Ты с другой, а я погиб, meleth nin

Леголас никогда не думал, что давно устоявшаяся традиция, приглашать на танец того, кто причинил слишком много боли, так или иначе коснётся его самого. Он всегда считал это глупостью. Ну какие танцы? Ему всегда казалось, что тем, кто причиняет боль, нужно мстить, а не танцевать с ними. Но оказавшись в такой ситуации, он наконец понял смысл. Откуда пошла эта традиция не знал никто, но поговаривали, что она существует ещё издревле и даёт возможность примирения. А что если никто и не ссорился? Что если тот, кто причинил боль другому совершенно не виноват в этом? Так у Леголаса и получилось. Вина полностью лежала лишь на нём. На нём и его помешательстве, за которое он корил себя каждый день, из-за которого не мог спокойно спать по ночам. Кошмары раз за разом преследовали его, покрывая всё вокруг мраком. Когда началось это безумство, Леголас совершенно не помнил. Скорее всего пару месяцев назад. Он не понимал, что с ним происходит. Не понимал, что творит. Но собственное состояние пугало с каждым днём всё сильнее. Пугало до такой степени, что сердце опаляло болезненным жаром, а дышать становилось невозможно, будто грудную клетку сжимали в тисках. Причиной его личного кошмара стал Кили. Прекрасный, искренний и светлый. Такой красивый, что умереть можно. А Леголас и умирал. Медленно и мучительно сгорал изнутри, как птица Феникс. Только вот... В отличие от этой величественной птицы, у него не было шанса возродиться из пепла. Он сгорал без остатка. С недавних пор Леголас начал ненавидеть слово "восхищение", ведь именно с этого чëртового восхищения всё и началось. Буквально всë в Кили, начиная с глаз, заканчивая боевыми навыками заставляло сбиваться дыхание. Заставляло замирать на месте, не в силах сделать и шага. Но вскоре восхищение переросло в какую-то безумную зависимость и жгучую ревность. Он видел, как зарождаются отношения Кили и Тауриэль. Глупо было отрицать, что между ними резко вспыхнули какие-то чувства. Но осознавать это было слишком больно. Больно от того, что это происходит не с ним. Что Кили касается не его волос, нежно гладит не его запястья, целует не его губы. Леголас знал только одно. То, что он хочет, чтобы всё это происходило с ним — ненормально. Это сумасшествие. Он опасен для окружающих. Да даже для самого себя. Но ничего не мог с этим поделать. Ему не к кому было обратиться. Тысяча мыслей и чувств. Непонимание. Обида. Миллионы вопросов. Почему всё это происходит с ним? Почему именно он, а не кто-то другой? Почему все вокруг женятся, заводят семьи, а он не может отвести взгляда от другого мужчины? За какие грехи ему досталось это проклятие? Отец бы точно не принял его таким. Никто бы не принял. Поэтому Леголас молчал обо всём. Молчал, хотя его сердце болело так сильно, что хотелось кричать. Особенно ночью, когда нужно вести себя тише обычного. Глотать горячие горькие слезы, задыхаться в них, душить себя, царапать кожу на руках, что угодно, лишь бы подавить в себе крики. Это ещё больше сводило с ума. Хотя казалось бы, куда больше? Он и так свихнувшийся, больной, грязный ублюдок. Какими только словами Леголас не бранил себя, каждый раз, как позволял чувствовать, думать, представлять. Стоит лишь на мгновение расслабиться, дать волю мыслям, и вот уже перед глазами рисуется картина. Тёплые, немного грубые от частого использования оружия руки Кили гладят его талию, уходят куда-то за спину, отлаживают лопатки. Их губы и языки переплетаются в поцелуе. Они больше не две отдельные личности. Они единое целое. Один живой, полный чувств, накаленный до предела организм. Леголас вздрагивает и пытается отключить мысли. Нельзя об этом думать. Нельзя пачкать образ Кили, такого прекрасного и невинного подобными мыслями. Нельзя! Он любит другую и никогда не посмотрит на Леголаса так, как тот смотрит на него. Чему он лишь рад. Пусть так будет всегда! Пусть он даже не думает смотреть. Лучше он будет страдать в одиночку, задыхаясь в слезах по ночам, чем разделит этот позор, этот грех с Кили. Запятнает его репутацию на века. Сломает ему жизнь. Сам лично приведёт на виселицу. Пока Леголас снова погрязает в собственной боли и притупленной безысходности, балл продолжается. Все присутствующие танцуют, веселятся и смеются. Никому нет дела до чужого горя. До чужой радости. Кто-то из них счастлив. Кто-то притворяется. А кто-то тихо сидит в углу на кресле и не знает куда себя деть. И этот кто-то конечно же Леголас. От того, чтобы броситься прочь из замка его удерживает только страх, что о нём подумают. Зависимость от чужого мнения была у него с самого детства. Порой под чужими взглядами он боялся даже дышать, уж не говоря о том, чтобы сделать что-то. Кили танцует с Тауриэль. Их движения слаженные и лёгкие, нежные и чувственные. Кили подхватывает её и кружит в воздухе. Даже разница в росте им не мешает сейчас. Тауриэль смеётся. Когда он отпускает её, они целуются, так же нежно, так же чувственно, как танцевали до этого. Леголас сглатывает, пытаясь сдержать слезы, уже сдавливающие горло. Он не может больше смотреть на них ни одной чертовой секунды. Его ломает. Снова. Леголас тихо всхлипывает и будто бы весь сжимается, пытаясь казаться меньше. Больно. Слишком больно. Он чувствует, как по щеке стекает слеза. Леголас быстро смахивает её тыльной стороной ладони. Вдруг он слышит, как начинает играть другая музыка. Медленная, тихая, печальная. Она давит на него, словно вся боль этого мира собирается в этой мелодии и ударяет его наотмашь. Сначала Леголас не понимает, почему. Доходит только тогда, когда все вокруг начинают приглашать друг друга на танец, с застывшим на лице горестным выражением. Кили с Тауриэль отстраняются друг от друга. Конечно. Они то не причиняли боль друг другу. Внезапно у Леголаса проскальзывает мысль. А что если подойти... Что если пригласить его на танец..? Сам того не замечая, Леголас встаёт со своего места и направляется к Кили. Плевать на всё. Плевать на всех. На Тауриэль, которая стоит неподалёку, на всех присутствующих, на собственную гордость. Просто плевать. Он оказывается возле Кили в пару шагов. Ещё секунду смотрит на него. Он впервые видит его так близко. С такого расстояния его глаза выглядят ещё прекраснее. Тёмные, глубокие, бесконечные, как ночное небо. Горящие как звезды. Они блестят не из-за него. Они блестят из-за Тауриэль. Сердце снова болезненно сжимается. Леголас протягивает руку и шепчет тихо: — Потанцуем? В его глазах стоит боль. Кили это видит. Он замирает в непонимании. А Леголас знает почему. Он бы тоже на его месте удивился подобному. Ведь Кили ничего плохого ему не сделал. Просто полюбил. Полюбил не его. Даже не так. Не разделил его сумасшествие. Но несмотря на непонимание, возникшее между ними, Кили протягивает руку в ответ. Прижимает его за талию к себе. Леголас ожидает, что ладонь гнома задержится на его талии хотя бы на секунду. Нет, не ожидает. Надеется. Почти мечтает об этом. Но Кили тут же убирает руку и перемещает её на плечо. Конечно. По традиции за талию держат девушку. А это танец двух мужчин, значит, он должен быть дружеским. И плевать, что один из них умирает от невозможности быть ближе. Рядом с Кили рассудок теряется окончательно. Поддавшись неожиданному порыву, Леголас переплетает их пальцы. Это противоречит всем нормам и традициям, но ему уже всё равно. После балла он не увидит Кили больше никогда. Уйдёт. Не выдержит позора. Поэтому можно и нарушить правила. Хотя бы раз. На прощание. Кили удивляют его действия, но он сжимает пальцы Леголаса в ответ. Не из-за того, что хочет, а просто теряется, не знает, как поступить иначе. По крайней мере, Леголас так думает. Кили ведёт весь танец, хотя по традиции должен тот, кто пригласил. Но Леголас не сможет. Просто упадёт. Они оба это понимают. Тауриэль стоит где-то в стороне. Леголас чувствует её взгляд. Напряжение вокруг них становится слишком сильным. На столько, что кажется, будто между ними сейчас ударит молния, разрушая всё вокруг. Кили в танце увлекает его в глубь бальной залы. Они скрываются в толпе. Скрываются от глаз Тауриэль. Будто бы нарочно. Леголасу хочется, чтобы это было так, но он понимает, что это только кажется. Или нет? Вдруг он резко понимает, что танец скоро закончиться. Леголасу хочется кричать. Он не хочет, чтобы это заканчивалось, не хочет отпускать Кили. В голове набатом бьётся только одна мысль: « Заберите у меня душу, вырвите сердце, но прошу, пусть это длиться вечно...» Но музыка становится всё тише, с каждой секундой будто отдаляясь от них, унося за собой последние нотки счастья Леголаса, а вскоре и вовсе стихает. Они стоят пару секунд, пытаясь восстановить дыхание и унять головокружение. Их пальцы всё ещё сплетены, руки лежат на плечах друг друга. Наконец Кили отстраняется первым. Отпускает леголасовы пальцы, отнимает руку от плеча. Глаза того снова наполняются слезами. « Нет! Не уходи! Не покидай меня! » — кричит всё его подсознание. Тело дрожит, горло снова сдавливает. Леголас резко поддаётся вперёд и прижимается к телу Кили. Немного наклонившись, утыкается носом в шею. А Кили, кажется, немного привстает на носочках и осторожно обнимает его в ответ, словно боясь сломать. Это вовсе не входит в танец. Ещё пара секунд и на них начнут оборачиваться присутствующие. Пара минут и пойдут слухи. А уже спустя час их оклеветают в самом страшном грехе. Точнее, оклеветают только Кили. Ведь он не был сумасшедшим. Не был таким, как Леголас. Но всё же, пара секунд у них есть. — Ты с другой, а я погиб, meleth nin..., — совсем ничего не соображая шепчет Леголас ему на ухо и быстро отстраняется, пока Кили не успевает ничего понять. У него есть совсем немного времени. Он уйдёт. Так далеко, как только сможет. Чтобы забыть. Забыть... Забыть... Нет. Попытаться... Забыть не получится. Никогда. Как бы он не старался. И эта любовь... Нет. Сумасшествие. Останется с ним навсегда. *** « — Ты с другой, а я погиб meleth nin... » — эти слова отпечатались в памяти Кили на долго. Обращение «meleth nin» было знакомо ему. Так его иногда называла Тауриэль. Но слышать это с уст Леголаса было не просто странно, а шокирующе. Пока Кили пытается сообразить, что он имеет ввиду, Леголас уже растворяется в толпе, подобно тени. Куда он уходит, Кили не знает. Не может даже предположить. Он так и стоит посреди бальной залы, не в силах сдвинуться с места. Слышит чужие голоса, голос Тауриэль, зовущий его, но не они кажутся такими далёкими и не важными сейчас, что он даже не воспринимает сказанное. Все его мысли забиты Леголасом. А этот танец, на который приглашали тех, кто причинил боль. Но какую боль Кили успел причинить Леголасу, если практически не говорил с ним, а всё своё свободное время проводил с Тауриэль. Проводил с Тауриэль... С Тауриэль... Тут его резко и очень болезненно ударяет осознание. « — Ты с другой, а я погиб, meleth nin...» С другой... Так вот, в чем причина. Но... Какая может быть любовь? Они же оба мужчины. Так не бывает. Это неправильно. Тысячи вопросов, ни одного ответа. Миллион мыслей и ни одной дельной. Кили запутывается окончательно. Он слышал, как дядя рассказывал о влюблённых друг в друга мужчинах, но называл это сумасшествием, содомией и говорил, что таких казнят. А Кили всю жизнь считал так же, ведь другого просто не знал. Леголас совершенно не выглядел как сумасшедший. Наоборот. Пусть и замкнутый в себе, но совершенно нормальный. Правильно это было или нет, уже не важно. Факт остаётся фактом — Леголас чувствует к нему что-то. Кили пытается прислушаться к себе, понять, что чувствует сам, но ему не дают. Тауриэль принимается дёргать его за рукав, что-то раздражённо восклицая. Кили внезапно чувствует, как к груди медленно подкатывает ярость. Он никогда не испытывал чего-то подобного к Тауриэль. Никогда не злился на неё. И сейчас, собственные эмоции пугают до дрожи в руках. Он выдыхает, пытаясь унять это в себе, но Тауриэль снова дёргает его за рукав, грозясь оторвать его к Балрогу. — Что это было, я спрашиваю?! — наконец разбирает он её возгласы, — Ты видел, как он смотрел на тебя? Как обнимал?! Кили, он ненормальный! Кили ничего не отвечает. Он опускает глаза в пол и до боли сжимает зубы, чтобы не сорваться. « Ненормальный. Ненормальный. » — набатом бьется в голове. Сейчас он не соображает ничего. Помнит застывшие слезы в глазах Леголаса, эти объятия, будто бы на прощание, дрожащий голос эльфа... И эту фразу... — Я обо всем расскажу владыке. Он должен знать о помешательстве своего сына! — Тауриэль будто бы говорит сама с собой. С каждым её словом, Кили чувствует, что сдерживаться становиться всё сложнее. А Тауриэль продолжает что-то кричать, привлекая к себе внимание, будто бы совершенно не замечая того, что Кили еле держится от совершения чего-то непоправимого... Окружающие оборачиваются на них, косятся, раздражённо фыркая. По толпе проносится противный шепоток. Кили слышит краем уха что-то про жестокие пытки для сумасшедших, а после казнь через повешание. Тут его нервы не выдерживают. Хватит! Хватит этого бреда! Он резко хватает Тауриэль за плечи и встряхивает так, что она едва не падает. — Заткнись ты уже наконец! Тауриэль сглатывает и отступает на шаг. Она шепчет что-то невнятное, но Кили не собирается вникать в смысл. — С каких пор любовь стала сумасшествием?! — Кили всё не унимается. Кили несёт за грань допустимого и "нормального". Он знает, что ему не сойдёт это так просто с рук, но замолчать уже просто не может: — Если его любовь не такая, какой ты привыкла её видеть, совершенно не значит, что Леголас сумасшедший, — он на секунду останавливаться перевести дух, перед тем как громко выпалить то, чего совершенно не хотел. Или... — И если ты готова отдать кого-то на казнь, из-за того, что просто его не понимаешь, сумасшедшая здесь только ты! *** Кили не знает, что творит. Не знает что им правит. Ведь они с Тауриэль любили друг друга и всегда обходились без ссор. А сейчас, он вдруг срывает на неё всю свою злость. Но ведь, не просто так, верно? Просто так он бы никогда... Просто не смог бы. Но Тауриэль говорила то, от чего Кили просто не мог сдерживаться. Возможно он и сам сходил с ума, но сейчас все эти предрассудки о содомии казались ему таким бредом, что от несправедливости хотелось кричать. Какая разница, кто кого любит? Ведь разве влюбляются в пол? Бред. Содомия — грех. А казнь, буквально убийство живого существа, не грех? Лицемерие. Тауриэль вряд ли простит Кили это. Уж больно она любит себя. Хотя, если он вернётся и упадёт ей в ноги, то возможно и простит. Но Кили не собирается этого делать. Ни падать к ней в ноги, ни возвращаться. Морально, он уже разорвал всё то, что их связывало. Нет смысла держаться за это. Нет смысла жить в лицемерии. Жгучее, почти болезненное желание найти Леголаса с каждой секундой становилось всё сильнее. Поговорить с ним. Прояснить ситуацию. Почему-то он уверен на все сто процентов, что Леголас где-то за пределами замка. И действительно, пройдя через большие тяжёлые двери, Кили замечает следы на снегу. Совсем свежие. Им полчаса, не более. Кили направляется в ту сторону, куда шли следы. А именно — в лес. Он пугал Кили с детства. Тот ненавидел ходить туда. Боялся заблудиться и больше никогда не выйти. Остаться там навсегда... Но сейчас Кили вдруг понимает, что его совершенно не пугает лес. Его пугает то, что может случиться с Леголасом там... Чтобы не утерять следы, Кили сначала идёт медленно, но уже через пару секунд не замечает, как переходит на бег. Он бежит так, словно от этого зависит его жизнь. Или не только его. Он не чувствует усталости. Сердце колотится так сильно, что Кили не слышит кроме его стука вообще ничего. « Найти Леголаса. Найти. Найти! Найти! » — наравне с сердцем бьётся мысль. Кили чувствует, что вот-вот случиться то, что поправить будет уже нельзя. Он должен успеть отыскать его. Чего бы ему это не сто... Мысль обрывается на полуслове, когда Кили, споткнувшись о торчащий корень какого-то дерева, падает навзничь. В лицо тут же попадает снег. Только сейчас Кили замечает, что выбежал из замка в тонкой одежде. Но холода он почему-то не чувствует. По крайней мере пока. Он приподнимается, отряхивая снег с лица. Внезапно его взгляд ухватывает, от чего сердце пропускает удар и, кажется останавливается на пару секунд, прежде чем начать разгонять кровь по венам с бешеной скоростью. В паре метрах от него лежит что-то, очень напоминающее тело. Живое или мёртвое, не понятно. Кили оказывается около него в одну секунду. Снег вокруг окрашен в алый. Кили сглатывает ком. Мурашки толпой бегут по спине. Существо пред ним лежит полу боком. Белые волосы спутаны, из-за густой пряди торчит край острого уха. Кили одним движением переворачивает его. Он хочет убедиться о том, что ему кажется. Что он ошибся. Что перед ним вовсе не тот, о ком он думает сейчас. Глаза выхватывают яркое алое пятно на бледной коже. Вся шея перепачкана в крови, а на внутренней стороне виднеется длинный глубокий порез. В приоткрытых голубых глазах стоит пустота. Мир замирает на секунду. Дышать становится невозможно. Кили чувствует, как к горлу снова подкатывает ком. Страх липкими лапами ползёт по его спине. — Нет, нет, нет.., — шепчет Кили в полу бредовом состоянии. Внезапно его взгляд замечает что-то острое, лежащее на снегу. Приглядевшись, Кили понимает, что это клинок, окровавленный по самую рукоять. Он тихо ругается себе под нос, невольно представляя, как лезвие разрезает нежную кожу, проходит сквозь неё. Руки сами собой тянутся к пульсу лежащего перед ним. Его нет... Даже слабого стука. Запястья ужасно холодные. Холодные... Он не успел... Нашёл, но не успел спасти... « Ты с другой, а я погиб, meleth nin... » Осознание ударяет второй раз. И теперь, ещё больнее, чем в первый. Это случилось по его вине. Кили убил его... Пусть невольно, но убил... Он убийца. Ничем не лучше палачей... — Нет... Нет.., — снова шепчет он, понимая, что по щекам бегут слезы. Крупные, горячие, горькие. Он не сможет вернуться в замок. Не сможет вернуться к Тауриэль. Одна только мысль об этом тошна ему. Кили не сможет жить среди тех, кто убивает за чью-то любовь. Не сможет жить дальше в лицемерии. Не сможет жить, зная, что он — причина чьей-то смерти. Но идти некуда. Слухи расползутся быстро. Слишком быстро, чем можно ожидать. Наверняка их распустит сама Тауриэль. Кили в этом практически уверен. Нет, она не была злопамятной, но была способна на месть. Кили знает, знает совершенно точно, стоит ему вернуться в замок, его тут же скрутят и поведут на виселицу. Ведь слухи — вещь серьёзная. А содомия — грех. Так чего ждать? Чего мучить себя, всю жизнь воспоминая, как сам невольно сломал чью-то жизнь? Глаза снова отыскивают клинок. Уже нарочно. Звук, рассекающий воздух, алая капля крови, упавшая на снег. Жизнь, промелькнувшая перед глазами. А дальше ти-ши-на.