Бронзовая фибула центуриона

Он узнаёт его тяжёлую поступь даже среди грохота когорты. Спутать невозможно — Центурион Первого Копья Маркус Эмидиус рывком отбрасывает край полога, принося с собой запах гари и крови. Из-под кожаной латной юбки лорики выбивается край бордовой туники, заляпанной кровью и грязью. Центурион практически не покидает поле боя сегодня, отходя только затем, чтобы сменить затупившееся оружие. То ли боги ему благоволят, то ли опыт, но ни единый вражеский удар не достигает могучего тела. Гайюс Титус рад этому, и мысленно шлёт благодарность Аквиле Кесаря. — Вели отдыхать, — бросает через плечо Маркус вестовому, покорно ждущему у входа в шатёр центуриона. — С рассветом выступаем на Аквинк… Вестовой кивает и скрывается за завесой. Гайюс прислушивается, поворачивая голову: голос мальчишки, высокий и звонкий, возвещает о решении центуриона. — Мой центурион… — приветствует Гайюс, слегка склоняя голову перед могучей фигурой. В ответ получает крепкое пожатие чуть выше локтя и хлопок по плечу. Маркус не намерен обсуждать произошедшее. Видно, что настроение у него испорчено. По тому, как он буквально рвёт на плаще бронзовую фибулу, по тому, как нервно подрагивают обагрённые кровью и копотью пальцы, расшнуровывая завязки лорики, Гайюс понимает — центурион в ярости. В таком случае лучшим решением будет молчание. — Скажи мне, Гайюс… — низко произносит Маркус, скидывая плащ и панцирь на пол, оставаясь в окровавленной, пахнущей потом тунике и зло дёргая кожаные завязки на наручах, пытаясь высвободиться из доспехов: — Скажи, в чём я был не прав? Разве не говорил я, что мы погубим тут не одну кентурию? Гайюс принимается помогать своему центуриону, расшнуровывая наручи. Он много раз видел его обнажённым, но перестать украдкой любоваться совершенным телом не может до сих пор. В ответ на вопрос, который звучит раздражённым тоном, он лишь кивает. Слишком хорошо знает, что сейчас сотника лучше не беспокоить рассуждениями. На его молчание Маркус лишь водит желваками и швыряет в сторону наруч, наконец высвобождая предплечье. Латунь звенит оскорблённо. Гайюс осторожно касается напряжённых плеч Маркуса, подходя со спины, чувствуя, как бугрятся под грязной туникой тугие мышцы. Проводит ладонями по лопаткам к пояснице, сгоняя напряжение. В ответ слышит лишь тяжёлое дыхание и влажное злое сопение. — Ты был прав, сотник, и как видишь, твои слова услышали в Риме. Мы идём назад. — Но какой ценой? — всё ещё злится Маркус, упираясь руками в походный стол. Карта на нём испещрена узорами стрелок и пунктиров. Гайюс водит ладонями по широкой согнутой спине, пытаясь унять злость центуриона. Он знает, что в таком состоянии Маркус жесток и груб, но не может остановиться, ощущая растущее вожделение — слишком сильное волнение выливается в тяжесть желания. Ещё несколько секунд он держит ладони на лопатках, затем звонко хлопает по ним и отходит в сторону, пытаясь совладать с собой. Маркус с недоумением наблюдает за своим опционом через плечо. — Что мы ещё можем сделать? Вернее, ты, Маркус? Ты оставил тут всё, что имел. И теперь мы возвращаемся практически безоружными в гарнизон. — Ты решил мне напомнить? — злится Маркус, подскакивая в один шаг к опциону. Сдавливает его горло под челюстью, заставляя поднять голову и взгляд на себя. Гайюс и боится, и не боится его одновременно. Смотрит упрямо. «Проклятье…» — звучит в голове Маркуса, когда руки опциона опускаются на его предплечья, мягко сжимая. — Отпусти, мне больно, — спокойно, даже холодно хрипит Гайюс. Маркус виновато выдыхает в его приоткрытые губы и отпускает, утыкаясь лбом в лоб опциона. Ему нужно куда-то деть злость. Но куда — он не знает. Зато знает Гайюс. Они давно вместе. Прошли не одно сражение, и кому, как не Гайюсу Титусу знать слабые стороны своего командира? Он быстро опускает руки, сцепляя пальцы на поясе тонкой шерстяной туники Маркуса. Тянет пропитавшийся потом узел на себя, распуская. Отстёгивает тяжёлый, украшенный коваными бляшками балтеус вместе с мечом. Тот с грохотом падает на пол, ударяясь о тяжёлый ботинок центуриона. Маркус лишь секунду в недоумении смотрит в глаза Гайюсу, а затем привлекает к себе за затылок, горячо впиваясь иссушенными истрескавшимися губами в губы. Шумно дышит в приоткрытый рот, вкладывая в поцелуй всю злость и усталость от произошедшего. Маркус позволяет Гайюсу заманить себя в дальнюю часть шатра, туда, где ждёт широкое ложе. Сам Гайюс торопливо стягивает с себя сперва тогу, путаясь в петлях бесконечной ткани, пока Маркус пожирает его голодным взглядом, затем тунику. Она летит на пол, под подошву сандалий. Тело Гайюса покрыто тонкой сеткой застарелых шрамов, и всё же оно гармонично развито, что всегда нравилось самому Маркусу. Гораздо меньше, чем его ум и способность найти нужные слова, но всё же. Маркус стягивает тунику, бросает её на пол и встаёт вплотную к Гайюсу. Взгляд бесстыдно блуждает по телу опциона, наслаждаясь его наготой. Всё ещё тяжелая, грубая от обращения с оружием ладонь Гайюса скользит по груди Маркуса, перебираясь к шее и останавливаясь на загривке. С напором подталкивает к невысокой софе, стоящей в полушаге, вынуждая Маркуса опуститься на неё. Сам же Гайюс садится на устланный овечьими шкурами пол между его разведённых ног, покрывая крепкие бёдра быстрыми лёгкими поцелуями, перемежающимися с укусами. Ладонью он касается напряженного живота кентурия, слушая его хриплое тяжёлое дыхание. Лишь на миг оторвавшись от грубых быстрых ласк, подхватывает небольшую лампу с оливковым маслом. Её еще не успели зажечь, а потому Гайюс быстро выдергивает фитиль и льёт прохладное ароматное содержимое себе в ладонь. Маркус, откинувшись назад и перенеся вес на руки, внимательно наблюдает за тем, как ладони Гайюса сперва растирают масло по внутренней поверхности его, Маркуса, бёдер, затем перебираются к наливающемуся силой члену. Злость улетучивается — опцион всегда знает, чем может помочь своему центуриону. В тишине шатра слышно, как потрескивает горящая лампада на столбе, и как жирно, ритмично чавкают маслом ладони Гайюса, ублажая воздетое к небу естество Маркуса. Вверх-вниз мелькают, то ускоряясь, то, наоборот, практически останавливаясь. Тяжесть желания пополам с раздражением душит Маркуса. Гайюс подаётся чуть вперёд, вновь целуя сухие обветренные губы. Маркус отвечает нетерпеливо, жадно, подхваченный волной желания. Гайюс не понимает, в какой миг он оказывается стоящим перед софой на коленях, уперевшись в неё локтями и лбом, в то время как стоящий позади него также на коленях Маркус шершавыми ладонями гладит его спину, размазывая последние капли оливкового масла по коже. Опцион знает, что будет дальше. Широко разводит ноги, замирая и чувствуя быстрое скользящее прикосновение к анусу, а потом и к собственной возбуждённой плоти. Пальцы Маркуса обхватывают плотно, жёстко, делая несколько уверенных движений, прежде чем толстый, увитый венами член любовника утыкается Гайюсу между ягодиц. Маркус размазывает остатки масла, пытаясь облегчить проникновение, надавливает, проверяя готовность. Гайюс зажмуривается, стискивая зубы и кулаки — будет больно. И он не ошибается. Член Маркуса подобен гасте — такой же толстый, длинный и крепкий. Принять его непросто. Мышцы сопротивляются, не пропуская, но напор не ослабевает. По коже пробегают жаркие больные мурашки, когда в него вторгаются и замирают, позволяя привыкнуть, а скорее — смириться с ощущениями. Одна горячая ладонь Маркуса лежит на пояснице Гайюса, вторая же беззастенчиво ласкает чуть потерявший в крепости член опциона. Сжимает требовательно, опытно. Скользит туда-сюда, задерживаясь на головке, быстро и сильно массируя её, легко восстанавливая потерянное желание грубо, но эффективно. Говорить нечего, да и незачем — слишком хорошо они знают друг друга, как тела, так и души. Маркус вколачивается бёдрами резко, вкладывая в каждый толчок злость и накопившееся раздражение. Двигается рвано, жёстко, из стороны в сторону, словно прорывая оборону противника. То ускоряется, то почти замирает, рукой нетерпеливо и властно лаская возбуждённую, сочащуюся смазкой плоть Гайюса. Шатёр наполняется сопением, едва различимыми стонами, запахом пота и масла, шлепками голого скользкого тела о голое скользкое тело, как и сами тела наполняются истомой и жаждой разрядки. И чем ближе она, тем грубее толчки, тем жёстче и больнее внутри, тем слаще и ярче прикосновения снаружи. Контраст боли и неги сводит Гайюса с ума, как и всегда в постели с Маркусом. Стараясь ускорить его и собственную разрядку, Гайюс пропускает руку между бёдер, дотягиваясь до подобравшейся мошонки любовника, и принимается гладить и давить на напряжённый холмик сразу за яйцами. Маркус шумно дышит, вталкиваясь так глубоко, как только возможно. Стонет едва слышно, роняя капли пота на блестящую от масла спину Гайюса, замирая. Короткая пауза в ласках заставляет того нетерпеливо пошевелить бёдрами, чувствуя, как внутри пульсирует горячий тяжёлый член Маркуса, отдавая последние капли семени. И всё-таки они оба знают друг друга очень хорошо: Маркус выходит с тяжёлым стоном, наваливается всем весом на спину Гайюса, напористо вдавливая его в софу грудью и продолжая ласкать напряжённый до предела, готовящийся вот-вот излиться член. Пальцы одной руки проворно двигаются, сжимаясь вокруг чувствительной, увеличившейся в размерах головки, в то время как пальцы второй руки сдавливают глотку Гайюса, перекрывая воздух. Разрядка приходит вместе с ощущением близкой гибели от удушья. Гайюс стонет в мягкую обивку софы, спуская в кулак Маркуса, содрогаясь всем телом и пытаясь понять — слышал ли вестовой его крики. Сознание возвращается вместе с картинкой: центурион Маркус Прискус Эмидиус, стоя посреди спальни, поправляет на себе свежую тунику, подвязывая её золотистым шёлковым поясом. На его лице ни тени благодушия, скорее принятие ситуации и усталость. Глянув на Гайюса, сидящего на краю софы и переводящего дыхание, Маркус молча подаёт ему кубок с родниковой водой. Зубы сводит от того, какая она стылая, но Гайюс пьёт жадно, утоляя не столько жажду, сколько внутреннее ликование от короткой близости.