***
Джисок честно был не против того, чтобы спать на полу или ещё где-нибудь, но Джуён встрепенулся, только заслышав об этом, и сразу предложил ему свою кровать. По итогу Джуён сам спал на футоне рядом с собственной кроватью, героически терпя его жёсткость. Джисок хихикал над ним, когда Джуён перед сном рубился в какую-то мобильную игру, лёжа на животе и лениво болтая в воздухе ногами. Он сполз на футон к нему, утешая своим присутствием и от скуки наблюдая за чужой игрой. Взгляд его вскоре наткнулся на валяющуюся неподалёку ручку, которую он тут же подхватил, и отодвинув край чужой футболки, принялся выводить бессвязные узоры арнаментом у чужих позвонков. Джуён смеялся, пытался лениво отпихнуть его от себя, но всегда лишь в шутку. Потом он вспомнил, как мать ему в детстве читала «Маленького принца» — это вспоминание отдавалось чем-то горьке-сладким, хотя книга Джисоку понравилась. Он написал прямо над резинкой чужих шорт «Мы в ответе за тех, кого приручили» и одёрнул футболку Джуёна назад, скрывая все узоры тканью. — Что ты там написал? — не отвлекаясь от игры, спросил Джуён и случайно чуть не зарядил ногой Джисоку по лицу. — Да так, формулу силы. Физика типа, все дела, — фыркнул он. — И в чём сила, брат? — они глупо захихикали с этой шутки. Джисок подполз поближе, равняясь, и выдохнул, чмокая Джуёна в уголок улыбающихся губ: — В тебе. И это было самой настоящей правдой для Джисока, Джуён даже и не знал насколько.***
На следующий день они пошли в полицейский участок. Мать Джуёна отпросилась с работы и даже не стала их будить в школу. Джисок был ей за это безумно благодарен, и впервые за долгое время выспался, разлепив глаза в десятом часу утра. Обнаружил он себя спящим на тесном футоне вместе с Джуёном, который как большую подушку обнял его одной рукой, не давая отстраниться, а своими костлявыми ногами переплёлся с его. Вот и не понадобилась им и вовсе кровать. Джисок выпутался из чужих рук под невнятные протесты Джуёна и сел. После жара чужого тела было прохладно, и вновь захотелось укутаться в одеяло. Джисок перевёл взгляд за окно: на улицы было так же пасмурно, как и вчера, и первые крупинки снега мокро липли на стёкла, напоминая о приближающейся зиме. — Джисок, вернись, рано ещё, — сонно заныл Джуён под одеялами и недовольно зашевелился. — Уже десять утра вообще-то, — резонно заметил Джисок и шутливо похлопал ойкнувшего от неожиданности Джуёна по бедру сквозь одеяло. — Ну так я и говорю — рано, — настаивал он, и Джисок, вздохнув, лёг обратно, и цепкие руки тут же обхватили его. Джуён довольно зашухарился и снова притих. Им всё равно как следует поспать не дали, потому что буквально через десять минут Ли-страшая громко постучалась в дверь, а потом и вовсе распахнула её — Джуён тут же спихнул Джисока с футона и вообще сам как можно дальше отполз от него вместе с одеялом, а потом поёжился от холода, тянущегося с коридора. — Мальчики, вставайте, через час выходим, — сообщила она и скептически посмотрела на них. Джуён палевно строил саму невозмутимость, а Джисок сонно хлопал глазами, пожелав ей доброго утра. Уже через час они и вправду собирались в маленькой прихожей, неловко наталкиваясь друг на друга: эта квартира, казалось, не привыкла вмещать в себя более чем двух человек одновременно. Джисоку, который вчера пришёл лишь в легкой куртке поверх школьного пиджака, выдали тёплую толстовку с покемонами и старую куртку Джуёна. Наконец собравшись, они втроём вышли на улицу, и Джуён держал зонт, прикрывая их от неприятных крупинок снега вперемешку с дождём. Полицейский участок находился в паре кварталов пешком совсем рядом со школой, и Джисок почти с довольством переступил его порог, стряхивая с себя лишнюю влагу. А потом он ещё раз посмотрел на стойку регистрации прямо напротив входа, и сердце у него мучительно пропустило удар, забившись, желудок не на шутку скрутило. Это было тяжело. Каждый шаг, сквозь вечно спешащую и попадающуюся на его пути толпу давался до изнеможения трудно. Именно поэтому Джуён, как всегда чутко ощущая его настрой, пошёл рядом, игриво схватив его ладонь и уместив в собственном кармане. Джисока уверенно повели к стойке регистрации, и он вдруг испугался до жути. Захотелось упереться ногами в пол, выдернуть свою руку и крикнуть почти отчаянно: «Ну она же моя мама!». Он просто представить не мог себе, что идёт против неё настолько открыто и яро и что это правда могло иметь нешуточные последствия, и его жизнь не будет преждней. Его, честно говоря, до мороза по коже пугали такие перемены и люди в синей форме с погонами. Он должен был им всё рассказать. Вот только что было говорить, когда слова терялись и ускользали так настойчиво из сознания. Джуён почти вытолкнул его к освободившемуся окошку у стойки регистрации, и Джисок сглотнул, когда на него поднял усталый взгляд мужчина средних лет. Его неожиданно затошнило, и он вцепился до побеления пальцами в стойку. — Здраствуйте, — выдохнул он, резко растеряв все слова и замолкнув. — Здраствуйте, что вы хотели? — полицейский скептически приподнял бровь, но взялся за ручку. Джисок задохнулся, и его голос сломался на последних словах: — Мне надо подать заявление, меня бьют дома, — он не слышал самого себя, весь мир резко утратил звуки, и Джисоку почему-то казалось, что все в отделении полиции пяляться на него. Он был в маске, но казалось, что каждый глазел на этот уродливый синяк на его скуле. Джуён рядышком поймал его ладонь и обнадёживающе сжал, оглаживая тыльную сторону. — Как вас зовут? — полицейский чуть насторожился и достал бланк заявления. Хорошо, вопросы пока были не сложными — больше всего Джисок боялся, что он не будет помнить каких-то важных подробностей и ему могут просто не поверить. — Квак Джисок, — сказал он негромко. — Квак Джисок, — раздалось где-то неподалёку чётко и уверенно. Джисок вздрогнул, мгновенно узнав голос, и вцепился почти до боли в руку Джуёна. Джуён ничего не сказал и заглянула за небольшой пластиковый тонированный барьер, отделяющий окна регистрации. — Я хочу подать заявление о пропажи моего сына со вчерашнего дня, — Квак-старшая нетерпеливо постукивала пальцами по стойке в соседнем окошке, смеряя холодным взглядом девушку, принимающую заявление. Их она видимо в толпе не заметила. Джисока будто обдало ледяной водой, он почти вжался в стойку, потупив взгляд. Говорить он стал ещё тише — до скручивающегося желудка боялся, что она услышит его голос. Сердцебиение участилось и теперь билось не короткими ритмичными точками, а грохочущими по всему телу ударами, глушащими до невозможности все мыслии и рассудок. Только сейчас до него начало доходить насколько сильно он боялся перечить матери и опасался последствий. Насколько сильно боялся её саму. Именно поэтому Джисок ощущал себя под водой, ощущал себя тонущим и задыхающимся, хватаясь за свою единственную спасительную соломинку — Джуёна. Джуён сам был растерян, чуть напуган, но присутствие насторожившейся Ли-старшей чуть успокаивало и отрезвляло, поэтом он на миг до боли сжал ладонь Джисока, приводя его в чувства. Полицейский тем временем щёлкнул мышкой, забивая что-то в компьютер, а потом из принтера достал свеженапечатанный бланк заявления, протягивая его Джисоку вместе с ручкой: — Вот, заполните, пожалуйста. Очень желательно указать свои паспортные данные. У вас есть сейчас с собой паспорт? — Нет, — растерянно ответил Джисок, заторможенно принимая бланк. А потом коротко кивнул: — Но я помню свои данные, спасибо. Он остался рядом со стойкой, заполняя заявление при помощи наставлений полицейского и напряжённо замирая и вздрагивая всякий раз, когда слышал за перегородкой голос матери. В такие моменты он сильнее натягивал маску на нос и шапку пониже, радуясь, что одолжил куртку у Джуёна. Со спины его сложно было отличить от ещё миллиона парней такой же комплекции тем более в чужих вещах и с максимально прикрытым лицом. Однако всё равно вся эта ситуация нещадно играла на нервах до тех пор, пока он не услышал отдаляющийся стук каблуков, пронзающий мышцы и мысли. Лёгкий скрип закрывающейся двери, секунда, другая — и Джисок расслабился, выдыхая и чувствуя себя до невозможности уставшим и обессиленным. Джуён рядом уже успокаивающе шепнул ему на самое ухо, почти утыкаясь кончиком носа в его висок: — Она ушла. Джисок кивнул, наконец стаскивая душащую маску до подбородка: — Хорошо, — и отдал полицейскому заявление, чуть улыбнувшись, пока тот не мог отвести взгляда от открывшейся на его скуле гематомы: — Я всё. Надо заполнить ещё что-нибудь?***
Таким образом спустя час Джисок оказался в комнате для дачи показаний и завидетельствования побоев — по крайней мере гематома на скуле довольно-таки впечатлила полицеского у стойки регистрации. Джуёна и Ли-старшую сюда не пустили: они к делу относились частично лишь тем фактом, что уйдя из дома, Джисок проживал у них. Сейчас же, оставшись в одиночестве, ему было страшно. Он нервно подёргивал ногой, пальцами мня край куртки. Наконец в комнату вошёл незнакомый ему ранее полицейский, представившись и усевшись за стол напротив. — Я правильно понял, что вы подали заявления на побои со стороны матери? Это не то, с чем стоит шутить, знаете, — полицейский прокашлялся, вертя ручку меж пальцев и внимательно смотря на Джисока. Тому вдруг стало до жути обидно и неприятно: — Конечно знаю, — он почти по-подростковому злобно огрызнулся, но вовремя сдержал себя, напоминая, что это лишь небольшая поддёвка. Поэтому Джисок постарался забить голову чем-нибудь другим: — Скажите, а её правда могут лишить родительских прав? — Да, если на суде выиграет ваша сторона. Если всё пройдёт не так гладко, то лишение может быть временным или вообще заменённым на штраф и обязательные работы, — Джисок заметно скривился, и мужчина, заметив это, перевёл тему: — В любом случае нам надо зафиксировать любые доказательства побоев, так что давайте перейдём к вашей скуле. Джисок послушно выполнял все указания, позволяя сфотографировать синяк, при этом по просьбе полицейского приложив к скуле линейку, чтобы наглядно был виден размер. — Боюсь, что этого, наверно, всё-таки будет недостаточно, — полицейский задумчиво переводил взгляд с лица Джисока на фото. — Может у вас есть ещё какие-то фотографии или свидетели?.. — У меня есть ещё: и фото, и синяки, — Джисок почему-то почувствовал, что всего вдруг стало мало, что гематома на скуле продолжает оставаться просто гематомой, а не серьёзной угрозой для матери. Стало страшно: страшно, что все его усилия и попытки могут в итоге ни к чем не привести, и он снова вернётся к ней в холодную квартиру с выключенным отоплением и полупустым холодильником, но на этот раз всё точно обойдётся ему гораздо хуже. Именно поэтому под взглядом полицейского он немного нервно стащил с себя куртку и начал выпутываться из всех слоёв одежды, оказавшись оголённым до пояса. Холодок и дискомфорт пробежались по телу, Джисоку вдруг снова захотелось сжаться и он чуть сгорбился, когда мужчина осторожно попросил повернуться его спиной, чтобы сфоткать. Рёбра неуместно выпирали, делая его жутким, и Джисок ещё помнил, что раньше был в нормальном весе до очередного зацикливания матери на его внешнем виде. Он прекрасно знал, что сейчас открылось чужому взгляду: бледное полотно, к которому в последние годы его жизни слишком часто прибегал творец, разукрашивая космосом и даже наградив однажды рваным шрамом на коленке. Синяки, особенно на скрытых от чужих глаз местах, с него не сходили никогда, что привело к тому, что Джисок перед уроками физкультуры пытался переодеться тогда, когда никого не было в раздевалке — он стеснялся такого своего избитого никчёмного тела, и боялся, что кто-то может начать задавать вопросы. А пытаться отвечать на такие вопросов, придумав убедительную ложь и не дрогнув голосом, было чертовски тяжело. Спустя полтора часа, когда с него взяли все показания, Джисок, истощённым, вышел в коридор. Там на скамейке всё так же терпеливо ждали его Джуён и Ли-старшая. Первый как всегда сполз вниз по неудобному стулу, развалившись и играя в какую-то игру на телефоне, но, заметив Джисока, он сразу же подскочил, убирая мобильный в карман и в миг оказываясь рядом с ним. — Ну что? — нетерпеливо спросил, заламывая пальцы: Джуёну очень хотелось обнять Джисока, но он знал, что тот не во все моменты любил и хотел тактильности, так что лучше пока было попридержать руки при себе. — Не знаю, — честно признался Джисок, и видя чужую нерешительность, сам вплёлся в объятия Джуёна, прикрывая глаза и утыкаясь носом в чужое плечо. Джуён далеко не был похож на защитника или заступника: он был до ужаса тощий по своей природе, костлявый, с небольшой мышечной массой и низким ростом, но несмотря на всё это, именно с ним Джисок чувствовал себя в безопастности и уюте. Джуён умел дарить это одними объятия, мягкими касаниями к руке, своими улыбками и тупыми шутками, поцелуями. Порой даже иногда одним лишь своим присутствием. — Что сказал полицейский? — Ли-старшая покашляла, прочищая горло и привлекая к себе внимание. Джисок вздрогнул и отпустил Джуёна, становясь серьёзным: — Он сказал, что доказательств достаточно, чтобы возбудить дело, но естественно, что всё это пойдёт через суд и будет нелегко, особенно если мать наймёт хорошего адвоката, — он сжал рукав куртки, облизывая пересохшие губы. — Я знаю, что будет сильное давление со стороны защиты, но я хочу этого. Она кивнула, считаясь с ним как со взрослым, а потом почти с материнской заботой лёгким движением убрала выбившиеся на его лоб короткие пряди, заправив за ухо. Джисок сначала почти задохнулся, а потом расслабился, чувствуя рядом успокаивающие тепло Джуёна плечом. Когда они вышли на улицу, было всё так же пасмурно и слякотно: под ногами таяли крупинки снега, нападавшего за день. Из-за туч всё стало сумрачным, и явно ощущалась скоротечность светового дня. Близилась зима. — Может закажем пиццу? Или наггетсы? — неожиданно предложила мать Джуёна, и они оба посмотрели на неё с удивлением. Она почти обиделась: — Что за лица? Я просто предложила, тем более сегодня был тяжёлый день, но если не хотите, то не надо. — Хотим, — тут же спохватились они, сказав это почти одновременно. А потом так же вместе рассмеялись, и казалось, не было этих нервных трёх часов в полицейском участке сегодня. Казалось, что вообще ничего плохо в жизни никогда не было — одно хорошее и только.***
Суд выпал на день перед Рождеством — Джисок думал, что всё-таки что-то в этом было. Возможно знак судьбы или её подарок. Он знал, что будет тяжело, чертовски — мать наняла хорошего адваката, который будет пытаться выбить почву из-под ног Джисока всеми способами, заставить его засомневаться в собственных воспоминаниях и обвинениях. Но у них ничего не получится: Джисок уже дал обещание Джуёну и его матери, что будет стоять на своём до конца. За эти полтора месяца синяки с него полностью сошли, кожа приобрела здоровый оттенок и он даже набрал вес, кости перестали болезненно упираться в любую поверхность. Но одно из самого важного для Джисока — его волосы отросли. Возможно, не так сильно, как хотелось бы, но выглядели уже гораздо лучше. Джуён даже неделю назад окрасил ему пару прядок в красный по типу скрытого окрашивания, чтобы в школе не придирались опять. Ли-старшая на эту их выходку только покачала головой, но не стала осуждать. «Молодость она такая», — отражалось в её глазах с лёгкой доброй завистью. Всё это время, что Джисок ютился в их маленькой уютной квартирке, было для него самым счастливым. Да, жить с Джуёном бок-о-бок оказалось не самым лёгким испытанием, но они быстро пообвыклись к привычкам и рутине друг друга. В школу Джисок вставал всегда на двадцать минут раньше Джуёна, чтобы не слышать его шесть будильников, успеть занять душ и умыться, а не стоять потом полчаса под дверью, слушая чужой очередной концерт 5SOS в ванной. Мама Джуёна тоже вставала рано и сонно пила в это время свой кофе на полумрачной кухне, чтобы потом через пятнадцать минут убежать на работу — она была диспетчером в спасательных службах. И хотя Ли-старшая почти не пересекалась с собственным сыном по утрам, она никогда не забывала пожелать им обоим через Джисока удачного дня в школе, обычно в это время спешно накидывая куртку на пороге и подхватывая сумку. В такие моменты Джисок до жути завидовал Джуёну — он хотел, чтобы эта женщина была и его мамой. Именно из-за этого чувства иногда наступали сложные для него периоды самобичевания и саможалости: начиналось всё с очередных сомнений в правильности своего поступка, и он всё вертел в голове мысль о том, что отозвать заявление не поздно. Про себя Джисок начинал оправдывать мать, доказывать, что она не такая уж и плохая, просто пару раз сорвалась на нервах из-за того, что отец ей изменяет. И вообще, Джисок в такой сложный период для их семьи не оказал ей никакой поддержки, а потом вот так вот подставил сначала своими цветными волосами, а после подачей заявления в полицию и органы опеки. Он просто самый худший сын на свете. В какой-то определённый момент его мысли всё-таки натыкались на воспоминания о матери, связанные с болью, и тогда его захлёстывала жалость и жгучая подростковая ненависть — в тайне он иногда хотел, чтобы она умерла как-нибудь случайно или испытала на себе все те страдания, что причинила ему. Он ненавидел её и жалел себя до злых горьких слёз в уголках глаза, забившись куда-нибудь в тесную кладовку с вечно гудящими стиральными и сушильными машинками в темноте. Это было одно из немногих мест, не пользующихся особой популярностью в квартире семейства Ли: Джуён тут никогда не появлялся по понятным причинам, а Ли-старшая лишь поздно вечером, чтобы забрать постиранные и высушенные вещи и разложить их по полочкам, загрузив новую партию. Джисок это быстро уловил, поэтому когда ему становилось плохо и хотелось побыть наедине, опустошить переполненную болезненными мыслями голову, он шёл сюда, оседая на старый ковёр и прислоняясь к нагревающемуся боку стиральной машинки. Её размеренный гул и вибрация успокаивали, отвлекая, и в такие моменты разум Джисока был приятно пуст — ни единой мысли, только сохнущие на щеках слёзы. Джуён, впрочем, тоже дураком не был, и терял Джисока лишь первые разы, ходя по квартире и не понимая, куда он мог деться. После же того, как Джуён однажды обнаружил его таким разбитым на полу, он довольно быстро всё смекнул и в последующие разы уже не искал Джисока — давал пространство ему побыть самим с собой и порефлексировать. Однако ж и сильно засиживаться один на один со всем плохим Джуён тоже ему не давал, и спустя час-полтора всегда приходил за ним во тьму кладовки с маленькими светящемися пластиковыми звёздочками в руках, днём напитавшемися солнечным светом на подоконнике. Один раз Джуён даже принёс не звёздочки, а крошечных резиновых динозавриков, тоже светящихся в темноте, и вывалил их Джисоку в подрагивающие ладони, рассказывая на ухо что-то бесконечно глупое и бессмысленное. Джисока на удивление и правда всё это успокаивало: и Джуён, и светящиеся звёздочки-динозаврики в руках, и даже ритмичный стук сушилки. Он переставал как в заевшей перемотке возращаться к худшим моментам своей жизни, к этой ненависти и боли — отпускал всю эту тяжесть со своего сердца и возвращался к солёным от его недавних слёз поцелуям с Джуёном в темноте, пока в его руках зеленели тусклым светом пластиковые звёзды. Джисоку до поджимающегся сердца нравилось вставать специально пораньше из-за Джуёна, чувствовать запах кофе, тянущий с кухни, ловить в чужой спешке слова удачи и идти готовить обед ему с Джуёном в школу. Ему нравилось, хотя он и не хотел в этом признаваться, будить этого самого Джуёна, когда тот не просыпался даже после шестого будильника, и видеть его чуть опухшее со сна лицо и гнездо из волос на голове. Нравилось ловить на своём теле урывки будто бы сворованных утренних поцелуев и помогать завязывать шарф на чужой шее, когда они собирались выходить. Ему даже порой не хотелось никаких разбирательств и суда, особенно с тех пор, как он смог забрать все свои самые нужные вещи из дома матери и перетащить их в квартиру семьи Ли — он был готов прожить у них вплоть до поступления в университет и желал называть это место с уверенностью своим домом. Он хотел, но не мог вписать себя в жизнь чужой семьи — у него всё ещё оставалась своя. Пускай немного уродливая, холодная и не всегда приветливая, но это была его семья, и под конец декабря Джисок наконец это понял, перестав мечтать о чужом счастье и чужой жизни. Надо было теперь бороться за собственное счастье и жить свою собственную жизнь. В день суда Джисок надел свой лучший официальный костюм и несколько раз с вечера погладил рубашку, в таком облике опять почувствовав себя так, словно он пытался соотвествовать нереалистичным требованиям своей матери, но сейчас Джисок делал это для себя самого, а не для кого-то. И он был настроен на победу, встретившись твёрдо с холодным взглядом матери за мгновения до того, как судья вошёл в зал — впервые за всю свою жизнь он выдержал этот взгляд, не отводя глаз. Джисок знал: Ли-старшая и Джуён сидели в первых рядах на его стороне — теперь он не был один. Суд шёл долго, напоминая какую-то научную конференцию, только сейчас на ребро ставился вопрос о лишении родительских прав Квак-старшей, а не попытка выяснить, есть ли жизнь на других планетах. Джисок видел, что под конец второго часа Джуён весь извёлся, даже в такие моменты будучи собой — неусидчивым шестнадцатилетним ребёнком. Однако зал суда тот не покидал и терпеливо сидел, пытаясь вникнуть в часто проскальзывающие сложные юридические термины. Временами и от него самого ускользал смысл происходящего, но он упрямо вслушивался, не хотелось ничего упускать. Каждый раз, когда для произведения большего впечатления и попытки добиться сострадания от присяжных, на экран выводили фото, сделанные в тот день, когда он пришёл в полицейский участок, Джисок отводил взгляд. К делу были также приобщены и пару фото, сделанных им самим в более давние времена по непонятным причинам. Возможно уже тогда он не выдерживал и внутренне очень хотел, чтобы мать упекли подальше от него, чтобы её ткнули носом наконец в то, что она сотворила. Он нервничал, когда дело дошло до перекрёстного допроса и не зря: его практически задавили, явно намекая на то, что Джисок всё выдумал и сбежал из дома, просто потому что мать не разрешила ему покрасить волосы. Адвокат пытался убедить судью, что Джисок не более чем наглый взбунтовавшийся подросток в разгар пубертата, который не хочет слушаться свою мать. За время этого допроса Джисока заставили сотни раз усомниться в своей памяти, он даже начинал задыхаться и жалеть, что вообще всё это завёл, но всегда вовремя спохватывался и продолжать настаивать на своём, стараясь не дать стороне защиты извернуть собственные слова и исказить их до совершенно противоположного смысла, вовсе не игравшего Джисоку на пользу. Это было сложно, он чуть не сломался прямо в зале суда от всего давления со стороны взрослых. Он до подступающей к горлу истерической паники боялся проиграть этот суд. Перекрёстный допрос Квак-старшей длился в два раза короче, и за него она успела попытаться разыграть из себя униженную, оскорблённую и несчастную мать, которая просто хотела всего только самого лучшего. Джисок стискивал зубы, силясь не кинуться на неё или не разрыдаться прямо тут, поэтому едва дождался перерыва, во время которого судья удалился, чтобы вынести решение, и пулей вылетел в коридор и сразу же забежал в уборную, закрывшись в дальней кабинке. Уже там Джисок дал волю уродливым слезам, нехватке кислорода и икающим тихим всхлипываниям. Он опять ненавидел весь этот мир. Через минуту дверь в уборную скрипнула, и пришлось замереть, давясь солёными слезами. А потом Джисок вздрогнул, когда в дверь кабинки слабо постучались. Нетрудно было догадаться, кто это мог быть. — Пустишь? У меня есть клубничное желе. И Джисок пустил — он просто не мог противиться Джуёну. Тот не обманул и вправду пришёл в руках с маленькой пластиковой баночкой химозно-красного желе, усевшись прямо в брюках на пол у его ног. Всё это очень напоминало ситуацию в школьном туалете два месяца назад. — Где ты его взял? — неловко заикаясь от слёз, спросил Джисок, чтобы заполнить чем-то тишину. — Купил в автомате тут в коридоре, — просто ответил Джуён, пожимая плечами. — Будешь? — Ага, — Джисок пытался делать глубокие вдохи, чтобы успокоиться, утирая тыльной стороной ладони влагу на щеках. — Я бы тебя не пустил, если бы не хотел. Джуён улыбнулся на его шутку, и принялся открывать желе, расправляясь с упаковкой и доставая шедшую вместе маленькую пластиковую ложку. Он зачерпнул ей немного желе и протянул к Джисоку. Тот открыл рот, смыкая губы и осторожно проглатывая. Джуён тут же зачерпнул вторую ложку. — Это так... Отвратительно, фу, — невнятно с забитым носом выдохнул Джисок, но принял и вторую порцию желе, чуть задыхаясь. — Мы в долбанном туалете. — Ну и что, — Джуён показательно отправил пятую по счёту ложку теперь уже себе в рот, а потом засветился тысячей лучиков, словив чужую слабую улыбку. Во второй части суда, Джисок, признаться честно, чуть не сошёл с ума, обгрызя и обломав все ногти на руках. Семейство Ли на передних рядах тоже заметно нервничало, особенно Джуён, раздражающий всех своим нетерпеливым постукиванием ноги. — ... исходя из всех приведённых во время сегодняшнего заседания доказательств, суд решает удовлетворить иск обвинения и лишает госпожу Квак родительских прав и обязанностей в отношении её единственного сына, Квак Джисока, — раздался окончательный стук молоточка, и суд был официально окончен. Джисок не верил, Джисок в какой-то момент даже подумал, что вся его жизнь за последние два месяца не более чем нереалистичный бред больного воображения, и он сейчас где-нибудь лежал на своей кровати избитый и больной, с короткими обрубками волос. Он бросил взгляд на мать и впервые увидел выражение недовольства и раздражения, изличающие проигрыш на её лице. В конце концов победа осталась за Джисоком, и он, удовлетворённый, отвернулся, протискиваясь к выходу из зала суда и собираясь больше никогда в жизни не оборачиваться на неё и своё прошлое. Теперь он был по истине самым счастливым человеком на всей чёртовой земле, когда первым делом выскочил из душных помещений и внутренних коридоров через запасной выход на небольшое крыльцо, ощущая как на него приземлились мягкие крупинки снежинок, тут же тая. Через секунду к нему вывалился и Джуён — неудивительно. — Ты как? — сам Джуён казалось чуть ли не подпрыгивал от бурлящей внутри него возбуждённой радости. Непременно хотелось сорвать глотку криками почти истеричными, но радостными. — Не знаю, я всё ещё не могу поверить, — честно ответил Джисок, поднимая чуть влажные глаза и ёжась от прохладного ветра: возможно не стоило вот так вот по глупому выбегать на улицу без курток, конец декабря всё-таки. — А я рад, — Джуён выдохнул, и его взгляд зацепился за снежинки, застревающие в чужих волосах белыми крупинками. Одна из них приземлилась Джисоку на щёку под глазом и тут же растаяла, превратившись в капельку. Впервые за долгое время Джисок выглядел здоровым и искренне счастливым, без единой задней мысли, гложащей бы его — и сейчас, улыбаясь, он был самым красивым человеком на земле. — Хочу тебя поцеловать, — Джуён вытер подушечкой большого пальца эту капельку, а Джисок замер, выдохнув маленькое облачко пара изо рта. Он же первым и потянулся, устав ждать и сталкивая их губы в поцелуе. Это было до невозможности хорошо и нежно, когда Джисок опустил ладонь на чужой затылок, зарываясь пальцами в мягкие отросшие почти до лопаток волосы Джуёна и почти завидуя их длине. Дверь скрипнула, и голос Ли-старшей разорвал зимнюю хрустальную тишину и вздохи, разделённые на двоих: — Джисок-и, твой отец... — они отскочили друг от друга, красные до невозможности, а она замолкла, отведя взгляд на секунду. Джисок до ужаса неловко прокашлялся и сцепил руки за спиной, пытаясь хоть что-то из себя выдавить: — Это... — но ничего не получилось, всё оправдание оборвалось на одном единственном слове. А что он собственно мог сказать? «Я не целовал вашего сына, у нас просто губы случайно столкнулись, честно-честно». Бред. На пару секунд повисло напряжённое молчание, а потом: — Да ладно, хватит валять дурака как два идиота. Как будто я не знала, — она фыркнула. Джуён почти подавился: — Ты знала?! — Конечно. Мне хватило и первой недели проживания Джисока с нами, чтобы это понять. Джуён-и, я всё-таки твоя мама, а не дура. — То есть вы не против? — осторожно спросил Джисок, влезая в их разговор и неуверенно дёргая рукав пиджака. — Господи, Джисок-и, как я могу быть против тебя? — она улыбнулась, подходя ближе и заботливо стряхивая с макушки снежинки. Он заметно успокоился и почувствовал себя ещё лучше за сегодняшний день. — Так вот, я пришла сказать, что твой отец сегодня подал заявление на отказ от родительских прав в отношении тебя. Теперь ты точно не будешь жить с ним, можешь не переживать. — Из-за этого наверно опять будет суд? — он испугался. Джисок не хотел снова сидеть там под пристальными взглядами присяжных и судьи и отвечать на каверзные вопросы. Всё, что угодно, только бы не это. — Будет, но чисто формальный, без перекрёстного допроса, можешь быть спокоен, — и этому невозможно было не радоваться: Джисок не хотел жить с отцом — человеком, которому был совершенно безразличен. Ли-старшая меж тем обернулась к Джуёну, окинув его вид взглядом, и привычными касаниями поправляя чужой воротник рубашки, прежде чем сделать шаг к двери: — Ладно, можете продолжить то, чем занимались до моего прихода. Я пока выпью кофе, а вы чтобы через пятнадцать минут были в машине: нечего голышом на морозе околачиваться — простыните, — и она быстро проскользнула за дверь с игривой улыбкой, пробившейся сквозь маску строгой матери. — Ну, мам! — жалостливо простонал Джуён, чувствуя, что был готов провалиться под землю от её слов. Его смущённое недовольство потонуло на чужих губах в поцелуе, когда Джисок резко притянул его к себе: в конце концов он был самым счастливым человеком на земле, и у них в запасе оставалось всего пятнадцать минут — не так уж и много для празднования победы в суде наедине.***
Джисок прожил в маленькой квартире семейства Ли ещё два месяца вплоть до окончания учебного года и сдачи переводных экзаменов, отпраздновав с ними Рождество, Новый год, Соллаль и собственный день рождения. Кто бы что не говорил, а переводные экзамены он сдал более чем успешно, оказавшись вновь одним из лучших учеников в школе, правда из-за той истории с крашеными волосами и тем, что все учителя знали, что он судиться с собственной матерью, на него перестали обращать так сильно внимания и таскать по всем официальным мероприятиям. Можно сказать, что учительская верхушка школы остыла к нему, и Джисок был бесконечно этому рад. Он даже перед Новым годом написал заявление на отказ от участия в деятельности студенческого совета, когда осознал, что занимался этим по желанию матери, а не по собственной воле. Так из президента студсовета он превратился в обычного ученика с отличными результатами, успев также выйти из ещё парочки бесполезных клубов и кружков, и времени стало гораздо больше. К нему уже не было такого благосклонного отношения учителей, но он и не хотел его, особенно учитывая тот факт, что даже его собственная классная руководительница отказалась выступить в суде свидетелем против его матери и подтвердить, что она периодически видела синяки на запястьях Джисока. В тот момент засвидетельствовать наличие ушибов согласилась только школьная медсестра, которая не раз давала ему во время учебного года отсыпаться в медкабинете полчасика. И за это он был ей безмерно благодарен. За прошедшие два месяца Джисок успел украсть ещё тысячи поцелуев с губ Джуёна и где-то миллиарды его прикосновений и объятий. Помимо прочего они два раза ругались из-за каких-то глупых мелочей, но злиться долго друг на друга не могли. Ещё раза три примерно Ли-старшая очень не вовремя заглядывала в комнату сына, чтобы позвать их поесть, и в конце концов стала стучаться. Джисок бросил кучу бесполезных занятий, и в один из довольно-таки свободных дней он взялся за старую гитару в чехле, которую тоже привёз из квартиры матери. Он снова погрузился целиком и полностью в этот инструмент, самостоятельно поменял струны и настроил гитару, заново вспоминая как зажимать аккорды и играть на ней. Джуён признавался, что любил моменты, когда Джисок устраивался на полу с гитарой и играл одну из песен Джастина Бибера, а иногда и 5SOS — Джисок быстро учился. Именно благодаря Джуёну корпус гитары стал обклеен наклейками с покемонами и Хэллоу Китти. Спустя две недели они уже составляли музыкальный дуэт: Джисок играл на гитаре, а Джуён пел, и это было до одури хорошо. Джисок не мог не восхищаться — он был до безумия влюблён. Вечерами Джисок часто засиживался в наушниках и тетрадкой в руке — он писал песни. Джуёну своими посиделками допоздна он вовсе не мешал: тот был далеко не жаворонком и мог до двух часов ночи играть в приставку и растить драконов на своей магической ферме. Им было комфортно сидеть друг с другом, даже если каждый был занят своим, и именно поэтому Джуён так любил, играя, разваливаться поперёк кровати, свешивая ноги, а уже Джисок, сидящий на полу, неприменно устривался рядом-рядом, оперевшись затылком на чужую ногу. Иногда Джуён зависал в каких-то командных-онлайн играх и начинал нервничать, дёргая коленкой. Джисок в такие моменты посмеивался над чужой нетерпеливой нервозностью и любил осадить пыл, огладив напряжённую ногу Джуён или коснуться сухими губами его коленки. Джуён от этого успокаивался почти мгновенно, а иногда поджимал ноги под себя от щекотных касаний. Совсем как ребёнок. Во время каникул в конце февраля Джисок забирал свои документы из школы, а Джуён покрасил ему кончики волос красным, которые уже совсем отросли и почти доставали до плеч. У Джисока к этому времени в каждой паре штанов в карманах насчитывалось как минимум по одному медиатору, а тетрадь вся была исписана текстами. Он сидел на стуле вместе с ногами, ковыряя очередную мозоль на пальцах левой руки от гитарных струн. Джуён на фон опять включил песни 5SOS, подпевая им и осторожно нанося краску. Они успевали целоваться, когда Джуён клал подбородок на его плечо, из-за чего у того вся футболка теперь была в красных пятнах. Ли-старшая была на работе до самого вечера и в их распоряжении была пустая квартира и так целую неделю. После того как Джуён завернул его крашеные пряди в фольгу, им надо было чем-то занять себя ещё на сорок минут, поэтому они пошли в свою комнату клеить пластиковые светящиеся звёзды на потолок над кроватью Джуёна. Они встали на постель, выпрямляясь в полный рост и доставая до потолка лишь кончиками пальцев. Приходилось тянуться. В какой-то момент Джисок позволил Джуёну залезть себе на спину, и тот вцепился в его плечи, клея самую большую звёздочку. А потом они оба упали, потому что Джисок случайно наступил на расчёску, притаившуюся под покрывалом. Джуён честно-честно извинился, а потом помог промыть Джисоку волосы в душе от краски. Джисок протёр волосы и оставил полотенце на своих плечах, чтобы влажные пряди не замочили ворот футболки. Он посмотрел в зеркало. Получилось хорошо, и Джисоку до невозможности нравится своё отражение и отражение Джуён за его спиной. Чужая рука коснулась его плеча, заставляя обернуться, а потом Джисока утянули в мягкий поцелуй. И не только в поцелуй — в комнату, чтобы, перешагнув через валяющиеся на полу носки и тетради, оказаться на кровати. Джисок с недовольством вытащил из-под собственного бока больно впивающийся в кожу зарядник и тоже отправил его на пол. Джуён жалобно проскулил от потери его губ, а потом снова впился поцелуем, зарываясь пальцами во всё ещё влажные пряди, и этого казалось было мало-мало-мало... Уже ночью лёжа на простынях с выключенным светом они не могли отвести взгляд от потолка — звёзды сияли чуть зеленоватым, почти что подмигивая им. Джисок крепче сжал чужую ладонь в своей, а Джуён коснулся губами его костяшек, выдохнув. С началом марта они расстались. Джисок шёл по уже просохшим от растаявшего снега дорогам, за спиной у него висел чехол с гитаром, а рядом, не отставая, шёл Джуён, тащя его чемодан на колёсиках, как самый настоящий лучший на свете парень. Тепло ещё не установилось, но уже пахло весной: в воздухе ощущалось ожидание новой жизни и сладость первых ранних цветений. Они шли на вокзал на окраине Сеула, для того, чтобы тоже начать новую жизнь. Джисоку была страшно, он не хотел, да и Джуён вовсе не светился счастьем, везя за собой чемодан весом шестнадцать килограмм. До отбытия оставалось ещё два часа, так что они не особо торопились, и можно сказать наслаждались совместной прогулкой. По истечению всех судебных разбирательств и окончании учебного года Джисок больше не мог оставаться у семейства Ли, по факту не имея никаких прав проживать все те прошедшие четыре месяца в уютной квартирке. Уже к концу февраля над Джисоком взяла попечительство его бабушка по материнской линии, с которой он последний раз виделся лет десять назад, ещё до того момента, как она серьёзно поругалась с матерью, и они перестали хоть как-то общаться. Джисок не особо хорошо понимал, что она может из себя представлять, но по крайней мере она не могла быть хуже, к тому же из детства у Джисока остались только хорошие воспоминания о ней. Тянуть было больше нельзя, поэтому в предпоследние дни каникул он собрал свои вещи и взял билет до Инчхона, где и жила бабушка. Джуён те два дня его сборов ходил сам не свой: шатался из комнаты в комнату нервно за Джисоком, не говоря ни слова, и только заламывал пальцы — не иначе как беспокойное приведение. Джисок и сам был не рад: расставаться не хотелось никому. Чемоданы он собирал с тяжёлым сердцем, специально растягивая сборы и в тысячный раз наматывая круги по квартире, то и дело вспоминая про какую-то мелочь и забирая её. Чувствовалось, что Джуёну выть хотелось, когда Джисока собрал все свои вещи, свернул матрас на полу, и комната неожиданно стала пустой, непривычной и почти потеряла весь свой уют. Она была точно такой же, как и до того дня, когда Джисок впервые решил остаться у них с ночевкой, сбежав из дома. Под вечер Джуён плюхнулся лицом в кровать с выразительно-жалобным стоном, тяжело выдохнув, когда Джисок снял одну из их совместных фоток с его стены и положил к себе. Надо было как-то утешать страдальца. Джисок плюхнулся на кровать рядом, и та приветливо чуть прогнулась под весом. Он внимательно посмотрел на Джуёна, но тот продолжил обижаться непонятно на кого, поэтому Джисок с осторожностью убрал волосы с чужого лица, заправив их за ухо и коснувшись губами открывшегося затылка. Выдохнул: — Я тебя люблю. Джуён дёрнулся и спустя полсекунды раздумий зашевелился, разворачиваясь к нему и сталкиваясь взглядами. — Ты редко это говоришь, — негромко заметил он, устраиваясь на боку и положив ладонь на шею Джисока, прежде чем скользнуть выше и нежно зарыться в его отросшие крашеные волосы, оглаживая. — Меня за всю жизнь так и не научили это говорить, — Джисок покачал головой и накрыл ладонью Джуёна своей, пропуская пальцы сквозь его и сцепляя руки вместе. — Это просто: я люблю тебя, — и они заулыбались на эту маленькую шутку Джуёна. — Ого, на самом деле звучит сложно, можешь повторить? — голос Джисока приобрёл игривую интонацию, когда он расцепил их руки и приподнялся на одном локте, нежно убирая волосы с чужого лица. — Я люблю тебя, — ещё раз прошептал Джуён в чужие губы, прежде чем сорвать с них сладкий поцелуй, ещё один, третий. Они лениво целовались, лёжа на кровати, и Джисок в очередной раз был в футболке Джуёна: они у них вообще можно сказать были общие, что не отличишь уже кому какая изначальна принадлежала. Хотелось продлить этот момент как можно дольше и никуда не уезжать. Закатить детскую истерику, разныться, залиться громкими слезами, чтобы взрослые не зная, как успокоить, лишь махнули бы рукой и сказали, что остаться тут можно примерно навсегда. Но такое, к сожалению, работало лишь в детстве. Именно поэтому они сейчас шли на станцию, чтобы посадить Джисока на скорый поезд до Инчхона. Джуён пошёл с ним в качестве провожающего и чтобы попрощаться. С Ли-старшей Джисок простился ещё на пороге их квартиры полчаса назад, и было видно, что ей тоже было тяжело отпускать его. Она крепко прижимала Джисока к себе, гладила по волосам, внимательно вглядывалась в его лицо, потом вновь обнимала и даже почти пустила слезу. Именно благодаря ей вес ручной клади Джисока увеличился ещё на килограмм, когда она сказала, что хочет дать ему немного еды в дорогу. Получилось не немного, а довольно прилично. На прощание она коснулась губами его лба, и Джисок, и так уже будучи на грани слёз, чуть не расхныкался окончательно: так в далёком детстве делала его мать ещё до того, как в её воспитании появились насильственные методы. Ему вновь захотелось назвать Ли-старшей мамой, но если бы он так сделал, они бы оба точно разрыдались. Даже Джуён, стоящий на пороге с чемоданом, шумно шмыгал носом и упорно смаргивал влагу на глазах. Джисоку страшно было представить, насколько больно будет им прощаться друг с другом на станции. По дороге Джуён заявил, что проголодался и потащил его в ближайшее котокафе. Джисок не был голоден и в основном просто сидел среди мурлыкающих котов, гладя каждого, да и самому Джуёну кусок в горло не лез — выглядел он по всем мнениям убитым, будто только что узнал, что у него обнаружили рак последней степени. Даже тихонько предложил Джисоку остаться тут ещё на пару часиков и пропустить его поезд, и от этого предложения тот сильно зажмурился, выдохнув. Джуён боднул его руку словно большой кот, и распластался на полу. Поднимался он тяжело. Они стояли на платформе, когда до скорого поезда оставалось пятнадцать минут: людей на удивление было не так уж и много. Джисок бросил взгляд на стоящего рядом Джуёна и поудобнее перехватил одной рукой зажатую подмышкой подушку-осьминога. Это была идея Джуёна: оставить друг другу на память свои вещи. Половиной гардероба они к этому времени уже обменялись, и Джуён не пожалел своей любимой подушки, а потом подумав, оставил на запястье Джисока ещё и собственную резинку для волос, даже две. Джисок тогда невесело усмехнулся: — Все подумают, что у меня есть девушка. — Ещё лучше, — с детской ревностью фыркнул Джуён, теребя отросшие пряди, которые они вместе осветлили ему в январе. Джисок долго не знал, что оставить Джуёну — хотелось что-то особенное, значимое, а не какую-то мелочь, но не то чтобы после всего произошедшего Джисок мог похвастаться множеством вещей. У него было сотни медиаторов, и он отдал самый любимый в виде клубники. Насчёт второй вещи он тянул до самого отъезда. — Джуён, — позвал Джисок, обращая чужой понурый взгляд на себя. Он немного порылся в сумке, висящей на плече и достал оттуда потрёпанную тетрадь, всю в наклейках и скотче — настолько она была истерзана жизнью. — Это тебе, — он вручил тетрадь Джуёну и тот осторожно принял её, глаза его будто подсветились изнутри. — Это та твоя тетрадь... — Джуён шумно выдохнул и поднял взгляд. — Ты же не разрешал мне её трогать. Там же твои тексты, как ты... — Молчи, иначе я передумаю и отберу её у тебя. Насчёт текстов не волнуйся: я давно уже самые удачные перенёс в заметки на телефоне, — и Джисок не шутил, ему правда было нелегко расставаться с той самой тетрадью, где он в течение последних нескольких месяцев писал стихи к песням, оставлял пометки с гитарными аккордами на полях и маленькие забавные рисунки от скуки. Он практически отрывал её от сердца, но знал, что нет ни одной вещи, настолько наполненной им, его мыслями и чувствами, как эта. Джисок отдавал Джуёну не просто страшную исписанную тетрадь с еле живой обложкой, но значимый кусочек своей души. — Спасибо, — негромко сказал Джуён, с трепетом пряча тетрадь в рюкзак. Джисок улыбнулся. Послышался приближающийся стук колёс поезда, и все на платформе засуетились, заметив его приближение, одни они лишь оставались неподвижными, смотря друг другу в глаза. Нечаянный ветер всколыхнул волосы Джуёна, тот моргнул и отвернулся, смотря куда-то в одну точку. По щекам его беззвучно покатились слёзы, и Джуён поспешно-дерганым движением утёр их ладонью. Джисок моргнул и неожиданно ощутил неприятное пощипывание в носу, охрипшее горло и влагу в уголках глаз. Он порывисто обнял Джуёна, притягивая его и упираясь лбом в его лоб. — Приезжай на каникулах, ладно? — попросил он уже ломающимся голосом, пытаясь держать себя в руках. Получалось это хуже некуда. Джуён не слушал его и только нескончаемо сбито шептал: — Не молчи, пожалуйста, если там будет плохо, прошу тебя. Просто, я не знаю... Просто садись на ближайшую электричку и езжай сюда, но не терпи, я же тебя знаю, ты, блять, до последнего можешь молчать... И пиши, когда будет свободное время. Ты ещё обещал сделать мне обзор по видеозвонку на твой новую комнату и школу. Я жду, понял? Всегда будут ждать, — что-то в Джуёне надтреснуло окончательно, когда их обдало лёгким ветерком только что прибывшего на станцию поезда. На щёки Джисока упало несколько чужих горьких слёз, когда Джуён крепко сцепил руки на его спине, уткнувшись в его же плечо. Джисок и сам уже заикаивающееся захлёбывался, шмыгая носом и сильно жмурясь. Толпа заторопилась, заслышались шаги, скрип колёсиков тяжёлых чемоданов и звуки торопливых разговоров. Они столкнулись губами почти одновременно, и в нуждающемся поцелуе чувствовался солёный привкус. Джуён с жалобным звуком отстранился, когда толпа начала редеть и заставил себя отцепиться от ворота чужой футболки. Проводница поезда уже осуждающе посматривала на запаздывающих пассажиров, и они вместе запихали чемодан на ступеньки внутрь. Джисок всё прятал лицо, но его тихие всхлипы невозможно было не уловить. — Молодые люди, поторапливайтесь! — прикрикнула на них проводница, отходя вглубь поезда, чтобы дать Джисоку больше пространства для манёвра с чемоданом. Джисок с шумом выдохнул и поднялся на первую ступеньку, обернувшись. Джуён тут же подхватил его порыв, мягко положив ладонь на чужое плечо и вновь ловя его губы в поцелуе прямо на глазах у всех. — Я тебя люблю, — серьёзно сказал ему Джисок охрипшим голосом и отстранился, позволяя проводнице закрыть дверь. Поезд тронулся, набирая скорость и медленно отъезжая от станции, оставляя на платформе одного Джуёна среди разбридающихся кучек провожающих. Он судорожно вдохнул полной грудью: на него повеяло сладковатым запахом цветения и новой жизни, так что без сомнений можно было сказать, что в Сеул пришла весна. Джуён сморгнул остывшие слёзы и достал телефон, набирая сообщение. «Я тебя тоже».***
Было душно. Джуён в очередной раз откинул волосы со лба, утирая выступившие капельки пота на висках. По его столу в беспорядке были разбросаны учебники, настольная лампа горела, а он сам уже второй час корпел над заданием по корейской литературе, которое срочно должен был сдать завтра в последний учебный день в этом семестре, чтобы закрыть долг — очередной учебный год принёс с собой неожиданно вдвое больше нагрузки. Было влажное лето в самом разгаре и предпоследний день учёбы — на послезавтра у Джуёна уже был куплен билет в Инчхон. Световой день догорал кровавым закатом за распахнутым настежь окном, которое не особо помогало от духоты из-за почти полного отсутствия ветра. Буквы в глазах Джёна уже двоились, и он с жалобным стоном упал лицом в учебник — тот, несмотря на все попытки, не проявил к Джуёну никакого сострадания. Всё больше времени приходилось уделять будущим экзаменам и поступлению, сил на хобби и даже отдых почти не оставалось. Впору было уже лезть в петлю и вешаться. Где-то из-под завалов учебника раздался его рингтон, и Джуён приподнялся, поправляя висящий на шее медиатор в виде клубники, в котором уже давно проделал небольшое отверстие и стал носить как подвеску. Он наконец откопал телефон и, не смотря, принял вызов, устало выдыхая: — Алло. Пару секунд молчания, а потом из динамиков раздался до боли знакомый голос: — Учишься, Джуён-и? Неужели даже не найдёшь время встретить меня? Я прямо за дверью, — Джисок усмехнулся в трубку, но Джуён его уже не слышал, бросив телефон и выскочив в прихожую, дрожащими руками отпирая и распахивая дверь. Джисок. Джисок, Джисок, Джисок. Джуён упал в чужие объятия, сжимая до боли и слёз крепко, целуя жадно до саднящих губ. Ему почти не верилось. Джисок... Он и вправду был снова здесь, загнанно дышащий под его касаниями. Плачущий и улыбающийся одновременно. Джуёну хотелось бесконечно прикасаться к нему, зацеловать каждый миллиметр кожи. Любить так было совершенно безумно, но они любили. Любили до одури. До полной безнадёги. — Джисок, — тихо выдохнул он, и развалился в чужих объятиях. Они оба рыдали, но именно это было самым настоящим счастьем.