До последнего люмена

Сиденье мини-автобуса отвратительное. Броня ерзает, пытаясь устроиться так, чтобы колени не упирались в спинку переднего кресла. Поправляет наушники. Шум вокруг слышно — мельком, рассеянные приглушенные звуки, — даже несмотря на грохочущую в ушах музыку. За окном редеет постепенно очередь, суетится их кураторша мисс Химеко, то и дело сердитым жестом откидывая за спину длинные рыжие волосы. Иногда она даже попадает в ритм, и губы Брони дергаются — зачаток улыбки, что-то больше снисходительное, чем веселое. Она сидит на последнем ряду, в самом конце, где никто не пинает твое кресло сзади и не пытается заглянуть в экран телефона. Соседнее занято рюкзаком, негласный знак — здесь вам не рады, — и остальные позволяют ей сохранить вокруг себя этот маленький кусочек долгожданного одиночества; на самом деле, разумеется, на желания Брони им плевать, просто все давно разбились по компаниям и разделили салон на негласно-невидимые зоны. Она выглядывает из-за кресла, пытаясь понять, когда закончится рассадка, скользит взглядом по одногруппникам. Староста Юйкун, ее лучшая подруга Тинъюнь и университетская активистка Коколия помогают Химеко, неподалеку пытаются разобраться с сумками Сервал и Гепард, беззвучно о чем-то споря; загадочно шепчутся Кафка и Блейд, ребята себе на уме — Кафка то и дело смеется и зачем-то вскакивает, а Блейд с усталым видом тянет ее обратно. Наискосок от Брони стучит безостановочно ногтями по экрану Серебряная Волчица, в простонародье просто Волчица, чье настоящее имя настолько вытеснилось прозвищем, что вспоминали о нем только на парах; словно почувствовав направленный на себя взгляд, она отрывается от телефона, смотрит вопросительно и отворачивается, когда Броня отрицательно мотает головой. В их третьей по счету группе для летней практики людей совсем немного, и в чем-то это даже удобно. Особенно для мисс Химеко, которая подталкивает оставшихся, ловко перемещаясь по узкому проходу, странно энергичная, словно не им сейчас трястись несколько часов под начинающим накрапывать дождем. Сбоку белеют бок автобуса, направляющегося на Холм Вечнозимья — первая группа успела урвать кусочек повкуснее. На мгновение Броне кажется, что она видит в окне виноватое лицо Пелы, но это, разумеется, лишь иллюзия. Снаружи — густой липкий полумрак раннего утра, разлитые на небесах чернила, вместо редких раздражающих капель обрушившие стену воды. Помигивая, включается тусклая подсветка по бокам салона, народ снаружи суетится еще активнее; откуда-то подбегает несколько человек, укрывших головы куртками и рюкзаками. С удивлением Броня отмечает темную макушку Сееле Воллерей, чье имя определенно видела в списках второй группы. Что, думает почти панически, чувствуя, как сводит что-то внутри, что она тут делает? Находиться несколько часов в одном автобусе с этим человеком — что за издевательская шутка? Ей кажется, что это какой-то безумный сон. Сееле идет по проходу, такая же невозмутимая, как всегда, даже когда толкает кого-то бедром в плечо или пинает без жалости стоящий у одного из кресел рюкзак. Броня с нарастающим беспокойным волнением понимает, что она пересекла первую половину автобуса и не планирует останавливаться. Еще несколько рядов остается позади, и молнией с неба ударяет осознание: остался последний, где только рядом с ней есть свободное место, единственное, куда Сееле может сесть — если, разумеется, в ее планах нет желания поскакать по ямам на сваленных сумках. Броня протягивает руку к рюкзаку, замирает — а вдруг все же это какая-то ошибка? — затем все же хватается за лямку и ставит рюкзак в ногах, оставляя себе еще меньше места. Сееле плюхается рядом, разбрызгивая мелкие холодные капли. Ее волосы влажные, как и лицо, длинные ресницы слиплись. Броня тяжело и гулко сглатывает, медленно вытаскивая наушник, однако Сееле ничего не говорит, лишь бросает цепкий взгляд и отворачивается. Некоторое время они проводят в молчании, поглядывая друг на друга из-под ресниц: Сееле устраивается поудобнее, Броня пытается вспомнить, как дышать и складывать слова в предложения. Под ногами гудит, автобус вздрагивает. По ряду проходит мисс Химеко, подсчитывая и сверяя со списком. Она совершенно не удивляется при виде Сееле, и это становится знаком — та действительно зачем-то накануне отъезда поменяла группу. — Твои друзья поехали в другое место? — спрашивает Броня тихо. Соседка, вечно окруженная компанией, заглядывающей ей в рот, ощущается здесь словно пятно белой краски на черном полотне. Одинокой и не совсем к месту. Та лишь фыркает в ответ. Броня не допытывается — какое ей, по правде, дело до других людей, когда девушка, которая тайно нравится ей уже второй год, сидит рядом, настолько близко, что их бедра соприкасаются. Тишина между ними, впрочем, не напряженная — густая и мягкая, словно крем. Автобус разрезает ночную темноту, проносится по полупустым улицам, выезжая на шоссе. Водитель даже не думает включать обогреватели, и Броня, кутаясь в куртку, ощущает, как с каждой минутой становится все холоднее. — Будешь печенье? — спрашивают сбоку. Она вздрагивает и поворачивает голову, натыкаясь на темные в полумраке салона глаза. — С чем? — зачем-то спрашивает. Какая разница, ругает себя после, но менять что-то поздно. Впрочем, Сееле не удивляется вопросу. — С шоколадом, — отзывается она миролюбиво, протягивая пачку. — Придется обойтись без лапши в этот раз. Броня кривится. История о том, как в университетской столовой она попробовала однажды лапшу с шоколадом, все еще ходит с языка на язык, обрастая какими-то совершенно безумными подробностями. — Переживу. — Вот и славно. Они хрустят печеньем. Броня, спохватившись, вытаскивает и второй молчащий уже давно наушник. — Что слушаешь? — интересуется Сееле, заметившая это, с интересом в голосе, звучащим почти искренне. Разговор постепенно завязывается: неловко, немного неуверенно, но Броне все равно дышать становится легче. Половина однокурсников спят, приходится почти шептать, и оттого все вокруг приобретает какую-то особенную, почти интимную атмосферу. Словно нет больше никого, кроме них — лишь старый автобус, дождь за окном и ночное хмурое небо, нависающее душным покрывалом. Теперь, когда Сееле так близко, Броня замечает вещи, которые раньше не видела: что у нее очень нервозная и неутомимая жестикуляция, что ей легче проигнорировать неудобные вопросы, нежели отвечать на них, что на левой брови у нее небольшой шрам, а еще в раздумьях она любит крутить в пальцах металлическую подвеску на простом шнурке, висящую на шее. Не похожа на украшение — никакого изящества, простая пластина с выгравированными переплетениями линий, складывающихся в какой-то непонятный узор. — Что это? — спрашивает Броня. — Просто безделушка, — Сееле царапает металл ногтем. — Типа оберега, подарок хозяйки квартиры, которую я снимаю. Она жутко суеверная, ну, знаешь, все эти иконы по углам, кресты мелом на дверях, требования смотреться в зеркало, если вернулся после того, как вышел… Сомневаюсь, что эта штука имеет какой-то особый смысл, но выглядит прикольно, вот я и оставила. Она дергает за веревку и наконец оставляет подвеску в покое, складывая ладони на коленях. — Не веришь в суеверия? Только Кафке не говори. Она, как это говорится… человек Фатума? — Судьба? Херня. Все может измениться миллион раз. — Гольбах говорил, что все следует определенным законам, — улыбается Броня. Этот несерьезный спор начинает ее забавлять. — Мол, нет необусловленной ничем случайности. — Ой, заткнись, — Сееле, подтянув к себе рюкзак за лямку, роется в нем и достает бутылку с водой. — Можешь поспорить об этом с моей соседкой, когда вернемся. Я серьезно, — говорит она предупреждающе, заметив, как Броня открывает рот для ответа, — я пересяду, если ты продолжишь. — Извини. Броня отворачивается к окну, чувствуя, как горит от неловкости лицо. Сееле шуршит рядом, время от времени легонько — случайно — пихая ее плечом, ерзает, пока пьет, сует бутылку обратно, на стекле то и дело мелькает ее беспокойное тусклое отражение. Дождь становится все реже, чем дальше они отъезжают от Белобога: ливень превращается в ритмичный стук мороси по крыше автобуса, затем и вовсе стихает, оставляя лишь размякшую землю по краям от дороги и сырой холод в салоне, заставляющий клевать носом. Спереди доносятся отголоски рока, гремящего в наушниках мирно спящей на плече брата Сервал, о чем-то еле слышно переговариваются Химеко и Кафка. Броня моргает несколько раз и щиплет себя за руку, пытаясь не заснуть. — Ты что, обиделась? — спрашивает Сееле неуверенно. Броня качает головой, но не поворачивается. — Да ладно тебе. Умный мужик твой Гольбах, и ты тоже умная. Я просто столько всякой чуши от бабки наслушалась, что уже тошнит от любого упоминания предсказаний, судьбы или магии, но это я, а ты — это ты. Моя подруга по гороскопам тащится, например. В них тоже веришь? Вопрос сбивает Броню с толку: ей нравится мистика и фильмы ужасов, какая-нибудь уличная гадалка вполне способна предсказанием надвигающейся беды заставить почувствовать себя не в своей тарелке, — особенно та полуслепая бабушка на крыльце магазина неподалеку от дома, заявившая пару дней назад что-то вроде «увидишь суть вещей, когда не сможешь видеть остальное, беда со счастьем ходят кругом, чтобы встретиться под небесными слезами», какую-то жуткую чушь, одним словом, однако гороскопы, делающие практически то же самое, в ее голове тест на доверие не проходят практически никогда. — Я не отрицаю возможность… — начинает было она дипломатично, не желая, чтобы Сееле решила, что она обижает интересы ее подруги, но та наклоняет набок голову, не сводя взгляда, и с губ срывается раньше, чем она успевает себя остановить: — не верю. Я, эм… не навязываю свою точку зрения. Если твоей подруге нравится, то это, ну… неплохо? Последнее слово выходит почти вопросительно, и она прокашливается, скрывая внезапно нахлынувшую неловкость. Наблюдая за соседкой краем глаза, Броня замечает, как та открывает было рот, чтобы что-то ответить — сердце замирает на мгновение в ожидании либо понимания, либо отповеди, — но тут автобус встряхивает, и она едва не врезается носом в пахнущее чем-то кислым покрытие спинки напротив. Сееле хватает ее за плечо, ворчит недовольно что-то не слишком лестное. Где-то впереди ругается сонно Юйкун, слышен мелодичный голос Сервал, вопрошающей, что случилось. Ответ водителя до Брони не доходит, но однокурсницы заметно успокаиваются. — Яма, наверное, — предполагает Сееле. — Или сбили какого-нибудь кролика, тут же леса. Ты в порядке? — Да, все хорошо. Из-за толчка все просыпаются, тишина в салоне тает, сменяясь тихим гулом разговоров. Гудение мотора выравнивается, деревья за окнами медленно и неотвратимо набирают скорость в своем стремительном беге. — Полчаса — и будем на месте, — громко сообщает мисс Химеко спустя некоторое время. — Въезжаем в город. Я знаю, что вы устали, но потерпите еще немного. Сееле нетерпеливо стонет. — Ну наконец-то! У меня все затекло! Кто вообще решил, что сидеть несколько часов в этой таратайке, где даже ноги не вытянешь — отличная идея? — У первой группы большой автобус, — с легкой завистью замечает голос Тинъюнь спереди. — У первой группы и людей в два раза больше, — парирует мисс Химеко невозмутимо. — Зато мы доехали быстрее, чем планировалось. Можете пока пофотографировать виды за окном, в Боулдер-тауне довольно… аутентичная архитектура. Сееле, хихикнув, шепчет Броне на ухо: — Это она так старье полуразваленное называет? — вызывая у той невольную усмешку. — Не видно ничего, — жалуется Кафка. — Туман один, фотку не сделать. Броня смотрит в окно и понимает, что та права — очертания зданий размываются и тонут из-за туманной дымки, молочной пеленой окружившей и пропитавшей улицы. Даже небо словно посерело, выцвело как на старой фотографии. — Какая ужасная погода. Ну и везение у нас… Сееле бросает в окно равнодушный взгляд и пожимает плечами. Вскоре автобус снижает ход, петляя по городским улицам, пока не останавливается окончательно. Броня различает за парковкой очертание их пристанища на ближайшие три недели. Мисс Химеко, которой и громкоговоритель не нужен для того, чтобы быть услышанной даже на дальних рядах, объявляет выход, и Броня с легким разочарованием провожает взглядом тут же вскочившую на ноги Сееле. Все шевелятся, шумят, автобус хаотично трясется, пока студенты неровным строем выбираются наружу, ныряя в прохладу влажного воздуха. — Держитесь рядом друг с другом, — командует мисс Химеко, пересчитывая их. — Никто никуда не убегает. Следим за своими соседями. Все понятно? — они отвечают согласным гулом. — Хорошо, тогда за мной. Здание мини-гостиницы — двухэтажное, выкрашенное облупленной на углах бежевой краской — находится на краю города, поодаль от жилых кварталов, окруженное хвойным лесом с торчащими над туманным одеялом верхушками. Огибая мелкие лужи, оставшиеся от недавнего дождя, и чувствуя, как завиваются на концах волосы, Броня догоняет зябко кутающуюся в куртку Сееле, пока мисс Химеко настойчиво требует с группы обещание не приближаться к лесу, и оставшийся путь идет рядом с ней. В холле прохладно, пахнет пылью и чем-то похожим на ароматизатор воздуха — ваниль? Студенты расползаются по углам, превращая тишину в хаос голосов, пока их кураторка договаривается со стоящей за стойкой администрации женщиной в возрасте. Броня не слышит ни слова, но мисс Химеко время от времени нервно подергивает себя за прядь волос — обычно у нее это означает раздумья. — Подходим ко мне, я распределю вас. Поскорее, пожалуйста, чем раньше мы с этим закончим, тем быстрее пойдем отдыхать. Гепард и Блейд, ваш ключ. Увижу возле женских комнат или душевых — очень пожалеете, предупреждаю сразу. Юйкун и Тинъюнь… где Тинъюнь? А, хорошо, держи. Коколия с Кафкой. Так, Сервал… Броня отвлекается, чтобы сделать несколько снимков, и подходит лишь когда слышит свое имя. — Броня и Сееле. Забирайте ключ. Сегодняшний день, видимо, создан для того, чтобы окончательно свести Броню с ума. Сееле не выглядит удивленной или недовольной, лишь находит Броню взглядом и звенит брелоком с номером комнаты. От мысли, что ближайшие несколько недель они будут жить в одном помещении, разделенные лишь жалкими метрами пространства, что она сможет видеть ее лицо буквально целыми сутками, что-то внутри Брони волнительно сжимается, а в горле встает ком. — Я у окна, — заявляет Сееле еще в коридоре, не зная даже, есть ли вообще в комнате окна. — И первая в душ! Замерзла, погода — просто мрак. Броня на это лишь пожимает плечами: какая разница, откуда смотреть на туман. Комната им достается угловая, оттого тут даже два окна — и в два раза сильнее странное желание спать, рождающееся при взгляде за стекло. На мгновение Броне кажется, что в белесой хмари мелькает что-то неясное, размытое, стремительно проносится меж деревьев и скрывается в глубине леса, но голос Сееле и стук дверцы старого шкафа отвлекают, вынуждают отвлечься, а когда Броня вновь смотрит на лес, то не находит ничего, выбивающегося за рамки обыденности. Вот бы Сееле посмеялась, расскажи я что-то подобное, думает она и окончательно забывает про всякие глупости — мало ли что от недосыпа привидится. На этаже два туалета и четыре душевые кабинки — по две с каждой стороны коридора, поделенные на женские и мужские, и она уже с тоской понимает, какие здесь будут разворачиваться бои за право помыться первой, если учитывать соотношение полов. Пользуясь тем, что остальные еще осваиваются на новом месте, прячась за своими дверьми, она быстро ополаскивается, больше греясь, и на выходе встречается с Сервал. Они сталкиваются взглядами, оценивающе проходятся по длинным волосам друг друга, вздыхают и расходятся словно бойцы на ринге. Броня с легкой завистью не может не подумать о том, что в крайнем случае Сервал всегда сможет помыться в мужском душе, поставив на стражу двери своего брата. Вернувшись в комнату, она невольно замирает на пороге, очарованная картиной того, как Сееле, сосредоточено сушащая волосы, сидит на кровати, очаровательно хрупкая в свободной футболке и домашних штанах. — Я дома случайно схватила не тот кондиционер, — жалуется она, — в бутылке почти ничего не осталось. Можешь поделиться? Что угодно, думает Броня отрешенно. Что угодно. — Конечно, — спохватывается она, когда молчание затягивается. — Без проблем. Сееле заметно веселеет. Они перебрасываются фразами ни о чем, пока Броня разбирает сумку, заполняя свою половину отвратительно скрипящего дверцами шкафа, тайком то и дело бросая на соседку косые взгляды, не в силах перестать. Пиликает телефон — в групповой чат приходит сообщение. — О. Встречаемся с группой в четыре. Сееле падает на подушку, отбросив фен куда-то в ноги, и вздыхает так душераздирающе, что Броне даже становится ее почти жаль. — Я надеялась, что нам дадут хотя бы выспаться! Я так не хочу никуда идти… Может, скажешь мисс Химеко, что я заболела? — Она живет буквально через три комнаты, — напоминает Броня с усмешкой, запинывая сумку под свою кровать и присаживаясь на матрас. Твердоват, но сойдет. — Ничего не мешает ей прийти с проверкой и увидеть, что твоя болезнь — не что иное, как обострение хитрости. К тому же, впереди обед. Ты разве не проголодалась, пока ехала? — Обед — это другое. К тому же, Химеко сказала, что практика начинается только завтра, еще успеем наболтаться. Одногруппники постепенно оживают, в коридоре не прекращается шум: топот, голоса, хлопки дверей. Громогласный стук, от которого внутри все сжимается и замирает в иррациональном желании бежать или защищаться, звучит почти оглушительно. Они переглядываются, понимая друг друга с полуслова, трижды встряхивают кулаками. Броня выбрасывает бумагу на ножницы Сееле и со вздохом встает с постели. — У тебя ловит сеть? — спрашивает стоящая на пороге Коколия, поправляя волосы, затем потрясает мобильником, словно это как-то может помочь. — Не могу матери даже сообщение отправить, что нормально доехали. У Кафки то же самое. Может, у тебя связь получше? Броня впускает ее в комнату — Сееле смеряет гостью недовольно-подозрительным взглядом, — и берет телефон с пледа. Коколия права: маленький крестик в углу экрана дает понять, что с интернетом и звонками пока придется подождать. — Может, дождь повредил что-то, — пытается она успокоить одногруппницу, заметно приунывшую. — Подождем, пока он не закончится и не сойдет туман, тогда наверняка все восстановится. — Мать с ума сойдет, если я не напишу ей как можно скорее, она и так нервная. Броня бросает задумчивый взгляд на плетеную красную нитку у нее на запястье. Она помнит контейнеры, которые та носила на пары, оправдывая это тем, что «мама боится, что я недоедаю, и заказывает доставку», ее постоянную тревогу из-за баллов — «мать следит за моей успеваемостью, даже к декану сходила». Видимо, думает отстраненно, у ее матери действительно проблемы с гиперопекой. Лично ей некому звонить, некому о ней беспокоиться, оттого с трудом получается понять подобные тревоги других людей. У нее есть лишь пьющая приемная мать, которая, вероятно, уже даже не помнит ее имени. Может, и не заметила даже, что она исчезла: мол, что-то изменилось, а что именно — непонятно. От этих мыслей в совокупности с унылым видом за окном у нее совсем портится настроение. Закрыв за Коколией дверь — мимо проносится, что-то восклицая, стремительная Тинъюнь, вновь вызывая у Сееле шумный недовольный вздох, — она подходит к окну и точно так же, как Коколия ранее, встряхивает телефон, осознавая всю глупость своих действий. Сееле скептично наблюдает за этим и, разумеется, не может не вставить свой комментарий: — Техник из тебя, конечно… — А ты разве не рвешься кому-нибудь позвонить? — спрашивает Броня, не обижаясь. — Родителям? Друзьям? Она ни разу до этого не слышала про семью Сееле, оттого любопытство внутри колется, рвется наружу: расскажи, расскажи, кто же сделал тебя такой колючей? — Мой отец умер, — сухо отвечает Сееле спустя несколько секунд молчания. — А мачехе не до меня — у нее есть своя собственная любимая дочь. Броня не ожидает ответа — откровенно говоря, она бы больше поверила в то, что Сееле попросту проигнорирует вопрос, — оттого на мгновение даже теряется, добившись желаемого, хоть и не в полной мере. Информацию, столь ценную, прячет куда-то в глубины памяти, в ящичек, словно дорогую вазу, вскидывает голову, успевая заметить скользнувшее по лицу Сееле смятение. Впрочем, стоит отдать должное — та быстро берет себя в руки и вновь закрывается невозмутимой улыбкой уверенного человека. — Почему ты думаешь, что наличие у нее дочери помешает ей любить и тебя? — А, — отмахивается Сееле, — я с самого начала не то чтобы хорошее впечатление на нее произвела. Да и не надо мне, чтобы она со мной сюсюкалась как с Хук. Я ей все равно не родная. Ну а ты? — она переводит тему так поспешно, что это не заметил бы только глухой. — Ты что-то тоже не особо рвешься с кем-то связываться. Мать считает: чем больший раздрай у тебя внутри, тем более самоуверенным ты желаешь казаться снаружи. Тем сильнее пытаешься взять все вокруг под контроль. Броня не всегда с ней согласна, но в случае с Сееле… возможно, признает она, в чем-то тут есть логичное зерно. — Ты права, — она сует телефон в карман и проходит мимо, к кровати. Усаживается, скрестив ноги, словно собирается медитировать. Сееле следит за ней хищником, цепкий взгляд разрядами покалывает кожу. Броня сдерживает желание нервно передернуть плечами. — Не рвусь. Даже умри я по пути сюда, моя мать и слезинки бы не проронила, наверное. Последнее вырывается случайно, незапланированно. Едкая обида, которую она всегда старательно держала за закрытыми дверьми, внезапно хлещет через край. Ей искренне хочется верить, что все иначе; что мать, потеряв с единственным ребенком связь, начнет метаться в бессмысленных потугах что-то исправить, вариться в тревоге, осознавать свои ошибки, но разум, холодный и отстраненный от сердечных мук, шепчет: нет, нет, не будь глупой. Не будь еще более наивной, чем уже есть. Какая же чушь приходит тебе в голову, Броня, пойди помолись в храме за здравие своего мозга. Точно такая же чушь, как и то, что Сееле Воллерей с ее независимостью, красивым лицом и насмешливым голосом может ответить на твое внимание. Ах, жалкая, дешевая драма. — Странно, — бормочет она себе под нос, — что же может не нравиться в тебе твоей матери? Сееле, видимо, делает вид, что не услышала, а Броня — что ничего и не говорила. В дверь барабанят, когда Броня почти дремлет. За окном тот же туман, скрадывающий свет, оттого сложно понять, насколько изменился цвет неба — разве что по градиенту серого, но она пока такому не научилась. Стук повторяется снова. За дверью, приглушенный, но слышимый, звучит голос Кафки: — Обед! Не задерживайтесь, чем бы вы там ни занимались. Слышны невнятные бормотания, словно кто-то пытается ее успокоить или пристыдить — Броня надеется, что последнее. — На выход! — Кафка стучит еще раз и, наконец, затихает — стук каблуков движется дальше, к следующей двери. Броня переглядывается с Сееле, разделяя на двоих одну мысль. — У тебя след от подушки на щеке, — говорит Сееле, склонив голову на бок. В глазах у нее смешинки. — Как неприлично, Ваше высочество, приведите себя в порядок перед выходом в свет. Броня закатывает глаза — она чувствует себя странно вымотанной даже после сна. Может, хоть еда поможет взбодриться? Несмотря на долгий путь и унылые виды за окном, в столовой царит шум — все делятся впечатлениями, обсуждают планы. — А если нам двинуться мимо канатной дороги и Заснеженных полей на юг? Может, поменяться с теми, что в Ривет-тауне? — предлагает Гепард. — Мы же не знаем, какая у них погода, — разумно отвечают ему. — Может, там в вовсе шторм? — Нет, — отрезает Химеко, с тихим стуком опуская чашку чая на стол, — мы не можем сбиваться с курса и менять его как вздумается, мне потом начальству не объяснить. Все это — лишь временные неудобства, не беспокойтесь, уже завтра туман прояснится, — она оборачивается к одной из работниц гостиницы, юной на вид девушке, прячущей глаза за длинной темной челкой. Та не отзывается, все так же стоя у стены непоколебимой статуей, сложив руки на животе. — Вероятно… такое бывает время от времени. Просто попали в неудачный сезон… Верно? Девушка плавно и стремительно сдвигается с места — Броня успевает лишь моргнуть, когда она оказывается у стола, преодолевая несколько метров абсолютно неслышно. — Вы правы, — говорит тихо и размеренно, чуть склонившись, чтобы забрать пустую миску. — Неудачный сезон. Такое бывает. Время от времени. — Странная, — бормочет Сееле, не слишком-то приглушая тон. Броня смотрит укоризненно, переводит взгляд на девушку — но край одежд той уже скрывается в ведущем на кухню проходе. Она вздыхает и подцепляет палочками комочек риса — абсолютно безвкусного, несмотря на соус. К вечеру они разбредаются кто куда: часть возвращается в комнаты, оставшиеся собираются в подобии гостиной, играя в прихваченные кем-то карты, а Броня, услышав, что тут есть библиотека, путается в коридорах. Ей все еще волнительно находиться в одной комнате с Сееле, и потому она иррационально пытается оттянуть момент возвращения. В конце концов, вновь оказавшись неподалеку от столовой и ориентируясь на голоса, она выходит в холл, натыкаясь взглядом на мисс Химеко, застегивающую длинное белое пальто, и окруживших ее, словно птенцы мать, Юйкун, Тинъюнь и Кафку. — … не будем мешаться, мисс Химеко, — говорит Тинъюнь жалобно, продолжая свою начатую ранее речь. — Позвольте нам пойти с вами, нам тут жу… ой. Она осекается, странно смутившись. Мисс Химеко протягивает руку, словно желая похлопать ее по плечу, но застывает и опускает ладонь. — Нужно сообщить, что мы приехали, раз связи все еще нет. Я ненадолго. А вы в это время, как ответственные взрослые люди, пока проследите за порядком. В гнетущем молчании они наблюдают за тем, как вечерняя дымка принимает в себя стройную фигуру, смыкается, поглощая ее, словно ненасытный организм. Хлопок двери звучит набатом. — … тут жутко, — все же заканчивает Тинъюнь, и никто, на самом-то деле, не может с ней не согласиться в глубине души. Юйкун обнимает ее за плечи и уводит обратно в гостиную. В холле остаются только Броня и Кафка, неподвижная, словно статуя, и не отводящая взгляда от двери. — Ты идешь? — спрашивает Броня. Та молчит несколько секунд, затем неохотно отвечает: — Попозже. Броня решает не беспокоить ее лишний раз — Кафка всегда вызывала в ней странную тревогу, — разворачивается к лестнице, планируя рассказать Сееле о произошедшем, и крупно вздрагивает, ощущая, как спину пробирает холодом до мурашек. Девушка-работница стоит прямо перед ней, и во всей ее застывшей позе читается холодная отстраненность — прежде чем она приподнимает голову, сверкнув из-под челки темными глазами, и проходит мимо. — Я человек? Я живой? Я женщина? Я из фильма?.. — Я не верю, что там четыре шестерки! Вы сговорились против меня, да? — Кто вообще так показывает медведя, Геппи, это что, медведь-алкаш? Они меняют игру за игрой, шумят, шутят и смеются, пытаясь разбавить атмосферу, поднять настроение, но каждый периодически невольно поглядывает то на окно, то себе за спину, совершенно не чувствуя уюта в этом месте. Отсутствие мисс Химеко — их якоря, опоры и защитной крепости, — слишком ощутимо. Тинъюнь заметно нервничает, держась ближе к Юйкун, Кафка выбывает третьей из-за рассеянности уходит к окну, упрямо пытаясь высмотреть там хоть что-то, даже звонкий хохот Сервал становится тем тише, чем глубже ночь затягивает мир вокруг в свои сети. Все выглядят уставшими, но никто не желает расходиться по комнатам и оказываться в тишине. Стрелки запыленных настенных часов показывают половину двенадцатого, когда Броня просыпается. — Эй, подъем, — голова тяжелая как чугун, требуется несколько мгновений, чтобы понять, где она и что происходит. Остальные большей частью все еще там же: за столом Сервал, разложив перед собой пасьянс как заправская гадалка, как раз пытается убедить Юйкун, что преподаватель влюблен в нее, пока Коколия приводит аргументы, почему это полный бред. Отсутствуют только Кафка, Блейд и… — Проснулась? Если хотела спать, но боялась идти одна, попросила бы проводить. В чем проблема? Броня потирает лицо, пытаясь снять с себя сонливость. — А их не нужно разбудить? — кивает она на привалившихся друг к другу Тинъюнь и Серебряную волчицу, сладко дремлющих на соседнем диванчике. — Сейчас мы закончим и отведем, — обещает Коколия, отвлекаясь от спора. Сервал, воспользовавшись этим, мстительно щиплет ее за бок. — Давай, пойдем, — Сееле помогает Броне подняться, придерживает за плечо, не убирая руки, пока они поднимаются по лестнице. Ей кажется, что ступеньки бесконечны — они плывут и качаются перед глазами, и лишь пальцы Сееле не дают усесться прямо посреди пути и заснуть, привалившись к стене виском. На втором этаже они едва не влетают в Блейда, вынырнувшего из полумрака, и не сдерживают испуганного вскрика. Позже Броня не может перестать вспоминать без тепла в груди, как Сееле мгновенно оттолкнула ее за спину, прикрывая собой. Разумеется, потом все отрицала и вообще не желала вспоминать позорный момент собственного страха, но это было — факт, который не стереть. — Какого черта ты выскакиваешь как призрак? — накидывается она на него сразу же, как только восстанавливает дыхание. — Спать иди, а не людей пугай! Броня смотрит на нее почти с уважением. Наезжать на Блейда редко кто решается, аура у этого парня действительно пугающая. Даже университетские задиры и приколисты стараются обходить его стороной — а заодно и его немногочисленных приятелей в количестве четырех штук, которых он яростно защищает и из которых достаточно неплохо Броня знает только Кафку и Волчицу. Исключительно потому что учится с ними в одной группе. Но Сееле не была бы Сееле, если бы боялась слухов. Человек действия: не нравится — говори, даже если потом тебе за это прилетит проблемами. Тот на ее слова лишь кривит рот. — Еще чего прикажешь? — Не страшно тут одному в темноте бродить? — спрашивает торопливо Броня, дергая открывшую уже рот для достойного ответа Сееле за руку. — Кто мне что сделает? Ужастиков поменьше смотрите, — советует Блейд сухо, — может, тогда перестанете даже собственной тени бояться. Вопрос резонный — они признают это, переглянувшись, и достаточно веского ответа на него сразу не находят. Хмыкнув, Блейд проходит мимо, не сказав больше ни слова, и скрывается на лестнице — дробь шагов по скрипучим ступеням некоторое время звучит в их ушах. — Придурок, — кидает ему вдогонку Сееле, фыркнув, и шагает вперед. Броне ловит себя на желании попросить вернуть руку туда, где она была ранее — но если Сееле не слишком волнуют приличия и неловкость, то Броня, видимо, создана отдуваться в этом плане за них обеих. Разумеется, она ничего не говорит. Вокруг темно. Темнота эта ощущается ватой, щекочет кожу, когда она пытается пошевелиться, но не может — что-то сжимает до боли руки и ноги, спеленав ее тело. Ей кажется, что она ослепла. Закрыв глаза, она слышит звуки, накатывающие волнами с разных сторон: скрипы, треск. Голоса — невнятные, неторопливые. Чей-то плач. Кто-то громко и отчетливо вздыхает рядом, заставляя испуганно вздрогнуть. — Как жаль, — звучит незнакомый мужской голос, полный тоскливого сочувствия, и она не может понять, рядом он — или же где-то в ее голове. Кто говорит с ней? — Как же жаль, что ты не видишь этого… Словно в ответ на его слова, тишина вокруг давит так, что Броня едва может сделать вдох. Кружится голова, грудь тянет ноющей, нестихаемой болью. Погружаясь в тьму, сгущающуюся над головой толщей вод, и уже почти с этим смиряясь, она вдруг выныривает обратно в реальность резко, рывком, и лишь спустя несколько тягучих мгновений понимает, что именно ее разбудило, когда рассеянным лучом телефонного фонарика высвечивает бледное лицо посреди комнаты. — Выключи, что ты делаешь, — шипит Сееле, прикрывая глаза ладонью. Броня послушно касается экрана, погружая комнату в ночную тень. — А ты что делаешь? — голос после кошмара сиплый. — На что похоже? Броня пожимает плечами — в темноте этого, правда, не видно. Слышится тихий вздох. Это не похоже на звук из сна, уже постепенно тающего в памяти, но ее все равно невольно передергивает. — Приснилась какая-то гадость, ничего особенного. Я хотела сходить за водой, но налетела на тумбу. Спи дальше. Броня потягивается, взъерошивает волосы. Проглатывает зевок как жвачку. Пол кажется ледяным, словно за несколько часов успел покрыться снежной корочкой. Она наклоняется вбок, почти ложится на матрас, отыскивая тапки где-то под кроватью. — Я с тобой, — говорит невнятно из-за очередного зевка. Сееле шебуршит у двери. В голосе ее — искреннее удивление и крупица неуверенности, словно она ожидает где-то в глубине души, что сейчас Броня засмеется и скажет что-то вроде «шутка, ну ты и дурочка, поверила». — Зачем? — А что такого? Я тоже хочу воды. С такими людьми, как Сееле, везде ищущими подвох и намеки, обезоруживающая простота — лучшее оружие и лучшая защита. Благо, у Брони этого добра предостаточно. В задумчивом молчании они выходят в коридор. По ногам проносится холодный воздух — где-то, видимо, открыто окно. Броня представляет, как туман медленно вползает внутрь, как растекается по коридорам дурманом и отравой, душит их всех в постелях — от таких картинок по спине бегут мурашки, а руки сами собой сжимаются в кулаки, словно это может спасти от неизведанной угрозы, притаившейся в темноте. Рядом вспыхивает свет, луч от фонарика Сееле мечется по стенам. За рядом одинаковых дверей, уходящих вперед, царит глухая тишина. — Надо же, — шепчет она недовольно, — а в комнате включаться не хотел. Дурацкий телефон. Ладно, пойдем. Раз уж ты привязалась, что с тобой делать. Если вдруг кого встретим, все на тебя скину, так и знай. — Не скинешь, — ровно отзывается Броня. — Я же знаю, что ты не такая подлая. И не трусиха. По крайней мере, она об этом никогда не слышала, зато не раз видела, как Сееле виртуозно ставит на место зазнавшихся выскочек, решивших, что они имеют право гнобить других людей. В первый раз она почувствовала уважение. В пятый — нестерпимый интерес. Позже, соединив все разрозненные кусочки чужой личности, что успела найти и поймать, она уже знала, что эта девушка незаметно заняла особое место где-то внутри грудной клетки. Судя по звуку, Сееле спотыкается. Свет скачет к потолку и вновь выравнивается. — Да ну? Ты вообразила себя психологом или кем? Мы только сегодня нормально поговорили, не слишком ли много ты на себя берешь? — Я знаю это, — уперто повторяет Броня. — Ты хороший человек. Просто не хочешь, чтобы кто-то это видел. Она смотрит на профиль Сееле, с чьей кожи все еще не сошла нездоровая бледность, видит, как та открывает рот, и мысленно готовится к битве слов, но вместо возражений или привычной ехидцы Сееле напряженно шепчет: — Впереди кто-то есть, — и бросается к первой попавшейся двери, дергая ручку. Та не поддается, и она переходит к следующей. Несмотря на то, что они не совершают ничего противозаконного — выйти попить вряд ли карается тут смертной казнью, — обе ощущают иррациональную липкую, душную тревогу, пропитавшую воздух. Словно что-то шепчет, склонившись над ухом: беги, беги. В конце коридора вырисовывается смутный, размытый контур тени. Броне кажется, будто стены колышутся, сужая пространство, притягивая их к медленно движущейся фигуре. Непроизвольно она вцепляется в ладонь Сееле, сжимает ледяные пальцы, словно ребенок, делает шаг назад, утягивая ее за собой, затем еще один, в тишине слыша лишь бешеный пульс у себя в ушах. — Эй, — звучит вдруг знакомый голос за спиной — звонкий и громкий, — и это ощущается так, словно кто-то снял с лица подушку, дав вдохнуть. Сервал, держа в руке небольшой фонарик, стоит у лестницы, одетая в футболку и шорты, встрепанная ото сна. Броня вновь вглядывается во тьму, но натыкается лишь на привычную пустоту. Никаких теней, никаких фигур. — Никогда еще не была так рада ее видеть, — бормочет Сееле. Броня медленно выдыхает. — Ты чего тут ночью бродишь, Сервал? Да еще босиком. — Кошмар приснился, за водой ходила. Мисс Химеко так и не вернулась, — говорит Сервал мрачно, в голосе ни намека на шутку. — И автобуса тоже нет. До кулера они добираются в полном молчании. Пока Сееле наливает воду, Броня подбирается ближе к Сервал, нервно прокручивающей в пальцах подвеску в форме черного пазла. — Вы проверяли? Может, она уже у себя, а автобус просто в другом месте? — Проверяли. Я, когда вышла, встретила Кафку у дверей мисс Химеко, потом еще Коколия пришла. Комната открыта, внутри никого, вещи даже еще не разложены, будто ее там и не было вовсе. Жутко это все, если честно. Броня вздрагивает, ощущая холод на обнаженной коже плеча — Сееле тыкает в нее стаканчиком. — Спасибо. — Думаете, что-то случилось? Сервал ежится, переступает с ноги на ногу. Если Броня в тапках, а Сееле в носках, то ее, босую, ничего не защищает от стелющегося по полу сквозняка. — Мы предполагаем, что они могли заплутать из-за тумана и темноты. Остаться на ночь где-то в другом месте по пути. Если завтра не вернется, то придется добираться до города и искать полицейский участок. Броня задумчиво хмурится. В отсутствии автобуса это сделать будет не так-то просто. — Надеюсь, с ней все хорошо, — шепчет она. Занавески на окне колышутся, безмолвно отвечая.