Заткнись

      Юджи в очередной раз закатил глаза, пока его дедушка, что лежал на постельной койке, в бреду бормотал что-то о шаманах и проклятиях. Нет, правда, он искренне любил дедушку и переживал о его состоянии более, чем кто-либо в этой захолустной больнице, но иногда у парня складывалось ощущение, что его дедушка — радио, которое повторяло одно и тоже, или заевшая пластинка. Его уши уже горели от стыда, перед собой и дедушкой, за его нетерпение по отношению к болезни и состоянию старшего родственника.       Но, право слово, ему уже не 13 лет, чтобы восторженно выслушивать о славных днях клана Итадори, в котором сейчас насчитывается полтора человека. Он очень любил дедушку. Всеми силами желал, чтобы тот выкарабкался, но в то же время ждал, когда дедушка освободится от этой боли.       Юджи держал его за руку, приносил цветы, хоть тот и ворчал, но вот так закатывать глаза разрешал себе только тогда, когда был уверен, что дед не видит. Парень тоже устал. Устал смертельно. Его ведь не готовили ухаживать за больными людьми. Он практически пропустил два с половиной года своей жизни, разругался со своими друзьями, но не смел оставить дедушку. Это не в его правилах: бросать нуждающегося.       В конце-концов он дождался, когда мужчина уснул и едва различимо скрипнул стулом, чтобы не разбудить его. Юджи еще пару минут глазел на то, как вздымается его грудь и воздух с тяжёлыми хрипами вылетает из легких, а после стянул халат с плеч и вышел в коридор. Юджи всегда улыбался: было ли ему плохо или хорошо, весело или не очень, но улыбка всегда висела на его губах дамокловым мечом. Будто, если он перестанет улыбаться, то тут же рухнет и отрубленная голова покатится по серой плитке больницы, окрашивая затирку между швами в грязный цвет боли. — Пара дней, не больше, — кивнула медсестра, передавая слова лечащего врача. Юджи слегка искривил улыбающиеся губы, но женщина посмотрела на него с толикой презрения. Было нелегко заходить в пустую квартиру, хотя он уже должен был привыкнуть. Дубликат висел на небольшом гвозде, когда поверх связки, звеня, прицепился оригинал. Бытовые и рутинные дела вызывали минуту забвения от мыслей, особенно, когда он мыл посуду. Через пару месяцев нужно будет решить куда подавать документы, а он еще даже не понял, что школа оказалась за спиной. Плохо сданные экзамены сулили большие расходы, но почему-то юноше подумалось что это не столь существенно. Он подрабатывал, конечно он подрабатывал, ведь пенсии дедушки и непонятного дохода, который ежемесячно капал на карту старика, все равно не хватало на полное обеспечение больничного листа или, в крайнем случае, уже самого себя. Юджи в раздражении бросил взгляд на куб, который он перенес из комнаты деда в гостиную, рядом со старым плазменными телевизором, от которого болят глаза, если долго в него пялиться. — Это все из-за тебя, — изогнул он улыбающиеся губы, — Если бы он постоянно не болтал о тебе, то я бы смог находиться в его компании дольше. Глаза куба безучастно смотрели вслед юноше, когда тот ушел переодеваться. — Ох, лучше б этого долбанного куба не было! — он улыбался, обнажая зубы, но голос его звучал тошнотворно болезненным. Юджи не был взрослым человеком и он просто хотел перенести свою боль от потери близкого человека на что-то или кого-то, но "кого-то" рядом не было, зато был вездесущий куб, в котором, по словам дедушки, почти четыре сотни лет назад был заключен самый сильный шаман всего времени. Честно говоря, Итадори до сих пор думает, что это бредни пожилого сознания, но в детстве, когда он верил во все сказки, что ему рассказывали, он любил беседовать с предполагаемым заточенцем куба. Периодически в детском воображении складывалась картинка, будто глаза, что выточены искусным мастером-ювелиром, могут двигаться, а синие драгоценные камни следят за ним и его действием. Но, как бы прискорбно это ни звучало, все это была лишь игра теней. — Ладно, — хлопнул в ладоши парень, — О, Великий и – почти – непобедимый Годжо Сатору, если вдруг Вы есть в этом кубе, не будете ли Вы столь любезны, как шаман, спасти моего деда от смерти вследствие такой коварной болезни, как рак, из-за того, что этот старый хрыч слишком сильно любил курить? Куб молчаливо взирал на парня снизу вверх. — Да, на что я рассчитывал? — улыбнулся он сам себе, смеясь над своей глупостью. Если бы вдруг были путешествия во времени, то что он бы себе сказал? Тому мальцу, которому было хорошо и который не плевался ядом сам в себя? Наверное, ничего. Было весело ходить в школу, зависать в оккультном клубе с ребятами и не страдать от постоянных мигреней. Иногда Юджи казалось, что в нем живет еще кто-то, кто заставляет белки его глаз краснеть от лопнувших капилляров и смеяться-смеяться-смеяться. Люди смотрели на него с жалостью, кто-то смотрел на него с презрением, будто думая, что он хотел, чтобы его единственный родственник почил и ему достался этот небольшой дом, когда как у остального населения японцев сейчас есть некие проблемы с жильем. — Слушай, — обратился Юджи к кубу, неоднозначно проводя пальцем в воздухе, как бы описывая всё вокруг, — Если бы реально вот это все существовало: и маги, и проклятия, и даже ты, как думаешь, моя крыша точно устояла бы на месте или я слишком слаб? Он знал, что ему ни кто не ответит, но парень слишком привык разговаривать с невидимым собеседником. Не удивительно, что в школе его считали странным улыбающимся парнем, который цеплял к себе самых разных людей, но никогда не давал им ничего о себе узнать. Словно солнышко он освещал путь бедолаг, которых находил, и давал им возможность идти в мир уже более счастливыми. Куда делся этот Юджи? Остался в той палате, наверное. Затухал с каждым днем, уплотнял кожу, словно какой-то медоед, не давал ни одному яду коснуться себя, кроме собственного. Когда трель телефонного звонка разорвала тишину, Юджи даже не вздрогнул, поднимая трубку. На том конце говорили, что сильно соболезнуют, что понимают чувство потери и что дедушка умер практически сразу после того, как Юджи покинул больницу. Парень кивнул медленно, забывая, что собеседник его не видит и, узнав, что прах можно будет забрать через пару дней просто бросил трубку. Он молчал. Улыбался, облегчаясь, не потому, что устал, а потому, что его дедушка больше не будет мучиться, но тут же очень сильно разозлился на себя. На слезы сил не было, ведь слезы — удел сильных, а он слаб. Он всегда был слаб, а потому схватил вазу, швырнув ее об пол, после кружку — но только свою, книги с полок полетели на пол, котацу улетел в стену с пинка, а потом ему на глаза, застеленные пеленой злобы, попался куб, которым так дорожил дедушка. Не смотри. Не трогай. Куб полетел в пол так же, как и остальные вещи, за одним только исключением: комната вдруг потемнела, окрашиваясь мириадами звезд, а вещи, разбросанные по полу, взмыли в невесомости. Шесть сторон куба словно раскрылись, как в замедленной съемке, глаза с драгоценными камнями закровоточили, а после куб схлопнулся, забирая с собой небольшой космос, слишком ярко осветив комнату; да так, что Юджи пришлось зажмуриться. — Ох, как плечи затекли, — послышался тяжелый вздох и хруст суставов. Итадори протер ослепленные глаза, ошеломленно открыв рот, как выброшенная на берег рыба.