Игра в сапёра

Дух переведи Вспоминай приметы — Где огонь, где дым… Баллада Земли — Catharsis

Звонок раздаётся глубокой ночью. Если честно, Андрей был готов, что пройдет неделя-другая, прежде чем друже до письма доберётся. Оно и к лучшему — успел бы пообвыкнуться к старому-новому житью-бытию. Скажете, а чё там париться-то? Не в карапуза ж какого, розовощекого, запульнула судьба-шутница! К слову, к вопросу «Кто виноват?»... Тот периодически всплывал в голове, заставляя припоминать всяческие мифы да легенды, но на ум шли только фантастически фильмы. Впрочем, пока вопрос «Что делать?» был актуальнее. Потому что телеса, может, у Андрея Сергеевича ныне моложе да стройнее (отвык, он, право, себя почти щепкой ощущать, даже какое-то легкое чувство неуверенности рождаться начало, когда не почувствовал он за собой былой массивности), но была и иная неприятность, кроме связок «рвущихся». Нет, не повышенное либидо. Зависимости собственные. Не только Горшок же страдал от тяги к Змию. Его нынешний организм только-только делал первые шаги в становлении ЗОЖником. Меньше чем полгода назад был отыгран первый трезвый концерт. А последствия не самой праведной жизни били до сих пор, наслаиваясь на не лучшее морально-техническое состояние его организма. Он ведь, на минуточку, полгода как ударил дверью, сверкая голой филейной частью. За это время была проедена вся финансовая подушка безопасности, а такая у Князя была, он может и рокер, но не идиот. Правда, в последнем все очень долго сомневались, рассматривая его демарш как блажь и что-то настолько временное, что не стоит внимания. Да, вбухал все сбережения в сольный проект, при этом не уйдя как следует из старого, раскрученного и успешного. И Андрей не мог не думать, что, не отправив свой манифест, он нарушил всю цепь событий. Не просто же так он в прошлый раз пришел к этому. Нет, Князь был загнан в угол. Вахтанг недвусмысленно дал понять, что, если он не порвёт с Король и Шут окончательно, восхождение группы КняZz прервётся, так толком и не начавшись. Андрей мог понять оргов, которые не понимали смысла его трепыханий, если через пару дней после или немного до к ним приезжали «настоящие звёзды» — Король и Шут. Но он так и не смог понять до конца, как Мишка всё это допустил. По-человечески ведь в начале договорились было! Нет, он помнил, как их перекосо*било на репе перед летним «крупняком», немного позднее Нашествия, который Андрей провёл на два фронта. И считал, что имел право на обиду, которое выражалось в возможности остыть, а не ехать на следующий день с ними, как ни в чем не бывало. Однако не дождался ни извинений, ни чего-либо, кроме обвинений — Князев нас кинул, чуть концерт не сорвал. Это приняли за брошенную перчатку… С тех пор Король и шут начали гастролировать между театром вопреки договорённости, Горшок болтать про него всякую х*ню, а их гастрольные графики мифическим образом наслаивались. Этот концерт на Арене в Москве был одним из первых куда его позвали. Но с уже утвержденным сетом и по сути только с одной репой — тип, а че ты, текста собственные не помнишь, ха? Причем звал-то кто, думаете, Горшок? Хо-хо! Ренник, чтоб этому лосяре икалось. Поэтому Андрей хоть и понимал, что возможная задержка ответного удара Мишки — это лишнее промедление, которое приведет к ещё большему разрастанию набухшего натяжного потолка, залитого соседями (ага бывшими коллегами по цеху!), над его собственной группой. Вахтанг ещё день-два подождёт да потребует решительного ответа… Как и Агата, по глазам которой видно, что она хоть и не хочет давить, но уже порядком устала от безденежья, его постной мины и бесконечных болезней Лиски. А что Князев будет делать потом? Банкротом себя объявлять, ха? Так уже, почти… Считай, за коммуналку просрочил, денюжку Дианке тоже. Хорош — муж, отец и друг. А ещё работодатель. Может, от его «родного» состава там только Егорыч да Димка, но лишаться их, кидать с зарплатой (да и других тоже) — совершенно не по-людски. Поэтому с одной стороны Андрей хотел, чтобы Мишка дал ему передышку, да и хотел, чтоб концерт на Арене (25.12.2011) уже успел пройти, а с другой даже обрадовался отчасти, когда звонкая трель разбудила в четыре утра. Точнее, будит она только Агату — Князь, хоть и лег в постель, но пребывал в каком-то странном закостенелом состоянии, совершенно не способный заснуть. Он и полных суток тут не провёл, всё оглядывался не сверкнёт ли за окном молния (ага, в декабре!), не заберёт ли его обратно. Ещё и писк микроволновки принял за приборы медицинские и уж было приготовился проснуться по-настоящему, как проходящая мимо Агата одарила таким взглядом, что и без покручиваний у виска читалось ясно. Всё происходящее до сих пор сохраняло сильнейший оттенок нереальности. Интересно, Князев когда-нибудь сможет принять вот это всё как должное? Привыкнуть? Переиграть? Не сделает ли хуже — себе, близким, может, даже Горшку? Он старался ничем не выдавать себя — ровно и тепло общался с женой и дочкой, впрочем, это не требовало никаких усилий. Правда, подзабыл он, какая Лиска хрупкая была и чуточку оробел по первости, но быстро взял себя в руки. Вот то, что он о некоторых планах позабыл и обещаниях, данных Нигровской — вот тут, да, мог бы проколоться. Но она, очевидно, списала его забывчивость на сильнейшее перенапряжение — ведь он, вроде как, всё ещё активно раздумывал над письмом — по факту — над своим будущим. А ведь так оно и было… И над своим, и над их, и над тем, как спасти того, кто ещё в двадцать лет запрограммировал себя на смерть в тридцать, ну, самое позднее, в сорок лет. А идиот тут, похоже, сам Андрей, раз решил, что сможет переубедить упрямого осла, что не обломает зубы. Но ведь и не попробовать не мог! Никак! Столько просил, молил в пустоту — та ответила, неважно как, главное — ответила, а теперь что… Сдаться? Ну уж нет! Князь ведь не такой! Поэтому если Агата чего и подозревала, то было это не столь трагично. По крайней мере, совсем уж настороженных взглядов не словил, и то ладно. Видимо, это напряжение и не дало уснуть. Кто-то скажет, а чего ж не сбросил его, воспользовавшись случаем — когда и жена, и ты сам десятку скинули! Так ведь, во-первых, Агатик умаялась вся, Алиске температуру сбивая, а, во-вторых, у него самого все мысли были… Очень далеко, короче. Хотя, признаться, пару раз и упирались в это самое волнующее обстоятельство, но всё это быстро проходило. Ещё б не, ведь он почти всё время мысленно проговаривал, что Михе скажет, представлял его ответы и свои аргументы на них — надо же быть готовым ко всему. Хоть и знал, что это невозможно. Но лучше хоть так подготовиться, чем ежа голыми руками ловить… Ну вот, уже новый персонаж в мире антропоморфных горшков. Только вот не весело совсем. Миха позвонил, а по горлу разлился ком, голос окончательно кажется отпросился вон. Неужели, в самом деле, жив? — Андрей! — шипит сонно, но оттого не менее гневно потревоженная жена — Алиску разбудишь. — Да, сейчас, — суматошно шепчет в ответ, (хорошо, хоть на это связок хватило) схватив телефон и убегая на кухню. И только там принимает вызов, попутно думая, что надежнее было б в ванну. А потом передумывает, потому что в сущности эти две комнаты в доме — кухня да уборная — самые опасные. В первой — газ, ножи и вилки, во второй — фаянсовый друг, о который можно разбить башку, зеркало, о которое можно расхерачить кулак, и ванная, которую можно наполнить и улечься, а потом, кинув туда фен, устроить себе свидание либо с Ктулху (вода ж) или Перуном (электричество ж, почти молния!), либо как герой Мела Гибсона начать понимать женщин, а лучше б снова Горшка! Это щас бы пригодилось, как и не такие, что-то не в ту сторону развернувшиеся мозги. Не глядя на экран — чувствует, кто там, на том конце. Точно не спам и не разводилы. И не работники комхоза чрезмерно ретивые, решившие закошмарить должника. «Здравствуйте, я принимаю звонки… Мёртвый говорить не может,» — мелькает шальная мысль, только лишь услышав знакомый голос, почти медвежий рык скорее. Обложил — так обложил с ходу, как понял, что гудки пропали, даж «Алё, гараж!» вставить не дал. А на другой стороне Миха, совсем ещё не мёртвый здесь, как приходится себе напомнить — разум отчаянно сопротивляется, впрочем, и не говорит. Самозабвенно орёт. Да так, что Князеву кажется, что он буквально видит и его раздувающиеся как парус щёки, и набухающие на шее жилы, и бешенный взгляд, и даже капельки слюны, разлетающиеся вместе с трёхэтажным матом. А ведь, будь Андрей прежним, он бы ещё на первом загнутом обороте трубку либо бросил, либо переорал бы в ответ такими выражениями, что ясно стало б, кто тут цветик махровый, а кто настоящий поэт. — Ты ох*ел? — собственно, это, на разные лады склоняя, повторяет Мишка весьма изобретательно и доходчиво. — Какого х*я, Андро? Решил свалить? Предатель! — кажется, спустя минут пять беспрерывного крика Банши, и его тренированная дыхалка приказала долго жить… Ну или просто озаботился фрукт этот, что с ягодой в родстве, слушают ли его концерт аль уже оглохли и валяются около телефона. — Мих, — в этот промежуток осторожно пытается вклиниться Андрей. Но ему не дают и слова вставить, видимо, всё ж не дыхалка… А нужно было подтверждение, что слушают ещё! — Или это такой шантаж? — ну, по крайней мере, в ход пошли уже слова, а не междометия, да и звук снизил на пару децибел. О, как заботливо с его стороны, тьфу, блин. Нет, понимал разумом Князь, что приема дружеского ждать не стоит, но сердце всё равно надеялся на обратное… хоть толику теплоты получить хотелось, а вместо этого устроил Горшок целый пожарище, блин! — Решил меня припугнуть? Не выйдет. — продолжал распинаться друг. — Устал, поэт, сцену делить? Хочешь один властвовать? — ну, вот, вроде, ничего нового для этой версии Андрея не сказал, а всё равно болью аж перешибает всего. А ведь Миха всё продолжает поругание: — Я же знал, знал с самого начала, как ты эту свою банду неумех, по недоразумению называющих себя музыкантами, сколотил, что ты просто свалить с концами решил. Верить не хотел. А вот тут в голосе его вдруг проскальзывают горько-удивленные нотки. Это и вышибает Князя, как вышибает пробки скачком напряжения. Одним махом образ брызжущего слюной Горшка перечеркивается этими самыми нотками — теми, ради которых он всё и затеял… Значит есть, есть там, под маской Гоблина, тот, за кого стоит бороться! Просто весь скукожился от страха и боли, и позволил всему дерьмишку из себя литься — не самая удачная реакция, но уж какая есть. Андрей чувствует влагу на своем лице, недоуменно касается пальцами — слёзы. В груди больно, обидно и… радостно. Сколько лет он не слышал этого голоса? Зубы сводит при мысли о тех десяти годах и о том, сколько времени он провёл, упиваясь фантазиями об этом разговоре. И вот он свершился. А Мишка несётся дальше, как поезд, что уже набрал разгон, не может затормозить сразу: — Не выйдет, слышишь! — вот уж кто точно ничего не репетировал, с нахрапу позвонил и всех собак спустил, наплевав и на время, и на ребенка малого… И, кажется, даже долгое отсутствие какой либо реакции собеседника (плакал Князь безмолвно — спасибо и на том) его не останавливало от словоизвержения. — И заставить меня не выйдет, и у тебя с твоими говнарскими песнями ничего не выйдет! последнее прозвучало с такой детской обидой, что чуточку скрасило предыдущие жалящие слова, но лишь чуточку. — Ох*ел? — против воли вырывается уже и у Князя. Он долго терпел, плакал… И не только сейчас — у него сердце кровью обливалось столько лет, а этот гад… Пусть и не знал о его страданиях, но, в самом деле, берега хоть какие-то надо иметь, а? И хорошо, что слезы в голос не проникли, лишь легкая хрипотца выдавала, что не всё путём. — Не забыл, что большая часть текстов в Короле и шуте мои? И ты, ты, Мих, радостно же их и горланишь! И к Тодду либретто зачем столько времени писать уговаривал, если я — говнарь, колхозник и далее по тексту? Есть же столько профессионалов! — Да кто б их знал твои частушки деревенские, бл*дь, если б не музыка, — вновь заголосил свою партию Горшок. — А музыку я пишу, вот этими самыми пальчиками, понимаешь, да? — кажется, Мишка даже и не думает, что собеседник его не может увидеть «те самые пальцы». — А я только по текстам, так, Миш? — не сдерживаясь, уже тоже орёт. Потому что — да наболело. И так давно, как Горшок себе и представить не может. — Не еб* мне мозги, я и по музыке вкладываюсь достаточно. И Трансильвания моя твоего Тодда по музыке не хуже! — совсем уж в раж загоняясь, кричит. Ну, довёл, лохматый, ей-же ктулху, довёл! — Зубы мне не заговаривай — орёт в ответ друже. Надрывно так и, что удивительно, без мата — кончились, видать, матюги, все в начале разговора использовал. — Свалить решил — вали, только храбрость имей лично сказать, а не в писульке электронной, — а вот и проклюнулась основная предъява, Мишке, значит, очную ставку подавай… Может, подраться рассчитывает, чтоб как раньше? Сбросить пар, и всё зашибись? Князь бы не отказался, хоть и понимал подспудно, что так легко они свои противоречия не решат, глубже всё… Много глубже! Между тем Горшок не ревёт, а почти спокойно говорит: — Не будет по-твоему. Решил, так вали, плакать не стану, удерживать тоже, — а вон как расщедрился… — А что у нас ещё крепостное право не отменили? Я — холоп твой, а, Горшок? Ты кем себя возомнил? Царём, королём? Барином? Вольную мне тут раздаёшь! Хотел бы свалить — свалил, без всяких писем. Выложил бы на сайте и поминай, как звали, — Андрей окончательно перестает сдерживаться. Давний нарыв, образовавшийся ещё в бытность его в группе, наконец, прорывает. Не всё ж его бешеному скандалить? Человек он иль дятел сказочный? Не в том смысле, что мозги выгрызает по поводу: не колись, сдохнешь, а потому что… Ну глупо получилось! То есть робопоэт — пиши и не чувствуй ничего, может, тогда, как помру, тебе — всё достанется! Но нет, Князь железным нянем быть не нанимался, как и ренту выплачивать тому вниманием и заботой в одни ворота! — Хотел бы свалил, — повторил он в неожиданно установившейся тишине на том конце, — Но нет, же, тебе написываю. Надеюсь, что сильно занятой Мих Юрьич услышит хоть так, что через текст лучше слова дойдут, раз уж слышать и слушать ты меня и мои доводы отказываешься! Потому что давно уж, не эти полгода несчастные ты меня задвигаешь, а весь тур Демона! И на репах, и на концертах, и в гримёрках, и на интервью, и в поездах, и автобусах — везде приходилось глухую оборону держать… А ты знаешь, как это выматывает? Знаешь, почему от меня эти полгода ни слуху, ни духу, не потому, что ты все договоренности нарушил и меня подсиживаешь с турами! Не поэтому! А потому что я в кои-то веки за последний даже не год, а почти два года — вздохнул спокойно! Не полз, а летел, бл*дь! Я ведь это долго терпел, когда ты на выступлениях досаду на мне срывал поддёвками да поведением странным… Сейчас вот думал — порознь побудем поостынешь ты! А нет, бл*! Я тебе душу излил, а ты меня обложил так, что уши заложило! Так вот как докричаться до тебя, Мишаня, как? Как перекричать то, что ты сам обо мне надумал, аль какой черт на ухо напел рогатый?! Как?! Сам охрип весь, пока выплескивал эту тираду, да и на середине где-то краем уха услышал, как плачет Алиска. Разбудил-таки. Резануло по совести, конечно, но и остановиться не сумел. Может, это его единственный шанс поговорить с Горшком. Князь, правда, не уверен, что Мишка его слушает, а если слушает — то слышит. Но попробовать стоит. От волнения и захлестнувших эмоций всё заранее приготовленные мудрые слова разом вылетают из головы, и он едет на чистейшей импровизации, от которой пышет жаром, который самого его снедает, словно все же молния догнала, и Князь теперь горит медленно, тлея, у всех на виду: — Я тебе! Тебе написал. Потому что выхода не было, понимаешь? — с глухим отчаянием повторяет тихо. А Горшок молчит, решил бы, что давно расхерачил телефон о пол, но, нет — слышит, как тот натужно сопит в трубку. Приободрённый этим, Андрей продолжает: — Я не против Тодда — это временный этап, а не венец карьеры, поэтому он пройдет, и может будет счастье вновь у нас… И я не против утяжеления, — доносить всё это трудно, язык заплетается, страшно чего-то сп*здануть, что сделает всё ещё хуже, но Андрей не из робких. И врать, подбирая слова, не собирается. Лизоблюдов, ссущих в уши, вокруг Горшка и без него хватает, уподобляться им он не станет никогда. — Я против того, чтобы мы наш мир запустили совсем, про*бали, Мих, — вместо этого пытается, как может, донести позицию свою. — Вместо своего ставя то, что и без нас прожевали и сыграли, при всем моем уважении к Бёртону и Шекспиру! Может, ты исписался, скучно тебе, стало, но это, бл*дь, я уверен временно. Говоришь, не развиваюсь я, застрял в своих сказках! А по мне, так это ты деградируешь, разменявшись на кавер, адаптацию, а не оригинал! Хочешь театр — так я тебе могу такое либретто написать по нашему миру, что закачаешься и никто, слышишь, никто не назовёт это колхозным трактором! — удивительно, но Горшок всё ещё молчал… Не проглотил ли язык от возмущения хоть?! В любом случае, Андрею это на руку было, что не перебивал его: — Я против того, что ты единолично распоряжаешься группой, будто я приблуда какая! Захотел, нарушил обещания, поехал в тур, ничего не согласовав, на мой график наплевав! Против, чтоб приглашение подзаработать, а не выступить всем вместе, как прежде, передавал Ренник, едва ли не прямым текстом, приправляя, ну, ты ж там хрен без соли доедаешь! Я, может, и не Баба Яга, Миш, но я против этого произвола! Тодд скоро закончится, я че хотел в сольнике реализую, а потом че? Предлагаешь мне на правах кого с тобой работать? Раба литературного на галёрах и бэк-вокалиста? Так, найми, поди, нанял же для Тодда — и чуть из штанов не выпрыгнул, расхваливая их профессионализм и дипломы! Когда тебе не начхать на регалии стало, а, когда это аргументом стало, а Горш? Я против, Мих, того, что есть сейчас, прежде всего, потому что мне Король и Шут важен и дорог, мне небезразлично, что с ним будет. И мне не безразлично, что будет с тобой, Миш! — а вот тут уже его конкретно повело, Князь не заметил, как вцепился пальцами в крышку холодильника и просунул туда голову. Не помогло. — Ты всего себя Тодду отдаешь, сгоришь ты из-за этого маньяка-парикмахера. Или прирежешь кого, чего доброго! — сказал — и осекся. А ну как сейчас Миха пристанет как репей к жопе, да чего такого почует? Привет, дурка, что ль? Не, дурку Князь признавал только в номере… Или он сам ещё чего лишнего спизданет? Блин. Почувствуешь себя тут ужом на сковородке. Тем более, что реально уж наговорил, кажется, матюги дружочка-пирожочка своего переплюнул с первого акта. Как бы реально Горшенёв кого не прирезал, в роль войдя, за слова… В своём времени-то Андрей его так не провоцировал. Хотя, нет. По-прежнему не верил он, что Миха ему чего-то сделать мог, ну, кроме там подсиживания с концертами, но там больше Лось ретивый виноват. А Мишка молчит. В самом деле язык, что ли, проглотил? Или слюнями подавился? А ведь не слышно даже дыхания сорванного, пыхтения обиженного. Напряжение нарастает. — Миш, — почему-то полушепотом зовёт в трубку. — Репетиция в среду, в семь, Андрей Сергеевич. Не опаздывайте, — выговаривает неожиданные слова Горшенёв ломаным и странно чужим голосом. И связь обрывается, оставив Князя смущенно пялиться на телефон. Это чё ещё такое? Это его прерогатива была в ход «Михаила Юрьевича» пускать — вежливо, отстранённо, будто б не съели вместе пуд соли (так и будет, если посчитать, сколько в поездах сожрали икры красной в банках трёхлитровых) и не выпили пруд пива и пару цистерн водки? А, самое главное, не написали вместе почти две сотни песен? Не жили друг у друга в головах, в конце-то концов! Приплыли — Репин курит в стороне. Вот и поговорили, бл*дь. Теперь точно покоя не будет… до среды. Не сделал ли он только что хуже? Потому что при мысли, на что только что подписался, хотелось взвыть.