***
После обеда Микки запрыгивает в метро, направляясь в отдел условно-досрочного освобождения. Он не может представить себе более унылого места, кроме, может быть, настоящей тюрьмы и уж точно колонии для несовершеннолетних. Когда он добирается до офиса и регистрируется, он устраивается на жестком пластиковом стуле, на который, как он надеется, никто не нассал, и сидит, нервно покачивая правой ногой, пока не замечает, что на него пялится большой волосатый чувак через два места от него. — Что? — Микки перестает дрожать и смотрит на него. — У тебя проблемы? Другой мужчина явно удивлен смелой конфронтацией Микки и просто хмыкает, отворачиваясь. — Я вижу, ты заводишь друзей везде, куда бы ни пошел. — Он поворачивается и прямо перед ним — гребаный Йен Галлагер. — Ты издеваешься надо мной. — Микки смотрит на возвышающегося перед ним рыжего парня и недоверчиво качает головой. — Привет, Микки. — Йен садится прямо рядом с ним, несмотря на то, что по всей комнате полно свободных мест. — Какого хрена ты здесь делаешь? — Спрашивает его Микки. — На что это похоже? Я встречаюсь со своим офицером по УДО, — говорит ему Йен с ухмылкой. Микки отстраняется и смотрит на Йена. — Кто твой офицер? — Ларри Сивер, — сообщает ему Йен. — Черт возьми. Я не могу от тебя отделаться. — Это звучит более негативно, чем он хотел, и он не уверен, почему он чувствует столько беспокойства в ситуации, когда у них с Йеном было такое хорошее утро. — Что, у тебя тоже? — Йен улыбается и удивленно поднимает обе брови. — Как будто ты не знал. — Микки морщится. — Я этого не знал. Я клянусь. Это на самом деле совпадение. — Хорошо. — Микки испускает низкий выдох, которого он не ожидал. — Он уже достал кукол в носках? — спрашивает он, пытаясь разрядить обстановку, потому что не думает, что сможет вынести сидение в таком напряжении. Йен издает тихий смешок. — О, да. — Йен закатывает глаза. — Значит, ты тоже ходил на его кукольное представление? — В самый первый гребаный день. Как будто он мистер гребаный Роджерс. Йен громко смеется, запрокидывая голову назад. Его смех занимает все пространство, и Микки видит то, чего он не видел раньше, или, по крайней мере, не видел много-много лет. Йен выглядит прекрасно в этот момент. Его длинная шея и россыпь веснушек прямо перед лицом Микки. На секунду он видит счастливого, беззаботного мальчика. Веселье и радость. Сияющее лицо. И он думает, что он чертовски великолепен. Микки качает головой и приходит в себя, но не раньше, чем он уверен, что Йен видит, что в голове Микки происходит что-то напряженное, и они оба начинают краснеть. — Во сколько у тебя назначена встреча? Он не может принять нас обоих одновременно, не так ли? — Спрашивает Йен. — Нет. У меня встреча в половине второго, — говорит ему Микки. — Хорошо. Я встречаюсь с ним в два. За этим следует неловкое молчание, и Микки оглядывает комнату, вдыхая полумрак, царящий в офисе условно-досрочного освобождения, пытаясь избежать зрительного контакта и задаваясь вопросом, как сделать так, чтобы все казалось менее странным, когда он думает, так не должно быть на самом деле. В конце концов, Йен ломает лед и начинает задавать вопросы об опыте Микки в программе сертификации, о том, насколько это было сложно, и о том, что он уже знал до того, как попал туда. Разговор заходит о мастерской, а затем... к большому разочарованию Микки... о Вилли. — Итак, я заметил, что наши чеки подписаны — Ричард Уильямс, — говорит Йен. — Да? — Микки хмурит брови. — Итак, Вилли на самом деле зовут Ричард? — Да. — Микки поворачивает голову к Йену. — Ну и что? В чем, блядь, дело? — А Вилли происходит от его фамилии, которая Уильямс? — Да, что? Господи, Йен. — Микки раздражен, чувствуя, что Йен что-то скрывает, например, внутреннюю шутку, или какую-то глупость. — Что за черт? — Брови приподняты, и Микки проводит большим пальцем по нижней губе. — Что? — Итак, его зовут Дик Вилли. — Йен согнулся пополам от громкого смеха, и это почти смущает в маленьком пространстве. Головы людей поворачиваются, чтобы хмуро посмотреть на двух мужчин, смех и радость — не обычное явление у офицера по надзору за условно-досрочным освобождением. Затем Микки становится ярко-красным. — Успокойся, черт возьми, — агрессивно шепчет Микки сквозь стиснутые зубы. Йен откидывается на спинку стула, все еще хихикая, но Микки наконец позволяет тому, что сказал Йен, проникнуться. Это по-детски глупо, но он опускает голову и начинает улыбаться, переходя в смех. Он смеется больше из-за того, насколько банальна шутка и насколько забавной ее считает Йен, а не из-за того, насколько забавной на самом деле ее считает Микки. Он прикрывает губы указательным пальцем, пытаясь скрыть это. Затем, краем глаза, он замечает, что Йен смотрит на него, уставившись на его губы. Это отрезвляет Микки, и он откидывает голову назад и смотрит на рыжеволосого мужчину. — На что, черт возьми, ты смотришь? — Слова агрессивны, но тон низкий и с придыханием. Йен не отводит взгляда, продолжая смотреть на Микки, сначала на его губы, а затем прямо в глаза. Зеленые глаза на голубых глазах. И от этого член Микки начинает покалывать, и он начинает ерзать, потому что это неподходящее место, чтобы строить друг другу глазки и испытывать подобные чувства. — Ты выглядишь по-настоящему сексуально, когда улыбаешься. — Лицо Йена абсолютно серьезное, челюсть сжата, а взгляд прожигает Микки, проникает глубоко в его голубые глаза и вонзается в мозг. Микки вскакивает, садясь прямее и выше. Его голова поворачивается, чтобы посмотреть, не услышал ли кто-нибудь. Но все выглядят слишком поглощенными собственными страданиями, чтобы обращать внимание на то, что эти два придурка говорят друг другу. — Тебе лучше отвалить с этим дерьмом прямо сейчас, — говорит Микки, раздувая ноздри и сжимая кулаки; он не был готов к этому. Ни с того ни с сего он чувствует прилив гнева и смущения и чувствует себя голым перед всеми этими незнакомцами, которые являются закоренелыми преступниками... как будто он снова в Саутсайде или на людях со своим отцом и некоторыми из его дружков. Эти люди… люди, которых он всегда смертельно боялся, зная, что он гей. Он чувствует, что его отец вот-вот набросится на него, слышит шепот его голоса, и он должен остановить это. Со стиснутой челюстью он смотрит на Йена и выплевывает: — Послушай. Мы не будем этого делать. Особенно не здесь. И я не собираюсь позволять тебе пытаться манипулировать мной своим гребаным членом, чтобы выставлять меня напоказ на публике. Мне не нужно, чтобы все эти гребаные люди знали, что я педик. Ты можешь сразу отвалить, ты...что? Его глаза метают кинжалы, когда лицо Йена расплывается в широкой улыбке, голова наклонена, и выбившаяся прядь рыжих волос падает ему на лоб. Тогда он выглядит как мальчик. Мальчик, которого он когда-то знал, которого считал таким красивым, но в какой-то момент возненавидел. Возненавидел, потому что не был свободен, как Йен. Не был волен признаться, хотя бы людям в своей жизни, что он гей. Ненавидел его, потому что он не был свободен любить того, кого хотел, как Йен. Ненавидел его, потому что, возможно, именно Йена он хотел любить. Черт. Микки думал, что этот момент прошел, но, очевидно, это не так. Он загоняет все это обратно, глубоко в свой живот, где живет так много воспоминаний и частиц боли. Йен закатывает глаза и издает короткий хриплый смешок, очевидно, из-за агрессивной, но тихой вспышки гнева Микки. — Итак, ты думаешь о моем члене? Микки встает и пытается казаться крупнее, чем он есть на самом деле. Его гнев сейчас бурлит в нем, хотя он действительно этого не хочет и это кажется иррациональным, но он тлеет. То, что Йена, похоже, все это не волнует, тоже не помогает. — Ты, блядь, послушай прямо сейчас... — Микки! — А вот и Ларри, протягивающий руки и несущийся к Микки с глупой улыбкой и неуместным энтузиазмом. Он обнимает Микки, который обмякает рядом с телом толстяка, прижав руки к бокам. Микки видит лицо Йена и его ухмылку, и ему хочется ударить его. Ударить его прямо в рот. Прямо в рот. В его красивый розовый ротик. Блять.***
Ларри достал карточки с чувствами, но Микки был поглощен мыслями о том, как он отреагировал на выражения привязанности и похоти Йена, и он высмеивал тот факт, что почему-то он почти уверен, что Йен знает и понимает, что да, Микки действительно думал о члене Йена. Он действительно знал? Он догадывался? Он выдал себя? Что на самом деле происходило в этой рыжей голове? Черт возьми. — Похоже, Микки, тебе это сегодня не очень нравится. — Как будто он вообще увлекается этой дурацкой ебаной игрой. — У тебя все в порядке? — Ларри кладет карты и переплетает пальцы перед собой. О, черт, только не Ларри. — Да. Да, я в порядке, Ларри. — Микки обычно мало говорит на сеансах с Ларри и просто позволяет собеседнику выговориться. У него есть психотерапевт, и ему на самом деле не хочется раскрываться перед другим человеком, но он, должно быть, казался озабоченным, потому что Ларри заметил, что сегодня что-то изменилось. — Ну, я не знаю об этом. — Ларри откидывается назад и бросает на него скептический взгляд. — Ты знаешь, что мы в этом вместе, приятель? — Да, Ларри, ты мне это говорил, — говорит Микки и слышит свой собственный голос. Он звучит ровно и далеко. — Я просто хочу, чтобы ты знал. Я здесь, чтобы убедиться, что ты успешен. Я здесь ради тебя. Нелегко делать то, что ты делаешь, Микки. И ты делаешь это хорошо. В этот момент Микки садится и хмурит брови. — Что я делаю? — Микки искренне спрашивает. — Что ты имеешь в виду? — Ларри выглядит озадаченным. — Я имею в виду, что я делаю такого, что ты считаешь, что я делаю хорошо? — Серьезно? — Спрашивает Ларри с удивлением в голосе. — Да. — Микки просто смотрит на него. — Микки, ты знаешь процент успеха людей, освобожденных из тюрьмы в штате Иллинойс? Микки просто качает головой. — Сорок три процента совершают повторные преступления в первые три года после освобождения. А у тех, кто был несовершеннолетними преступниками и провел время в тюрьме... этот показатель еще выше. Кажется, что это самый серьезный разговор, что был у Ларри с ним, но он не уверен, к чему это приведет. — Я хочу сказать, что нелегко тому, кто прошел через то, через что прошел ты, и был в системе так долго, как ты, выйти из тюрьмы и изменить свою жизнь. Быть частью общества. Жить продуктивной жизнью. Но ты продержался целый год, и, Микки, ты отлично справляешься со своей работой. Ларри выразителен, и в его голосе есть какие-то другие эмоции, легкая дрожь, которая сбивает с толку и почему-то смущает Микки. — Я... — Микки не знает, что сказать, потому что на первый взгляд кажется, что Ларри прав. Он знает, что был продуктивным, усердно работал, оплачивал свои счета и избегал неприятностей, но это не связывается в его мозгу с тем, чего он на самом деле достиг. Это почти кажется нереальным. Как он мог все делать правильно? Как он мог добиться успеха? Он не чувствует себя особенным. Не похоже, что в круговой диаграмме процентное соотношение положительное, но Ларри говорит ему, что так оно и есть. И хотя Ларри сводит его с ума, и он часто думает, что у парня не все в порядке с головой, он знает, что был офицером по УДО много лет и, вероятно, видел, как многие мошенники возвращались в тюрьму, поэтому здесь он эксперт. Так что он может быть и смешон, но он также может быть прав. — Я не думал об этом, — говорит ему Микки. — Я не думал об этом с такой точки зрения. — Ну. — Ларри откидывается на спинку стула, кажется, удивленный тем, что Микки не осознал своего успеха. — Тебе стоит подумать об этом. Потому что я думаю, у тебя все отлично получается. Я горжусь тобой. — Он снова наклоняется и одаривает Микки самой широкой, глупой улыбкой Ларри, которую только можно представить в этот момент. — Спасибо. — голос Микки звучит кротко, и он опускает взгляд на свои руки. — Эй, ты тот, кто делает всю работу. Ты должен гордиться собой. Ты этого заслуживаешь. Микки кивает и смотрит на часы. — Ага. — Ларри понимает намек. – Тебе пора идти, приятель. — Он встает и протягивает руку. Микки принимает ее и пожимает. — У тебя отлично получается. — Еще раз спасибо, Ларри. — Микки говорит и имеет в виду именно это. Они выходят вместе, Ларри, без сомнения, собирается забрать Йена с собой. Когда они добираются до зоны ожидания, Йен немедленно встает. Прежде чем Ларри успевает схватить Йена, Йен хватает Микки. — Подожди меня, — говорит ему Йен, держа его за плечо и шепча на ухо серьезным тоном. Микки хочет избавиться от него, но ему также нравится ощущение давления, которое Йен оказывает на его руку. И ему нравится его горячее дыхание у своего уха. И ему нравится, что он чувствует запах конфеты Altoids в его дыхании, пытающейся скрыть слабый запах табака. И он ненавидит, что ему нравятся все эти вещи. Микки ничего не говорит, он просто смотрит в глаза Йену, застывший и более чем немного смущенный, поскольку его чувства снова начинают бороться друг с другом. — Йен! — Ларри слишком взволнован. Йен отпускает руку Микки и поворачивается, чтобы посмотреть на Ларри. Его лицо мгновенно меняется... он щелкает каким-то переключателем и преображает свое лицо, свой голос, свое поведение, и Микки задается вопросом, делает ли он это постоянно и как часто. И где он научился этому? Это как волшебный трюк. — Ларри! — Йен восклицает в ответ, выглядя сияющим и восторженным, и Микки искренне смущен этим. — Рад тебя видеть. — Я тоже рад тебя видеть. Пошли. — Ларри указывает на открытую дверь. — Увидимся в следующем месяце, Микки. Позвони, если я тебе понадоблюсь. — Как у тебя дела, Ларри? — Микки слышит, как Йен говорит, когда они уходят, затем Йен поворачивается и смотрит на Микки с совершенно другим выражением. И что за взгляд. Он не совсем умоляющий. Это больше похоже на командование. Как будто он говорит Микки, что Микки будет ждать его. И Микки ждёт.***
— Что я здесь делаю, Галлагер? — Микки ворчит, когда Йен подходит к нему. Снова стало прохладно, весна немного подразнила, всего на несколько дней, и сейчас Микки закутан и раздражен. — Значит, меня снова понизили до Галлагера, да? — Йен поднимает брови и засовывает руки в карманы. Микки закатывает глаза. — Не будь таким драматичным, черт возьми. — Я драматизирую? — Голос Йена довольно пронзительный, и в каждой ноте слышится раздражение. Микки раздраженно вздыхает, зная, что Йен говорит о том, что произошло в офисе УДО. — Я чертовски проголодался, если ты собираешься приставать ко мне, давай хотя бы сделаем это по дороге за хот-догом. — Микки произносит это, затем качает головой, понимая, что его выбор слов не самый лучший в данной ситуации. На лице Йена раздражение, смешанное с попыткой подавить остроту. — Иди нахер. Пошли. — Микки делает жест, и они начинают идти, Йен укорачивает шаг, чтобы не обгонять Микки. Йен выпускает длинную струю воздуха, и Микки чувствует исходящее от другого мужчины беспокойство. Они проходят несколько кварталов в тишине, звуки улицы и ветра, хлещущего по зданиям и машинам, заполняют пространство вокруг них, но не между ними. — Что это все там было? — Йен наконец срывает печать. — Ты скажи мне. — Микки смотрит на него краем глаза. — Черт. — Йен надувается. — Ладно, возможно, я был слишком кокетлив. — Да, друг, в офисе по условно-досрочному освобождению. — Ты прав. Мы пытаемся быть друзьями. — Твоя гребаная идея. — Я знаю, хорошо? — Йен защищается и чувствует немного вины. — Но ты не должен был так реагировать. Тебе не кажется, что это было немного агрессивно? Я имею в виду, какого хрена, Микки? — Йен останавливается и разворачивает Микки к себе. Микки отталкивает руку Йена, но затем смотрит вниз, на свои ноги, и понимает, что Йен прав. — Я перешел все границы. — Тон Йена смягчился. — Но ты вел себя так, будто я выставлял тебя всеобщее обозрение. И ты также ведешь себя так, будто это чертовски важно, если эти гребаные незнакомцы узнают, что ты гей. — Это... — Микки выпускает горячий воздух из носа, стискивает челюсти и пытается установить зрительный контакт с Йеном. — Это так. Хорошо? Я этого не хочу, но это все еще так. — Микки смущен и виноват, но в основном ему просто грустно. Грустно, что его отец все еще контролирует его. Грустно, что он не может быть тем, кто он есть. Грустно, потому что все это так зациклено на Йене и что на Йене это тоже сказывается. Просто чертовски грустно. Лицо Йена смягчается, и он смотрит на Микки сверху вниз с печалью в глазах. Они стоят и смотрят друг на друга достаточно долго, чтобы вывести из себя по меньшей мере пятнадцать-двадцать пешеходов, которые не могут не бесится из-за того, что им приходится обойти двух придурков посреди тротуара в середине дня. Итак, после нескольких проклятий они приближаются к зданию, Микки прижимается спиной к стене, а Йен практически загораживает солнце. — Ты испугался, — говорит Йен. Тут нет никаких сомнений, и Микки знает, что он прав, он просто хочет, чтобы Йен этого не знал. — Прости, я был... агрессивен или что-то в этом роде, — выдавливает Микки. — И мне жаль, что я поставил тебя в неловкое положение. Это было просто... — Йен смотрит вниз на свои ноги, затем снова на Микки. — Иногда все, что я вижу, это то, как… насколько ты красив, Микки. И я просто застреваю на этом — Честность Йена скручивает Микки изнутри, и он не знает, как реагировать. — Так не получится, Йен. — Микки смотрит на рыжие волосы и грустные глаза мужчины перед ним, и он чувствует это. Он чувствует все это. Все, что чувствует Йен. Все это и есть Йен. И это так чертовски много. — Я знаю. — Ты думаешь, мы сможем это сделать? Ты думаешь, мы сможем быть друзьями? Потому что я не знаю, знаем ли мы как. Я не знаю, сможем ли мы. — Мы сделали это утром. Мы сделали хорошо этим утром. — Йен звучит как маленький ребенок, умоляющий вернуть его любимую игрушку. — Да. Мы сделали. — Микки кивает и испытывает желание погладить Йена по голове, но не делает этого. — Мы можем снова пойти? — Зубы Йена начинают стучать, и как раз в этот момент у Микки урчит в животе. — Да, пойдем, это место недалеко. — Микки жестом указывает вперед. — Тебе просто нужно научиться лучше контролировать себя. — Серьезно говорит ему Микки, пока они идут. Йен откидывает голову назад, прижимает руку к груди и смеется так громко, что это вызывает хмурый взгляд контролера на паркоматах. Они не собирают никаких почитателей на этой прогулке. — Что тут, блядь, смешного? — Говорит Микки сквозь стиснутые зубы. — Хорошо, Микки. Я возьму себя в руки, как только ты это сделаешь. — Что? — Настала очередь Микки быть неуместно громким на их маленькой прогулке. — Да. Ты думаешь, я не заметил, как ты смотришь на меня этим утром? Ты проверил каждую часть тела, какую только мог, когда думал, что я не смотрю. Ты практически содрал с меня комбинезон своими глазами. — Йен снова смеется, только не так громко. — Черт, — ворчит Микки. Он знает, что не может этого отрицать, он пойман, и Йен раскусит любой протест Микки. Они добираются до забегаловки, которая была их пунктом назначения, и разговор прекращается, беря временную передышку, чтобы съесть своих чикагских хот-догов и жирную горячую картошку фри, которой они каким-то образом молча соглашаются поделиться. Они проскальзывают в кабинку и приступают к еде, Микки слишком голоден, чтобы обращать внимание на то, что разговор висит в воздухе над ними. В заведении грязно, и десятилетиями ничего не обновлялось. Красные виниловые кабинки потрепаны, основные дефекты обивки и прорехи залатаны цветной клейкой лентой, которая на три или четыре оттенка ярче, чем нужно. На столах Formica есть соль и перец, а край с искусственным хромированием, но на их столе не хватает кусочка сбоку, что придает ему очень опасный вид. Но, черт возьми, еда была вкусной. Микки, которого больше никогда не обвинят в том, что он не ест, наконец откидывается на спинку стула, чтобы отдышаться, изучая лицо Йена, на котором написано ожидание жареной картошки. — Да. Хорошо, — говорит Микки. — Я проверял тебя. Возможно, сегодня утром у нас все было не так хорошо, как мы думали. Это было нихуя не нормально. — Может быть, все в порядке, — вмешивается Йен. — Что? О чем ты говоришь? — Микки качает головой. — Может быть, мы проверим друг друга. Может быть, у нас появятся чувства. Я имею в виду, я знаю, что я такой. И, может быть, это нормально. Но, возможно, дело в том, что мы с ними делаем. — Что, черт возьми, это вообще значит? — Например, я сегодня смотрел на твои губы. — Голос Йена становится низким, и он опускает глаза на губы Микки: — И я знаю, что я хотел сделать с этими губами... — Йен... — И это произойдет. Я ничего не могу поделать со своими чувствами, но я не обязан действовать исходя из этого. — Но... — Никаких но. — Йен качает головой. — Важно то, как мы действуем или реагируем. Мне не следовало ничего тебе говорить. Мне следовало остановиться, когда я понял, что делаю. Тебе было неловко. Это был пиздец. — Нет, все в порядке. — Внезапно Микки чувствует, что вот-вот что-то потеряет, хотя это смешно и у него нет рациональной мысли за этим. — Не совсем. — Йен качает головой. — Я не хочу заставлять тебя чувствовать себя так, и это не то, что делают друзья. Я действительно хочу попытаться быть друзьями. — Йен кивает головой и выглядит как маленький ребенок, идеалистичный и почти невинный. — Но у нас будут чувства, поэтому мы просто должны принять это и помнить о том, что из-за этого мы заставляем другого человека чувствовать. — Господи Иисусе, ты говоришь как гребаный мозго… психотерапевт. — Ну, ты знаешь, я был в больницах и проходил терапию последние шесть лет, так что я кое-чему научился. — Йен смотрит на Микки. Взгляд не совсем обвиняющий, но резкий, и Микки чувствует, что Йен только что отрезал от него кусок. Микки устраивается поудобнее на сиденье и чувствует, как напряжение слегка нарастает. — Да, хорошо. Ты прав. — Наконец Микки говорит. — Чувства будут. Мы просто должны быть спокойными. Если я говорю прекратить это, ты прекращаешь. И это касается нас обоих. Ты должен был что-то сказать, если это заставило тебя чувствовать себя неловко этим утром. — Этого не было. — Лицо Йена совершенно серьезно, и от этого Микки бросает в дрожь. — Но ты прав, я должен был что-то сказать. Если мы собираемся быть друзьями, разобраться во всем дерьме и снова узнать друг друга, то я должен был что-то сказать. Мы должны контролировать друг друга. — Черт. Похоже, это большая работа, — ворчит Микки. — Да. — Голос Йена мягкий, и он смотрит на свои руки. — Но я думаю, это того стоит. Для меня это того стоит, Микки. — Затем он поднимает остекленевшие глаза, которые кажутся почти влажными. Микки тает, что противоположно тому, что он должен делать, но слова Йена, его лицо и голос просто отправляют его куда-то внутрь, что напоминает ему о том, от чего ему было так трудно держаться подальше много лет назад. Это будет действительно чертовски сложно. — Да. — Микки кивает, но это все, что он говорит, и это «да» несет в себе груз всех его запутанных чувств, желаний и тревоги. Да, это будет тяжело. Да, они должны попытаться. Да, это того стоит. Да, твои глаза заставляют меня хотеть делать с тобой то, чего не делают друзья. Да. Это будет действительно чертовски тяжело. — Итак, Ларри решил поиграть в карточную игру «чувства»? — Йен кривит губы, явно пытаясь поднять им настроение и завести их во френдзону. Микки фыркает. — Да пошел ты… Этот гребаный парень. — Микки улыбается и качает головой. — Ты возвращаешься в мастерскую? — Нет, к тому времени, как я доберусь туда, будет почти пять, а я сегодня не задержусь допоздна, — говорит ему Йен. — Нет? — Микки разочарован и беспокоится, что его брови выдают это. — Я обещал, что помогу Липу кое с чем. — Лип, — говорит Микки с отвращением в голосе. Он не хотел говорить это вслух, но ничего не может с собой поделать. — Все еще? — Йен недоверчиво смотрит на него. — Прости. — Микки вскидывает руки, сдаваясь. — Но для протокола. Мне никогда не нравился твой брат. — Предполагается, что от этого станет лучше? — Йен невольно смеется. — Да, — Микки улыбается и пытается не рассмеяться. — Да, это так. И они сидят и улыбаются, глядя друг на друга, оба мужчины сияют, глаза блестят, и они знают... они оба просто чертовски знают, но не скажут вслух... что это будет либо действительно хорошо, либо невероятная гребаная катастрофа.***
Микки устраивается в своем обычном кресле в кабинете Марии и внезапно его охватывает ужас. Так много всего произошло с тех пор, как он видел ее в последний раз, что он чувствует себя подавленным. Он жалеет, что не придумал план игры о том, что он собирается ей сказать, а чего нет, и в его мозгу так много всего накопилось, что он рискует вообще ничего ей не сказать. Он хочет найти легкий способ начать разговор о Йене, но он просто не видит такового. И он хочет рассказать ей об Игги и о том, что Одри лезби, и об Ане, и о семье… И он вроде как должен рассказать ей о приступе тревоги и своих рисунках, но, черт возьми, всего так много. Он не уверен, что сможет выложить все или вообще должен ли. Но что он точно знает, так это то, что он потратил чрезмерно много времени, постоянно подвергая сомнению свои чувства и пытаясь понять их, и он почти уверен, что это то дерьмо, о котором ты говоришь своему терапевту. Мария садится напротив него с тонкой улыбкой и добрыми глазами, как обычно. Это немного поднимает ему настроение и дает возможность остановиться и расслабиться. Это не имеет значения. Она меня не осуждает. Ей платят за то, чтобы она слушала мое дерьмо. Я могу это сделать. Он без особого энтузиазма верит в свою ободряющую речь, но медленно выпускает струю воздуха и натянуто улыбается ей в ответ. — Как у тебя дела сегодня, Микки? — Тон Марии ровный и непринужденный. — Я ... э-э, да, я в порядке. — Микки чувствует, что этот вопрос должен был быть проще, чем был. — Ты не уверен? — Спрашивает его Мария. — Думаю, что нет. — Он криво усмехается. — Я чувствую, что должен знать, но я не знаю. — Ну, расскажи мне, что ты делал сегодня. — Я, э-э, начал работать пораньше, чтобы поработать над Chevelle, и, э-э... — Затем он останавливается, потому что понимает, что начало его дня вплоть до того, как он вошел в ее офис, было связано с Йеном Галлагером, и когда он в последний раз говорил с ней о нем, он все еще был сосредоточен на том, что, по его мнению, происходило с Йеном и Вилли, и он дал ей малейшую возможную информацию об их прошлом, но не более того. — В чем дело, Микки? — Кажется, Мария чувствует его внутреннюю борьбу. — Это, Э-э, это Йен. Ты знаешь? Рыжий. Мария кивает головой, выражение лица остается нейтральным. — Ну, он ... хм...… Я ... черт, я даже не знаю, с чего начать, Мария. Все стало так чертовски сложно, и я чувствую, что все время пытаюсь разобраться, что я, блядь, чувствую. Я никогда не знаю и не понимаю. «Может быть, это то» или «может быть, это это». Но я чувствую, что на самом деле никогда не узнаю. И потом я такой: зачем я вообще пытаюсь разобраться в этом? Что в этом хорошего? Это чертовски утомительно. — Микки чувствует, что вот-вот расплачется от разочарования. Она только что спросила его, как прошел его день, и этого было достаточно, чтобы он почувствовал, что движется по нисходящей спирали. Или, может быть, это было боком, но это была своего рода спираль. Мария спокойна и задумчиво смотрит на него. — Похоже, на этой неделе многое произошло. Микки невесело смеется и откидывается на спинку стула, прикусывая нижнюю губу. — Да. Да, было много чего. — И многое из этого было связано с Йеном? — спрашивает она. — Бляяяяя, — рычит он. — Да, и я даже не знаю, с чего начать. — Он откидывает голову назад почти как ребенок. — Ты все еще веришь, что у него с Вилли сексуальные отношения? — Уф. — Микки закрывает глаза. Это так много. Всего этого слишком много. — Микки, все в порядке. Просто не торопись. — Я и Йен... — Он смотрит ей в лицо, чтобы увидеть, собирается ли она отреагировать на то, что он говорит о нем и Йене, но она этого не делает. — У нас с Йеном больше общего, чем я, э-э, рассказывал тебе. Мария остается невозмутимой, выражение лица неизменное, руки на коленях, она хорошо держит себя в руках. — Йен был больше, чем другом моей сестры. У нас есть история. Вместе. Я и он. — Микки смотрит на нее, и на ее лице по-прежнему нет шока. — Но… Я не думаю, что могу говорить обо всем этом прямо сейчас. — Но можно с уверенностью сказать, что появление Йена, соответствующее твоим участившимся приступам тревоги, повышенной строгости и недавним диссоциативным эпизодам, не является совпадением? — Нет, ладно. Это не так. — Он знает, что звучит оправдывающимся. Думает, что звучит как мудак, но, похоже, не может остановиться. — У нас есть история. Да, дерьмовые вещи действительно происходили с моей сестрой, но не из-за него. — Микки объясняет Марии, что произошло с Мэнди, но он опускает подробности о своем отце. Затем он рассказывает ей о том дне, когда Йен ворвался в его комнату семь лет назад, в том числе о том, как он избил Йена до полусмерти. — Зачем ты это сделал, Микки? — Спрашивает Мария. — Потому что... — Микки ищет слова, причину, настоящую причину, но это просто кажется слишком сложным. Он чувствует, как горячие слезы щиплют его глаза, и ему кажется, что он смотрит в никуда, но также и в самого себя. Он качает головой, и одна предательская слеза скатывается по его щеке. — Я не могу. Честно говоря, я даже не помнил об этом, пока мы с ним не занялись этим той ночью. А потом все это просто обрушилось на меня. Это чертовски отстойно. — Ладно, тебе не обязательно говорить об этом прямо сейчас, Микки. — Мария мягко улыбается и ставит коробку с салфетками на стол. — Но они с Вилли не трахаются. Я могу тебе это сказать. Не то чтобы Вилли не пытался. — И ты злишься из-за этого. — Это не вопрос. — Да, я злюсь, — вздыхает Микки. — Йен сказал мне, что он чувствует, что это его вина, но это чушь собачья, потому что Вилли все еще женат, так что это не имеет значения. — Почему Йен думает, что это его вина? — Потому что ... — Микки смотрит на все, кроме нее, пока, наконец, не натыкается взглядом на ее лицо. — Он флиртовал с Вилли, чтобы убедиться, что сможет получить работу, потому что… потому что он знал, что я там работаю. — Значит Йен намеренно устроился туда, где работаешь ты, потому что хотел быть рядом с тобой? — Да, я думаю. Я имею в виду, что у него должна быть работа для условно-досрочного освобождения, верно, и это самая высокооплачиваемая работа для условно-досрочно освобожденного. Работодатели не выстраиваются в очередь, чтобы нанять недавно освобожденных заключенных. Но, да, он сказал мне, что получил работу, чтобы — все исправить. — Как ты думаешь, что он имеет в виду под этим? — Я не знаю. — Микки качает головой. — Он хочет исправить то, что случилось, когда мы были детьми. Он хочет быть друзьями. Я думаю, он хочет и других вещей. — А чего ты хочешь? Глаза Микки расширяются, потому что он не уверен, что задавал себе этот вопрос со всей серьезностью, если вообще задавал. И он также не уверен, что знает. Чего я хочу? Чего я? Черт. — Я не знаю. — Он честен, и это ранит. Мария ничего не говорит, оставляя пространство открытым для него, чтобы он мог заполнить его словами. — То, что Йен был там, в мастерской, просто вывело меня из себя. Ты была права раньше. И это действительно связано с моим отцом, но это связано и со многими другими вещами. То, что он рядом со мной, пробуждает все эти старые чувства, и многие из них плохие. Но некоторые из них хорошие. И это так чертовски сбивает с толку. — Микки слышит, как его голос звучит сдавленно, и ему кажется, что он исходит от кого-то другого. — Мы работали допоздна недавно ночью, и все шло хорошо, но потом он просто посмотрел на меня... — Микки чувствует себя далеко от собственного голоса и начинает думать о Йене, его лице и той ночи в гараже — Он смотрит на меня так, как никто не должен смотреть на меня, и я просто чувствую, что разваливаюсь на миллион долбаных кусочков. — Что ты имеешь в виду, говоря, что он не должен так на тебя смотреть? Как? Микки делает глубокий вдох и долгий выдох. — Как будто я особенный. Как будто я красивый. Как будто я важный. Он смотрит на меня так, как будто он... — Микки опускает голову. — Он смотрит на меня так, как будто любит меня. И я просто, блядь, не могу этого вынести. — Он откидывается назад, чувствуя, что на секунду не может дышать, и слышит, как его собственные слова отражаются и эхом отдаются в маленькой комнате. Затем он начинает смеяться. — Я достаточно общался с тобой и Одри, чтобы знать, как это звучит. — Он прикрывает рот указательным пальцем и продолжает невесело улыбаться. — Бедный маленький Микки думает, что он не заслуживает любви. — Ты думаешь, это так звучит? — Да, это звучит жалко, — выдыхает он. — Ты думаешь, это правда, Микки? Ты думаешь, что не заслуживаешь любви? Микки сидит с этим. Он не знает, что он думает. Он не уверен, что правда, а что нет. Но мысль о том, что кто-то его любит, всегда была тяжелой, и в последнее время его, кажется, окружают люди, которые могли бы его любить... кажется, они определенно хотят этого. Почему это так тяжело? Он думает о том, что Йен любит его, и что это может означать, и он чувствует, как его ударяют в висок, обжигающая боль проникает в череп, и у него перехватывает дыхание. — Это больно. — Слова выходят короткими и едва разборчивыми. — Что это значит? — Мария меняет позу и наклоняет голову, пытаясь увидеть его опущенные глаза, из которых, возможно, текут слезы. — Когда я думаю о том, что кто-то любит меня. — Микки теребит край своей рубашки и просто не может встретиться взглядом с Марией. — Мне больно думать о том, что люди любят меня, потому что я думаю, это просто потому, что они не знают меня, а когда узнают, то увидят, что это того не стоит. И это причиняет боль, потому что трудно представить, что кто-то когда-либо любил меня. Но когда я думаю о том, что Йен любит меня, мне кажется, что кто-то вырывает у меня кишки. — Это звучит как действительно болезненные эмоции. — Да. Знаешь, той ночью мы ввязались в тупую гребаную ссору и оба наговорили дерьмовых вещей, но в итоге подрались, катаясь по полу. А потом ... — Микки смотрит в потолок, пытаясь подобрать нужные слова. — Потом мы обнимали друг друга, и это было… Я не знаю, какое подходящее слово. — Микки смотрит на нее в поисках помощи. — Интимно? — Спрашивает Мария. — Да. Да, можно и так сказать. — Он кивает головой, шмыгает носом и хватает салфетку, чтобы провести ею по носу. — Это было интимно, и он начал целовать мою шею, и я хотел, чтобы он делал это, но потом все пошло наперекосяк. Мне начало казаться, что мне больно и я задыхаюсь. Всего этого было слишком много. — У тебя были воспоминания? Микки кивает головой, не в силах встретиться с ней взглядом. — Почему ты выглядишь так, будто стыдишься этого? — Мария выглядит очень обеспокоенной, и он несколько удивлен ее вопросом. — Может быть, я стыжусь. Я хотел, чтобы он прикоснулся ко мне, но я не мог этого вынести. И я не могу вынести, когда он смотрит на меня так, словно солнце светит из моей задницы. Я не могу вынести ничего из этого. Это чертовски несправедливо. И я также даже не уверен во всем, что произошло, что сделало это таким. Я знаю кое-что из этого. Основы этого, но я не могу об этом говорить. И я, конечно, не могу думать об этом. Я не могу... — Микки начинает задыхаться и чувствует, что его щеки мокрые, но ему действительно все равно. — Все в порядке. Ты не обязан, Микки. — Мария придвигает салфетки ближе к нему и снова улыбается, но на этот раз шире. — Тебе не нужно думать об этом или говорить обо всем этом. Твоя задача прямо сейчас — выяснить, как справляться со своими чувствами, своими действиями и реакциями. — Это то, что сказал Йен. — Микки слегка хмурится и начинает вытирать лицо. — Он кажется умным. — Она улыбается. Микки пытается улыбнуться ей, но ему кажется, что это не заметно. — Я все равно не все помню. Я не могу. Это больно. — Он говорит ей. — Мы не хотим, чтобы тебя затопило, Микки. Это может быть опасно. Попытка вскрыть все после того, как оно так долго хранилось в бутылках, может вызвать взрыв, с которым ты, возможно, не сможешь справиться. Но я хочу, чтобы ты продолжал обращать внимание на свое тело и на то, что оно тебе говорит. Это будет действительно важно прямо сейчас. Наше тело помнит то, что наш разум не всегда может вспомнить. Прямо сейчас твое тело не чувствует себя в безопасности, когда Йен прикасается к тебе или, возможно, когда Йен дарит тебе какую-либо ласку. Микки кивает. Он знает, что она права. Это напоминает ему о том, как он был в парке и не мог рисовать, потому что его тело не понимало, что не нужно постоянно беспокоиться о том, что кто-то собирается убить его только за то, что он сидит на открытом месте. Он знает, что она права. Его тело ощущало тело Йена, его привязанность и восхищение, и это немедленно превратило все это в опасность. И это чертовски отстойно. — У меня есть для тебя домашнее задание, — говорит Мария. — Ты, блядь, шутишь. — Упоминание о домашнем задании выводит его из задумчивости, и он звучит как плаксивый маленький ребенок. — Я думал, мы больше так не будем. — Я никогда этого не обещала. Стремление к хорошему самочувствию иногда требует больше работы за пределами кабинета терапевта. Ты это знаешь. — Она не язвительна, но это все равно звучит именно так. Мария идет к своему шкафу и достает ярко-синюю папку, затем вручает ее Микки. Внутри есть диаграммы, и он достает одну. — Когда вы испытываете сильную эмоцию, какой бы она ни была ... счастливой, сердитой, грустной, возбужденной, ... вы записываете, что происходило непосредственно перед этим, как вы отреагировали, и все различные действия вашего тела во время и после. — Мария дает ему указания. — Я не третьеклассник, — протестует Микки. Мария откидывается назад и на самом деле хмурится, что на секунду выводит Микки из себя. — Нет, но твоя эмоциональная зрелость замедлена. Биологически тебе двадцать пять, а той части твоего мозга, которая обрабатывает чувства, нет. Она застопорилась из-за многих лет жестокого обращения и пренебрежения, борьбы за выживание и, вероятно, изрядного употребления наркотиков. В какой-то момент она перестала расти и развиваться. За последний год вы добились большого прогресса. Твой разум сильно повзрослел, но тебе все еще есть куда расти. Ты сам сказал, что всегда пытаешься разобраться в своих чувствах. — Она смотрит на него, подняв брови. Использование его слов против него. Черт. — Да, — это все, что он может сказать. — Ну, давай посмотрим, что скажет нам твое тело. — Микки думает, что она выглядит торжествующей, а это не в ее характере, но он также думает, что это отчасти забавно. — Итак, ты упомянул несколько воспоминаний на этой неделе, и это звучит как довольно серьезные эмоциональные проблемы... У тебя были еще серьезные приступы паники? — Мария садится и складывает руки на коленях. Микки прерывисто вздыхает, а затем продолжает рассказывать ей о той ночи, когда у него была сильная паническая атака, когда Йен вернулся и нашел его. Рассказывая ей об этом, он понимает, что беспокоится, как бы она не осудила Йена за то, что он не отвез его в больницу, и он думает, что это смешно, что он чувствует, что должен защищать Йена перед своим терапевтом. Это, должно быть, какой-то красный флаг или что-то в этом роде. Мария несколько секунд молчит, и он видит, что она думает. Она скрещивает и разгибает лодыжки, и это заставляет его нервничать. Она наконец заговаривает после того, что кажется ему неприятно долгим. — Ты помнишь, о чем я просила тебя в прошлый раз, когда ты был здесь? Что ты обещал сделать? — И Микки, честно говоря, не понимает, о чем она говорит. — Итак, либо твое согласие было искренним, и ты забыл, или ты говорил мне на словах и никогда не собирался обращаться в больницу в следующий раз, когда у тебя случится приступ паники, из-за которого ты потеряешь сознание. Что из этого? Лицо Марии каменное, и Микки застигнут врасплох, ошеломленный молчанием, его тело напрягается, а глаза расширяются. Срань господня. Она действительно призывает его к этому. И она, кажется, немного разозлилась. Должно быть, это еще один тревожный сигнал, что он беспокоился о том, что она осуждает Йена, и совершенно не думал о том, что она расстроена из-за него. Через тридцать секунд, которые кажутся часом, Мария смотрит ему прямо в глаза, приподняв брови. — Что? Ты верил, что поедешь в больницу, или успокаивал меня? Потому что, похоже, ты отклонил это до такой степени, что даже не помнишь, на что согласился неделю назад. — Я... — Первым побуждением Микки всегда было никогда не признавать вину, но она не офицер по УДО, не полицейский и не сотрудник исправительного учреждения, и ему неясно, с какими последствиями, похоже, он боится столкнуться, признав, что у него не было ни малейшего намерения ехать в больницу. Он сказал ей то, что она хотела услышать, и это вылетело у него из головы, как только он вышел за дверь. Признать это было действительно трудно, но у него не было хорошей отговорки, которую, как он думал, он мог бы ей дать. Его терапевт сидела рядом, полностью готовая переждать тишину. — Это было первое, что ты сказала, — застенчиво говорит Микки, отказываясь смотреть в глаза. — Я не любительница читать лекции клиентам, Микки, — говорит она спокойным и ровным голосом. — Но я должна сказать тебе, что это было опасно. И, честно говоря, я удивлена, что Йен не вызвал скорую, особенно потому, что он был санитаром. Микки чувствует, как у него встают дыбом волосы, когда она заговаривает о Йене, как он и предполагал, но он говорит себе, что ему нужно успокоиться, потому что Мария не сделала ничего плохого. Она права, и он это знает. — Мне жаль. — Микки говорит ей, и он говорит серьезно. — Но это не вина Йена. Я думаю, я действительно напугал его, и он также просто ... он просто действительно хотел позаботиться обо мне. Я не знаю. — Микки. — Мария, кажется, снова обрела спокойствие, и он испытывает облегчение. — Я понимаю, но не успокаивай меня. И тебе также не нужно защищать Йена передо мной. Я думаю, что у меня тоже складывается более четкое представление о нем. Но я беспокоюсь за твое здоровье, и я бы хотела, чтобы ты подумал о том, чтобы обратиться в больницу, если это случится снова. — Хорошо. — Микки кивает и чувствует облегчение от того, что она вернулась к нормальной себе, но он принимает к сведению, что больше не будет пускать дым ей в глаза, хотя и не собирался этого делать. У них еще осталось время на сеанс, и она спрашивает его, произошли ли какие-нибудь положительные изменения за неделю. Он смеется и говорит ей, что они могли бы провести еще две сессии с учетом того, что произошло на прошлой неделе, и что, да, были положительные моменты. Итак, на одном дыхании ему удается рассказать ей об Игги и его семье, которые не хотели его убивать, о Charger и поездке с Одри, о том, как он признался ей, об ужине с Аной и семьей Вилли, когда хотя он был в ужасе, и о походе в кафе и рисовании, хотя он чувствовал себя придурком, говоря это вслух. Мария наклоняется вперед на своем стуле, глядя на него широко раскрытыми глазами. — Микки, ты через многое прошел на этой неделе. Я действительно горжусь тобой. Ты понимаешь, насколько ты силен? Микки ошеломлен. Он никогда не мог представить, чтобы она говорила, что гордится. И он, конечно, не чувствует, что то, через что он прошел, обязательно делает его сильным, но, возможно, она права. — Думаю, нет. — Он пожимает плечами. — Ты сильный. Ты совершал потрясающие поступки и справлялся с серьезными кризисами. Ты тоже должен действительно гордиться собой. — Ларри мне тоже это сказал. — Он прав. — Мария кивнула. — И... — Мария откидывается назад, осторожно глядя на него. — Что? — Спрашивает он, слегка разинув рот. — Ты осознавал, пока рассказывал мне все это, сколько в твоей жизни людей, которые искренне заботятся о тебе, Микки? Он пожимает плечами, не уверенный, что и думать в этот момент. — Я знаю, что ты привык к мысли, что у тебя никого нет и что ты не заслуживаешь любви, но это твоя старая история. Это история, которую ты рассказывал себе годами. Твоя другая часть домашнего задания — оспорить это. Кто написал эту историю, Микки? Почему это твой путь? Почему тебе нужно держаться за него? И я хочу, чтобы ты представил, что история Микки, которую ты носил с собой столько лет, на самом деле неверна. И если это неправильно, то что это значит для тебя по отношению ко всем этим любящим людям в твоей жизни сейчас? Микки ошеломлен. Что за способ закончить эту гребаную сессию. Возможно, для него всего этого слишком много, но он все равно кивает головой. — Возможно, тебе придется это записать, — говорит он. Мария криво улыбается ему. — Просто подумай об этом, Микки. Мы поговорим об этом на следующей неделе. — Хорошо. Я подумаю. На этот раз я серьезно. Она улыбается ему, и они встают, чтобы попрощаться. Когда он покидает офисное здание, у него остаются противоречивые чувства. Какая-то часть его чувствует себя освобожденным от бремени, но он также чувствует, что ему нужно обдумать гораздо больше, чем было, когда он вошел туда. Он не составлял плана игры для терапии, но он никогда не думал о том, насколько их разговор может быть о том, что он заслуживает любви, или о том, что у него останется чувство, что он действительно не знает, чего хочет, но, возможно, ему следует попытаться это выяснить. Вопросы накладываются друг на друга, и ему это не нравится. Совсем. И теперь у него есть домашнее задание. Какого хрена?***
Микки возвращается с приема у психотерапевта и еле держится на ногах. «Стремиться к хорошему самочувствию» просто чертовски утомительно. Он все еще умудряется приготовить макароны с сыром и ест, сидя в постели, просматривая на телефоне видео с YouTube, где животные ведут себя как придурки, удивленный тем, как легко сейчас смеяться. Он почти закончил с искусственно вкусной пастой с неестественно ярким сыром, когда текстовое сообщение прерывает кошку, сталкивающую другую кошку с лестницы. Микки видит, что это Йен, и его сердце немедленно начинает учащенно биться. Он открывает, и это селфи Йена и его гребаного брата Липа, оба улыбаются, подняв средние пальцы и высунув язык. Его брату не хватает копны вьющихся волос, с которыми он так долго щеголял, и он на самом деле выглядит здоровым, отлично выглядит. На руках у Липа действительно крошечный ребенок, который положил голову Липу на плечо и спит. — Должно быть, это его ребенок, — говорит Микки вслух. Затем телефон пищит снова. Йен: Я сказал ему, что мы делаем это ради Фионы. Лол. Микки смеется и не может перестать улыбаться. Микки: Передай ему от меня привет Микки: Кто это с ним? Еще один Галлагер? Этого нам, блядь, ещё не хватало Йен: РЖУНИМАГУ 🤣 Йен: Это его сын. Мой племянник. Йен: Фредди Микки: ??? Йен: да, хз Микки: Ты придешь пораньше? Йен: Не, собираюсь задерживаться завтра допоздна. Йен: А как насчет тебя? Микки: Нет. Есть дело с моим братом. Микки чувствует, что говорит слишком много. Не уверен, почему он все еще пишет, но это тоже приятно. Еще более сбивающие с толку чувства. Йен: Игги? Микки: Да. Йен: Это действительно круто. Почему это действительно круто? Он хочет спросить, но не совсем, потому что думает, что это может сделать этот довольно обычный обмен текстовыми сообщениями не совсем нормальным, если это то, что он думает, и они достаточно пообщались, чтобы Йен знал, что они с Игги были отчуждены и недавно воссоединились. Он знал, что это вызовет еще большую путаницу в его мозгу, а он действительно хотел отдохнуть от всего этого. Микки: Да. Микки решает, что этого достаточно. Микки: Я скоро ложусь спать. Увидимся утром. Йен: Спокойной ночи, Микки. Микки: Спокойной ночи, Йен Йен: Сладких снов 😴 Иисус. Почему он должен быть милым? Нахуй этого парня. Микки даже не знает, должен ли он отвечать или нет. Нужно ли ему это? Это слишком. Он решает, что ненавидит переписку. Микки: Спасибо, и тебе Он соглашается на это и тут же сожалеет об этом. Это прозвучало так неубедительно. Какого хрена. Почему это так напрягает? Микки думает, что, возможно, в своей голове он делает вид, что это больше, чем есть на самом деле, и он решает, что ему нужно посмотреть еще несколько видеороликов о козах, врезающихся во взрослых мужчин, и собаках, трахающих людей по голове после того, как они упали с батутов, и кошках… ну, кошки просто остаются самими собой. Может быть, мне стоит завести кошку. Он сворачивается калачиком со своим телефоном, подключает его к зарядке и ставит YouTube на авто, позволяя ему делать свое дело, переходя от одного видео к другому, думая о том, чтобы завести кошку, и, возможно, ему следует спросить Дженни, где она взяла свою кошку. Интересно, что это за кошка. Как бы я назвал свою кошку? Я бы хотел, чтобы она была жесткой, но при этом сидела у меня на коленях и спала со мной... Его мысли дрейфуют и превращаются в тангенциальные завихрения вместе с изображениями и звуками с крошечного экрана и проносящимися мыслями в его переполненном мозгу, что помогает ему уснуть, и все это превращается в его сны о детском зоопарке, за которым иногда ухаживает пятилетняя девочка, говорящая по-испански, а иногда рыжеволосый, который превращается из четырнадцати в двадцать три и обратно, но всегда с глупой улыбкой. Веснушки, кошечки, прогулки на козлах, счет овец задом наперед по-испански и зеленые глаза, которые обнимают его и заставляют чувствовать себя настоящим мальчиком. Сладких снов.***
Вторник в мастерской настолько насыщенный, что у Микки едва хватает времени на большее, чем поздравить Йена с тем, что он дядя, и обменяться взглядом с Ритой-Мэй, который служит соглашением о том, что он действительно будет держать все, что ему известно о ее личных делах, при себе. К тому времени, как пришло время заканчивать, он продиагностировал две машины, закончил прокладку головки, которую использовал Энцо, заменил все возможные ремни и разобрался с восьмидесятилетней недовольной клиенткой, у которой, как он подозревал, на самом деле был приступ расизма, потому что она жаловалась на Риту-Мэй, чего никто никогда не делал. Микки плохо с этим справлялся, и Йен ворвался и оттащил ее от Микки, который собирался послать ее нахуй. Йен проделал тот волшебный трюк, который Микки видел у Ларри, только это было целое шоу, созданное путем включения какого-то фонтана очарования из ниоткуда. Он похвалил ее духи, пахнущие шариками от моли, и сказал ей, что понимает, как она расстроена, и он действительно хочет, чтобы она вернулась в мастерскую, потому что ему просто понравилась ее машина и он подумал, что она такая особенная (хотя это было не так). И вдруг он напомнил ей о ее внуке и о том, каким хорошим мальчиком он был, и его мать, должно быть, так гордится им, и она вернется, но только если он поработает над ее машиной. Никто не поправил его и не сказал, что он еще не механик. Они были просто счастливы видеть, как она и ее Buick Skylark уезжают, когда Йен проводил ее до машины и придержал для нее дверцу. Какой джентльмен. Все были впечатлены, улюлюкали и вопили, но потом он увидел, что Йен выглядел измученным, возможно, грустным, но сам Микки был слишком измотан, чтобы даже начинать обсуждать все это с Йеном. Что бы это ни было, это был личный демон Йена, с которым Микки не собирался бороться; у него было слишком много своих, с которыми нужно было разбираться прямо сейчас. Микки устал как собака, но не собирается кидать своего брата, поэтому он приводит себя в порядок, чтобы неохотно отправиться в Алиби, где они посмотрят игру Сокс, выпьют пива и, надеюсь, не станут слишком серьезными. Он знает, что должен поговорить с Игги о Мэнди, но сегодня вечером у него просто нет на это сил. Он не пытается создать какие-либо ситуации, которые вызовут сильные эмоции, которые ему затем придется занести в свою «Таблицу гребаных чувств», как он ее переименовал. Сегодня вечером он просто хочет быть обычным парнем, пить пиво со своим братом и смотреть бейсбол. И это то, что они делают. Кев, кажется, рад его видеть, и он получает удивленное, но приятное приветствие от его жены Вероники, которую все называют Ви. Игра идет по всем телевизорам, и все смотрят ее. Сокс на самом деле побеждают, что помогает поднять настроение и зарядиться энергией всем вокруг него и его брата, когда они сидят в баре. — Я думаю, у меня есть девушка, — говорит Игги Микки в перерыве между подачами. — О, да? — Микки на секунду оценивающе смотрит на своего брата. — Она ходит с завязанными глазами? — Заткнись нахуй! — Игги пихает своего брата, и Микки смеется в свое пиво. — Нет, хорошо. Серьезно. Кто она? — Ее зовут Вики. — Откуда ты знаешь эту девушку? — Микки не уверен, почему он чувствует себя защищенным, но это так. — Она работает в том новом кафе, где раньше была прачечная. — Пафосное кафе напротив «Пэтси»? — Лицо Микки искажается от отвращения, как будто он не был в полу-пафосном кафе всего несколько дней назад. — Ну и что? Что с лицом, мудак? — Ты теперь ходишь в модные кофейни и подбираешь бариста, Иг? — Ба-что? — Неважно. Какая она? Микки сидит и слушает, как Игги взволнованно рассказывает об этой девушке, и Микки может сказать, что она ему действительно нравится. Она звучит мило, но, возможно, немного наивно, и он удивлен тем, насколько Игги влюблен. — Может быть, ты скоро с ней познакомишься, — говорит Игги. — О, да? — Микки отстреливается. — Уже? — Ну, может быть, пока нет. — Игги щеголяет своей фирменной улыбкой и выглядит застенчивым. — А как насчет тебя? — Я? — Микки чувствует напряжение, и его брови взлетают до линии волос. — А как же я? — Ты с кем-нибудь встречаешься? — Почему? — Микки подозрительно смотрит на своего брата. — Потому что так работает личный разговор, тупица. Я рассказываю тебе о том, с кем я трахаюсь, а ты рассказываешь мне о том, с кем трахаешься ты. Почему ты такой параноик? Микки чувствует себя немного глупо, но он все еще встревожен. На самом деле он не отвечает на последний вопрос Игги, он просто пропускает его мимо ушей. — Я ни с кем не встречаюсь. У меня нет времени. Игги бросает на него странный взгляд, но затем пожимает плечами и идет дальше. Остаток ночи проходит без происшествий, и Микки это действительно нравится. Он и Игги сидят с завсегдатаями, регулярными клиентами и случайными посетителями бара по соседству, наблюдая за игрой домашней команды, вместе переживая взлеты и падения. Микки бывает навеселе, но никогда не бывает слишком пьян, и ему удается прожить целую ночь, когда никто не спрашивает о Йене. Все это — столь необходимое избавление от эмоционального истощения, хаоса и неразберихи, которыми является его жизнь. Это кажется нормальным и безопасным. Это похоже на то, что, по его мнению, должна давать медитация, или на то, что вы должны чувствовать после. Он улыбается сам себе, выходя из бара, зная, что с ним может быть все в порядке и что в его жизни могут быть такие моменты спокойствия. Эти очаги мира. Да, это была хорошая ночь.***
— Черт! — Йен по локоть зарылся в универсал Chevy Impala середины 2000-х, «помогая» Микки заменить ремень и сильно расстраиваясь. — Эй, эй. Успокойся. — Микки берет инициативу в свои руки, надевая ремень на генератор и закрепляя его. — Я должен был суметь это сделать, — фыркает Йен, засовывая руки в карманы и стискивая челюсть. — Галлагер, это первый раз, когда ты пытаешься это сделать. В первый раз это чертовски сбивает с толку. — Микки поднимает голову и смотрит на Йена, думая о том, какой он милый, когда вот так немного сердится, а затем отгоняет эту мысль, зная, что это проблема. — Его не зря называют змеевидным поясом. Ублюдок извилистый и хитрый. — Это то, что механики делают каждый день. Что, если у меня не получится? — Йен выглядит так, будто вот-вот заплачет, и Микки испытывает сильное желание схватить его сзади за шею и притянуть в объятия. О, черт. Это плохо. — Эй, тебе нужно отвалить с этим дерьмом. Ты не будешь идеальным с самого начала. — У вас с Ритой-Мэй это выглядит так просто. — Йен слегка шмыгает носом, и его голос звучит по-детски, но он не хнычет. — Что, если у меня это плохо получается? Тогда что мне делать? — Йен смотрит на Микки, его глаза полны страдания и на грани слез. — Йен. — Голос Микки становится низким, и хотя он не думает, что должен, он кладет руки Йену на плечи и крепко держит их, заставляя Йена посмотреть на него. — Послушай, твои руки пачкаются маслом всего две недели. Это очень мало времени, и ты не можешь ожидать, что просто будешь знать все и уметь это делать. Ты хорошо справляешься, Йен, и ты быстро учишься. Просто прекрати это драматическое дерьмо. Хорошо? Ты справишься. Ты справишься. Микки отпускает плечи Йена, чувствуя нарастающую напряженность и нуждаясь в обратном. Он делает шаг назад и оглядывается, чтобы увидеть, кто мог быть свидетелем сцены, но все остальные поглощены тем, что они делают. Микки оглядывается на Йена, на лице которого играет грустная улыбка, свернутая набок. — Спасибо. — Йен кивает. — Прости, я перепугался. Микки начинает хихикать. — Никто не должен извиняться передо мной за то, что чудит. Особенно ты. Грустная улыбка Йена превращается в широкую ухмылку, и Микки вынужден отвести взгляд, потому что он знает, что может легко забыться, если не сделает этого. Эта улыбка. Эта дерзкая красивая ухмылка на этих чертовых розовых губах. Тьфу. Возьми себя в руки, Микки. — Нам нужно пойти куда-нибудь, — внезапно говорит Йен с некоторой настойчивостью в голосе. — Что? — Микки в замешательстве поднимает взгляд. — Давай сходим куда-нибудь. — Что, типа свидания? — Нет, не свидание. Предполагается, что мы пытаемся быть друзьями, помнишь? — Йен хихикает. — Э-э, да. — Пойдем пообедаем или еще что-нибудь. — Сегодня? — Почему бы и нет? Я благодарен тебе за то, что ты так терпелив со мной. — Эм, хорошо. Давай пообедаем, — неохотно соглашается Микки. Он начинает чувствовать тепло в животе, просто глядя на Йена, и думает, что это не может быть хорошо, так что этот обед звучит опасно, но он собирается пойти. Потому что они будут друзьями. Возможно. Он не знает. Звучит утомительно. Они идут пообедать в бургерную неподалеку, но беспокойство Микки не проходит. Он также испытывает опасения из-за своего недавнего знакомства с ощущением нормальности и некоторого покоя и беспокоится, что этот обед может помешать этому. Он не хочет говорить ни о чем тяжелом, вспоминать прошлое или обсуждать какие-либо интрижки с демонами. Микки просто хочет пообедать и поговорить о машинах... потому что только в машинах есть смысл... и не спускать глаз с зоны друзей и бабочек на расстоянии. Конечно. Достаточно просто. Йен, кажется, хочет того же, и разговор на прогулке легкий и непринужденный, временами он также тихий, но лишен какой-либо неловкости. Им быстро приносят еду, и после первых пяти минут объедания так, как будто никто из них никогда не ел, Йен вытирает жир с лица и широко улыбается Микки. — Что? — Микки кривит бровь и поджимает губы, нервничая из-за того, что Йен собирается пофлиртовать или сказать что-то глупое. — Могу я спросить тебя кое о чем? О, черт. Вот и он. — Да, я думаю. — Микки морщится. — Каково было прокатиться в той машине, в которой ты был? — Йен почти подпрыгивает на своем сиденье. — Какой? Charger? — Спрашивает Микки. — Да, когда ты ездил с Одри на днях. — Йен улыбается от уха до уха и откусывает еще один гротескно большой кусок своего «Калифорнийского бургера». (Очевидно, что, если положить на что-нибудь авокадо, оно становится калифорнийским. Он размышляет про себя и думает, что ему нужно не забыть сказать об этом Одри.) — О, чувак. — Микки качает головой и широко улыбается, пытаясь доесть только что откушенный кусок. – Это потрясающе. Гул двигателя. Мощность… Я не могу описать это. — Да? — Йен выглядит таким молодым, его лицо широко открыто, а щеки похожи на маленькие розовые яблочки. — Ты когда-нибудь ездил на мускул-каре? — Микки понимает, что очень возможно, что Йен этого не делал. — Я... уф... — Йен прочищает горло и делает глоток, притворяясь, что у него что-то застряло в горле, хотя он явно запинался. — Я знал одного парня, у которого был новый Mustang. Я катался на нем несколько раз, но он никогда так не звучал. — Это потому, что это не так. — Микки качает головой, решая игнорировать то, что душило Йена. — Новые поколения чертовски круты и к тому же могущественны. Они ловкие, но они просто не те. В них нет прежнего жара. Я не знаю, как это объяснить. К тому же, в нем, вероятно, не было движка хеми. — Эм… — Йен прикусывает внутреннюю сторону губы. — Что? Выкладывай. — Можешь ли ты объяснить мне, что такое «Хеми»? — Йен выглядит смущенным, и Микки не может не улыбнуться ему и думает, что он выглядит очаровательно. — Да, чувак. Не стесняйся спрашивать. Я бы волновался, если бы ты не задавал вопросов. Я не знал большей части этого дерьма, когда начинал. И я бы поспорил, что многие люди этого не знают. Я просто был по-настоящему взволнован, когда начал работать над Charger и, по сути, изучил все, что смог найти о мускул-карах шестидесятых и семидесятых. И Одри никогда не умолкает об этом, она преподаст тебе целые уроки истории, волнует тебя это или нет. Йен лучезарно улыбается Микки, кажется, расслабившись на своем сиденье. Затем Микки продолжает давать ему быстрый и непристойный урок о различных типах двигателей, в частности о различных типах восьмицилиндровых двигателей, включая хеми. Разговор остается сосредоточенным на этом всю обратную дорогу до мастерской, и Микки не только испытывает облегчение, но и чувствует себя хорошо. Остаток дня проходит легко, и Микки может приступить к работе над Chevelle, которую он планирует делать до поздней ночи. Он даже спланировал некоторые вещи, чтобы показать Йену, что, по его мнению, пойдет на пользу его обучению. Микки немного нервничает из-за того, что снова остается с Йеном наедине в гараже, но он чувствует, что если обед был каким-то признаком, то, возможно, они смогут стать друзьями и вести себя вежливо, и не придется выносить друг другу мозг или трахать глазами. — Хочешь взглянуть на это со мной? Я должен тебе кое-что показать, — говорит Микки Йену после того, как все остальные уходят. — Хорошо, но я буду здесь только до шести, — говорит ему Йен, и Микки потрясен тем, насколько он разочарован. Лучше занеси это в гребаный график. — О, да? — говорит Микки. — Да, я должен пойти помочь Липу еще кое с чем, но я приду завтра пораньше, приберусь и наведу порядок, если ты не против. — Да, все в порядке, но я, вероятно, буду работать допоздна, так что потише. Я не собираюсь вставать завтра ни свет ни заря. Йен кивает головой и раскачивается взад-вперед на носках. — Чем вы, ребята, занимаетесь? — Спрашивает Микки, но тут же чувствует себя неловко. — Извините. Это не мое дело. — Нет, все в порядке. — Йен пожимает плечами. — Он купил этот дом дальше по улице, и над ним нужно много работать. Никто не заботился о нем годами. Итак, мы все скинулись и пытаемся помочь ему и его девушке привести всё в порядок. Что мы все можем сделать в любом случае. Это место — гребаная дыра. — Это действительно круто. — Микки искренен и думает, что Йен хороший брат Липу, и он надеется, что Лип также хорошо относится к Йену. Они вместе работают над Chevelle, пока Йену не приходится уезжать, и Микки немного грустит, что он уезжает, но также чувствует, что ему нужно время, чтобы просто побыть с машиной. Работать с ней. Размышлять о внутренней работе. Почувствовать ее холодный металл и быть с ней наедине. Потому что ему это нужно. И это хорошо для него. И она скоро покинет его. И это делает его еще печальнее, чем уход Йена.***
Микки сидит в «притоне Одри», как они стали его называть, в четверг вечером, ожидая, когда она появится. Он оставил Йена одного в мастерской, который выглядел немного обиженным, когда Микки сказал ему, что у него есть планы. В течение дня не произошло ничего действительно примечательного, за исключением того, что Микки осознал, что Вилли не выходил из офиса всю неделю и каждый день опаздывал, но он не проверял, как он. Ему все еще нужно пространство. Микки также заметил неловкое чувство, потому что казалось, что прошло слишком много дней с тех пор, как он волновался с тех пор, как случилось что-то дерьмовое или ему приснился кошмар. Слишком много дней прошло с момента ошеломляющего разговора или совершения чего-то достойного сожаления. Но он чувствовал, что беспокоиться об этом глупо. Это было все равно что беспокоиться о том, что тебя беспокоят. Он помнит, как Одри называла это — ставить голову на голову... что бы, блядь, это ни значило. Но это также звучит правильно. Так что он прекратил это дерьмо к середине дня. Микки пробыл там один всего около пятнадцати минут, но это долгие пятнадцать минут; без его друга там просто уныло, но, к счастью для него, Одри врывается в дверь в своей обычной манере, и это похоже на то, что она идет под аплодисменты. Она втерлась в доверие ко всем в баре, и все они приветствуют ее. Со своей стороны, Одри, кажется, знает всех по именам и спрашивает парня за бильярдным столом о сломанной руке его ребенка и барменшу в углу, нашла ли она свою кошку. Бармен уже налил пиво, и она протягивает ему пакет, в котором, как она позже говорит Микки, есть гомеопатическое лекарство, которое, как предполагается, улучшит работу его легких. Не вылечит их. Не вылечит то, что там происходило, но, вероятно, просто поможет ему немного лучше спать. Как и следовало ожидать, Микки называет ее хиппи и спрашивает, не нужно ли было кому-нибудь отправить это ей по почте из Сан-Франциско, она в ответ кладет руку ему на плечо, и они смеются. Микки лучезарно улыбается ей, думая, что ему, вероятно, повезло, что она стала его другом, потому что так много людей действительно отстой. — Что это за дурацкая улыбка? — спрашивает она. — Ничего. — Он пожимает плечами. — Просто рад тебя видеть. — Трепет, это так мило. — Она дразнит его, но она говорит искренне. Их разговор вращается вокруг Chevelle, когда Микки рассказывает ей, сколько работы было сделано и сколько еще осталось сделать. Сами того не желая, они оба немного напиваются, отчего их громкость и возбуждение возрастают, но, похоже, никого больше это не волнует, и кто-то ставит AC / DC в музыкальный автомат, вызывая веселье, которое заражает весь бар, который обычно гораздо более приглушен, даже когда Одри рядом. К большому облегчению Микки, Одри не упоминает Риту-Мэй или Йена, и они весело проводят вечер. Одри убеждает его поехать домой на Uber, потому что беспокоится, что он слишком пьян, и он закатывает на нее глаза, но все равно делает то, что она говорит. К тому времени, как он возвращается домой, он не может перестать улыбаться, и ему кажется, что последние несколько дней были лучшими за последние недели. Он знает, что это ненадолго. Он знает, что ему еще многое предстоит пережить и что отношения с Йеном не могут оставаться обычными вечно. Даже если бы они стали друзьями и только ими, слишком много напряженности, с которой нужно бороться. Он знает, что его триггеры все еще здесь и что ему предстоит много работы в терапии, которая неизбежно приведет к тому, что у него будут действительно тяжелые дни и ночи, но он наслаждается ощущением нормальности и головокружения. Итак, Микки засыпает с теплым сиянием, что приводит к еще одной ночи без кошмаров.***
В 1970 году Chevrolet выпустила четыре тысячи четыреста семьдесят пять Chevelles. Среди них у покупателей была возможность установить крупноблочный двигатель LS6 454 V-8, который был невероятно мощным, и чего просто не было до этого. Не все хотели эту опцию, поскольку мощность была, по мнению некоторых, ненужной и, вероятно, ошеломляющей, поэтому Chevelle LS6 454 был лишь частью выпущенных моделей. Это делает эти автомобили редкими и заветной мечтой любителя мускул-каров. Полностью восстановленный автомобиль с оригинальным двигателем оценивается в 122 000 долларов. Даже просто сгоревший каркас этого автомобиля может стоить до 12 000 долларов. Chevy Chevelle, стоящий в гараже авторемонтной фирмы Вилли, на самом деле является LS6 454. Редкая машина с мощью и настроем, которой Микки в настоящее время имеет честь вернуть былую славу. Сейчас на ней больше грунтовки, чем цвета, но она по-прежнему прекрасна в своем сексуальном облегающем топе, который повторяет округлые изгибы широкой задней части. Она великолепна, и Микки собирается завести ее — собирается услышать ее рев впервые с тех пор, как ее собрали и надежно закрепили двигатель. Сегодня вечер пятницы, и Микки начал работать над Chevelle в шесть утра, а затем снова взялся за работу в середине дня, пытаясь закончить к вечеру. Йен задержался с ним допоздна, и было очевидно, что возбуждение Микки, которое было настолько насыщенным и переполняющим, что превратилось в необузданную энергию, излучаемую за пределы его тела, заразило его, и он вибрировал от энтузиазма рядом с Микки. Поскольку у Одри были планы — что, как подозревает Микки, означает, что она с Ритой-Мэй, — она не могла быть там, поэтому они договорились встретиться в facetime, когда произойдет знаменательное событие. Она на звонке, и Йен направляет телефон на Микки, когда тот закрывает капот, который издает удовлетворительный хлопок. Микки поворачивается и смотрит в камеру. — Ты готова? — Спрашивает он. — Черт возьми, да, я готова. Давай запустим это шоу в турне, Милкович, — восклицает Одри. Микки хватает телефон и переключает изображение обратно в режим селфи. — Давай сделаем это. Микки садится в Chevelle и ставит Одри на приборную панель, в то время как Йен стоит снаружи машины, засунув руки в карманы и лучезарно улыбаясь Микки. Как раз в тот момент, когда он вставляет ключ в замок зажигания, в кадре появляется Рита-Мэй с пивом в руке. Я, блядь, так и знал, думает Микки, но потом улыбается про себя. — Поехали, — говорит Микки, и они начинают обратный отсчет с пяти, все четверо скандируют в унисон: — Пять-четыре-три-два-один. Ключ поворачивается, и искра воспламеняет смесь бензина и кислорода, вызывая горение... мини...взрывы, — которые затем вдыхают жизнь в Chevelle. Она рычит, наконец-то пробудившись от долгого сна, и люди, которые ждали, затаив дыхание, приветствуют ее, улюлюкают и вопят. Она жива, и Микки чувствует, что вот-вот заплачет. На самом деле плачет. Они с Одри улыбаются друг другу и смеются, проливая по нескольку слезинок радости, сияя от гордости. — Мы сделали это, — говорит Микки Одри, Риты-Мэй больше нет в кадре. — Ты сделал это, — говорит Одри с понимающим взглядом. Микки на секунду застенчиво опускает глаза, но она этого не позволяет. — Эй! — говорит она чуть громче крика. Микки поднимает голову, облизывая уголок рта. — Что? — Он почти смеется, и он чувствует, что что-то хочет вырваться из него, и он думает, что это гордость. — Ты сделал это, — снова говорит Одри с ударением. — Я горжусь тобой. Его щеки заливает румянец, и он улыбается своему другу на маленьком экране. — Я тоже горжусь собой. — Он произносит это вслух, делая это реальным, подтверждая, что это правда, и ему действительно хорошо. Йен становится видеооператором, и они открывают капот, чтобы видеть и слышать внутреннюю работу Chevelle, когда она громко работает на холостом ходу. Все они обмениваются еще несколькими поздравительными возгласами, и Одри благодарит Микки, отчего тот снова краснеет, затем они выключают двигатель и заканчивают разговор. Йен крепко похлопывает Микки по спине, и это дружелюбно, почти ласково, но Микки обнаруживает, что хочет большего и отчасти ненавидит себя за это. Но он отказывается позволить радости момента омрачиться ненавистью к самому себе и сбивающим с толку ложным желанием. Итак, он поворачивается и улыбается Йену, на лице которого растягивается самая широкая и глупейшая из возможных улыбок Йена Галлагера, и ему это нравится. Нравится эта улыбка. Нравится, что Йен тоже счастлив. Обожает веснушки на его лице. Обожает, что он рядом с ним в этот момент, который так много значит. Обожает все в этом, кроме того, как он напуган тем фактом, что ему это нравится. — Мы должны отпраздновать, — говорит Йен Микки. — Что? — Микки отступает и оценивает Йена. — Да. Давай сходим куда-нибудь сегодня вечером. — Что? — Ты продолжаешь это говорить. — Йен качает головой. — Давай сходим куда-нибудь. — Куда? — Одна бровь Микки резко поднимается. — Пойдем в один из клубов. — Йен выглядит таким восторженным, что это почти мультяшно. — Ты шутишь? — Я не шучу. Это будет весело. — Я так не думаю. — Микки качает головой. — Что плохого в веселье? — Звучит невесело. — Давай. — Йен наклоняет голову набок и одаривает Микки взглядом, который ему знаком, просто очень отстраненным. Это взгляд, в котором ты-знаешь-что-хочешь-отдаться-мне-потому-что-считаешь-меня-милым, и много-много лун назад он мог поколебать даже самую твердую решимость Микки. И это, возможно, происходит сейчас. — Давай расслабимся. Ты можешь немного выпить, послушать музыку. — Йен делает все возможное, чтобы убедить Микки. — Я не знаю, Йен. — Если тебе это не понравится, мы можем уйти и выпить кофе, или сходить в кино, или еще куда-нибудь. Микки знает, что это плохая идея, но он чувствует, что сдается, несмотря на тихий голосок в глубине своей головы, который говорит ему, что он абсолютно сумасшедший, раз согласился поехать в Бойстаун с Йеном. — Хорошо, но не обещаю, что я захочу остаться. — Микки выдвигает свои условия. — И я, блядь, не танцую. Я не танцую. — Все в порядке, Микки. Делай все, что захочешь. — Йен едва может сдержать волнение и вибрирует на месте. — Черт. Прекрасно. — Микки немедленно сожалеет о своем решении, но не чувствует, что может его изменить. После того, как они убирают в гараже, Йен направляется домой, чтобы собраться, а Микки топает к себе в комнату, испытывая опасения и пытаясь не позволять своему мозгу забегать вперед. Он нервничает, но есть также часть его, которая чувствует, что он сам гудит от предвкушения. Но черт возьми, если это предвкушение не заставляет его также волноваться. Это не похоже на то, что они на свидании, и он может просто позволить себе уйти. Он идет не с какими-либо романтическими намерениями или надеется, что с ним переспят. Он идет с кем-то, с кем у него есть история, с кем он пытается подружиться, чтобы отпраздновать месяцы своей тяжелой работы. И это должно быть нормально. Это должно быть хорошо. Этого должно быть достаточно. Он просто не уверен, что это так или что так будет всю ночь.