Последствия

В одиночестве работать стало спокойнее, но слишком тихо. Баллистер не привык к тишине. Может зря он прогнал Амброзиуса? Всё же тот не специально это сделал. Как и всё остальное. Он же всё делает случайно! Ну а как иначе! Болдхарт со злости стучит кулаком по стене, оставляя на ней мелкие тёмные пятна. Его убивает понимание, что он устаёт от этого парня. Он поспешил покончить с этим глупым механизмом, расставил по местам недостающие детали и немного доработал протез, позаимствовав необходимое из кладовой Института. Никто и не заменит, что оттуда пропали несколько килограммов металлолома и инструменты. Тумба у постели превратилась в подставку для металлических огрызков. Баллистер не особо вглядывался, что тащил, главное — побольше деталей для его цели. Где-то под грудой валялся спутанный клубок проводов, который, наверняка, ещё был с чем-то соединён. Но это явно не надолго. Парень без раздумий отрывает их от раскроенной микросхемы, разбирает другие механизмы и довольствуется устроенным беспорядком. Как-то половина всего принесённого хлама оказывается в другой части комнаты: кусочки пластика валяются на подоконнике, а на высоченном шкафу точно лежит металлическая крошка. Болдхарта всё устраивает. Желание крушить теперь течёт по его жилам. Чуть позже он обязательно разнесёт какой-нибудь непременно важный институтский объект, но всему своё время. Баллистер обложил себя всем необходимым, подключил к питанию инструмент и с огнём в глазах наслаждался, как распиливается хилый дверной замок, разлетаясь на мелкие ошмётки… Дверь со стуком ударяется о стену. Парня не заботит, что он своим шумом разбудит добрую половину рыцарей. Он помнит, как неоднократно в четыре утра подрывался с кровати от пищащей на весь Институт сигнализации, только позже узнавая, что она тренировочная. Ещё лучше он помнит, что кадетов после тяжёлого учебного дня могли разбудить и заставить бежать кросс. И не дай Глорет кому-то остановиться. Да и не то, чтобы другие рыцари волновали Баллистера. Только один. Он вытащил из чужого ящика листок бумаги и обгрызенный карандаш и начеркал по памяти установку, которую видел в тюрьме. Кодовый замок идеально подойдёт для комнаты. Болдхарт лишь надеется, что его собственные доработки не позволят тому сломаться от удара. Парень перебрался на соседнюю постель и, подтянув колени, принялся дорисовывать эскиз. Спустя минут двадцать на пол отправился уже пятый скомканный чертёж, а Баллистер, пыхтя, вытащил стопку белых листов из тумбы. Чего-то не хватало, и парень уловить это не мог. Он сошёлся на мысли, что ему бы точно понадобился помощник, но от этого понимания только сильнее заскребло на душе. Если она, душа, конечно, имелась у Болдхарта. Он засомневался в её наличии, но что-то определённо болело. Решение открыть окно избавило Баллистера от гнетущей тишины и навязчивых мыслей. Он снова сел за создание чертежа, но вскоре пришёл к выводу, что дело было вовсе не в свободном потоке разума: планировать что-либо — не его. Он бросил это дело, решив, что разберётся по ходу. Петли на двери показались парню ненадёжными, и он убедился, что не зря прихватил лишнего металлолома. Постепенно периметр входа обрамлялся дополнительными креплениями, и Баллистер не заметил, как установил корпус для замка и принялся паять микросхемы. Под шумок были, как он считает, позаимствованы сенсорные панели и куски титана, о наличии который парень до этого и не подозревал. А через час он обнаружил себя разбирающим камеру видеонаблюдения, решив, что ему она нужнее, чем паукам в углу кладовой. Раскидав по комнате все инструменты, он быстро пожалел, что работает в одиночку. Внезапно мысли возвращаются к событиям прошлого месяца и совсем некстати выбивают Болдхарта из колеи. Он медленно сползает по стене, теряясь в воспоминаниях о времени, когда смог заново почувствовать себя целым и счастливым. Было гораздо лучше жить, когда под боком вился буйный перевёртыш. Что за сущность скрывалась в ней он так и не понял, да и не то, чтобы пытался. Он видел и принимал в ней Нимону. Какой бы она ни была. Никакой. Теперь она была никакой — вернее, не была ни какой. Баллистер не рассчитывает силу, и кропотливо собранный механизм крошится в его ладони. Он тяжело вздыхает и собирает его заново. И вновь задумывается. Что было бы, если бы он поверил тогда Нимоне? Подверг бы сомнению слова Амброзиуса о ней. Ведь с чего он решил, что Институту лучше знать, с кем он имел дело? Разве не Баллистер прожил то время бок о бок с Нимоной? Он думает, что не стоило говорить ей тех обидных слов. Он знает, что опять ошибся. Может, она бы объяснила и расставила всё по местам. Не сбежала бы, не обрекла себя на верную гибель. Они бы вместе решили все проблемы. Снова придумали бы какой-нибудь гениальный план. Да хоть старое доброе «что-то сделаем — и победим»! Может быть, тогда бы Нимона была рядом, и всё бы было хорошо. Баллистер захлопнул дверь изнутри, услышав тихий сигнал сработавшего механизма, и сел, прижавшись к ней спиной и обхватив колени руками. Болдхарт усмехается, представляя картины возможного будущего. Он бы всё равно нашел способ всё испортить. Он смотрит на вечереющее небо за окном и думает, что было бы неплохо прогуляться по зданию. … Когда Амброзиус решил выбраться наружу, посчитав волнения общества неопасными, уже начинался новый день. И от внепланового отдыха менее паршиво чувствовать себя он не стал. По доброй воле помог жителям на рынке и пресёк едва не начавшийся конфликт. На душе стало чуть лучше. И спокойней: Голденлойна пока не спешили распять на праведном кресту. Он забрёл на стройку, где расчищенные завалы пытались привести в более-менее презентабельный вид, и от чего-то решает, что ему стоит задержаться там на несколько часов. Перемазанный пылью и потом, с кровоподтёками по всему телу, Амброзиус взял перерыв и, заваливаясь на ходу, начал путь до Института. Звук его шагов эхом отражался от стен. Было непривычно тихо и лишь где-то в конце коридора шёл непринуждённый диалог, но парень не уверен, что это не галлюцинация. Он ужасно устал и единственное, чего хотел, — это принять душ и завалиться спать. От непрекращающихся зевков на глазах появились слёзы и помутнел взгляд. Голденлойн добрался до душевой по стеночке, упираясь в неё и наслаждаясь холодом новой уложенной плитки. С момента перестройки мало что изменилось, но парень терялся в помещении, словно слепой крот. Едва ли не заснув под струями кипящей воды, игнорируя покрасневшую кожу, Амброзиус дошёл до кадетского крыла, медленно и запинаясь на каждом шагу. Глаза слипались от усталости, но он видел перед собой заветную дверь, не сразу замечая изменения. Времени потребовалось больше обычного, чтобы понять, почему дверь не открывается. Он похлопал себя по карманам, надеясь отыскать ключи, но безуспешно. Он поднял голову и лишь тогда осознал бессмысленность этой глупой затеи. Он смеётся. Долго, не прекращаясь, пока голос не переходит в жуткий хрип, а лёгкие не начинает сводить от нехватки кислорода. Какой же он идиот! Неужели он правда думал, что после всего произошедшего Бал захочет делить с ним одну комнату? После всех его ошибок и той боли, которую Амброзиус ему причинил? Парень закрывает лицо руками и выдаёт что-то среднее между отчаянным криком и смехом сумасшедшего. На что он только надеялся? Баллистер достоин большего. Лучшей жизни, парня. Пока Амброзиус витал в своих мыслях — Баллистер действовал. Обезопасил себя пока Амброзиуса рядом не было. Снова. Снова, когда Болдхарту больно — он один, а Голденлойн где-то далеко. — Бал, пожалуйста… Открой хотя бы на минуту… Ему никто не отвечает. Голденлойн без сил скатывается на пол, прижавшись спиной к укреплённой двери. Он хочет хотя бы забрать свои вещи. Уйти и больше не беспокоить Баллистера, если тот так пожелает. Хотя бы часок отдохнуть. Парень обхватывает себя руками и пытается согреться в своей тонкой футболке и брюках. Он и не подумал закупить себе тёплых вещей, когда утром заходил в магазин, уже зная, что будет работать на стройке. Все его вещи лежат в их с Баллистером шкафах вперемешку. Если только тот их ещё не выкинул. Собранных коробок у выхода Голденлойн не видел, и это давало слабую надежду, что не всё потеряно. Амброзиус искренне восхищается талантом парня, его успехами и гениальным умом. Сотворить рабочий замок, да настолько прочный, что от резкого удара на нём не проявилось и трещины. Левая рука неистово заболела, разрядами тока охватывая плечо и расстилаясь по всему телу. Амброзиус кривится, сжимая раненное плечо. Ему не с первой попытки удаётся подняться и устоять на ногах. Тело трясётся словно в лихорадке, парень спешит добраться до столовой. Охваченной дрожью рукой он подносит стакан ледяной воды ко рту, разливая содержимое на себя и едва сдержав желание бросить стакан на пол. Амброзиус из последних сил дотаскивает своё тело до свободных лавок, продвигаясь к окну, и не замечает, как мысли покидают реальность. Он чувствует лишь то, как крепко сжимает пальцами холодное стекло, а озноб постепенно спадает. Голденлойн пытается отвлечься, но в голове заезженной пластинкой играют одни и те же ноты. Новая восьмая нота — Бал. Самая чистая и недоступная. Амброзиус хочет нормально с ним поговорить, но всё складывается совсем иначе ожиданиям. Он устал сбегать от Баллистера, устал молчать. С каждой секундой молчания пропасть между ними только увеличивается, а на самом её дне разрастаются шипы. И Голденлойн хочет порезаться о них, разорвать себя в клочья, если только это сделает Баллистера счастливее. Если бы о его благополучии Амброзиус задумался бы чуточку раньше, то не пришлось бы гадать, на какой козе к нему подъехать и как своё чёрное сердце ему преподнести. Из мыслей Амброзиуса вырывает негромкий звон возле себя. Он резко поднимает голову и видит перед собой Баллистера, неловко улыбающегося и как-то чересчур внимательно оглядывающего его. Вдруг его взгляд сменяется на беспокойный и губы открываются в желании что-то сказать, но он не решается. Баллистер поджимает их, как-то виновато рассматривая новые ссадины на лице и руках Амброзиуса, которых явно не было сутки назад. Болдхарт сжимает в руках поднос со своим обедом, ловя непривычно пустой взгляд Голденлойна. Он продвигает поднос к парню, и тот со смешанными чувствами смотрит на него, разгадывая сложный ребус под названием «Баллистер Болдхарт». — Приятного аппетита, — вполголоса произносит парень, и по нему видно, что он хочет ещё что-то сказать, но молчит. Амброзиус горячо кивает, стараясь вложить в это движение больше чувств, чем оно имеет, и тихо благодарит Бала. Болдхарт улыбается. Еле заметно, лишь уголками губ, но его глаза сияли. Баллистер неловко сжимает руки в замок, не зная, куда их деть, от того они очень скоро перебрались на плечи. Он снова открывает рот и молчит. А затем резко встаёт и убегает. Амброзиус смотрит ему вслед, не понимая ничего. Его усталый мозг отказывался помогать ему. Аромат пищи привлекает его больше, чем неразгаданная головоломка, и парень обещает себе подумать над этим позже. А чуть позже Болдхарт прибегает обратно, кладёт на стол пачку обезбола, оставляет клочок бумаги и короткий поцелуй на щеке. Амброзиус лишь на секунду успевает усомниться в реальности происходящего, чувствует фантомные руки на спине и еле уловимый аромат парфюма прежде, чем понимает, что это не видение. А в следующий момент он видит убегающего за дверь Бала. На листке быстрым размашистым почерком написаны четыре цифры, а внизу нарисовано сердечко. То самое, которое неожиданно ёкает у Голденлойна. Подходя к их комнате, он в нерешительности переводит взгляд с бумажки на замок, и обратно. Сердце замирает, когда механизм тихо щёлкает и дверь поддаётся. Парень всё ещё сомневается и не спешит заходить, но дверь открывается шире, а на пороге, переминаясь с ноги на ногу, стоит Баллистер. Они встречаются взглядами и молча понимают друг друга. Болдхарт делает шаг назад, пропуская Амброзиуса и закрывая за ними дверь. Они с минуту стоят друг напротив друга и не решаются заговорить. Но слишком ярко понимание, что больше бежать невозможно. — Как день прошёл? — нерешительно подаёт голос Баллистер, не поднимая глаз и не находя себе места от волнения. Амброзиус слишком легко его считывает и виновато поджимает губы. — Бал, я… — он осекается, когда видит немую просьбу в грустных глазах парня, и отвечает, — вполне неплохо. Даже удалось договориться с застройщиками насчёт памятника у стены и… — он тяжело вздыхает, мыслями возвращаясь к своим первым словам. Он думает, что сейчас лучшее время, чтобы всё разъяснить, — Что между нами? Ответом послужило молчание. Баллистер, успевший отойти к окну, мелко вздрагивает и замирает. Напряжение в воздухе витало густым клубом, и его можно было резать ножом. В оглушающей тишине Амброзиус слышит лишь стук собственного сердца, свой учащённый пульс. Болдхарт упирается руками в подоконник и опускает голову, выдыхая. Глаза его закрыты, чтобы не видеть происходящего и дальше находиться в иллюзиях, в сплошь покрытых трещинами. — Я не знаю. Я просто хочу дать нашим отношениям второй шанс… — но разбитая реальность почему-то привлекает его чуточку больше. В глазах почти что стоят слёзы, но он оборачивается, лицезрея реакцию Голденлойна воочию. Тот сперва тянет руку вперёд и делает шаг навстречу, но останавливает себя и закусывает губу. Руки выдают в нём волнение, и парень, заламывая их, поднимает убитый взгляд на Баллистера. — Можно тебя обнять? — он нерешительно нарушает тишину, мысленно готовясь к худшему, но Баллистер кивает и улыбается краешком рта. Голденлойн не спеша подходит к парню со спины, снова предупреждает о себе и, наконец, опускает руки на талию парня. Тепло его тела вмиг успокаивает Амброзиуса, и он бурчит что-то неразборчивое в шею Балу, прижимая его к себе и чувствуя, как быстро стучит его сердце. Амброзиус сильнее прижимает к себе парня, словно хочет раствориться в нём, и снова шепчет извинения. На этот раз Баллистер ему даже отвечает, но Голденлойн не разбирает ничего, отвлёкшись на прикосновение к своим рукам. Болдхарт что-то прохихикал о том, с какой силой парень сжимает руки на нём, но тот почти не замечает этого, пока не слышит тихое шипение и не чувствует, что Баллистер пытается освободиться. — Что-то случилось? — Амброзиус вмиг сосредотачивается и обеспокоенно осматривает парня перед собой, прижимающего руки к груди. — Спина… болит. И рёбра тоже… — зажато отвечает он, поднимая виноватый взгляд. Голденлойн помогает ему сесть на постель, без разбора шепчет какой-то успокаивающий бред и едва не бежит за врачами, но Болдхарт его останавливает и смеётся так, словно это было шуткой. — Всё не так уж плохо, честно, — он дожидается, когда Амброзиус сядет рядом с ним, не спуская своего внимательного взгляда, и продолжает, — Там, в тумбе, лежит мазь от синяков… Баллистер не успевает договорить, как Амброзиус уже начинает рыскать в своих принадлежностях, гадая, почему среди них попадаются рецепты на имя его парня, и очень скоро вытаскивает нужный тюбик. Новый, не открытый, отчего Голденлойну хочется задать пару вопросов сидящему рядом Баллистеру, но решается только на один: — Помощь нужна? Болдхарт улыбается и кивает, поудобнее устраиваясь на чужой постели, снимая футболку и позволяя знакомым аккуратным пальцам проводить по своей спине, остужая кожу прохладой.