый вздох. — Помнишь наш первый поцелуй? Это было в октябре, одиннадцать лет назад. Холод тогда стоял ужасный, а ты был в одном дурацком свитере. Ну в том, полосатом таком. Ты привёл меня на заброшенный мост, а я пошутил, что худшего места свидания у меня ещё не было, — тёплая улыбка окрашивает ледяное бледное лицо. В межзубных промежутках виднеются застрявшие комки почвы. Гониль тихо всхлипывает. Конечно, помнит. — Для тебя это свидание? — спросил он тогда очень неуверенно. — А для тебя разве нет? Я думал, я тебе нравлюсь. Джисок всегда был таким — прямолинейным и открытым. Отчасти из-за этого Гониль в него и влюбился. — Ну, иди ко мне, — чужие объятья вытягивают парня со дна шкафа. На грязные сальные волосы ложится такое же грязное прикосновение. Гониль кладёт свою тяжёлую больную голову на худое плечо. Пахнет от Джисока ужасно. Сладковато, но противно до безумия. Тошнота застревает в глотке. Но Гонилю становится уже всё равно. Он наконец-то обнимает своего любимого. Джисок снова рядом. Пускай даже в таком извращённом виде. — Теперь я тебя не покину, обещаю. На щёки Гониля ложатся ледяные ладони. Джисок мягко отстраняет его от себя, заглядывая в маленькие глаза с такой лаской и нежностью, с какой вообще может смотреть мертвец. — Я люблю тебя, — выходит из серых губ. — И я тебя люблю, — сердце Гониля наконец-то перестаёт тревожиться. Огладив большим пальцем горячую скулу, Джисок касается поцелуем кровоточащей кожи. Гонилю слишком хорошо и слишком плохо одновременно. В груди рождаются приятные чувства. А в желудке рождается фантомная рвота. У чужого языка немного гнилой вкус, но Гониль не может противиться своей любви. Он увлечённо отвечает, обхватывая руками тонкую талию. Пальцы Джисока зарываются в пряди волос, притягивая Гониля ближе. В какой-то момент всё начинает ощущаться совершенно неправильно. Не так, как должно быть. Ведь ты же не должен во время поцелуя чувствовать, как что-то шевелится в твоей ротовой полости? Помимо языка, естественно. Наверное, нет. Кажется, по зубной эмали что-то ползёт. И это что-то сейчас провалится прямиком в горло. Боже, Гониль начинает понимать. Это трупные личинки. В его рту, мать его, ползают чёртовы зародыши мух! Парень пытается отстраниться, но Джисок сжимает его слишком сильно (откуда вообще в нём столько силы?). В панике Гониль мычит в поцелуй и колотит мёртвое тело, пытаясь хоть как-то привлечь внимание. Но ничего не происходит. Его просто игнорируют. Джисок вообще что-то чувствует? Страх и дискомфорт никогда ещё не ощущались так остро. Если он сейчас не вырвется, то проглотит опарыша. А может, даже и не одного. Гониль понятия не имеет, сколько их внутри тела Джисока. Если бы парню было, чем блевать, он бы точно уже блевал. Прямо в чужой рот. Тело брыкается, как может. Руки и ноги поочерёдно бьют прямо по открытым ранам в глупой надежде, что хотя бы это поможет. Но не помогает. Напротив, кажется, Джисока это лишь больше раззадоривает. Туловище резко прижимают к стене. В позвонках путается тупая боль. Гониль в этот момент ощущает себя таким невесомым и жалким. Его швыряют, как тряпичную куклу, а он сделать ничего не может. Гониль наконец осознает, насколько сильно вляпался. Настолько, что уже ничего не исправить. Он не может закричать, он не может сбежать. Гониль ничего не может. Гониль бесполезен. Он способен лишь терпеть чужие прикосновения, ожидая своей участи. Способен лишь из последних сил втягивать ноздрями воздух, пытаясь подавлять рвотный рефлекс. Наверное, это всё плата за его ужасный грех, за его эгоизм. Сопротивление сходит на нет. Руки обречённо опускаются, слегка подрагивая. В нос заползают капли слёз. Гониль поднимает глаза, сталкиваясь с чужим взглядом. Хищным, диким и до жути уверенным. Такой, наверное, обычно видят жертвы маньяков перед своей смертью. Перепачканную футболку приподнимают. По рёбрам пробегает прохладное дуновение. Сквозняк. Тёплые бока нежно оглаживают костлявые пальцы. Наверное, Джисок хочет сделать приятно. Просто по-другому теперь не умеет. Ну ничего, Гониль примет всё, что уготовила ему судьба. Тяжёлые веки опускаются, скрывая всё самое страшное за темнотой. Нужно просто представить, что ты спишь. Что это всего лишь кошмар, который вот-вот закончится. Совсем скоро прозвенит будильник, и Гониль проснётся в одной кровати со своей любовью. Живой и тёплой. Джисок его обнимет и пожалеет. Скажет, что всё в порядке, что он рядом. Обязательно. Кишки пронзает резкая боль. Становится слишком мокро, слишком липко и дискомфортно. Громкий крик щекочет вибрацией пухлые губы. Джисок улыбается в поцелуй, после сразу же отстраняясь с громким чмоком. Между лицами тянется нить вязкой слюны. У Гониля кружится сознание. — Прости, милый. Я не хотел делать тебе больно, но это единственный способ для нас снова быть вместе, — холодные пальцы припадают прикосновением к побледневшей щеке. Взгляд Джисока теперь по-прежнему невинен. Зрачки Гониля падают вниз. Из его живота торчит пластиковая рукоять кухонного ножа (он что, всё время был при Джисоке?). За резинку штанов ручьём затекает горячая кровь. Трусы мокнут. А парень даже не понимает, из-за чего конкретно. Он понимает лишь то, что, кажется, начинает умирать. Это же всего лишь кошмар? Гониль ведь проснётся? Правда?