Судная вечность

Холодная пустота. Тебя окружает холодная пустота, температуру которой ты и не можешь почувствовать, но отчего-то всё равно знаешь, какова она. Ты осознаёшь себя, но не ощущаешь собственного тела. Которого, кажется, больше и нет. Этот раз отличается от... предыдущих. Но тебе даже не может стать не по себе — ты чувствуешь ничего. Абсолютное отсутствие реакции не то что на физические раздражители, а даже на те или иные мысли. Ни одну из которых ты всё равно не можешь развить до полноценного размышления — любые идеи проскальзывают сквозь твои отсутствующие пальцы, не позволяя уловить нить сути. Словно насекомое в стадии куколки, ты не представляешь собой ничего, кроме живого бульона — не из плоти, но из обрывков собственного сознания. Такого чужого. И вместе с тем родного. Ты всё же помнишь себя. Отдалённо, словно вся твоя жизнь — лишь лихорадочный сон. Что до, что после. Значит, твой путь ещё не окончен. Значит, твоим страданиям не придёт конец. Но в твоей нескончаемой боли — твоя новая жизнь. Боль — твой двигатель. Твой спутник. Будь то страх, счастье или даже извращённая версия такого светлого чувства, как любовь — она всегда рядом. Она служит напоминанием — всё конечно. Она вторит: цени то, чем обладаешь. Даже если на самом деле не обладаешь ничем. Главный твой актив — лишь ты сама. Только вот ты вспоминаешь, что на самом деле больше не владеешь даже этим. Может, это наивно. Может, это до безумия глупо. Но любовь жестока — потому её и кличут слепой. Он умудрился дотянуться до твоего нутра: буквально — копаясь в твоих органах, словно в песочнице, и фигурально — зацепив твоё не бьющееся сердце своим холодным, но по-своему заботливым отношением. И дело даже не в отношении к тебе лично, а к команде в целом. И пусть он напрямую или косвенно убил тебя трижды, трижды и возродил. И хоть к сему моменту ты насчитала лишь три гибели и два пробуждения, счёт только что сравнялся. Потому что ты делаешь очередной первый вдох, словно новорождённый младенец. Люминесцентный свет больше не раздражает — скорее служит сигналом: ты в порядке. На данный момент — всё хорошо. В ноздри ударяет знакомый больничный запах, смешанный с ароматом свежей крови. И ты не можешь сдержать улыбку, даже не поднимая век, пытаясь собрать в кучу вернувшийся разум. Хочется сказать многое. Но лучше всё же сделать. И ты открываешь глаза, утыкаясь довольным прищуренным взглядом в своего палача в теле лекаря. По крайней мере, он несёт ответственность за свои поступки. Соблюдает баланс в... убийствах и возрождениях. Хоть и далеко не все удостаиваются подобной чести. Раньше ты боялась своих чувств. Робких. Неуверенных. Словно у подростка, что впервые познал неконтролируемый трепет перед объектом обожания. Теперь подобный страх кажется пустым. Смешным. Потому что словесное подтверждение взаимности тебе больше не нужно. Всё ясно и так. Что он сделает — убьёт тебя? А затем воскресит. В этом и состоит негласное признание. Словно специально, дабы заставить тебя перестать нагло глазеть, Док с излишней грубостью вонзает очередную иглу в твоё многострадальное тело, заставляя поморщиться от растекающихся по клеткам неприятных ощущений входящего в кровоток чего бы то ни было. И ты сдавленно усмехаешься, чуть не срываясь на полноценный смех. Ты больше не можешь воспринимать чёртового врачевателя, как раньше. Не после того, как он пошёл на поводу у твоей манипуляции. Позволил себе стать объектом... эксперимента. Успешного. — Что на этот раз? — ты уже и не помнишь, каков твой голос без хрипотцы, не говоря уже про полную его силу. У тебя только и получается, что выдавливать из себя лишь полушёпот. Чего ты не ожидаешь, так это склонившегося лица, что одаривает тебя взглядом с намёком на непонимание, который читается даже под алыми линзами очков. Чёртовы очки. И маска. Ты влюбилась в того, чьего лица даже не видела. — Неужели я заработала отпуск? — не можешь сдержать очередную улыбку, когда слышишь глухую усмешку. Победа. Мужчина жестом побуждает тебя то ли сесть, то ли встать, и ты послушно выполняешь приказ, со сдавленным стоном уговаривая непослушные руки облокотиться о стол, дабы вяло оттолкнуться от него. Усаживаешься, свесив ноги, и тяжело дышишь, словно делаешь это впервые. Сложно представить, что в твоём организме до сих пор работает, как надо. И не претерпело... модификаций. Док копошится где-то за спиной, хлопая дверцами шкафов. Тебе любопытно, однако сил на удовлетворение праздного интереса до сих пор нет. И потому ты просто ждёшь. Насколько же у тебя теперь полная сюрпризов жизнь. Не всегда приятных, редко желанных, но неизменно неожиданных. Мужчина возвращается со стопкой одежды и парой ботинок. Кидает обувь на пол, а тряпки кладёт подле тебя. А затем выуживает нечто из кармана и протягивает руки в твою сторону, заставляя замереть и слегка податься назад от внезапности. Чувствуешь, как холодные щёки теплеют, предательски заливаясь румянцем, когда чужие ладони вдруг ныряют к шее, а вторженец вынужденно склоняется ближе всем телом. Никакие химикаты не способны перебить характерный мускусный запах, что свой у каждого мужчины — и его аромат сводит тебя с ума на всех возможных уровнях. На мгновение задерживаешь спёртое дыхание, в итоге всё же срываясь на неосторожный, судорожный, голодный вдох. Защёлка цепочки щёлкнула ещё пару секунд назад. Так почему он до сих пор... По прохладному горлу соскальзывает тёплая ладонь, посылая по загривку мурашки, и на мгновение задерживается у пульсирующей артерии. Не можешь отделаться от мысли, что тебе только что прощупали пульс, который выдаёт твои эмоции с потрохами. Твоя реакция вызывает у её виновника очередную усмешку, беззвучную, уловимую лишь чуть более громким выдохом через нос. Мучитель отшагивает, и ты не знаешь — радоваться ли освобождению. Потому что нет никаких сил терпеть на себе сверлящий взгляд, который ты чувствуешь всем своим трепещущим существом. И всё же поднимаешь взор, заливаясь ещё большим румянцем, когда видишь в чужих глазах самодовольство и намёк на... вожделение. Предпочитаешь игнорировать последнее и тянешься к груди, нащупывая кулон, к которому тут же склоняешь голову. Встречая подвеску, идентичную той, что тогда подарил тебе Сэнфорд. В сей безделушке нет никакой пользы. Кроме посыла о том, что теперь ты — часть команды. Мелочь, служащая напоминанием о том, кто ты есть. И о том, кто есть у тебя. С того дня тебя, наконец, начали посвящать в суть происходящего. Ты поняла, что общими усилиями и немалыми жертвами вы смогли вернуть подобие, хоть и жалкое, нормального мира. Прежнего мира. Твоё сердце, что на финальном этапе было заменено на некое подобие уменьшенного атомного реактора, сыграло немалую роль в общем деле. Правила новой реальности совсем не укладываются в твоей голове. Но тебе и не нужно ничего обдумывать. Ты, как и твои соратники, просто рада, что у вас есть тот, на чьих плечах лежит всё планирование и управление. А исполнять указания для вас и так уже естественнее, чем дышать. Однажды тебе удалось выудить из немногословного главы ответ на один из вопросов. И ты до сих пор до конца не осознала услышанное. Ведь твоё истерзанное тело — копия копий. Лишь сознание остаётся прежним. Что удивительно, прежним не только по разуму, но и оболочке, остался лишь Сэнфорд. Сам же Док вообще был первым, кто выкарабкался с того света, во всех деталях испытав на своей шкуре метаморфозы сего процесса. Тем самым он и заполучил бесценный опыт. И подтверждение: смерть обратима. С определёнными условиями, но обратима. Дни поубавили градус безумия, и тогда ты начала задумываться. О прошлом, что с каждым разом гложило всё больше. И тогда ты поняла, что не успокоишься, пока не докопаешься до правды. И хоть поход в город был под строжайшим запретом — из-за абсолютной непредсказуемости тех мест, ты всё же выпытала одобрение наведаться в родные джунгли. То был первый день зимы. Во многих краях к этому моменту земля уже покрыта слоем снега. Но не в ваших. Связано ли это с аномалиями или же просто сказывается сухой климат — не знаешь. Но подобная деталь немного сводит с ума — словно окружение застыло в моменте. Ты бродишь часами. Натыкаясь на тупики, падая в провалы, калеча себя — в который раз. Но всё же встречаешь трупы со знакомыми лицами. В своей же квартире. Они были живы. Они искали тебя. И наткнулись лишь на смрадный труп чужака. А затем кто-то нашёл их. Или что-то. Так или иначе, жалеть уже поздно. И пусть пара тёплых слёз всё же катится по щекам, к тому моменту ты уже смирилась. И направилась к поляне, с которой всё началось. Встретив там того, на ком всё кончилось. И ты расплываешься в искренней улыбке, несмотря на зловещий вид своего наблюдателя. Неужели город настолько неподвластен даже его технике, что пришлось присматривать очно? Или же... он сам того захотел? Однако ты сомневаешься, что такая мрачная и самодостаточная персона способна на подобные нежности. Гадать нет никакого толку. Главное — настоящее. И ты валишься спиной на сухую траву, слегка примятую, всё ещё помнящую тебя. И улыбаешься ещё шире, всё же на мгновение срываясь на радостный смех, когда надзорщик укладывается рядом. Не поворачивая голову несмело пододвигаешь руку ближе, словно боясь быть замеченной, и находишь своей ладонью чужую, робко касаясь огрубевшей кожи, переплетая пальцы, и чувствуешь, как сердце пропускает удар, когда смыкается ответный захват. Едва не хихикаешь от почти детского счастья, блаженно прикрывая глаза, вдыхая свежий морозный воздух. Спустя пару минут чувствуешь то, что ныне считала почти невозможным — тёплой кожи лица коснулась приятная прохлада хлопьев первого снега.