Последствия

Поначалу он даже пытался игнорировать это неприятное чувство. Но оно нарастало, и терпеть становилось невыносимо. Лёгкий дискомфорт в плече очень скоро сменился режущей болью, и любое движение по определению было пыткой. Прошипев сквозь зубы, Баллистер садится на кровати, с предельной аккуратностью стягивая одеяло с болезненного места и стараясь хоть что-нибудь разглядеть во мраке комнаты. Он на пробу шевелит кистью правой руки и тут же кривится от возникшей в теле рези. Он выдавливает из себя тихий писк, не сдержавшись, и беззвучно ругается на треклятый протез. Глорет, как же он намучается с ним. Зато Болдхарт понял источник своей проблемы. Ну, кроме той, что ему не следовало ввязываться в устоявшуюся систему и строить из себя героя — в этом случае и рука бы осталась на месте. Привычный импульс, позволявший контролировать этот кусок металла, словно разрядом тока прошивал остатки плеча, загоняя мельчайшие микросхемы поглубже в кожу. От попытки поднять руку его с головой накрывает невыносимой волной. Баллистер не успевает и подумать, как в тот же миг кричит, раздирая горло, словно вновь по его плечу проходится стальной клинок, острой болью отдавая в лопатки. Ладонь сжимает механизм у основания, и парень, едва научившись заново дышать, медленно поднимается. Сильнее всего он сейчас хотел добраться до соседней прикроватной тумбы и осушить стакан воды. Пачка обезбола была такой манящей, что он, не задумываясь, заглатывает её треть, чувствуя приятную прохладу в першащем горле. Спустя какое-то время, за которое парень успел обвинить себя в паранойе — он вслушивался в каждый шорох и подозревал пустоты в слежке, — он решает разобраться с поломкой и подходит к окну. Тусклый свет луны едва ли повышал видимость, но так хотя бы Болдхарт перестал ориентироваться только по памяти. Он и не думает включать свет: Амброзиус всё ещё спит. Заученной до автоматизма комбинацией действий протез отсоединяется от креплений. Баллистер по-непривычному пустым взглядом смотрит на то, как рукав заполняет освобождённое пространство и свободно колыхается от движений. Он врёт себе, что ему безразлично, сглатывает вставший поперёк горла ком, вздыхает и, закусив изнутри щеку, принимается за разборку самого крепления. Десятки мельчайших деталей раздавлены в хлам и смещены со своей орбитали. Они крошатся на сгибах и осыпаются на пол. Баллистер предельно сосредоточен и даже не обращает внимание на окружение. Он ни разу ещё не видел себя в настолько разобранном состоянии, и почему-то становится тошно. Едва ли всплывает в памяти, как наскоро и с каким риском для здоровья он обрабатывал кровавые останки руки, не церемонясь и не позволяя себе отдохнуть, мастерил из кусков найденных пластин крепление, без прикрас вплавляя его себе в тело. Болдхарт не хочет вспоминать, как больно было тогда, и больше ведь не от потери конечности, а из-за него… Парень запрещает себе поворачиваться. Он и слова не скажет ему о том, что тот на посвящении рубанул ему по плечу, если бы всё ограничилось только этим. Баллистер понимает, что времени рассуждать у Амброзиуса не было — он действовал на рефлексах по уставу и обезвредил оружие, убившее Королеву. Его долг, как рыцаря, защищать своё королевство, но обвинять Болдхарта во лжи он тоже обязан был по уставу? Говорить слова о любви он тоже должен был по уставу?! Баллистер закусывает изнутри щеку, тяжело вздыхает и закрывает глаза, запрещая себе думать о нём. На несколько долгих секунд в комнате воцарилась тишина, Болдхарт беззвучно ковырялся в микросхемах, разбрасывая по комнате детальки и увлечённо рассматривая смещённые шестерёнки. Умиротворение обволакивало всю его сущность, что даже далёкий шум техники был колыбельной. Баллистер поднимает взгляд на окно: на небо, на звёзды, что так далеки и их не достать. Он набирает воздуха в лёгкие, небывало расслабляясь и… — Тебе помочь?.. аргх! Баллистер вздрагивает всем телом и на рефлексах молниеносно разворачивается, хватает левой рукой за воротник, вкладывая все силы в то, чтобы перекинуть через себя и с громким стуком швырнуть его в стену, запоздало узнав в голосе Амброзиуса. Холодные пальцы Голденлойна впиваются в руку Баллистера, пытаются оттянуть её от своей шеи. Его дыхание прерывается, и сам парень хрипит. Лёгкие сжимаются от испуга, ушибленную спину накрывает ледяной волной, и Амброзиус теряется с мыслями. Локоть Баллистера упирается ему в солнечное сплетение, давит сильнее, вжимая парня в стену. Амброзиус безуспешно пытается выбраться из крепкой хватки, в глазах очень скоро темнеет, и голову посещает мысль о смерти. — Бал, п-пожалуйста, — едва слышно выдавливает он хриплым голосом, чувствуя, как медленно сползает по стене. Мышцы покалывает от нехватки кислорода, и усталость забирается в каждую клеточку тела. Амброзиус усилием воли удерживает глаза открытыми, чтобы иметь возможность смотреть на Баллистера, на то, что он сделал с ним. Голденлойн заглядывает в глаза парня, видит его расширившиеся в страхе зрачки и дрожащие от злости ресницы. Баллистер тяжело дышит, его плечи слегка подрагивают, и это последнее, что видит Амброзиус перед тем, как силы окончательно покинут его и он не сможет сопротивляться бессилию. Хватка на шее слабеет, и он сползает по стене на пол, не прекращая попытки отдышаться. Фантомные пальцы всё ещё сжимают горло. Баллистер напуган, но не позволяет этому чувству превысить кипящее в теле раздражение. Он стоит неподвижно и смотрит в небо через окно — оно всегда кажется таким мирным и спокойным. Здоровая рука сжимается в кулак. Движение на полу привлекает его внимание, но он не позволяет себе даже оглянуться. Амброзиус отползает к кровати. Фигура Баллистера грозной стеной чернела в свете луны, отбрасывая тень на Голденлойна. Внутренности скручивает от ужаса, приправленного всепоглощающим чувством вины и презрения к себе. Ему с трудом удаётся перевести дыхание — следы от рук надолго останутся если не на коже, то в памяти точно, — и поднимается на дрожащих ногах. Поравнявшись с Баллистером, он с расстояния наблюдает за ним, пытаясь прочитать с его лица всю ту гамму эмоций, что, Амброзиус уверен, бушевала у того внутри. Но Болдхарт как будто стал другим — Амброзиус перестал его понимать. В памяти всплывают самые первые дни, когда только закончилась война с тысячелетними страхами. И золотой рыцарь недосчитался тогда не только нескольких людей из своего отряда, но и самого дорогого человека, которого любит. Он отказывается признавать, что потерял Баллистера. Должен же быть какой-то выход, способ, как всё исправить! — Давай я тебе помогу, — несмело предлагает Голденлойн, осторожно протягивает руку и хочет ещё что-то добавить. — Не трогай меня! — резко обрывает его Баллистер, выставляя перед собой руку и делая шаг назад. Амброзиус вмиг теряет всю свою решимость, чувствуя, как внутри что-то с глухим треском обламывается и падает в бездонную пропасть. Один нетвёрдый шаг — и он сам летит в неё, поглощённый безнадёжной пустотой. Но и в ней слышен дрожащий голос Болдхарта. — У меня твоя помощь уже в печёнках сидит, спасибо! Прекрасно помог! Баллистер обхватывает себя одной рукой, и Амброзиус легко считывает, как ему некомфортно. Парень снова загнанно осматривает комнату на предмет путей побега. Голденлойн готов поверить, что глаза его парня блестят не нарочно, а сам он кажется таким маленьким вовсе не из-за роста. Амброзиус не находит себе места и стоит неподвижно в центре комнаты, не решаясь сделать ни шагу. Он не представляет, что ему дальше делать. Подняв голову, он встречается с взглядом Баллистера, от которого становится только больнее. — Уйди… — почти беззвучно шепчет парень, — пожалуйста… Голденлойн оступается, перестав что-либо воспринимать. Он не может поверить в услышанное и не осознаёт, как едва заметно качает головой. Нет, этого не может быть! Он оглядывается по сторонам и снова видит умоляющий взгляд парня, режущий сердце наживую. Он решает сделать, как тот просил. Он уходит. Амброзиус захлопывает за собой дверь и не замечает, как вздрагивает от стука Баллистер, и не узнает, что тот никогда не хотел подобного исхода. … Ступеньки очень быстро сменяются асфальтированной дорогой, переходят в грунтовые тропинки, куда ещё не проникли рассветные лучи. По ту сторону шумит оживлённая улица, сотни автомобилей привычно гудят, рассекая утренний воздух режущими визгами и смрадом топлива. Амброзиус дрожит от холода и крепче сжимает руки на плечах. Тонкая футболка совсем не годилась для столь ранних прогулок, но времени у парня для таких бессмысленных глупостей не нашлось. Он никогда ещё так быстро не бежал, не перепрыгивал лестничные пролёты, словно их не замечая, не грубил стражникам, что не спешили открывать ему двери. Ему! Глорет, кто они такие, чтобы не слушаться Голденлойна? Кто?! … такие же рыцари, как и он сам, понимает парень. Точнее, он, как они. Только вот они не совершают из раза в раз одни и те же ошибки, как это стабильно делает сам Амброзиус. Парень ёжится от неприятных мыслей, шмыгает носом и слегка замедляет шаг, чтобы прислушаться к шуму на улице. За следующим зданием ему встречается массовое сборище народа. У Голденлойна ёкает сердце. Неужели снова… Он с опаской выглядывает из-за здания и едва успевает увернуться, как в него прилетает какой-то объект. Парень делает осторожный шаг вперёд, сжимая пальцы на плечах с большей силой. Его оглушает раскатистым громом из сотни голосов, c жуткой мешаниной визгов и басовых криков. Справа сигналят машины, баррикадной линией выстраиваясь у трассы, чьего конца Голденлойн не в силах разглядеть. Над головами возносятся пёстрые плакаты, кто-то кричит о лжи. Выше поднимаются яркие баннеры, огромными бегущими строками говоря о несправедливости. Едва не сбивая головы летят в другую сторону камни, люди толпятся, давят друг друга и, не замечая, идут по головам на встречу оппозиции. Амброзиус выходит из тени, и внутренности скручивает от ужаса, а по спине пробегает неприятный табун мурашек. Его оглушает поднявшимся гулом, надрываются самые крикливые и выходят вперёд самые наглые, раскидывая людей в стороны. Где-то в груди зарождается неизвестный страх, и парень хочет поскорее уйти, но почему-то лишь продолжает идти вперёд, полусогнувшись. По левую сторону что-то громко грохочет, за чем следуют истошные визги, будто все здесь пытаются перекричать друг друга. Парень смотрит вправо, а там неконтролируемой волной сталкиваются две стороны и, не жалея, набивают друг другу лица. В груди отчаянно ухает, и Амброзиус всеми силами сдерживается, чтобы не понестись их разнимать. Он пытался убедить себя, что не его прерогатива вмешиваться в их разборки. Он почему-то уверен, что получит больше, чем оппозиционеры. Он весь сжимается от страха, когда на всю улицу раздаётся его имя. Мир вокруг в одно мгновение замирает, и парень слышит стук собственного сердца. Также резко, как его бросает в холод, к нему направляется огромная толпа. Он оглядывается, и в голове только одна мысль — вернуться в тот переулок, в тень, откуда пришёл. Поперёк горла встаёт ком тревоги. Парень уверен, что ещё чуть-чуть — и он сбежит. Народ очень быстро надвигается, и чувство безопасности окончательно покидает его с окружившей его со всех сторон толпищей. Только сейчас ему удаётся понять, о чём же они спорят. Надписи на плакатах и баннерах достаточно многословны. Ему тычут в лицо диктофонами, а в объективах десятка камер он видит, насколько ничтожен в этот момент. — … может быть хоть Голденлойн решит наш вопрос!.. — Да он ни на что не способен, — тут же прерывает кто-то со спины, и Амброзиусу становится неуютно, — зря только понадеялись на него! — Да как ты смеешь, ты!.. На баннерах ярко горит символ королевства, а в светящихся линиях парень узнаёт главный новостной сайт. Крупным текстом сигналят посты, подписанные его авторством. Амброзиус замирает на месте, не в силах пошевелиться. Лёгкие сковывает ужасом, и он чувствует, как собственные пальцы охватывает неконтролируемой дрожью. Так вот о чём говорили рыцари с ним в одной палате! Амброзиус начинает очень быстро вчитываться, пытаясь понять, чем ему себя оправдывать. И поначалу он не может взять в толк, что же не так — почему посты с раскрытой правдой вызвали такую бурную реакцию, пока не видит в тексте ещё одно имя. Нимона. И всё становится предельно ясно. Голденлойн старается разглядеть, чем же ещё отличилась эта сущность. Новатор закостенелого общества. Оскорблённый ребёнок. Спаситель. Вот, что оказывается Баллистер думает о ней. И ни слова о том, что она причина тому, что Амброзиусу из последних сил пришлось выбираться из-под завалов, в которых он потерял нескольких своих людей. Ни буковки о разрушенном Глородоме и о том, что виноватым выставили Голденлойна. Не нашлось и строчки о травмированных ею рыцарях. Он старается не винить в этом Бала, но зубы скрипят от игнорирования последствий разгрома, который для неё был лишь игрой. Неужели годы усилий и служения порядку поколениями рыцарей сотрутся в пыль, если в мир заявится перевёртыш, прозвавший себя революционером? — Наши рыцари кинули свой народ в трудную минуту!.. Парень ёжится от этих слов, глаза разбегаются, но каждый норовит высказаться о нём. — Зачем только мы доверили им свои жизни? Они уже давно отступились от воли Глорет! Пальцы сжимаются в кулаки от злости, и парень сам лично хочет врезать тому, кто посмел упомянуть её. Хватит. Его начинает раздражать повсеместное приплетение глоретской воли. Амброзиуса с рождения тычут носом в её имя и наследие, которое он должен с достоинством понести. Каждый его шорох должен соответствовать её мировоззрению. Каждое дыхание и чих обязаны быть согласованными с глоретскими правилами. И целью всей его жизни должно было стать получение её одобрения. Амброзиус кричит. Пока что только в мыслях, но и там уже разбушевался шторм и похуже митингов народа. Он не просил. Ничего из того, что ему подарила его родословная он не просил. «Я не хотел быть её потомком! Не просил, чтоб меня рожали!» Он взрывается сильнее бомбы, и сдерживают его от выплеска эмоций только личные принципы. Никто не должен знать, что творится у него внутри, твердил себе Голденлойн, но всю его сущность тянуло что-нибудь сломать… — В рыцарях нет смысла! Они не уберегли нас от монстра! — Да нет же, они нас защищают, как вы не видите? — Директор — единственная, кто действительно старался на благо своих людей, а что же они? Директора нет, и все рыцари отступились! Где же ваш хвалёный долг?! На первых словах он ещё как-то сдерживался от того, чтобы не показать им, на что способен рыцарь, всю жизнь следующий глоретской воле. Но потом ему резко становится так всё равно на них всех. Зачем он собственно пытается тут оправдаться? Из груди вырывается тихий смешок. Его внутренний мир трещит по швам, и склеенные чертоги разбиваются на тысячи мелких осколков, царапая душу одними словами. — Распустите Институт, так уж и быть! Рыцари ничего не делают для защиты своего народа! — Поменяйте систему! Нам ни к чему такая «защита»! Амброзиус оглядывается назад, и сердце падает в пятки. Он окружён со всех сторон бушующим тайфуном агитаторов. — Да постойте же вы!.. — Сэр Голденлойн, чего же вы молчите? Неужели эти бедные люди правы?.. А он просто не находит подходящих слов. — Что же вы пообещали нам перемен, но так и не сделали ничего толкового?.. — Я … я не писал этого. Вся огромная толпа вмиг затихла, единогласно ахнув. «Как же?», «Что он имеет ввиду?», «Не может быть!», — слышит Амброзиус со всех сторон и не может собраться с мыслями, чтобы ответить на все кричащие вопросы. Хотя те больше напоминали угрозы. — Что вы хотите этим сказать? — камера вновь направлена на него, диктофон у рта, и всё сборище замерло в ожидании. И отвечает он просто, даже не задумываясь: «Не я писал эти посты». По толпище проходят яростные шептания, где-то с края доносятся крики и чьи-то неуёмные визги, но разобрать их не удаётся. Амброзиус сосредотачивает внимание на ближайших к нему рядах, чувствуя, как холодеет внутри. — Неужели чудовище пробралось в Институт и пишет от лица королевства?.. Народ хором вздыхает и через секунду возобновляет оживлённые споры. — Этого не может быть! Оно было уничтожено Директором! Чудовище мертво! — и все единогласно приняли это. — Тогда это… Голденлойна сковывает ужасом, тело дрожит и цепенеет. — Это Баллистер! Это он всем заправляет!.. — кричат со всех сторон, и движение набирает скорость. Разъярённые люди надвигаются со сторон, оглушая своими неистовыми криками. Визжат догадливые репортёры, направляя камеры на окружённого парня. «Что же я наделал…» — Мы всё знаем! Хватит прятаться! — Да! Выдайте нам Болдхарта! — Пусть он за всё ответит! — Да нет, стойте! — вклинивается Амброзиус, но его никто не слушает, — Остановитесь, я пошутил! — пытается оправдаться парень, и голос его предательски дрожит, — Успокойтесь, это всё я писал! Я обязательно решу все ваши проблемы… Но никто не обращает на него внимания. Все заняты только одним. Они нашли новую грушу для битья. Сердце болезненно сжимается от понимания, какую западню он нашёл своему парню. Амброзиус пытается привлечь взгляды народа на себя, но всё выходит совсем не по плану. — Почему ты защищаешь это чудовище?! — Да он же с ним заодно! Голденлойн не может справиться с охватившим каждую клетку тела ужасом. Глаза разбегаются от ярких огней плакатов и вспышек фотокамер, и он оказывается не в силах скрыть дрожь в каждой напрягшейся мышце. Он видит, как с удвоенной скоростью к нему сбегаются озлобленные жители, и хватает ровно одного тычка под рёбра, чтобы разом сбить всё оцепенение и сорваться с места, расталкивая в стороны норовивших схватить его людей. Он бежит изо всех сил, не разбирая дороги. Да и времени у него на это не оставалось. Даже мысли остановиться у него не возникало, стоило только краем глаза заметить движение за спиной. Он впервые в жизни благодарит своих строжайших учителей, что шпыняли его за лишнюю миллисекунду в кроссе. Амброзиус уносится с людных улиц на тёмные беспросветные переулки, где только когда убедился, что за ним нет погони, позволил себе отдышаться. Лёгкие разрывало и все мышцы горели огнём, но парень возобновил путь, пока не добрался до окраин королевства и не наткнулся на неприметную, едва не заброшенную, гостиницу, и возносит глаза к небу, тихо благодаря судьбу за её милость. Он отворяет скрипнувшую дверь и в метре от себя видит что-то похожее на ресепшн, за которым сидела скучающая женщина. — Один номер, пожалуйста, — запыхавшись, просит Амброзиус, поднимая взгляд. — Постойте! Вы же Голде… — Я заплачу сколько угодно, если вы промолчите, что я здесь. Женщина в недоумении смотрит на него несколько бесконечно долгих секунд, за которые парень успел пожалеть, что пришёл, но вскоре она отвечает. — Как скажете, — и выдаёт ключ. Парень облегчённо выдыхает и поднимается на второй этаж, без труда находя нужную комнату в полупустующем здании. Он закрывает за собой дверь, подтаскивает к выходу тяжеленную тумбу, что стояла у потрёпанной кровати, и кидает поверх всего этого сооружения какой-то неизвестный ящик с угла комнаты, даже не желая узнавать, что в нём лежит такого тяжёлого. На столе у зашторенного окна стоит пустая кружка, и у Амброзиуса не возникает сомнений, когда он хватает её и резко швыряет в стену, наблюдая, как она с громким стуком трескается и осыпается на пол тысячей осколков. Парень переводит дыхание и понимает, что его это абсолютно не успокоило. — Прости меня, Бал… Амброзиус яростно трёт руками глаза, надеясь избавиться от мутной пелены. Вроде помогло. Только теперь рука вся мокрая. Парень смотрит на осколки на полу и думает, что позже вызовет уборщиков. Но собственная совесть не позволяет даже отвести взгляд. Голденлойн опускается на пол, собирая в ладонь крошечную керамику и даже не замечая, как на коже появляются красные пятна. Вскоре то, что раньше было цельной кружкой оказывается в мусорке. Амброзиус думает, что и ему туда уже пора. Парень без сил заваливается на кровать, не замечая, как быстро теряет ход мыслей и проваливается в беспокойный сон.