Кто на новенького?! Уноси готовенького Вжик-вжик! Хоб! Из к/ф Достояние Республики
Как по заказу лил дождь. Ну, или не по заказу, (всё-таки Небесная канцелярия — даже если существует — вряд ли принимает заявки на погоду), но вполне по настроению. Небо оплакивало своего шута. Снова. Глядя на уныло-серый пейзаж за стеклом, Андрей вспомнил, что и в тот роковой день небо хмурилось и капало редкими слезинками. Словно пока ещё не веря свершившемуся факту до конца. Зато потом мощно заливало город все последующие несколько дней кряду (не то, чтоб это редкость для Питера, но… Совпадение однозначно знаковое), точно сочувствуя потерявшим сына, брата, мужа и отца, друга, кумира… Не колпак, а половинку головы! Вот у них в песни был безголовый тип, а у Андрея башка, вроде как, имелась и даже изрекала что-то дельное, причем не в оторванном, как у Бедного Йорика виде, но… Чего-то не хватало. Кого-то. Да, десять лет прошло, а он всё помнит. А главное, внутри ноет. Причем не так, как по первости, пока не обрушилось ещё осознание нужности и важности, пока обида собственная не подостыла. Сильнее, безнадежнее. Хотя — и это надо признать — тот июльский дождь неплохо смыл часть шор. Но не до конца. Смерть, конечно, наотмашь пощечину отвесила, но полностью в течение двух, а если по-хорошему, то и трёх лет не выбивала из сознания ежесекундно. Нет, добивание происходило медленно. По кусочку. Сначала поздний звонок, чей шум не смог перебить шум воды в ванной, потом непривычно неуверенно держащаяся за косяк Агата, не ставшая ждать, пока Водолей выползет… Поездка за город, показавшаяся вечностью, за время которой в голове по кругу заедала мысль, что всё не так и это идиотская шутка самого Горшка, разучившегося шутить по-человечески. Помнится, он давал себе зарок не прощать гада, если таким образом тот привлекал внимание… И одновременно молился, чтобы так оно и было. Но уже тогда понимал, что Миха так бы не поступил. Никогда. Никогда — такое страшное слово. Легко злиться и обижаться, когда вместо точки запятая, когда есть на кого… А тут… Князь сжал челюсть. Прошло десять лет, а вот боль не только не притупилась… Она нарастала. Спровоцировано это было и датой, и сериалом, и сотней напоминаний, а также и тем, что разодранная душа его безумно скучала. Казалось бы, отпустить надо было, но нет. Понимал хоть, но не мог. Вцепился. А как было не уцепиться? Быть может, будь у них ещё немного времени, и расстанься они мирно, то ничего бы этого и не было. А так не давала покоя вина, от которой он всегда сознательно открещивался, но которая бессознательно всегда его доканывала. Эти недосказанность, нерешенность вопроса и невозможность хоть как-то исправить сводили с ума. Потому да, он помнил. И тот день, и день похорон, и много других дней после, когда казалось, что хуже уже не будет, но становилось же. Какое-то неловкое случайно напоминание раздирало и било куда хлеще, чем сотни жалящих, провокационных вопросов журналистов. Он до того дошёл в своём самобичевании, что взял и согласился на операцию, от которой открещивался столь долго, потому что до чертиков боялся совсем лишиться возможности петь… и тогда, спрашивается, для чего уходил, а, Андрей? Согласился с полным смирением и откупом… Возьми голос, если считаешь виноватым, Мишка. Глупо, конечно, но ему стало чуточку легче, когда связки успешно восстановились. Поэтому, да — Князев помнил те удивительно серые, печальные дни. Вот так просто — в мельчайших подробностях, вплоть до самых страшных картин, отпечатавшихся на изнанке сознания изломанной болью. Хотел бы забыть, но… он не хотел. Не потому что мазохист, хотя жена, видимо, так молчаливо и считала — порой во взглядах это читалось. Должен был помнить о смерти, иначе… Слишком легко мысль отрывалась от бренной реальности и создавала новую дополненную, где Горшок не умер и они решили все свои проблемы. Где друг с ним как с прежним говорил, причем не только во сне. Доживать бедняжкой в смирительной рубашке Андрей не хотел. Планов громадьё ведь, сам сказал. Надо выполнять. И всё же Миха-Мишка-Миха — так и стучало в голове каждый раз, когда спотыкался о напоминание. Когда ловил себя на мысли, что оценивает с позиции — зашло б Горшку или нет — новую игруху или пластиночку. Когда выходил на сцену и пел его партии. Первое время выворачивало особенно сильно, потом привык. Но с каждой старой-новой, привнесённой в репертуар песней всё повторялось сначала. Потому и медленно-медленно перетекали песни шутовские с Михиным основным вокалом к нему. А кое-что он даже наедине с собой выпеть не мог. Слова в глотке застревали, давя на весь организм. Это Ренник мог увлечённо орать «Медведя» на манер Рамштайн или исполнять «Воспоминания» с каменной миной, а Князя как выносило десять лет назад, так и продолжало. И, конечно, не мог не думать, вспоминая, чтобы предпринял, если бы получил возможность всё переиграть. Так, кстати, ни до чего дельного и не додумался. Миша — переменная непредсказуемая, да и сам он себе на горло наступать… Чревато это! Впрочем, радовало и одновременно удручало одно: на своей шкуре эти пустые измышления проверять не придется. Ведь повернуть время вспять, второй шанс получить, отмотать стрелки часов да сшить белыми нитками всё заново — это только в сказках и бывает, причем, весьма страшных. Вспомним Франкенштейна! Ну, может быть, и в их мире — в их с Горшком — там, конечно, тоже не розовых пони и единорогов страна, но надежда есть, а не как у Мэри Шелли! И это самое главное. Мир был взращен любовью, и пламя в его очаге продолжало бережно поддерживаться Андреем… Если всё же, хотя бы часть его хождений во сне и наяву (иногда, очень редко: Князь не псих — он медитирует, порыв вдохновения ловя!) реальна, то Мишка сейчас там… В их мире, как того и хотел когда-то (и хотелось бы верить — не перехотел вопреки словам, от обиды едкой выплюнутых), обретается после… 19 июля. Да, если так вдуматься — перед ним целый мир шутов и королей — хорошо устроился! Андрей ему и новых персонажей подселяет, чтоб не скучал. А вот ему, Князю, остаётся только довольствоваться редкими встречами во сне, от которых потом долго ловится сладко-болезненный отходняк… да бесплодными попытками исправить ошибку, воскресить Мишку хоть как-то и где-то — в песнях, рисунках, клипах, сериале даже. Но всё было не то. К тому же не поймет народ такой привязанности — хоть и было Андрею плевать, но всё-таки не совсем. Ему тут ещё жить, и, как он надеялся, долго. Поэтому в песнях мог только иносказательно упоминать — кто умеет слышать, тот услышит. А вот, чтоб прямо в лоб — такое избегал писать, а то не оберешься. Ну, кроме той, старенькой теперь уже «Боли», прямо посвященной Михе. «Брата» ещё может — да… Это ведь дозволено, да, о безумный мир? Брата, пусть и не по крови, любить. А вот уже «мой любимый шут, что скалит рот остатками зубов» — это по грани прошёл, не говоря о других… Многих и многих. Конечно, ни от кого из родных и друзей нельзя было скрыть, о ком тоскует он, к кому обращается в текстах, чей голос и облик жаждет увидеть. Мир с кем жаждет обрести. Рисунки были… мертвы. Даже те, в которых Миха двигался, оживал и ходил в гости к Леснику, играл Медведя или развлекал смерть Бедным Йориком. Ощущал себя Андрей кукловодом… Предводителем зомби или белых ходоков. Мертвечиной пахло, как бы он ни старался. Тщательно проработанные, воспроизводившие детали, которые знал только он об ушедшем друге, они, однако, не дышали, не пылали энергией, не пели и не бились — искры лишенные. И всё же, рисуя их, каждый раз добавлял новые шрамы в сердце. И покоя измученной душе не было. Потому что не рисовать не мог. Каждая попытка нарисовать шута выливалась в портрет Горшка. Очередной. Иногда, правда, у того горели синевой глаза, но… Вон обложку готовил к новому альбому — так сам не заметил, как изобразил «мильон Мишек» — тут тебе и Мишка-Шут постарше, и Мишка-менестрель помоложе, и Горшок-бородач среднего возраста, с жестом «рука-лицо» от происходящего. И даже, как, наверняка, заметят особенно ретивые фанатки, ко второй части альбома был заготовлен Горшок-королева! И плевать им, что и Агата к образу вполне подходит… Уцепятся, и особенно за Любовь шута — будто Андрей не знает, как же. Но и не мог ведь не вставить строки:«Но, о прекрасный миг — миг наслаждения Когда я снова сочиняю для неё!»
И пусть хоть весь мир треснет… У Андрея всё шито-крыто. Придворному шуту вздыхать о королеве можно, но только вздыхать! А то, что ему и самому было очень радостно сочинять для одного Горшочка — это никак к делу не относится! Вообще, если так посудить, то, по сравнению с обычными рисунками, клипы были всё ж немногим лучше. Да, двигался Мишка, натурально вполне. Но — опять не то. Жил тот Миха, которого видеть хотел Князь. А это не то же самое, что настоящий. Порой, когда отставляли его мысли о собственном кукловодстве, то посещали иные… Не менее болезненные. Что коли уж настоящего сумел бы воплотить, то тут же рядом бы и лег — в одной могиле, бл*ть — слишком больно. Может, и хорошо, что не совсем колдун-кабан какой, а? Голограмма та вообще оказалась идеей из фильма ужасов. Хотя подкинута была вполне успешным (ну, для кого как!) опытом «воскрешения» Дио, да и не его одного ведь! Чем Миха хуже-то? Наверное, так и подумалось ему тогда. Вообще Князев до сих пор понять не мог, как он на всё это согласился, в принципе. Желание хотя бы раз ещё спеть с Горшком на одной сцене, видимо, мозги затуманило. И плевать было, что это даже не Фантомас бы вышел, не Звездные войны, а… Как иначе этот пздц объяснить? Хотя таковым, до появления на сцене этого Нечто, не считал. Это уже на быстром прогоне шандарахнуло, но поздно было — подписан бюджет, контракт — и никуда не деться с подводки, короче. Пришлось зубы сцепить и петь, стараясь, ненароком не коснуться… Похож, кстати. Свою работу создатели выполнили на двести процентов. Но кто предугадать бы мог, что от фигуры этой, вроде как не зловещей, таким холодом могильным засквозит, что Князев всерьёз думал: к концу шоу лишится голоса. Охрипнет или ещё что… Может, снова связки прикажут навернуться. Невозможно петь в леднике без последствий. Ладно, Воланд с ней, с голограммой! Больше на такие фокусы Андрей не подписывался, а разок пережил — даже не простыл. Но ведь ещё хуже с сериалом вышло. Нет, все молодцы — сняли классно, хотя претензии и имелись, но что они хотели получить в мире, где во главе угла коммерческий успех? Было б больше серий — Андрей уверен, смотрелось бы ещё лучше, но, кто б поверил в то, что их ружье до такой степени выстрелит, а? Панк нынче не особо в моде, мягко скажем. Ну да, проехали. Парни — Влад с Костей — выложились по полной. Особенно Костя, угу, ноль претензий к артисту. Да только смотрел Княже на Плотникова — и видел Мишку. И не видел одновременно. Похож, да. Даже какой-то надрыв в нём горшковский есть. А чего не хватало? Не понимал. Может, и к лучшему, что не точная копия — не хватало ещё в дурку загреметь из-за сериала. Вот хейтеры бы порадовались! Итак уже дрожь пробирала, когда Костик неожиданно-неосознанно делал какую-то Мишкину фишку. К счастью (а, может, и к несчастью), обошлось всё это дельце всего лишь (когда на другой стороне весов — съехавший колпак, то да, всего лишь!) ещё одним шрамиком, невидимым, да где-то глубоко в душе сокрытым. А сколько уже этих ран, не хлещущих, конечно, кровищей, но и никак не заживающих до конца? После первого года сбился со счета. Новые появлялись быстро, наслаивались на предыдущие, углубляясь — так и до прободения недалеко… Душа его носила свой шрамик от каждой Михиной клинички (и не сегодня, апостол Андрей!), от каждого жалящего высказывания в духе «буду жить до тридцати, пусть Андрей дальше сам по городам скачет». От каждого интервью, где Гоблин в обличье друга стремился словами тяжкими закопать, похоронить навсегда не только дело новое, но и самого Князя. Это потом он изучил пристально и записи те, и показания от Мишкиной родни-друзей-знакомых, да понял постепенно, что это не от ненависти к нему лютой, от черноты сердечной, неизвестно когда появившейся, было наворочено. Лишь от боли и неумения разрулить ситуацию иначе. Протест ребёнка. Не взрослого, навечно почти сорокалетнего мужика — это уж точно. Очень-очень глупый протест, вызвавший реакцию обратную желаемой. А ведь, оглядываясь назад, жизнь с Мишкой — как игра в морской бой. Ранен, ранен, мимо. Ранен, ранен, убит. И всё же… Он бы многое отдал. Даже по минному полю прошёлся бы. Лишь бы каким-то образом суметь удержать здесь, вытянуть, вытащить, закрепить. Даже, несмотря на все те помои словесные, что Горшочек на него вылил. Вот такая вот история. Пострашнее всех его сказок, потому что жизнью называется. И честно сказать, Князь устал и сожалеть, и страдать, но и по-другому не мог. Агата называет это зависимостью. — Не все зависимости, Андрей, — как-то сказала она подавлено, оно и понятно. Если логике следовать, то есть зависимые, а есть созависимые, и его состояние не могло не отражаться на семье, как бы Князь не старался своих чертей удержать внутри. — Физические. А ментальные пристрастия, порой, пострашнее наркоты будут. Женка тогда, помнится, кинула быстрый взгляд на Мишкину фотку на его рабочем столе (мазохист, и ещё какой, помним, же?), да и продолжила: — Думаешь, он бы хотел чтоб ты вот так? — «убивался» потонуло в яростно-горьком взгляде. — Мишка б тоже… Как же с вами сложно! — она неожиданно вспыхнула какой-то очень злой горечью, а потом уже отчаянно прошипела, тяжело вздыхая: — Он тоже хотел всё изменить, уж я-то знаю. Знает, наверняка знает. От мыслей этих Князеву хочется голову крепко ладонями сжать, да и проораться. Желательно где-нибудь в лесу или степи. Развалины старого дома или иного бомжатника тоже подошли б. Подумаешь, перепугал бы всех духов местных… Если б это могло прогнать его персонального призрака! Но, нет. Да, а ведь это именно Агата на том Нашествии разговаривала с Мишкой, осталась же, хоть и не просил никто, когда Андрей с группой в гостиницу отчалили благополучно, напевшись, наоравшись, да словив эмоции и драйв от публики. Горшок тогда позже выступал, а Князь то ли устал, то ли побоялся испортить наклюнувшееся было даже не общение, а тень его! Вряд ли его два слова и смазанное объятие на «Окнах» можно считать за таковые. А ведь тогда-то тоже подходить не хотел, Фридман настоял… Но вот дальше не пошло, хотя и испугал его вид сдавший… если не сдавшийся! Да если не в тот момент, то уже давно Мишка примирился со смертью. Очень. Вот знать бы, что меньше двух недель оставалось Горшочку жить, что адский таймер, отстукивающий обратный отсчет уже запущен… Но куда там — Князь упрямо от себя мысли эти отгонял. Они ж лет десять его «хоронили», в состоянии постоянной готовности жили, вот и думал, что и в этот раз пронесёт, мимо коса просвистит… Ан нет! Поздно, Андрей! Поздно спохватился — не оставалось тогда времени. А история, как известно, сослагательного наклонения не знает. Так что, возможно, боль его — наказание. Приговор, что он вынес сам себе и сам же исполняет. С особым изощрением и без права на условно-досрочное. Да уж, теперь Князев явственно почувствовал, как, несмотря на всё ещё не просохшее состояние собственной тушки (от машины хоть и бежали до площадки бегом, да всё равно промокли чуть ли не до нитки последней), та самая голова, что ни сна, ни покоя не даёт ни ногам, ни сердцу, горячечно запульсировала. Не просто ж концерт — памяти. Будто он так не помнит, бл*дь… И обязательно надо ковырнуть поглубже и побольнее, тонкую корочку коросты содрав с мясом. В такие мероприятия все старые шрамы разом ныть начинают. И в голову отдают. Андрей реально — не вывозил этого уже. Но держался, потому что если не он, то кто? Очень важно было не только жить, чтоб всё своё намеченное реализовать, но и сохранить их Вселенную, дело их. Потому что там незримо жил Мишка. Бережно оберегая и не давая погаснуть их миру, Андрей таким образом сохранял и Мишу. Чувствовал, что остановится, уйдет ли в сторону (как многие недалекие писали: Князь паразитирует на славе Короля и Шута, Князь подражает… Кому, бл*дь? Самому себе?!) — и всё, пропадет и мир, и Горшочек окончательно покинет его. И так уже ниточка тонкая-тонкая натянулась. Неосторожный шаг — и порвётся. Князь покосился на время — хватает — и решительно зашагал в сторону туалетов. Остановить его никто не пытался — в группе ребята понимающие, иных и не держали. Надо если — так публику малость отвлекут, якобы разыгрываясь… Но не хотелось сегодня особенно задерживать концерт: ради Миши всё должно было быть не на высшем уровне — тот бы такого определения не заценил, а вот с задоринкой, но без сучка, во! Добрался до уборной, весьма чистой и приятной. Неожиданно подумалось, что вот не чета тем, что они повидали в начале пути… Хотя место до боли знакомое. Просто ремонт, все дела. Ах, если б жизнь так же в ремонт сдать можно было… Но нет, не существует мастерских, и если жизнь — кузница души, то его знатно так побили на наковальне с целью непонятной! Оторвавшись от мыслей философских (время ж!), долго мочил голову под краном. Казалось — куда больше-то? С волос текло, пол вокруг уже тоже был мокрый — а легче не становилось. Понятно, что лето — все дела, но не знойное Нашествие ведь, переносимое который год же, не поймут, если Княже в образе Водяного на сцену завалится… Да и накапает как — закоротит чего, а становиться счастливым обладателем ожогов хрен знает какой степени и торчащего во все стороны хайера — такое себе удовольствие… Угу, удовольствие. О нём сегодня и не помышлял. Просунул голову ещё дальше, получше подставляясь. Не отпускало. Видимо, надо бы совсем утопиться, чтоб забыться. Странно, но мысль эта не вызвала какого-то бурного отторжения. Поднял голову, словил своё бледное отражение в зеркале. Невесело усмехнулся — до чего дошёл. До мыслей каких-то страшно неправильных, образу его непотопляемому не идущих! А ведь когда-то мечтал на некоторое время от Мишки оторваться. Чтоб пелось и дышалось свободно. Чтобы вспомнить, как это, летать, а не плыть и барахтаться в слепой надежде, как та лягушка из сказки, взбить с молока масло и не умереть, не потерять себя — что осталось, точнее… А что в итоге? Мишка и сам, без него, утонул окончательно, и его продолжает топить! Будто б и не отпочковывался. Такое ощущение, что вправду сиамские близнецы, неудачно разделенные. Один почти сразу помер, а второй, вроде, и не шибко покалечен остался, а ему всё другой мерещится всюду да зовёт за собой… Будто половинки души лишился! И выхода нет. Так и будет бег по замкнутому кругу, годовщины-творчество-семья-годовщины. Зашибись, жизнь. При том, что творчество тоже одной нитью с иголкой пронизано. Только семья отдушиной оставалась… Хорошо, хоть завёл вопреки своему — такие как я с потрохами творчеству одному лишь отданы. В гримерку вернулся мокрым, но надевшим привычную маску. Парадокс — раньше они вдвоём маски примеряли. Или даже одну на двоих. А теперь — тяжела ты, шапка Мономаха, когда один её таскаешь, да и не просто с пункта А в Б, а скачешь при этом под тысячей взглядов, пронизывающих… Ещё и поэтому экраны делал, чтоб поменьше смотрели, бл*! Отвлекал. Впрочем, сегодня можно быть чуть менее терпеливым, чуть более нервным и раздраженным. Все ж всё понимают, сочувствуют, и лишний раз, наученные горьким опытом, не лезут. Вон, только вошёл, как и Ира с Агатой тут как тут — сушат волосы, ну, насколько возможно — импровизированное охлаждение (хорошо, не утопление!) затянулось слегка и времени оставалось всего ничего до начала. А начать надо вовремя — в этот день всё должно быть, если не идеально, то близко к тому, а главное живым, настоящим… Ну, боль точно будет — печаль и радость, от того, сколько народу в этот день (да и в следующей всё раскупили) пришло Мишку помянуть. Не забыт — уж точно… И во тьме не блуждает, когда столько вокруг в его честь огоньков из людских сердец горит. Может, даже и уважит присутствием своим, заглянет тихонько, на премьеру Медведя глазочком глянуть… Тихим ветерком по сцене пройдясь, да ему волосы слегка поерошив. Ну вот, опять-бл*ть Андрея развезло. Не только философия и душеуспокоительные убеждения полились, сдобрившись мистикой реальной, но и сумасшедшинка в душе зажглась. Нет, за реальность надо было держаться зубами и ногтями… Иначе всё, конец. И миру их, и ему самому. Разум отпускать, конечно, можно, но на длинном поводке, а то выпустишь Меригуана ли аль Змея Летучего — не поймаешь! Вон, тем более, что реальность того стоит. Альберт протянул сухую футболку. Дима — чай с имбирем. Заботливые, да. Поддерживают. А заслужил ли он такой поддержки?! Ну вот понеслась в голове старая песнь, расплескалась вина, а не вино, бл*ть! Но не склеить осколки и не остановить этот процесс. Потому и пух у Князя разум бедный. Не мог не думать… Что, быть может, если б наступил тогда себе на горло, переломился бы, поддержал Мишку — не было б сейчас концертов памяти. И могилы пустой (горстка золы не в счёт! Нет там Михи — для него ветер унёс его прах!) на Богословском. А друг бы был. Жил и творил вместе с ним. Ну, или не вместе, а параллельно. Всё лучше, чем так. Поздно, Андрей. Раньше надо было думать. А вот интересно, когда? В какой момент точку невозврата миновали и всё пошло по п*зде вместо звезды? Тогда ли, когда Мишка первую дозу принял? Когда первую клиничку словил? Или, может, когда бунтанули по полной, разосравшись вдрызг почти? А не тогда ль, когда Горшочек его ж после битого окна в поезде и обвинял, хренача стекла и исступлённо крича, что Князь его затенить пытается, чужую роль примеряя?! На Театре Демона ли, когда начали сцену до рези в глазах заметно делить, да друг другу нервы трепать, на горло наступая? Тодд ли виноват? А вот тут что-то в глубине души рьяно зашептало — да, конечно, демон-парикмахер виноват! Однако самому Андрею в более вменяемом, чем сейчас состоянии казалось, что это больше обида старая душит. Нельзя вот так верить голосочкам внутри — мало ли что и кто там вещает! Или его желание сольный проект творить? Реализовать запас, камнем на душе висевший из песен неспетых да музла не сыгранного?! Может, именно тогда Мишка и подумал, что хочет Андрюшка в другую песочницу переместиться, своими игрушками заниматься… Ага, куличики, бл*дь, стряпать! А, может, в ту самую роковую минуту, когда, промаявшись полночи без сна, выставил то самое письмо-заявление (почти манифест!) об уходе из Короля и Шута? Не стало ли оно приговором, финальным гвоздём в крышку гроба?! Ведь не поговорил даже с Михой лично, без всяких телефонов сломанных, намерение своё никак не обозначил. Пусть, фактически, они полгода уже как порознь существовали, и договоры все нарушены были, прежде всего той стороной, добив его последней каплей из брошенной кости (будто он голодный пёс!) в виде концерта в Юбилейном полностью на их условиях, будто Андрей — сессионник какой, с*ка, бл*! И всё же для Горшка это, наверное, стало сильнейшим ударом — да почему ж наверное-то? Так и было — ударом, точно обухом по голове его Князев огрел — тот же надеялся, что на карачках приползет, с покаянием… А тут — нате, вкусите заявленьице! Без двухнедельной отработки — чай, не крысы мы офисные, а рокеры. Мясо, может, и осталось, но повело его знатно, судя по тому, как потом полыхал. Не сам уход, очевидно, стал ножом в спину. А что вот так отделил его Андрей от себя. Ну, или сам отделился. Хотя, сложив показания, сделал Княже вывод, что обиделся Горшок смертно на то, что из сказки его общей выпнули… Так обиделся, что стал ещё сильнее сказку эту травить, жечь и бить, коли места, прописки там лишился… Только вот не выгонял его никто — сам же изгнался! Татьяна Ивановна потом рассказывала же, что Мишка… плакал, оставшись с ней наедине. Не понимал или не хотел понять, не прощал или просто не мог. Вот и Андрей не мог или не хотел простить. А понять обида мешала и палки в колесья, те, которые ему Горшок и команда флотская, вставляли. Не до жиру — быть бы живу. Есть такая концепция в психологии — пирамида Маслоу, так что в те времена, благодаря прежним товарищам, Князев больше о нижних этажах пёкся. Да уж… как вспомнит — так вздрогнет. Жаль, что осознание о блеклости всего этого перед вечностью — смертью, горем и тоской — пришло слишком поздно.***
Концерт вопреки всему начинают минута в минуту. Идеально. И ничего, что у Андрея слегка влажные волосы — за часть образа принимает толпа. Ром, Лесник, Камнем по голове — на один вечер их будто снова двое. И безо всяких голограмм, да. А ведь таких концертов он ждёт ещё и потому, что ощущение ловит, будто рядом его лохматик. Кажется даже, порой, голову, поверни — увидишь его скачущим и глотку надрывающим, а то и вовсе микрофон его похитить пытающимся в шутку. Но Андрей старательно не оглядывается — а вдруг разрушится это хрупкое миражное ощущение? На микрофон его давно никто не покушается — на сцене этой он властитель и господин, только грустно от этого порой… Вообще, не совсем идеально всё идет. Но для панк-рока — самое то, наверное. Идеальна только фонограмма, во! Ну и Ренник за звук рубится, раз уж души додать не может. Ладно, не в этот печальный день упрекнут будет. В него и Лосям разным амнистию и примирительную ветвь дать можно. Временную. И в разумных пределах. Знал Андрей, что многие жаждали большого концерта с лосями, воронами и даже… ладно, опустим. А не бывать, пока Князь жив и относительно соображает, такому Франкенштейну противоестественному! Разлитую реку заново не собрать в озерцо! Однако техника не слабовато фонит, звуковики сбились с ног, налаживая и удерживая всё под контролем. Относительным опять же — стихия разошлась, а человек — не бог. Вон Егорыч в перерыве между треками сетует на грозу, разразившуюся над Юбилейным. Обещают чуть ли не штормовое предупреждение, во как! Наверное, поэтому и шалит техника. Андрею, услышав первый раз про сегодняшнее буйство погоды, подумалось, что докричался он, наконец-то, до кого-то. Если долго кричать - кто-то да услышит, ибо пустота она не такая уж и пустота. Даром, что Норманнов не играют сегодня. Кто там: Перун ли, Один, аль Тор с Зевсом на мольбы откликнулись, хоть и не пристало им простых смертных просьбы исполнять. Хотя, скорее всего, не исполнять явились, а наказать за беспокойство. Хорошо, хоть Мьёльниром по башке не тюкнули. Князь почти истерически хмыкнул. Странно, но эта бредовая мысль все же помогает немного собраться, продолжать петь, меньше внимания обращая на технические сбои. Слушатели, впрочем, не замечают их почти. У них в памяти, почти наверняка, останется хороший болезненно-сладкий вечер, привнесший нотки юности и безбашенности для большей части. Это и правильно — Мишке б понравилось. В тему сейчас, после метеосводки Федорова, «Дурак и молния» заиграла. Князев невольно улыбнулся, вспоминая, как Мишка под неё бешено скакал, словно в самом деле молнию словил, как восторженно зачитывал-пропевал, когда Князь впервые её принес. И вот на лице зажглась первая настоящая улыбка за весь вечер — до этого были грустные приклеенные подобия.То парень к лесу мчится То к полю, то к ручью Всё поймать стремится Молнию!
Бодро срываются с губ знакомые, уже в подкорку вбитые, прям как кочки по знакомой дороге, слова. Последний припев Андрей поёт, вальяжно поставив ногу на комбик, а на завершающих словах, с мыслью «для тебя, Мишка!» — протягивает микрофон к потолку… То ли надеясь, что дружочек поддержит незримо да подпоёт, то ли стихию призывая, но… Тут случается что-то странное даже для столь широко восприимчивого Князевского разума — одновременно откуда-то сверху по сознанию ударяют яркая ослепляющая вспышка, тонкий резкий свист, взрыв боли и мгновенная темнота. А затем, как говаривала Алиса, но не дочурка, а Кэрролловская, всё страньше и страньше… И вот он уже куда-то не то летит, не то падает в этой кромешной мгле. Добивает холод, затхлый воздух, как в могиле. Не успел толком и этого испугаться — добивает вдруг новое ощущение: как будто во сне падаешь и резко просыпаешься. Князев и проснулся. После всех тех неясных ужасов, когда тело невесомо, взял, да и открыл глаза, понимая, что не слышит музыки знакомой, бряцающей да шума толпы… Ну не может в Юбилейном резко стать так тихо, даж если его там, как кабана на вертеле, поджарило! Это подтверждают и другие органы чувств. Во-первых, ничего не болит, кроме сердца — то странно колет как-то, а, во-вторых, и это главное — он непонимающе уставился на слишком уж допотопный для него, нынешнего, толстый экран компьютера, на котором в ворде набран до ужаса знакомый текст: «…В конце 2010 года я создал группу «КняZz». Идея о совмещении работы в двух коллективах со временем отпала, ввиду фактора увлечения участников группы «КиШ» театром и моей стопроцентной занятостью в группе «КняZz». Необходимо было сделать выбор и внести ясность, чтобы двигаться дальше. Я являюсь учредителем бренда «Король и Шут», создателем логотипа, обложек, иллюстраций и автором всех текстов, но с этого момента я официально не являюсь участником группы. Не гастролирую с коллективом и не принимаю участие в творческом процессе. В своей группе планирую продолжать начатые идеи и традиции, а так же, развивать новые. Главным, по-прежнему, остается музыка — помните об этом». Пздц, прискакали по кочкам! Что, бл*ть? Какого черта? В него что, молния попала, что ли? Это глюки такие умирающего мозга? Поиздеваться решило да, сознание предательское?! Андрей решительно ничего не понимал — глаза, ещё даже не нуждавшиеся в очках для «близи», наткнулись на дату внизу экрана — 16.12.2011 — Бл*ть, — выдохнул с чувством. Внутри начинал расползаться ужас. Не страх, нет. Ужас. Такой, из глубин ведущий… Сколько думал, рассчитывал, тешась, а вот если бы... и идеей о множественности вселенных, что вот где-то живет чуть более дальновидный и менее обидчивый Андрей Сергеевич Князев вдохновляясь… Но представлять себя в образе этого счастливчика — одно! А вот если это всё реально, то… Что случилось? Он умер и его перебросило назад во времени? Вот таким чудесным образом, даровав ему, Кузьме, всё ж таки верующему, и эту возможность признать готовому?! А как же тогда Алиска и Диана? Это че, он дедом так и не станет? Не то, чтоб он этого не опасался, но совсем лишаться возможности… Да ну, ёлки! А мама? А Агата? Та столько лет поддерживала его, плечо подставляя… А теперь Князь, получается, её кинул. Всех их. Он физически чувствовал, как дергаётся глаз и пульсирует жилка на виске. — Отправил? — раздался знакомый голос. Легка на помине женка его родная. Князев резко крутанулся на стуле: Агата. Помолодевшая лет на 10. — Нет. — Сипло выдавил, но то, что голос уже подчинился — хорошо, хотя он тут же вспомнил про свои связки, тут ещё не пролатанные. Вот уж не было печали… Унесли готовенького, и кто теперь на новенького? Агатик, выходит, сама того не ведая. — Не могу, пока не могу. Подумать надо. — Да, конечно. Андрей, это трудное решение… — жена, казалось, хотела ещё что-то сказать, да стушевалась и аккуратно вышла, прикрыв за собой дверь. И оставляя Князева ещё в большем раздрае. Потихоньку он принимал окружающую его реальность. Какая разница, правда, что это? Затянувшийся глюк умирающего сознания, веселенькие видения в коме, посмертие, аль шанс второй! Главное, что ощущается и мыслится вполне себе доказательно… Ведь как говорил Декарт, мыслю — значит существую. Ох, а вот и Лёха его покусал малость — лети, ворон, лети… Тут и без тебя живности в голове хватает! Значит так, Агата тут имеется — его ли она, та самая ли, пусть и моложе? Или он в какую-то другую реальность попал случайно и уж точно не со зла. Здесь события пойдут также? Миха умрёт? Стоп. Мишка. Если, допустить, что всё так же… И это его настоящая Агата, следовательно, и Горшок тоже, то… Если это не другая реальность, а прошлое, значит… Миха! Миха. Здесь. Живой. Ещё живой. Ещё полтора года как. Огромный запас времени, чтобы удержать. Невероятный подарок кого-то там! Который, даже если это бредни умирающего, нельзя профукать, не поборовшись. Не один Горшок тут упрям! И покосился на письмо, которое, как он помнил, вот-вот должен был выставить на сайте своей группы. Подумал. Недолго, благо этот вариант его бедным разумом уже ранее прокручивался со смаком и всеми жареными подробностями различных ответвлений в зависимости от принятого решения. Закрыл сайт — и отправил всё же писанину, исповедь не исповедь, но крик души. Но не в интернет на всеобщее обозрение. А в личку одному человеку. Тот, пусть и редко ту проверял, но проверял же. Знал это Князь, Ольга потом, помнится, говорила, что специальная страничка для писем Сашке в будущее у того имелась. Что ж, коли дочери пишет порой, как невмоготу становится, пусть и в настоящее ответит, бл*! Морской бой, говорите? Скорее, уж игра в сапера. Посмотрим, как ответит его бешеный. И можно ли хоть что-то изменить. Свой шаг Андрей сделал, а вот взорвётся ли снаряд — увидим.