Колесница

Riding through the Earth In the chariot making fun of death, Falling like a star In the chariot one last time so far.       © Dark Moor       — Как зовут это прелестное создание? — спрашивает Мисти, усевшись на пол перед креслом для посетителей, и пробует потрогать нос хребтисто-лысого существа с частоколом клыков в раззявленной зевком пасти. Прелестное создание, окружённое вниманием, по-хозяйски сворачивается в брошенной на кресло куртке и флегматично щурит на хозяйку «Эзотерики» светлые глаза.       — Мирабелла Валентина Великолепная, — отвечает Ви, сев рядом на корточки.       — Правда?       — Да я в душе не ебу, какие имена положено давать животным: кошка есть кошка, даже если она — твоё дитятко. Как бы ты её назвала?       — Я бы назвала её Тилеттой. Если это, конечно, кошка, — задумчиво замечает Мисти. — У Клементино с Лос-Лобос есть кошка, она пушистая и совсем не такая костлявая, и у семьи Маркесса — тоже. Я видела.       — А чем не кошка? Уши есть, хвост есть, четыре лапы, два глаза. По-моему, она ничем не хуже прочих. Кошка, вытянув когтистую лапу, пытается сцапать Мисти за палец, когда тот оказывается слишком близко к носу, и шипит, оскалившись ещё явнее.       — Ты одержима зверем, красавица, — с серьёзным видом говорит ей Мисти, спрятав пальцы в рукава платья, больше похожего на потёртый сиреневый свитер.       — Значит, назову это прелестное создание «Зверь». Такое и спереть-то зассут.       — Говоришь, нашла её на этаже в мегабашне. Удрала?       — Скорее всего, — соглашается Ви, — все зубы у неё на месте, здоровая, сильная.       — Не хочешь продать какому-нибудь нуворишу? Ты и так дома не всегда ночуешь, а за здоровую кошку много денег дадут.       — Спятила? Не стану я её продавать, пускай воров кусает.       — Ви, это же не собака.       — И что с того? Зато зверь, — хмыкает Ви, когда кошка утробно рычит на Мисти: та хмурит подведённые брови с искренней обидой, и Ви подталкивает её плечом. — Ну-ну, будет тебе, Мисти, я же не всерьёз. Она и на меня рычала, пока не обнюхала. Такую отдавать жалко.       «И правильно делаешь. Только попробуй её кому-нибудь отдать, — угрожает Джонни Сильверхенд, нависнув над «зверем» на манер щита: в его живом небритом лице проступает что-то инородное, отталкивающее, словно вырванное из чужого мира, и все его резцы обращаются клыками хищника. — А иначе…»       «А иначе что?» — интересуется Ви: Джонни похож на сгусток сонного паралича, но Ви знает, что тот не собирается причинять ей вреда.       «А иначе я обижусь. И тебе тоже будет о-о-очень обидно».       «Перетерпишь: в моей девичьей обители все киски принадлежат мне».       «Стерва, — говорит Джонни. — Хорошо, что ты незамужняя: любой муж бы от такой жены застрелился». Кошка задирает морду и, вытянув и без того худую жилистую шею, обнюхивает его руки, — правую, живую и татуированную, в железных перстнях, и аугментированную левую.       — Ты пьяна, что ль?       — Не-е-ет, просто не выспалась, — сознаётся Ви, зевает и трёт пальцами веки, — кружка пива не в счёт.       — Боже, Ви!       — Слушай, а это правда, что кошки могут видеть обитателей иномирья?       — Правда, — подтверждает Мисти. — Я говорила семье Маркесса: не переезжайте в тот дом, где прежний хозяин умер весной, там завеса слишком тонка. Их кошка каждую ночь на стены шипит.       — Завеса? Ты о чём, Мисти?       — Место, где грань между мирами истёрлась.       — То есть это, того… как дырявый мешок, и через дырку в этом мешке к нам вываливается всякое? — уточняет Ви. — Получается, возле моей квартиры и закусочной Тома тоже есть дыры? Мисти со скепсисом смотрит на неё и трёт подбородок, но, помолчав, всё-таки кивает:       — Что ж, можно и так сказать. Ви встаёт, с хрустом потягивается, суёт руки в карманы штанов, — глубокие, сгодятся за вшитые рукавицы или ещё один слой рукава, — и встряхивает плечами, вспомнив о том, что храмовый служитель каждый день выносит во двор Дэнъя-дзиндзя еду и воду: ни кошек, ни собак, ни крыс там не водится, — и о том, что Мисти ставит у порога «Эзотерики» миску с бульоном, хотя Виктор упрекает её, что она собирает в лавке всех тараканов квартала.       — Я, в общем-то, у тебя по важному делу сегодня.       — Нужно залечь на дно, да? Собираешься за город? Хочешь вернуться в Пустошь?       — Нет, пока не собираюсь. Хотя следовало бы: это не город, а блядский цирк с клоунами-дегенератами, — сварливо сообщает Ви.       — Опять что-то случилось?       — Не «опять», а «снова». Что этому придурку Кранмеру мешало намекнуть, что мне придётся на своём горбу японца из холодильника вытаскивать? Пиздел и не краснел, что обычный груз забрать надо. Я и не такое возила, мог бы правду сказать.       — Может быть, Кранмер боялся, — мягко замечает Мисти, поднявшись вслед за ней, и собирает разложенное на разрисованной столешнице таро Райдера-Уэйта. — Он же не знал, что ты спасёшь этого беднягу. Ви идёт к столешнице мимо витрины-голограммы, ведёт ногтем по морде дракона, скрутившегося в кольца над горным хребтом: однажды Джеки подарил Мисти сборник со сказками Окинавы, и та старательно срисовывала одну из иллюстраций два вечера подряд, — и останавливается при виде ссутулившегося на мотоцикле Возничего.       — Переезжаю я, Мисти.       — Куда? Насовсем?       — В Джапан-таун, по ту сторону реки.       — Но ведь здесь, в десятой мегабашне, ты и четырёх месяцев не прожила.       — Потому что мне ваша уродская мегабашня не нравится, — говорит Ви, обняв себя за локти, и выразительно морщит нос.       — Вечно ты куда-то бежишь, кочевничья душа. Теперь придётся Виктору по вторникам есть chili con carne мамы Уэллс, — вздыхает Мисти, берёт «Колесницу» и собирает карты в колоду.       — До сих пор готовит тебе пожрать?       — До сих пор. Ей и отказать-то совестно. Кошка спрыгивает с кресла и, отправившись изучать лавку, с деловым видом обнюхивает всё подряд, — свечи, калаверы, деревянный комод под алтарём, стройные икры Мисти, обтянутые чулками, — чулки у неё похожи на рыбацкую сеть: Ви садится прямо на куртку, в привычной манере скрестив ноги в лодыжках, и достаёт из кармана сигареты.       — Только не кури в сторону благовоний, — строго напоминает Мисти, — всех посетителей мне отвадишь.       — Dziękuję bardzo, пани Ольшевская, — отвечает Ви на ломаном польском, щёлкнув колёсиком зажигалки, закуривает и с наслаждением выдыхает в потолок: сигареты пахнут чем-то терпким, похожим на смесь табачной трухи с лимонными корками, и Джонни демонстративно машет перед носом рукой, делая вид, что вот-вот сблюёт прямо на алтарь.       «Сильверхенд, хватит уже комедию ломать. Ты ведь любишь курить? Выходит, от меня ты должен быть в полном восторге».       «С чего бы? У нас полным-полно дел, а ты куришь хрен пойми что, — с укором говорит Джонни, — и хочешь хрен пойми кого».       «Хочу? Пф-ф-фх, скажешь тоже, — отрезает Ви, досадуя на то, что легко краснеет из-за своей веснушчато-рыжей бледности: Джонни ни к чему видеть, как к её щекам приливает кровь. — Хочу прожить подольше, наесться как следует и денег заработать. С мужчинами и сексом слишком много мороки».       «О-о, не пытайся меня наебать. Я и без тебя знаю, о ком ты вчера думала, пока рука в штанах была. Пальцы-то, поди, до сих пор ноют?»       «Да хоть бы я о варёных бобах хромой Мэгуми думала. Тебе-то что, Сильверхенд?»       «То, что лишние привязанности тебе сейчас не нужны, — холодным тоном поясняет Джонни, ткнув Ви пальцем между грудей, — и потому что Горо, ёб твою мать, Такэмура — это «Арасака». Рядом с ними и ссать-то опасно, а ты… блядь, Ви, я серьёзно: ты ещё молода, найди себе кого-нибудь попроще. Он того не стоит, поверь». Ви смотрит Джонни в глаза и, поведя отставленным коленом, бесцеремонно выдыхает дым ему в лицо.       «И не жалуйся, что я тебя не предупреждал, бессовестная».       — Та-ак. Насчёт Джонни Сильверхенда.       — Да?       — Может, я одержимая? Бабушка рассказывала, что мой прадед ел человечину, когда был одержим вендиго, и все псы на него лаяли, потому что он вонял зверьём.       — Ты ведь ходила к вудуистам, пока разбиралась с Эвелин Паркер. Это…       — По всем пунктам похоже на одержимость, — настаивает Ви, стряхнув пепел в аугментированную левую ладонь, — и к тому же во мне живёт разумная тварь. Ну, если энграмму вообще можно назвать разумной тварью. Сильверхенд же, ну… Сильверхенд уже полвека как мёртв. У него нет тела.       — У ёкаев и юрэй тоже нет тела, — спорит Мисти. — Может, вам стоит поладить, пока вы друг друга не поубивали? Ты ведь всё-таки нужна ему, Ви.       — Для обитателей иномирья такое в порядке вещей. А для людей… — Ви выводит грязными пальцами с сигаретой круг в воздухе, обрисовывая линию плетёного браслета, — для людей это всё не слишком-то правильно. У людей есть плоть, печень и жилы. В дыму «Эзотерики» гуляют тени, — Ви курит, молчит и немигающе-сонно следит за их пляской: среди них — Йоринобу Арасака, озлобленный и бледный, с такими же бледными, вцепившимися в кадыкастое горло старика-отца пальцами, и Джеки Уэллс в почерневшей от крови рубахе, Дурак с костлявой собакой и Возничий верхом на мотоцикле.       — Ви.       — М-м?       — Разрешения на содержание кошки у тебя, я так понимаю, нет.       — А ты посмотри на меня, вспомни, что я до сих пор не прошла идентификацию в городском реестре, и угадай с первого раза, — говорит Ви, затянувшись напоследок, и мнёт окурок в протезных пальцах. — Заберёшь её к себе, если со мной что-нибудь случится?       — Боже, Ви…       — Чего ты, Мисти? Я ещё жива и где-то процентов на восемьдесят шесть здорова. Ну же, пани Ольшевская, улыбнитесь! Мисти улыбается ртом, но не глазами, — глаза у Мисти сухие, а волосы пропахли сандалом до самых корней, и она так густо накрашена, будто её губы и веки намазаны чёрной тушью: кошка, мявкнув, примирительно трётся головой об её ботинки. Возничий снимает шлем, обнажая аугментационные шрамы на переносице и висках, и скалит собачьи зубы.