Микки просыпается до сигнала будильника. Он лежит, закинув руки за голову, уставившись в потолок, тени сгущаются, когда солнечные лучи пробиваются в окно. Пятый день подряд он просыпается с незнакомым, но отнюдь не гадким чувством, которое начинается у него в груди и распространяется вверх, к макушке головы.
Микки осознает свое дыхание, низкое и спокойное, когда он делает медленный, ровный выдох. Он замечает, что в это конкретное утро его дыхание отличается от всех других , которые он может вспомнить. Это дыхание не прерывистое. В нем нет ничего тревожного. Оно не вырывается короткими, неровными толчками и не заканчивается тем, что в животе все еще скручивается узел. Оно просто вытекает из его легких, и он чувствует свое тело… что это? Расслабление? Без каких-либо препаратов? Без пива, травки или виски? Он просто-напросто отдыхает в постели, и ему кажется, что он чувствует себя кем-то другим.
Должно быть, именно так другие люди начинают свой день.
Микки перестает думать об этом, спускает ноги с кровати и выключает будильник, прежде чем он успевает начать звенеть. Он смотрит вниз и видит свою сброшенную одежду с прошлой ночи и думает о том, как он отказался от секса снизу, на самом деле чувствуя себя хорошо из-за того, что его не трахнули. Может быть, он становится более разборчивым, или, может быть, он просто устал от грязных перепихонов в случайных местах с парнями, на которых ему наплевать.
Но какая альтернатива? Маленький грязный секрет в туалете бара лучше, чем тот глупый рыжий красавчик в прошлом месяце, который хотел, чтобы он переехал к нему и они бы стали «парнем и девушкой».
Или что-то в этом роде.
Как его звали? Брайан? Барри? Это не имеет значения. Он не знает точно, но чертовски уверен, что не будет играть в дом с каким-то чувствительным педиком, которого он, честно говоря, терпеть не мог слушать. Достаточно было трахнуться с этим парнем, чтобы заставить его думать, что он хочет чего-то большего, да, это было ошибкой.
И он не позволит этому повториться.
В любом случае, парень на самом деле был снизу, ни хрена не умел трахаться, и Микки надоело делать всю работу. Он устал притворяться, что не хочет быть тем, кого трахают. И ради чего? Чтобы сохранить в своем собственном сознании ложь, которую вбили в него так много лет назад?
Милковичи не подставляются. А почему? Потому что тогда он был бы сукой, был бы педиком.
Пфф. Он шипит от этой идеи, выпуская струю воздуха.
Я не чья-то сучка.
Он все еще не хочет, чтобы все знали, что он гей. Это не их грёбаное дело. И он по-прежнему не заинтересован в отношениях с другим парнем, но в двадцать пять он наконец-то может признать, что ему нравится, когда его трахают, и он не собирается продолжать лгать себе об этом.
Он протирает заспанные глаза и оглядывает комнату, размышляя о том, как ему на самом деле повезло. Прошел год с тех пор, как его выпустили из Исправительного центра Дэнвилла, но кажется, что прошло гораздо больше времени. Он думает о том Микки, который вышел из тюрьмы и, шаркая ногами, сел в автобус, возвращающийся в Чикаго. Тот Микки был полон гнева, страха и всевозможных других эмоций, в которых он никогда не любит признаваться, никогда бы не представил себе ту версию себя, в которой он будет работать — тем более на хорошей работе — или иметь жилье, не связанное с кланом Милковичей или каким-нибудь мотелем с тараканами, или где он мог бы выжить и обеспечить себя, не прибегая к ежедневным схемам и суете. Но вот он здесь.
Каким бы раздражающим не был его надзиратель по условно-досрочному освобождению, он должен признать, что наконец-то вытащил хорошую карту в этой игре, заполучив Ларри Сивера. Он знал владельца «Автомастерская Вилли», который имел репутацию человека, нанимающего мужчин и женщин, которым не повезло. Также известных, как условно-освобожденные. Ларри устроил его техником в эту мастерскую, где владелец, Вилли, сразу же привязался к Микки — к чему молодой человек не привык и поначалу не был уверен, как с этим справиться.
Было трудно понять, что кто-то, кто был так добр к нему, не хотел чего-то взамен. Кто-то, кого не отпугивали его татуировки на костяшках пальцев, которые невозможно было скрыть — F-U-C-K U U-P — или его «выразительный» язык и осторожный характер. Но Вилли проигнорировал скептическое отношение Микки и взял его под своё крыло. Поскольку в молодости Вилли сам был преступником, его нелегко было напугать, и он хорошо понимал, что значит находиться в системе и относиться к миру, как зверь, загнанный в клетку. В течение первых пяти или шести недель Микки постепенно осознал это и начал думать, что, возможно, в мире есть люди, которые искренне хотят помочь облажавшимся преступникам, которым некуда идти, кроме как наверх. Однако он всё равно взбесился, когда Вилли предложил ему квартиру над магазином после шести недель работы у него.
— Почему ты так добр ко мне, а? — Микки спросил Вилли, тотчас вернув себе бдительность. Жест казался слишком большим, слишком благородным.
— Вау, — Вилли поднял руки и сделал шаг назад. Он был высоким мужчиной лет шестидесяти с небольшим, с белоснежной козлиной бородкой и такими же длинными волосами. Микки думал, что он похож на Джеффа Бриджеса, но на менее лохматого Джеффа Бриджеса, — Малыш, послушай, мне от тебя ничего не нужно, кроме тяжелой работы и арендной платы.
Микки казалось, что Вилли может читать его мысли, и это его раздражало. Но, возможно, он понимал что-то, чего не мог понять Микки.
— Ты можешь это сделать? — У Вилли было каменное лицо, но глаза у него были добрые, и Микки это почувствовал.
— Сколько стоит аренда? — Осторожно спросил Микки.
— Двести пятьдесят в месяц.
Микки поднял брови в еще большем сомнении.
— Пфф, — Вилли издал такой звук, как будто знал, о чем думает Микки, — Послушай, квартирка не большая. Мы можем подняться и посмотреть прямо сейчас, если хочешь. Поверь мне, она стоит двести пятьдесят и ненамного больше.
Вилли показал Микки квартиру над гаражом, чтобы доказать ему, что это не было каким-то огромным актом щедрости, но чего Вилли не знал, так это того, что она стоила больше 250 долларов в месяц. Гораздо больше. Или, может быть, он на самом деле знал это. Микки с широко раскрытыми глазами смотрел на возможность иметь собственное жилье. Ему никогда не приходила в голову такая мысль. Микки, конечно, не был уверен, что он собирался делать, выйдя из тюрьмы, но ни при каком раскладе у него не было бы собственной квартиры.
— Микки, — Вилли будто поднял ладонь, чтобы похлопать Микки по спине, но в итоге передумал и вытянул руку на неловкую секунду или две, — Послушай, я знаю, ты не веришь, что есть люди, которые помогают другим людям, потому что они могут, и это правильно, но такие люди есть. И если у меня должна быть причина, то это потому, что ты очень напоминаешь мне меня самого, когда я был моложе.
Микки сдвинул брови и скептически посмотрел на Вилли. Он просто не мог себе представить, как это может быть правдой.
Вилли тихо рассмеялся и жестом пригласил Микки следовать за ним вниз по лестнице. Он пошёл за Вилли в переулок, где тот предложил Микки сигарету, которую он взял, потому что, что? Он собирался отказаться от бесплатной сигареты? Нет.
— Я сидел. Много раз. С тех пор как мне исполнилось 12 и до 30 лет, все, что я делал — это терял время и явно наломал дров, — Этим Вилли привлек внимание Микки, — Я прошёл через много дерьма и убедил себя, что никогда не стану кем-то большим, чем был тогда, но кто-то дал мне шанс, предложил мне помощь и я был достаточно умён, чтобы принять это. Нашел выход для себя и моей семьи. Я наконец-то взял себя в руки и думаю, что ты тоже сможешь, — Вилли был искренен, и Микки, пожалуй, поверил ему в тот момент. Что, возможно, Микки сможет взять себя в руки, но это всегда было за гранью возможного.
Микки опустил взгляд на асфальт и пнул ногой незакрепленный кусок тротуара, кивнув головой так слабо, что это было почти незаметно.
— Твоя жизнь паршивая, — Вилли пожал плечами, — Но здесь никто не выигрывает конкурсов по конгениальности. Ты усердно работал, Микки, и, кажется, действительно нравишься Ларри, а я доверяю ему. Он хороший парень. Итак, я хочу дать тебе шанс, но ты должен принять его и довести до конца.
— Каков мой конец? — Микки повернул голову в сторону, наконец-то обретя способность говорить, во рту пересохло, и он чувствовал себя ошеломленным.
— Соблюдай своё условно-досрочное освобождение, держись подальше от неприятностей, усердно работай и плати за квартиру, — Вилли махнул рукой в воздухе, как будто говоря «вуаля», и глубоко затянулся сигаретой.
Это звучало достаточно просто, но в то же время и сложно, и Микки не был уверен, что жизнь собирается преподнести ему, поэтому ему было трудно согласиться. У него никогда не получалось вести подобный чек-лист, и он не был уверен, знает ли он, как это сделать. Но Микки подумал, что ему лучше, чёрт возьми, попробовать, потому что какая была альтернатива? Ничего хорошего. Хорошей альтернативы не было.
Микки кивнул головой, его тёмно-синие глаза встретились с более светлыми голубыми глазами старшего мужчины.
— Да, — это всё, что он смог сказать.
— Да, что? — Настала очередь Вилли поднять брови, нуждаясь в том, чтобы Микки сказал больше, заключил это соглашение, этот устный контракт, в котором говорилось, что он примет помощь, которая, возможно, направит его жизнь по совершенно иному пути, чем он шел всю свою жизнь.
— Да, я буду держаться подальше от неприятностей, усердно работать и платить арендную плату. Я буду делать то, что должен, — Микки чувствовал себя маленьким ребенком. Может быть, не детская версия его самого, но все еще юный и незрелый. В то же время он испытал первое в длинной череде новых чувств, о которых он и не подозревал, что может испытывать, и некоторые из которых он не был уверен, что понимает или для них есть название. В тот день Микки почувствовал, что за ним присматривают, что о нём заботятся, или что-то в этом роде. Что-то, что он считал невозможным, и он не был уверен, почему он не ненавидел это, но он этого не делал.
В конечном итоге время было выбрано как нельзя кстати, потому что, когда Вилли предложил квартиру, ему надоело жить в общежитии — или «временном жилье», — в котором он застрял, и он начал пытаться разработать план, как выбраться оттуда, хотя и не был уверен, куда идти. После того, как Микки осторожно принял предложение, он поклялся, что ему никогда больше не придется жить ни в одном из этих мест, а это означало, что он должен был придумать, как никогда больше не попасть в тюрьму. Сначала он не был уверен, как сделать последнее. Это казалось чертовски невозможным, ведь он с шестнадцати лет верил, что его поимели на всю жизнь.
Таким образом, идея жить такой жизнью, в которой тебе не нужно было совершать преступления, чтобы выжить, и, следовательно, суметь жить свободно, казалась не только чуждой, но и чертовски недостижимой. Но Вилли смог. И у нескольких человек из гаража тоже получилось. Это заставило Микки подумать, что, возможно, он тоже мог бы это сделать, особенно с дополнительным комфортом в его собственной квартире.
«Квартира» — это довольно щедро. Это не квартира, а скорее студия. Студия на самом деле тоже слишком хорошее слово; она больше похожа на комнату, но в ней есть компактный душ и туалет, самая маленькая плита, которую Микки когда-либо видел, мини-холодильник и раковина. Таким образом, квартира-студия прекрасно функционирует. Здесь достаточно места для двуспальной кровати, которая одновременно служит диваном. Здесь есть прикроватная тумбочка и один обеденный стул — их Микки нашел на обочине дороги — и маленький комод, который также служит столешницей, где находятся микроволновая печь и тостер, здесь он готовит еду. Есть маленькое окно, выходящее на аллею, из которого Милкович выкуривает сигарету каждое утро, когда встает, и каждый вечер перед сном, а также в разное время между ними.
Здесь также есть окно с жалюзи, выходящее в гараж. Комната, вероятно, когда-то была офисом, откуда владелец мог наблюдать за работой своих механиков. Микки часто оставляет его открытыми, потому что ему нравится иметь возможность иногда смотреть вниз на машины на различных стадиях ремонта. Ему доставляет некоторое утешение видеть, что даже самые сломанные автомобили можно собрать обратно и заставить функционировать, а зачастую и работать даже лучше, чем до того, как они были сломаны. Большую часть времени, когда он наверху, в своей комнате, в мастерской всё равно никого нет, поэтому он никогда не чувствует себя уязвимым. Напротив, он чувствует то, чего, он уверен, ему не хватало большую часть своей жизни, — безопасность.
Переезд в комнату над магазином, впервые в жизни, дал ему собственное жилье, дал возможность обрести утешение, поразмыслить и просто
быть. Работа приносила ему деньги, которые ему не нужно было зарабатывать, делая что-то рискованное и опасное, а наставничество и похвала Вилли придавали ему уверенности. Сама работа давала то, что он также редко испытывал в своей жизни, а именно гордость — он мог гордиться работой, которую делал.
Микки никогда в жизни не чувствовал себя так хорошо, и впервые в жизни ему захотелось по-настоящему
попробовать. Он был полон решимости пробиться наверх,
поэтому потратил долгие часы на детализацию и отладку автомобилей, уборку цеха,
инвентаризацию и подготовку рабочих мест механиков на следующий день. Большую
часть этого он делал после закрытия мастерской, чтобы в течение дня он мог обучаться непосредственно у механиков.
Микки быстро учился и обнаружил, что ему действительно нравится работать с автомобилями, особенно с классическими мускул-карами, двигатели которых большинству других людей могут показаться простыми по сравнению с новыми автомобилями, но для него они были сложными в своей красоте и мощности. Микки восхищается теплыми чувствами, которые они вызывают у него, и ему интересно, чувствуют ли это другие люди, когда смотрят на произведения искусства в музеях. Он думает, что, вероятно, так оно и есть.
После четырех месяцев обучения и проявления природных способностей к ремонту автомобилей Микки начал работать в одиночку на некоторых небольших задачах, и Вилли сказал ему, что, если он поступит на шестимесячную программу сертификации автомехаников в местном колледже и покажет, что собирается этого придерживаться, то он повысит Микки до механика. И он сделал это.
Через четыре недели после начала программы Микки стал механиком в автомастерской Вилли. И теперь, после года упорного труда, Микки был сертифицированным механиком, у него было собственное жилье и что-то, что опасно напоминало надежду.
Должно быть, именно так другие люди относятся к своей жизни.
Так что, немного поразмыслив, он пришел к выводу, что возможно, не только удача привела его туда, где он был сегодня. Возможно, это было и остается его желанием действительно улучшить свою жизнь и решимостью сделать именно это, что в сочетании с поддержкой и предоставленными ему возможностями создало идеальный рецепт жизни, в которой он может дышать по утрам и иметь некоторую осторожную надежду. И это действительно приятно.
Микки в восторге от предстоящего дня. У него есть несколько рутинных проектов, к которым он хочет приступить пораньше, чтобы побыстрее их закончить и приступить к настоящей работе — полной реконструкции Chevy Chevelle LS6 454 1970 года выпуска. Восемь цилиндров необузданной мощности и влажная мечта коллекционера мускул-каров. Владелец хочет получить как можно больше оригинальных запчастей, готов подождать этого и дать любую сумму, которая ему потребуется. Она попросила Микки лично после того, как несколько месяцев назад он проделал потрясающую работу над ее Dodge Charger 1971 года выпуска — сказав, что ей «очень понравилась машина», а поскольку она была давним клиентом и практически дружила с владельцем, Одри могла просить практически всё, что хотела. Итак, Вилли позволил Микки взять Chevelle в качестве дополнительного проекта и сохранить более высокий процент затрат на рабочую силу, пока он продолжает радовать клиентов.
Сначала Микки был удивлён, когда встретил покупательницу — удивлен, что она оказалась женщиной, — но после нескольких месяцев знакомства с Одри это совсем не казалось странным; её страсть к автомобилям и обширные знания их истории превзошли всех, кого Микки знал. Тем не менее, бывают моменты, когда он думает о том, кто она такая — крупная белая женщина лет сорока пяти с густыми волосами, которые постоянно меняют цвет. И он почти уверен, что она лесбиянка, потому что парень не раз ловил ее трахающейся взглядом с Ритой-Мэй — опытным механиком в мастерской и единственной женщиной там.
Рита-Мэй определенно лесби. Микки думает, что Одри, по крайней мере, би, и он думает о том, что она…
как бы она это назвала? Клинический социальный работник? Неважно. Она профессор и занимается терапией для богатых людей, и она делает это со всеми своими татуировками и без всякой херни в разговоре. Он также думает о том, что она выглядит, как будто, вероятно, сделала это в свои 20 и на самом деле не стыдится.
Микки думает обо всем, что он знает о ней, и обо всём, чем, по его мнению, она могла бы быть, и о том, как она постоянно вызывает у него любопытство. Это должно означать, что он действительно интересуется жизнью другого человека, его существованием, его характером исключительно из любопытства. Это может показаться чуждым, но это также заставляет его чувствовать себя более
нормальным? Человеком?
Или, может быть, это заставляет его чувствовать себя так, как, по его мнению, ты должен себя чувствовать, находясь рядом с другими людьми. Микки думает, что ты должен общаться с людьми, понимать их, устанавливать с ними контакт, даже если он не совсем уверен, что все это значит. И парень знает, что ты делаешь это не для того, чтобы продавать наркотики, грабить их, устраивать аферы или трахать их. Ну, иногда, чтобы трахнуть их. Но он думает, что ты должен делать все эти вещи, потому что это то, что делают «нормальные» люди. Люди, которые не выросли в клетке под пристальным взглядом своего дерьмового отца. Люди, свободные от своего прошлого, интересующиеся тем, что из себя представляют другие, они «узнают их», общаются с ними, заводят друзей.
Так что, возможно, Микки становится какой-то версией одного из этих людей — он никогда не сможет стать полностью одним из них, потому что его прошлое никуда не денется, но какой-то версией, где ему не насрать на чужую историю и где он может оказывать содействие, и только.
Микки анализирует Одри, которая придёт в мастерскую позже, и понимает, что он, возможно, уже является той версией — тем человеком. Он наслаждается временем, проведенным с ней, что странно; ему не нравятся многие люди. Но что-то в Одри несмотря на то, что она такая профессиональная, образованная и прочее дерьмо, есть жёсткое и грубоватое. Она также честна и, похоже, не играет в игры, что, по мнению Микки, редкость.
Несмотря на то, что она старше, они всегда разговаривают так, как будто знают друг друга много лет и обнаружили, что у них есть что-то общее несмотря на то, что внешне они совсем не похожи. Они даже ходят куда-нибудь выпить пива, что теперь бывает раз в неделю, и на данный момент она знает о нем многое — не всё, что тоже кажется странным, но не плохим. Итак, Одри, возможно, самое близкое, что у него есть к другу — что у него когда-либо было к другу, — и он с нетерпением ждёт, когда они проведут время вместе. И ему
нравится работать над её машиной.
Микки, помимо всего прочего, ремонтирует двигатель для Chevelle, и он только что получил карбюратор, который они ждали несколько недель. Милкович позвонил Одри накануне, и она, скорее всего, заскочит ближе к вечеру, чтобы взглянуть на своего «малыша» и преподать ему урок о первых автомобилях среднего размера с восьмицилиндровым двигателем.
Или что-то в этом роде. Поэтому
он хочет все успеть и хорошо поработать над Chevelle, прежде чем она приедет
сюда, зная, что у неё будет кружиться голова от волнения по поводу получения детали,
а также потому, что Одри, вероятно, его друг.
Микки занимается своим утренним распорядком, от которого, как и от ночного, он редко отклоняется. Он думает, что, возможно, единственное положительное, что дала ему молодость, проведенная в тюрьме — это стремление к структуре, рутине и организованности, а также его способность поддерживать эти вещи. Он думает об этом, а затем закатывает глаза сам на себя. Хотя он знает, что какая-то часть этого правда, тёмноволосый также знает, что многое из этого чушь собачья, но в основном знает, что это сбивает с толку и распутать это было нелегко.
Микки усвоил структуру, распорядок дня и учреждение, но он был вынужден выучить их. Вынужден поддерживать порядок в своем пространстве, приходить на прием пищи в определенное время или вообще ничего не есть, планировать и структурировать всё, начиная с его первого мочеиспускания за день и заканчивая тем, когда он тренировался, до того момента, когда выключался свет. Он был вынужден изучать и практиковать эти вещи в каждой камере колонии для несовершеннолетних, тюрьме и СИЗО, каждом общежитии, групповом доме и «доме временного содержания», потому что если бы он этого не делал, то бы не выжил, особенно если побег не был вариантом, потому что дверь, за которой ты спал, была заперта снаружи.
И поскольку парень честен с самим собой, он должен признать, что есть другая часть его, которая жаждала структуры — хотела её, — поскольку это контрастировало с постоянным хаосом, грязью и беспорядком, суматохой, неразберихой и непостоянством его повседневной жизни в доме Милковичей. Это означало знать не только, когда он собирается поесть, но и то, что на самом деле собирается есть три раза в день. Знать, что у него есть место, где, даже если там холодно и иногда могут быть тараканы, в основном чисто и всё пространство не будет загромождено украденным имуществом, скомканными вещами наркоманов, нуждающихся в исправлении, и просто обычным мусором. Это означало знать, что, даже если Микки рискует ввязаться в драку или, возможно, даже получить удар, ему не придётся беспокоиться о том, что его папаша вытащит его из постели посреди ночи, потому что ему захочется пробежаться, или отправить Микки забрать у кого-нибудь деньги, или просто потому, что тому захотелось надрать Микки задницу и напомнить сыну, какой он кусок дерьма.
Пребывание в комнате или клетке, где он знал, что все это правда, было одной из причин, по которой Микк изучал распорядок дня, правила и порядки, установленные этими учреждениями, и следовал им. Иногда он даже позволял поймать себя, когда ситуация в реальной жизни выходила из-под контроля, просто чтобы сделать грёбаный перерыв.
В его голове звучал голос тюремного консультанта из Дэнвилла: «Милкович, ты помещен в исправительное учреждение, друг мой». И он знает, что так и было. Ему ещё многому предстояло научиться. Либо он был со своим отцом, следуя закону Терри, либо он был заперт в учреждении с собственным набором правил и внутренней политикой, ему никогда не разрешали действовать самостоятельно или решать, что он будет делать со своим собственным телом. У него также никогда не было возможности на самом деле научиться социальным и жизненным навыкам, которые человек часто естественным образом развивает, когда он свободен среди других в обществе.
Микки никогда не был свободен.
Это было либо заведение Терри Милковича, либо государственная система, при которой он жил — Департамент по делам детей и семьи, Суд по делам несовершеннолетних, Департамент исправительных учреждений Иллинойса… Он никогда не был свободен.
До сих пор.
И, хотя он был условно-досрочно освобожден, он все равно чувствовал себя более свободным, чем когда-либо. У него была своя жизнь, и он мог решать, куда ему идти, что делать и с кем разговаривать. И в кои-то веки оказаться снаружи было на самом деле значительно лучше, чем внутри, так что он не хотел возвращаться.
Тем не менее, Микки все еще нужен был структурированный порядок, которому он научился. Но не из-за какой-то промывки мозгов или потому, что его определенно поместили в тюрьму, а отчасти потому, что это казалось знакомым и безопасным, и это, возможно, было одной из вещей, которые ему нравились больше всего в его жизни. Но главным образом потому, что это и по сей день, как и раньше, оставалось полной противоположностью его жизни с отцом. Поэтому парень пытается сохранить себя в противовес всем осколкам своего прошлого, которые напоминают ему о том, кем он был, когда жил с Терри.
Вскоре после переезда в свою комнату над гаражом Микки понял, что может заниматься рутиной, не будучи запертым, так что это именно то, что он сделал и что он будет продолжать делать.
Утренний распорядок Микки иногда включает душ, а иногда нет, в зависимости от предыдущей ночи. Этим утром ему не нужен душ, и он начинает передвигаться по комнате автоматически. Тёмноволосый варит кофе, умывается, затем чистит зубы, расчесывает свои густые черные волосы — которые весь день будут торчать из-под кепки — и бросает поп-тарт в тостер. Микки одевается и садится в найденное на обочине кресло, пока ест свой поп-тарт и пьет черный кофе. Он выкуривает сигарету или две, а затем ритмично спускается по лестнице, готовый начать свой обычный день, на своей постоянной официальной работе, где он поработает над красивой машиной, а позже встретится с кем-то, кого считает своим другом.
Когда он переступает на пол с нижней ступеньки, то чувствует, как что-то растягивается по его лицу. Его губы. Что делают его губы? И он понимает, что улыбается. Без всякой причины. Микки Милкович просто спускается по лестнице вприпрыжку, весь такой улыбчивый, жизнерадостный и все такое прочее.
Что за хрень? Он начинает чувствовать холодную тьму внизу живота и слышит голос в глубине своего сознания, который подкалывает его, мучает его, говорит парню, что он обманывает себя, если думает, что у него может быть что-то хорошее. Он кусок дерьма, поэтому ему следует стереть эту глупую улыбку со своего лица и помнить, что Микки Милкович всего лишь мусор с южной стороны. Он чувствует, как его челюсть сжимается, а костяшки пальцев белеют, когда тот сжимает руки в кулаки. Но это не его голос. И это не голос кого-либо из людей, которыми он сейчас окружен. Никто в его жизни так с ним не разговаривает. Микки знает, что это голос его отца — это голос Терри.
И Терри мертв.
Что сказал ему сделать психиатр, назначенный судом? Парень напоминает себе, что Терри больше нет и что он больше не контролирует его жизнь. То, как он сейчас действует и реагирует, зависит от него самого. Что он заслуживает хороших вещей.
И что? Терри был куском дерьма, и пошёл он нахуй в любом случае. Последние слова были его, а не психиатра, но они были одобрены психиатром для использования.
Он делает несколько глубоких вдохов через нос, втягивая воздух глубоко в живот и позволяя ему перемешиваться с негативной жижей, которая иногда там пузырится, затем он медленно выталкивает ее обратно и выдыхает загрязненный воздух через рот. Микки успокаивается и настраивается, готовый приступить к работе, напоминая себе, что независимо от того, что говорит голос Терри, это будет хороший день.
***
Сейчас почти 11 утра, а Микки уже закончил вчерашнюю работу по замене прокладки головки для Ford Taurus конца 2000-х и простую настройку Camry начала 90-х — эта машина с пробегом в 300 000 миль всё ещё лучше, чем Taurus.
Грёбаные дерьмовые машины. Он готов сделать перерыв, а затем приступить к работе над Chevelle. Он занят уборкой территории, поскольку его переполняет волнение из-за новой детали.
К сожалению, именно в этот момент в его пузырь вторгаются.
— Привет, Микки, — один из техников прислоняется к Camry, глядя на названного с ухмылкой. — Что случилось с тем большим рыжиком, который все утро был в офисе с Вилли? Ты думаешь, это его новый любовник?
— Отвали, Деймон, — Микки отказывается смотреть в глаза, — Не говори так о Вилли.
— Как скажешь, — парень пожимает плечами и прищуривается, глядя на Микки, искажая форму своей татуировки в виде капли, которая выцветшего синего цвета и находится прямо под левым глазом, — Ты знаешь, что он снизу? — он делает паузу, чтобы услышать ответ собеседника, но когда тот молчит, мужчина продолжает, — В любом случае, «
канело» выглядит как нельзя лучше, — говорит он, подмигивая.
— Отвали от меня нахуй, — Микки поднимает голову, встречая глаза собеседника угрожающим взглядом, который мог бы сработать в любой другой мастерской, но не в той, где полно людей, совершивших различные преступные действия и, более чем вероятно, причинивших тяжкие телесные повреждения более одного раза.
— Как скажешь, чувак, — Деймон вылезает из машины и начинает медленно уходить, — Ты знаешь, никому нет дела, но они выглядят
по-настоящему дружелюбными. Вот и всё.
— Уходи! — указывает Микки в сторону, желая, чтобы другой мужчина свалил.
Деймон поднимает руки в знак капитуляции, ухмыляясь Милковичу.
— Я ухожу.
И он удаляется, все еще улыбаясь.
О чем, черт возьми, он говорит? Это правда, что Вилли был снизу. Все это знали, но Микки старался не ввязываться в разговор. Обычно люди, конечно, не говорили об этом так открыто. Они уважали своего босса и чувствовали, что им повезло с ним, но сплетни слишком заманчивы. Хотя на самом деле группа бывших зэков-механиков иногда может быть такой же плохой, как группа девочек-подростков, они никогда не хотели, чтобы их застукали за разговорами о нём, зная, что он почувствует себя неуважаемым. Поэтому обычно они были немного более сдержанны в своих сплетнях. С другой стороны, Вилли обычно тоже был более сдержанным.
Вилли был женат и, судя по всему, искренне любил свою жену Ану. Он часто приглашал Микки к себе домой, и Ана относилась к нему как к одному из своих детей, суетилась над ним, перекармливала его, пыталась убедить его, что он должен встречаться с ее племянницей, потому что была уверена, что ему одиноко. И, возможно, так оно и было, но он не мог объяснить ей, почему он не только не хотел быть в отношениях, но и что он также не хотел быть с женщиной.
— Посмотри на себя, — сказала Ана парню во время их первой встречи у них дома после того, как он проработал в магазине два месяца. Она подняла руки в воздух, как будто собиралась обнять его.
Микки не был уверен, как реагировать, поэтому робко поднял ладонь и помахал: «Привет».
— Пошли, — она отдала ему дружеский приказ и жестом пригласила пройти в столовую. — Тебе нужно поесть. Какого чёрта? Неужели мой муж платит тебе недостаточно, чтобы купить еду?
— Ана, пожалуйста, дай ребёнку возможность вздохнуть. — Вилли со шлепком сел рядом с Микки.
— Я не хочу это слышать! — Ана вскинула одну из своих золотисто-коричневых рук, которая выглядела крепкой и сильной. На самом деле вся она выглядела так, и у неё были длинные волосы цвета соли с перцем, заплетенные в тугую косу. Она была похожа на чью-то бабушку, но с этой бабушкой лучше не связываться. — Ему нужно что-нибудь съесть, и тебе тоже. У меня в холодильнике есть энчиладас, я ставлю их в духовку, — затем Ана повернулась и пошла на кухню.
—
Посмотри на это, — прошептал Вилли Микки, затем повернулся к кухне и сказал, — Ты всегда думаешь, что все голодают. Вот почему все наши дети и внуки такие чертовски толстые, — Вилли начал хихикать.
Ана выбежала из кухни с подносом холодных энчиладас в руке, карие глаза сверкали. «Callate la boca, pinché guero.» Она угрожающе посмотрела на него, указывая металлической лопаточкой, которой, возможно, было сто лет.
—
Я не хочу снова слышать это дерьмо из твоих уст. Наши дети и внуки чертовски идеальны, — затем она повернулась на каблуках и, выругавшись по-испански, ушла.
Вилли рассмеялся во все горло, и Микки обнаружил, что улыбается, чувствуя себя непринужденно. Почему-то чувствуя себя как дома.
Но он все еще не был достаточно дома, чтобы сказать Ане или Вилли, что ему нравятся парни, поэтому он проводил с ней от пятнадцати до двадцати процентов времени, уклоняясь от вопросов о своей личной жизни, кивая головой и иногда прибегая ко лжи, что ему было странно трудно делать с ней.
Он привязался к ним обоим и думал, что Вилли и Ана кажутся счастливой парой. У них было шестеро взрослых детей, которых они начали заводить в семнадцать, и, казалось, бесконечный запас внуков и несколько правнуков. Она оставалась рядом с ним на протяжении многих лет дерьма, тюремных заключений, наркотиков и самосаботажа. Ана сыграла огромную роль в его выздоровлении и восстановлении жизни, которую когда-то считали потраченной впустую, но он вышел за рамки брака, потому что, несмотря на все те годы, проведённые вместе, и на то, что они рожали детей, Вилли был геем. В это Микки всё ещё было трудно поверить.
Босс Микка никогда не говорил ему, что он гей точно так же, как Микки никогда не говорил ему, что он гей. Никто в мастерской не знал, что Микки — гей. Никто не знал, что Микки — гей, кроме парней, с которыми у него был секс, и его психиатра, которому он на самом деле никогда не говорил, что он гей. Он просто сказал ей: «Мне нравится секс с чуваками». Микки на 100% уверен, что слова «Я — гей» никогда не слетали с его губ. Он даже готов поспорить, что эти слова никогда не слетали и с губ Вилли.
Микки не знал, подозревала ли Ана о Вилли или нет. Казалось, трудно поверить, что можно быть так близко к кому-то так долго и не знать его, но из сплетен он знал, что это продолжается уже много-много лет. Комната над гаражом, в которой сейчас живет Микки, предположительно была местом, где он устраивал свои интрижки. Один из парней в мастерской сказал, что Вилли пытался начать все с чистого листа, когда предложил комнату Микки. С тех пор никто не видел, чтобы он кого-нибудь приводил.
До сегодняшнего дня.
Какого хрена вообще. Микки ворчит, но внутри чувствует себя странно, как будто происходит какое-то предательство. Он не видел неверности своего босса и его вопиющей, но скрытой сексуальности воочию, и он не уверен, что готов к этому. Это значит увидеть другую сторону человека, который стал его наставником, и признать тот факт, что он порочен. Он также лишь слегка осознаёт тот факт, что не такой уж секрет Вилли отражает его собственный, что до этого момента он не чувствовал, что на самом деле что-то от кого-то скрывает.
Микки чувствует легкую тошноту, но решает, что все равно вломится к боссу, потому что деталь для Chevelle уже там, и он не собирается ждать, пока Вилли закончит дрочить, чтобы забрать ее. Начало работы с Chevelle было намного важнее, и на данный момент ему
нужно поработать над ней, и он чувствует это каждой клеточкой
своего тела.
Он заворачивает за угол и видит, что шторы задернуты, но он все еще может видеть сквозь стеклянную дверь. Конечно же, на столе Вилли перед ним сидит высокий, мускулистый рыжеволосый парень в вересково-зеленой майке и обтягивающих темно-синих джинсах. Его руки бугрятся мышцами, которые не слишком велики, но определенно достаточно мощны, чтобы с кем-то правильно обращаться. Огненно-рыжие волосы выстрижены по бокам и длинные на макушке, зачёсаны назад и уложены. Он чувствует легкое покалывание в паху, которое раздражает его и заставляет закатывать глаза.
Этот парень определенно педик.
Микки видит, как лицо Вилли сияет и улыбается, когда он смотрит на «
Я люблю Люси». Он смеется, и его рука опускается на колено явно более молодого мужчины. Она задерживается там, и Микки выдыхает через нос и прижимает нижнюю губу к зубам, проводя по ней пальцем.
О, Господи.
Я, блядь, не хочу иметь дело с этим дерьмом. Микки стучит в дверь, и Вилли, вздрогнув, поднимает голову, одновременно с этим быстро отдергивая руку. Его щеки заметно краснеют.
— Микки, входи, — Вилли жестом приглашает Микки войти и натягивает нервную улыбку.
Микки входит в комнату и бросает взгляд на рыжеволосого, чьи белые веснушчатые руки скрещены перед ним. Микки быстро отводит взгляд, может быть, слишком быстро, и сосредотачивается на своем боссе, который проводит руками по своим седым волосам, всё ещё густым несмотря на то, что ему чуть за шестьдесят.
— Микки, это Йен Галлагер, — Вилли указывает на рыжеволосого.
Йен улыбается и протягивает Микки руку.
— Привет, как дела?
Микки смотрит на него с озадаченным выражением лица и, подняв свою засаленную синюю тряпку, машет ему в ответ, давая понять, что не будет пожимать ему руку.
— Привет, — это все, что он отвечает, а затем снова переводит взгляд на Вилли, — Я пришел за карбюратором для Chevelle. Он прямо у тебя за спиной, — Микки жестом указывает за спину пожилого мужчины, пытаясь скрыть хмурое выражение лица.
— О, да, — Вилли разворачивается и хватает с пола упакованную деталь, затем вручает ее Милковичу, — Итак, Йен сегодня начинает с нами работать. Он будет помогать и выполнять техническую работу.
Микки молчит достаточно долго, чтобы воздух в маленькой комнате стал напряжённым и несколько неуютным.
— Нам не нужны никакие техники. У Деймона все в порядке, и я сам справляюсь со своим дерьмом.
Вилли откидывается на спинку стула и смотрит на Микки в замешательстве, нахмурив брови и поджав губы.
— Нам определенно не помешает помощь, поскольку О’Мэлли нарушил своё условно-досрочное освобождение, и Джоунси работает неполный рабочий день, а тебе не следует заниматься уборкой и деталями самостоятельно, это отнимает время, которое ты мог бы потратить на ремонт, — Вилли бросает на тёмноволосого косой взгляд, — Я хочу, чтобы ты после обеда показал Йену окрестности.
— Не могу, — Микки проводит большим пальцем по носу, отказываясь смотреть в глаза, зная, что он переходит границы дозволенного и ведет себя как дерьмо. Он никогда так не разговаривал с Вилли, но, похоже, не может остановиться, — Мне пора работать над Chevelle, Одри зайдет позже.
Микки оборачивается и кричит из-за двери офиса,
— Эй, Деймон!
— Какого хрена ты хочешь, Ми-и-и-кки? — Дэймон кричит в ответ, намеренно растягивая его имя.
— Боссу нужно, чтобы ты показал всё новому парню.
— Как скажешь.
Микки поворачивается и видит потрясённого Вилли, уставившегося на него.
— Мне пора. Увидимся.
Он кивает Вилли, но отказывается смотреть на мужчину, сидящего за столом, который смотрит на него, приподняв брови. Микки разворачивается на пятках и направляется к двери, прежде чем Вилли успевает что-либо сказать.
Микки крадётся через мастерскую и бросает карбюратор возле Chevelle, припаркованной в задней части гаража. Он чувствует, как сжимается грудь, и замечает, что, кажется, задыхается. Он потеет, а его зрение сужается и становится размытым. Микки бросается в ванную, не потрудившись закрыть дверь. Он поворачивается лицом к белой раковине, испачканной грязью и жиром, и брызгает водой на лицо, продолжая хватать ртом воздух, делая быстрые неглубокие вдохи, чувствуя, как учащается сердцебиение. У Микки кружится голова, и, прежде чем он осознает это, ноги подкашиваются, и он падает на пол.
***
— Проснись нахуй, Милкович, — Микки чувствует, как холодная мозолистая рука ударяет его по лицу. «
Проснись, чёрт возьми». Он слышит, как Рита-Мэй рычит на него, прежде чем видит ее. Чувствует, как она сильно шлёпает его, пытаясь заставить открыть глаза, что он и делает. Мгновение спустя Микк понимает, что лежит на полу в ванной, но все еще не может пошевелиться.
Рита-Мэй, высокая, широкоплечая афроамериканка, сильнее большинства женщин — по крайней мере, Микки так думает, — и она определенно тренируется, но он все равно удивлён, когда она наклоняется и поднимает Микки с земли, перекидывая его через плечо.
— Что за чёрт, Рита-Мэй? — слабо шипит он, не желая привлекать к себе внимание других людей в гараже, и на самом деле он недостаточно силен, чтобы громко протестовать, поскольку его конечности все еще дрожат.
— Заткнись нахуй, Милкович. Ты такая заноза в заднице, — она игнорирует его протест, — Ты не можешь ходить, и мы должны отвести тебя в твою комнату, пока кто-нибудь ещё не увидел тебя в таком виде.
Рита-Мэй высовывает голову из ванной, убеждается, что кругом чисто, а затем спешит к лестнице, которая, к счастью, рядом. Она быстро поднимается и заносит его в комнату так, что никто этого не замечает. Оказавшись внутри, она не очень нежно швыряет Микки на кровать, в результате чего он приземляется боком, его голова отскакивает от подушки. Микки громко стонет, пытаясь сосредоточиться и понять, что происходит.
— Что, чёрт возьми, с тобой не так?— Рита-Мэй тычет ему в лицо стаканом воды, заставляя сесть, чтобы попить, что он делает с большим усилием, — Видела это дерьмо в офисе. Почему ты, блядь, так разговаривал с Вилли? Вел себя так странно. Потом ты убегаешь и устраиваешь гребаную паническую атаку в ванной? Что с тобой
происходит, Милкович? — она упирает кулаки в бедра, и на минуту искреннее беспокойство сменяет раздражение.
Микки поднимает глаза как раз вовремя, чтобы увидеть выражение лица Риты-Мэй, когда она снимает кепку, открывая свои коротко подстриженные волосы, которые идеально выбриты по краям, и он на минуту задумывается,
она должна делать это хотя бы раз в неделю, прежде чем она опускается перед ним на колени, ее лицо находится всего в нескольких дюймах от его.
— Это из-за того, что Вилли — гей?— тихо спрашивает женщина.
— Что? Нет, — Микки прерывисто дышит и качает головой, —
Нет. Я знал об этом.
— Он изменяет?
— Нет, перестань, Рит.
— Тогда что? — она перебивает его, её светло-карие глаза расширяются, пронзая его, как будто она пытается заглянуть в его помутившийся мозг, — В чём, блядь, проблема, Микки?
От него не ускользает, что она называет его по имени — чего она никогда не делает ни с кем, кроме Вилли, и он чувствует исходящее от нее нечто, подозрительно напоминающее заботу.
Но он не может этого вынести. Микки не может терпеть ее вопросы, потому что не знает ответов.
— Оставь меня в покое, — он смотрит вниз на свои руки, которые всё ещё слегка дрожат, и качает головой.
Рита-Мэй хлопает ладонями по коленям и встаёт, возвышаясь над ним и раздра и раздражённо вздыхая.
— Прекрасно! Какого хрена вообще? Тебе лучше взять себя в руки. Поешь чего-нибудь, приляг, подрочи… Делай всё, что тебе нужно, но не позволяй остальным придуркам внизу видеть тебя в таком состоянии. Ты больше не в тюрьме, Милкович, но ты знаешь, что эти ублюдки не допустят слабости. Тебе повезло, что именно я нашла тебя.
— Я не слабый, — его протест звучит по-детски, и он сожалеет, что открыл рот, как только это прозвучало.
— Микки,— её голос мягкий, но тон строгий, и она привлекает к себе внимание, поэтому названный поднимает на неё глаза и не может не восхищаться тем, какой статной она выглядит, когда он поднимает голову.
Статный. Откуда я знаю это слово? Микки задумывается и, очевидно, несколько отстраняется от самого себя. Рита-Мэй смотрит на него сверху вниз, её лицо слегка смягчается.
— Микки, послушай меня.
Он снова огрызается и видит, что она серьёзна.
— Я не думаю, что ты слабый, но у тебя только что случилась паническая атака в чёртовом туалете, и ты потерял сознание, увидев, как босс пристаёт к другому мужчине. Ты ужасно выглядишь. Соберись со своим грёбаным дерьмом,— она достаёт его кепку из заднего кармана и бросает ему, затем поворачивается, чтобы уйти.
— Рита, — полушёпотом произносит Микки, в горле у него пересохло, как будто оно набито ватой. Она поворачивается, чтобы посмотреть на него, ее брови изогнуты над большими глазами, полными ожидания, — Эм… Я просто… эээ,— он прикусывает внутреннюю сторону губы и слышит собственное прерывистое дыхание.
— Всегда пожалуйста.
Рита-Мэй избавляет его от необходимости выдавливать слова, которые ему действительно трудно произнести. Она поворачивается, чтобы уйти. Выходя за дверь, в последний раз оборачивается к нему лицом.
— Разберись с этим дерьмом и возьми себя в руки, чёрт возьми. У тебя слишком много дел, чтобы сходить с ума сейчас, — с этими словами она захлопывает за собой дверь и громко топает вниз по лестнице.
Микки опускает лицо в раскрытые ладони, а в груди у него снова что-то сжимается. Это чувство так сильно отличается от того, с которым он проснулся, однако оно может быть более знакомым. Он сдерживает то, что пугающе похоже на слёзы, пробивающиеся наружу.
— Возьми себя в руки, блять, — грубо говорит себе Микки и дает себе пощёчину. Он знает, что это то дерьмо, о котором люди рассказывают своим терапевтам, но от одной мысли об этом у него сводит живот. Он не новичок в панических атаках, но у него никогда не было ничего подобного и он чувствует себя в ловушке. Микки пытается придумать, как вырваться из клетки этой, созданной его мозгом, он закрывает глаза так крепко, что становится больно.
Затем, без предупреждения, рыжие волосы мелькают перед его веками, и кажется, что он задыхается, будто его бьют в живот, будто он умирает. И, в очередной раз, Микки теряет сознание.
