И пусть льется слез невинных река, зато красиво

Алое закатное солнце коснулось горизонта и окрасило колышущееся зеленое море кроваво-красными мазками. Бескрайняя степь дышала свежестью осени, нежась в грубоватом объятии буйных ветров, заполняя легкие запахом остывающей сухой земли и постепенно увядающих диких трав. Небо становилось темнее, и в бездонную бархатную синь взвились первые искры исполинских ритуальных костров. Большое бело-пушистое облако мирно пасущихся овец вдруг дрогнуло и кинулось врассыпную, разделяясь на облачка поменьше. Горизонт подернулся золотистой дымкой и задрожал; ослепительно вспыхнуло багряное пламя, отражаясь от полированных доспехов и наконечников триумфально воздетых к небу пик. С очередной победой возвращалось домой славное воинство, и мутноватым маревом заклубилась пыль под копытами боевых коней. Неудержимым вихрем несся во главе колонны могучий вороной жеребец, чьи округлые бока лоснились и блестели от пота, а грива хлестала по ветру. Его величавый всадник в алом плаще казался предвестником неумолимого рока, вселяя ужас во врагов - и экстатический восторг в сердца союзников.              - Ноён! Ноён вернулся с победой! - грянула дюжина радостных голосов и, подхваченная десятками запоздавших, волной разошлась во все стороны; готовясь встретить своих героев, народ засуетился, раздувая костры, разворачивая новые шатры - для празднества и для пира, для раненых и для мертвецов.              На мгновение по степи будто прокатился тягучий болезненный стон, когда земля задрожала с приближением армии, но то был звук морин хуур, затянувший торжественную песнь, и сразу следом гулко громыхнули барабаны; истошное лошадиное ржание слилось с лимбэ и варганом, когда прославленный полководец резко натянул поводья, и вороной встал на дыбы, лишь на миг, роняя с губ розоватую пену. Вновь коснувшись сухой каменистой земли, его передние копыта высекли искры, а удивленные люди вдруг увидели на его спине еще одну сжавшуюся фигурку, почти затерявшуюся на фоне затянутой в черненые доспехи широкой груди. Порывистый ветер хлестко растрепал шелковый водопад экзотично-перламутровых волос.              В какофонию всеобщего буйного торжества неожиданно вплелся переливчатый, нежный и как будто печальный монистовый звон.              - Жемчужина ханьского народа, - ахнул раненый в предыдущем сражении сотник, выбежавший навстречу своему ноёну, хватая коня под уздцы, - Чжань-баты́р, вы и впрямь добыли Жемчужину!              - Сомневался во мне? - красивые тонкие губы исказились торжествующей ухмылкой. Наполовину скрытое сияющим закатным багрянцем шлемом лицо темника лучилось самодовольством. Беззаботно посмеиваясь, всадник спешился, благодарно хлопнул жеребца по холке и одним махом взвалил себе на плечо связанную, извивающуюся в своих безжалостных путах добычу. “Жемчужина” билась и протестующе мычала сквозь затыкающий рот кляп, и на краткий миг сотника обожгло яростным взглядом покрасневших от слез темно-янтарных глаз. - Как посмел?..              - Не смею, - склонил голову сотник, - вера хана в вас никогда не подводила. Я просто думал, - добавляет он спустя секунду, - я думал, они будут защищать этого омегу до последней капли крови.              - О, они защищали, - улыбнулся Чжань-батыр, - они защищали истово, пока от их земли не осталась лишь зола да пепел, защищали, пока не сгинул последний из Цзинь. Тогда стало попросту некому защищать. И северные земли, - повысил он голос, вскидывая руку с копьем, и рев тысяч глоток нукеров тут же поддержал его, - и их самое ценное сокровище отныне принадлежат нам!              - Очередной триумф, и духи сулят еще множество славных побед. Империя разрастается и процветает, - рокотал голос шамана, распадаясь на сотню других довольных голосов, - славься и множись, Улуг Улус - Великая Страна!              “Славься!”              - Могучий хан оценит подарок, - восторженно вздохнул сотник, присвистывая завистливо и мечтательно, - хотел бы я быть тем, кто преподнесет его…              - О, нет, - расцвела на мужественном и обветренном скуластом лице широкая ухмылка, - нет, могучий хан свое уже получил - тангутскую принцессу помимо жен и бесчисленных наложниц, новые земли и покоренный Яньцзин. А Жемчужина будет моей.              - Но!.. - шокированно воскликнул сотник - и попятился, когда довольная улыбка на лице темника превратилась в угрожающий оскал.              - Могучий хан может обвинить тебя в измене, Сяо Чжань, - едва спрыгнув на землю, предупредил запыхавшийся от бешеной скачки минган, - спору нет, Жемчужина прекрасна, но стоит ли ставить на кон свою жизнь за право обладать ею?..              - Может, - вызывающе и насмешливо оскалился альфа. - Но не станет, потому что его приказ я выполнил безупречно. Город взят, земли разграблены, и полторы тысячи рабов прямо сейчас гонят в Каракорум. А это - мой трофей и моя плата за то, сколько нукеров сегодня полегло у стен Северной крепости! Прочь с дороги! - и низкий рык, смешанный с испуганно-возмущенным мычанием связанного омеги перекрыл зарождающиеся вокруг пораженные шепотки. С размаху швырнув на землю надоевший шлем и даже не утерев пот со лба, твердым широким шагом ноён Сяо Чжань направился в свой шатер, и людское море покорно расступалось перед ним, провожая взглядами: потрясенными, восторженными, завистливыми.              Белокурый омега сопротивлялся до последнего. Извивался, пинался и рвался прочь из жестких пут, и прямо у входа в шатер свалился с плеча захватчика наземь - тот невозмутимо запустил мозолистую окровавленную ладонь прямо в драгоценный перламутровый шелк волос и просто затащил несчастную добычу внутрь.              - …Ну и ладно, - пожал плечами минган, когда сдавленный крик из шатра на секунду превратился в визг и резко затих. - Пускай, это личное дело ноёна. А наше - наше дело праздновать!              *              - Громче, - хрипло шепчет он в маленькое розовое ушко и распускает удерживающий кляп узел. - Кричи громче, милашка. Кричи, пока можешь.              Вместо ожидаемых воплей в лицо альфе прилетает меткий плевок, едва свернутая в толстый жгут, влажная от слюны тряпица освобождает пленнику рот. Докрасна натертые пухлые губы кривятся презрительно, зло, но дрожат совершенно предательски, и непокорный взгляд, мечущий молнии, невольно смягчает пелена слез. Омега боится. Отчаянно пытается не показывать этого, безуспешно старается вырваться - и дрожит, как лист на ветру.              Такой красивый, такой холодный - как утро ранней весны, солнечное, звенящее талой капелью, но все еще по-зимнему ледяное. Неприступный и гордый, невинный, чистый.       И пахнет чудесно: легким и свежим медовым ароматом пригретых полуденными лучами подснежников. Как тут устоять?.. Сяо Чжаню невыносимо хочется сорвать этот цветочек и навсегда сделать его своим.              - …это стоило бы поберечь для публики, - комментирует он, невозмутимо вытирая плевок. - Жест эффектный, но я - неблагодарная аудитория. Сейчас ты делаешь себе только хуже.              - Только попробуй меня тронуть, ублюдок, - скалит Жемчужина мелкие белые зубки и практически взвизгивает, когда альфа рывком фиксирует его связанные руки у него над головой и бесцеремонно запускает собственные ладони под подол богатых, вышитых серебром одежд. - Не смей!..              - Вот так, - одобрительно ухмыляется Сяо Чжань, не обращая внимания на бесплодные попытки омеги скинуть его с себя. - Не сдерживайся. Чем ты громче, тем интереснее ребятам снаружи, и тем слаще музыка для моих ушей, - в ответ с прелестных пухлых губ летит только больше проклятий и бессмысленных угроз. Ни одну из них Жемчужина, конечно же, не выполнит. Силенок не хватит.              Кожа у пленника светлая-светлая и нежная до абсурда - следы от грубых пальцев расцветают почти мгновенно, украшая бедра россыпью собственнических меток. Беспомощно-злые слезы блестят на длинных ресницах хрустальными каплями и прочерчивают на кукольном лице влажные дорожки, которые так приятно слизывать; солоноватый вкус разливается по языку сладостью - от предвкушения и темного, извращенного удовольствия. Красиво плачет. А ещё носик краснеет до ужаса мило.              - Как же долго я этого ждал, - снова тихо и хрипловато порыкивает альфа, - как же долго я мечтал о тебе и представлял этот миг…              - Отвали, - всхлипывает омега и все-таки не может сдержать отчаянного, надрывного крика, когда чужие наглые руки силой разводят в стороны его бедра и жадно, нетерпеливо трогают между ног.              - Должен заметить, ты подаешь мне весьма противоречивые сигналы, - хмыкает Сяо Чжань. Заветная тугая дырочка под его пальцами призывно влажная и раскрытая; средний и безымянный пальцы легко скользят внутрь по естественной смазке, и, судя по этим признакам, вопит омега явно из вредности, а не потому, что ему больно. - Кричи, кричи. Пусть все знают, как я делаю тебе хорошо.              Очередной душераздирающий вопль практически заглушает доносящийся извне шатра дружный гогот и глумливый свист.              Внутри шатра протестующие всхлипы и слабые протесты поневоле превращаются в жалобный, обреченный скулеж.       Напряженный, увитый темными венами, толстый ствол альфы постепенно обхватывает горячая бархатная теснота. Он не стремится причинить своему трофейному сокровищу больше боли - отнюдь, но, в конце концов, сдерживаться становится невыносимо. С того самого дня, когда Сяо Чжань впервые увидел его, когда вдохнул соблазнительный, неповторимый аромат и залюбовался этим прекрасным лицом, перламутровым водопадом волос, и с их последней встречи прошло слишком много времени. Слишком много унылых дней и одиноких ночей с того дня, как…              Со свистом рассекая морозный воздух, стрела с красным оперением вонзается точно в цель. Грузная, неповоротливая туша последнего, самого живучего тангутского бандита оседает на землю, оставляя свою жертву - тонкую, ломкую, зябнущую на пронизывающем ветру фигуру посреди кровавого побоища.       Хотя на самом деле первое, что действительно видит альфа - миндалевидные испуганные глаза, довольно необыкновенные: янтарные, с зелеными крапинками, и неожиданно вспыхивающие на миг алым отблеском, когда последний луч заходящего солнца падает прямо на нахмуренное личико омеги.       “Спасибо, - произносит слегка надтреснутый, теплый, нежно мурлыкающий голос, - Не знаю, кто ты, но ты вовремя… Я - Ван Ибо”.       “Вижу, что ван, - хмыкает случайно наткнувшийся на засаду и решивший вмешаться Сяо Чжань. - Я считал, именитое сокровище северных земель должны охранять получше, а?” - он кивает на груду поверженных тел неудачливых стражей.       “Само собой, так не должно было быть, - раздраженно ворчит легендарная Жемчужина, очаровательно дуясь. - Понятия не имею, что тут произошло. И мой лук сломался… Ты можешь проводить меня домой?”       Сяо Чжань может. Сяо Чжань провожает, усаживая юношу перед собой на спину верного вороного коня, вдыхает дивный, в одночасье ставший самым желанным на свете аромат и полночи тратит на то, чтоб вернуть Жемчужину в Яньцзин, сердце враждебных земель.              Близкие Ибо и он сам, конечно, благодарны - они предлагают приблудившемуся альфе титул, золото и должность командира охраны младшего принца. Мать омеги - любимая наложница императора, они могут себе подобное позволить. Сначала Сяо Чжань думает об этом, как о забавном приключении, увлекательной игре - никогда прежде он не представлял, что станет шпионом в стане врага, да так легко.              Хан будет доволен.              А потом его сердце больше не может биться как прежде ровно; сжимается, болит и тоскует, если Ибо - если Жемчужины нет рядом.              И это взаимно.              Это внезапно, оглушительно и пугающе, прекрасное чувство такой разрушительной силы, что способно уничтожить безрассудных влюбленных, растоптать, сжечь дотла мятежные души и сломать судьбы целой империи.              Сяо Чжань замечает их в толпе, то и дело - черные, узкие хищные глаза и огрубевшие от диких ветров плоские лица с очень специфическим налетом жестокости, под изящной цветастой вышивкой орнамента великой степи, замаскированные гербом и монистами Цзинь. За ним следят. Он заигрался.              А однажды ему начинают сниться сны - не смутные, фантастические видения, но яркие, забытые и воскресшие воспоминания, выворачивающие что-то в груди наизнанку - рев пламени, треск копий и костей, последний крик мамы, горячая, густая кровь на кончике изогнутой сабли.              Новый порядок. Новая семья. Новый язык, одновременно похожий и не похожий на родной. Новый дом - бескрайняя, равнодушная, кочевая монгольская степь.              Как он мог это забыть?..              Когда он плачет в ту жуткую ночь осознания, Ибо прижимает его голову к своей груди, и его сердце бьется неистово, как пойманный в клетку дикий зверь.       В них обоих течет кровь одного народа. Они оба обречены пасть пред сокрушающей мощью другого. У их любви нет ни шанса, если только…              Хан уже давненько грезит безбрежным могуществом, готовя на Цзинь завоевательный поход. Его воинство неисчислимо - тумэн за тумэном, тьма, готовая поглотить все, что бы ни попалось на пути, не имеющая равных, ждущая только своего темника.              …Сяо Чжань вернется и возглавит ее.              Хан не должен узнать о Жемчужине и о том, что связывает ее с его верным вассалом. Бежать им некуда.              Только так они выживут - и выживет то, что зародилось в ту единственную ночь, когда животная страсть вырвалась из сдерживающих ее оков. Безрассудная, неукротимая, опаляющая и пагубная - она захлестнула их обоих, закружила и понесла, и они не могли сопротивляться, тонули в ней и задыхались, пока густое теплое семя не заполнило жаждущее девственное лоно, пока острые клыки альфы не сжались на лебединой шее омеги.              Всего через три недели им предстояло расстаться - под покровом ночи Сяо Чжань уводил своего коня, зная, что наутро его провозгласят насильником и предателем, - Ибо тоскливо глядел ему вслед, кусал губы и обнимал себя за живот, встревоженно хмурясь перед лицом неизвестности.              Два с половиной месяца спустя армия великого хана взяла ослабленный, разобщенный Яньцзин.              Одна империя пала, чтобы разрослась и окрепла другая.              Жемчужину северного королевства то ли убили, то ли увезли силой. “Канула в небытие” - запишут историки, - “очередная несчастная жертва, сгинувшая в раскаленном горне войны”.              - Не наваливайся! - шипит омега сквозь зубы, безуспешно пинаясь и извиваясь под жадными губами Сяо Чжаня, впившимися в острые ключицы. - Мне правда больно! Можешь хотя бы не кусаться, ты, варвар?!              - Я соскучился, - глуховато рычит альфа, немного отстраняется, раскаиваясь и целуя нежную светлую кожу везде, где может дотянуться, но все равно не властный над своими инстинктами. Тесное влажное нутро жарко пульсирует вокруг его ствола, и попытки гибкого сильного тела сопротивляться только добавляют удовольствия и распаляют. В голове ясно бьется лишь одна навязчивая мысль - “присвоить”. - Прости, я слишком долго тебя не видел, я так волновался, я… так… - “люблю тебя” застревает в глотке, - ты мой… мое сердце, мое сокровище, моя путеводная звезда, теперь навсегда, наконец-то весь мой!..              - А-ах!.. - блаженного, сладкого стона Ибо сдержать все-таки не может, томно выгибается, подаваясь навстречу, но затем приходит в себя и возмущается снова, прерываясь только на всхлипы и вздохи, когда крупный тяжелый член сладко-сладко потирает что-то внутри. - Да хрена… с два! Ты свалил!.. Вместе с картой… м-м-м… дворцовых!.. Укреплений! И после… мне ни единой весточки!.. За все это время! А-ах! Не прислал! Сволочь…              Сяо Чжань хмурится и издает низкий, утробный рык, выражая кипящую внутри фрустрацию тем, что закидывает длинные стройные ноги себе на плечи и опять наваливается на обездвиженного любовника, сгибая его пополам и впиваясь взглядом в искаженное гневом и сладкой мукой прекрасное лицо. Его драгоценная, строптивая Жемчужинка надрывно охает, кусает губы, метает влюбленно-свирепые взгляды и ругается, безрезультатно пытаясь высвободить связанные руки.              Небеса. Как же сильно он его…               - У меня, блядь, были на то причины!..              Альфа двигается сильно и жестко, берет нахрапом, присваивает без остатка, знает, что грубо, знает, что причиняет боль - но не может остановиться, только не тогда, когда едкий, леденящий страх теснится в груди и ядом растекается по венам -              - если не возьмет он, то возьмут другие.              Возьмет хан.              А он и так уже отнял у Сяо Чжаня слишком много, дав взамен слишком мало.              Справиться с такой бурей эмоций нелегко - но, может, прямо сейчас оно того и не требуется. В прекрасных и яростных, затянутых влажной пеленой глазах Ибо отражается чувств не меньше - и отчаяние альфы, и его болезненная, неутолимая бешеная жажда, и мучительная слепая любовь, готовая вырвать из груди и по первому требованию вложить в протянутые ладони окровавленное сердце, - Ибо знает все его слабости.              Знает, какую власть имеет над ним.              И, несмотря на то, что сейчас происходит, несмотря на все претензии - не пользуется этим, просто позволяет ему.              Обиженно хныкая, потихоньку приспосабливается, с удовольствием выгибается под грубоватой, требовательной лаской мозолистых рук. Театральные крики постепенно сменяются искренними, протяжными чувственными стонами. Самая лучшая на свете музыка, но, черт возьми - нукеры ждут представления, и их свидетельство критически важно для задуманного.       Бережно сцеловывая сверкающие слезинки с покрасневших гладких щек, альфа снова шепчет: “громче”.              - А ты заставь меня, - умудряется дерзить Ибо в ответ и, даже сквозь наполняющую глаза влагу, глянуть ухитряется с вызовом, правда, всего на секунду - в следующую уже вздрагивает всем телом и опять скулит, когда Сяо Чжань без лишних церемоний шлепает его по заднице, затем хватает за горло, слегка придушивая, и долбит резко, больше даже не пытаясь сдерживаться, меняя угол проникновения и раз за разом проталкивая внутрь растраханной мокрой дырки стремительно набухающий узел.              Член омеги дергается, и прозрачная ниточка предсемени, давно пачкающая низ живота, становится толще - а с зацелованных алых губ все-таки поневоле слетают отрывистые возгласы неподдельного блаженства. Пришпиленный к укрытому шкурами ложу тяжелым телом альфы, его сильными руками и здоровенным членом, он только и может, что издавать чудесные беспомощные звуки и извиваться, долгие минуты напролет удерживаемый на грани оргазма; Сяо Чжань немножечко сходит с ума от того, как внутри него становится еще мокрее и горячее, как нежные бархатистые стеночки судорожно сжимаются вокруг его ствола и практически выдаивают узел, от того, как изумительно он пахнет и откидывает назад голову, закатывая глаза и подставляя уязвимое горло.              - Навсегда мой, - глухо бормочет альфа, обнажая клыки и медленно, неотвратимо погружая их в шею возлюбленного. - Никогда, никому не позволю тебя отнять. Больше никогда не отпущу.              “Не отпускай,” - звучит на грани слышимости, а может, это его разыгравшееся воображение выдает желаемое за действительное, но затем весь мир пропадает во вспышке ослепительного экстаза и подобные детали не имеют значения.                     *              Реальность возвращается новой волной удовольствия и холодящим кадык лезвием ножа. “Ну конечно”.              - Хитрюга, - лениво улыбается Сяо Чжань, приоткрывая глаза до узких щелочек и любуясь расхристанным омегой верхом на своих бедрах. Как поменялась поза, он не заметил - слишком хорошо было. Слишком хорошо прямо сейчас, когда его член остается глубоко внутри Ибо, плотно сцепленный с жарким лоном крепким узлом. Удовлетворенно вздыхая, он кладет руки на соблазнительные обнаженные бедра, сжимает, гладит, проводя выше к ягодицам, талии, небрежно откидывая со своего пути лохмотья разорванной одежды, обрывки бесполезных веревок и бережно расчесывая пальцами растрепанный водопад шелковистых светлых волос. - Ты похож на белую лисичку. Давно освободился?              Жемчужина насупленно сопит, зыркая исподлобья. Взгляд имел бы больший эффект, если б не выдавал то, насколько обессиленным и до безумия хорошо затраханным омега себя на самом деле чувствует. По всей видимости, только та самая лисья вредность и не дает ему просто расслабиться и спокойно продолжить получать удовольствие от сцепки.              - Ты меня обесчестил, - начинает перечислять Ибо, капризно дуя губы и загибая пальцы свободной руки, - обрюхатил и бросил!              - Ну, вообще-то…              - Меня из-за тебя на тридцать три замка заперли! Хотели быстро выдать в Южную Сун, лишь бы не опозориться, знаешь за кого? За какого-то дурацкого чиновника, которому шестьдесят! Из этого деда песок сыпется! Думали, он после брачной ночи несовпадения срока не заметит… А потом! А потом, будто этого мало, ты привел орду и сравнял мой дом с землей, а меня похитил!              - Звучит ужасно, - соглашается альфа, чувствуя, как острое лезвие холодит кожу, и щекотно скатывается по шее выступившая капелька крови. В венах закипает адреналин. - Хочешь со мной покончить? Давай. - Опасно скалясь, он подается вперед, с удовольствием отмечая, как омега вздрагивает от неожиданности и отдергивает сжимающую кинжал ладонь. - Я жестокий и эгоистичный человек, это правда, и на моих руках столько крови, что вовек не отмыться. Но я рьяно забочусь о том, что мое. Не плачь потом, когда выяснится, кто, все-таки, сорвал твою свадьбу, предупредил твою мать о готовящемся нападении и позволил ей и твоим близким сбежать до начала атаки.              Янтарные глаза удивленно расширяются.              - …а насчет остального, - продолжает Сяо Чжань, оставляя в покое мягкие платиновые пряди и кладя ладонь на плоский пока животик омеги ласковым, но собственническим жестом. - Насколько я помню, перед тем, как мне пришлось уйти, мы обо всем условились. Да?              Опущенный взгляд и тихое, обиженное сопение. Все ясно. Кое-кто чересчур скучал и волновался, и сам себя накрутил.              - Да или нет? - с нажимом повторяет альфа.              - Да, - неохотное бурчание.              - Получается, моя драгоценная Жемчужина - просто королева драмы. Так?              - Отстань, - на мгновение вспыхивает Ибо, а затем вновь вскидывает открытый, уязвимый взгляд. - Ты… правда сделал это?.. Моя мама и сестры в безопасности? И мой дру… личный слуга? А наш учитель?..              Сяо Чжань молча и выразительно приподнимает одну бровь, предоставляя омеге самому раз и навсегда решить, доверяет он ему или нет. Секунды неопределенности топят сердце в вязком липком иле, а затем с губ Ибо срывается шумный дрожащий выдох - он откидывает кинжал в сторону, словно забравшуюся в постель змею, и прижимается к груди альфы крепко, отчаянно, вцепляясь в плечи и пряча лицо в изгибе шеи. Сяо Чжань тут же притискивает его к себе изо всех сил, зарывается носом в мягкую копну волос и не может им надышаться.                     *              - Что будет дальше?..              Сцепка закончилась, но альфа не спешит покидать уютное тепло любимого тела. Быть внутри Ибо ощущается словно быть дома. Не в тренировочном лагере, не в личном шатре на стоянке перед боем, не в случайном захваченном жилище или ханских казармах Каракорума, где прошла бóльшая часть его сознательной жизни - а именно дома.       За тонкими стенками шатра - бурная пьянка, костры, злое веселье, дикие вопли терзаемых ханьцев, кому повезло меньше, чем Жемчужине.       За тонкими стенками шатра снова придется притворяться, жить чужую жизнь.              - Дальше… ты должен продолжать играть свою роль, а я должен пойти к великому хану. Принести ему голову императора Цзинь. Доложить обо всем, что произошло. Постараться сохранить свою голову на плечах, когда он спросит о тебе.              Миловидная мордашка омеги болезненно морщится.              - Уж пожалуйста, постарайся… а это обязательно - осквернять останки моего отца?              - Судьба императора неразрывно связана с судьбой империи. Той больше нет. Она пала и втоптана в грязь сапогами орды.              - Да, но…              - Ибо, - мягко перебивает Сяо Чжань, - тот, кого ты называешь отцом, хоть имя-то твое помнил?.. Или так и звал, как при мне - восьмой сын?              Омега невесело хмыкает, признавая поражение.              Некоторое время они молчат, слушая дыхание друг друга. Маленький островок спокойствия среди бескрайнего моря хаоса. Потом Ибо слегка приподнимается на локтях, ласково тыкается губами в колючий подбородок, дрожащий в намеке на улыбку уголок рта, прямой нос, высокие точеные скулы, покрытые испариной виски. Затем возвращается к губам и целует сладко, чувственно и тепло. Ерзает на начавшем снова твердеть члене, притирается всем телом, смотрит прямо в глаза проникновенно и невинно.              - Великий хан причинил нам очень много вреда. Ты должен убить его.              - Мм-м, - словно это само собой разумеется, соглашается Сяо Чжань, поглаживая возлюбленного по нежной округлой щечке. - Убью. Как только представится случай.              - И сотника. Мне он не понравился. Как-то нагло смотрел.              Альфа слегка удивляется, но все равно кивает, ни на мгновение не задумываясь.              - Ладно. Все, что захочешь, душа моя. Все, что захочешь.                     *                     - Жемчужина должна была принадлежать мне, - великий хан говорит негромко, но угроза в его голосе такая явная, что кровь стынет в жилах. Его взгляд пристальный и тяжелый, воцарившаяся в сумрачном зале после его слов тишина - оглушающая. Даже поднявшийся среди нукеров ропот утих в напряженном ожидании вердикта. Подавляющий удушливый запах раздражающе щекочет нервы и нос.              Сяо Чжань смотрит в ответ, не опуская глаз. Многие сочтут это неслыханной наглостью. Но только не хан. На самом деле, тот ценит уверенность и силу, и бросить ему вызов не всегда означает смерть. Иногда это даже помогает завоевать уважение могучего альфы.              Иногда. Если выдюжишь.              - …ты верно служил мне все эти годы и сполна отплатил за оказанную тебе когда-то милость и за доверие. Но Жемчужина уникальна и, даже оскверненная - все еще очень щедрая награда. Думаешь, ты ее достоин?              - Да, - твердо отвечает Сяо Чжань, не обращая внимания, как от подсознательного чувства опасности по загривку бегут мурашки и дыбом встают все мелкие волоски на теле. - Я еще не раз приведу воинство господина к победе, и, когда настанет миг моей смерти, я хочу знать, что мои наследники так же хорошо послужат наследникам великого хана. Я виновен в том, что не сумел сдержать похоти - но сделанного не воротишь, и в результате Жемчужина уже носит моего первенца. Вашей милостью это дитя однажды приумножит величие нашего народа, и чистота Жемчужины не будет запачкана напрасно.              Могучий хан медленно склоняет голову на бок, и в непроницаемом выражении его сурового лица что-то неуловимо меняется. По залу вновь пробегает шепот. Нукеры были свидетелями как неоднократного триумфа своего ноёна, так и охватившего его при виде плененной Жемчужины безумия. Если хан простит ошибку, это не поколеблет их преданности.              - Первенец достойного воителя… - задумчиво произносит хан, и, как ни странно, жесткий контур его тонких губ вдруг трогает тень улыбки. - Да будет так. Пусть Жемчужина остается твоей, и пусть твой первенец растет среди нас. Пусть он унаследует твою силу и верность. Но помни: тебе предстоит оправдать этот дар. Больше я никогда не проявлю к тебе снисхождения.              Сяо Чжань благодарно склоняет голову и покидает золоченый дворец, и вновь ведет за собой непобедимую тьму.              Сердце поет, когда Ибо уютным клубочком устраивается в его объятиях, а под покоящейся на круглом животике ладонью тихонько начинает шевелиться желанное дитя.              *              Забавно, что даже спустя столетия никто не знает точно, как умер могучий хан.       Кто-то говорит, что он умер от травм после падения с лошади во время охоты; кто-то - что от бубонной чумы или брюшного тифа. Многие всерьез рассматривают вариант отравления. Выдвигается версия о том, что его поразила ядовитая стрела в очередной попытке завоевать Западную Ся. Находятся даже те, кто утверждает, что виной всему - потеря крови от того, что его оскопила взятая силой тангутская принцесса.              Какие-то из мифов недалеки от истины, какие-то откровенно абсурдны. Но ни один не расскажет всей правды.              Темник Сяо Чжань оставляет свое прошлое в прошлом, кровью виновника уплачивая дань всем загубленным душам. За расцветом Золотой Орды он и его Жемчужина наблюдают уже издалека.              Их потомкам, однажды, выпадет наблюдать и за ее падением.