17 дней

Ло покрутил в кружке чёрную жижу, грозясь разлить её на только что вымытую плитку. Уборщица в соседней зале активно водила шваброй, оставляя влажный и блестящий свет. Трафальгар, на своём заслуженном обеденном перерыве, искал взглядом хоть что-нибудь, дабы отвлечь тучное внимание. Драл с недовольством и раздражением губу, хмурился и сам собою был темнее ночи. От него старались держаться на расстоянии, пускай даже Куреха сообщила, что он похорошел за эти бесполезно слитые дни. Чего стоило только то, что он побрился тогда! Уже давно косыми линиями шла щетина, грубая и колющаяся. Он чесал её, растущую участками в разных местах, но всё же преимущественно на бородке и под носом. Да, Ло водил свою голову, пытался обмануться, рассредоточиться. Как советовал Смокер — попытаться не забивать себя проблемами. Взрослый человек, а беспокоится о глупом. Юношеском. Непристойном для врача. Он пуще сморщил лицо, смотря на кофе, пахнущее погорелым пластиком. И привкус был химический, липкий, словно масло какое. Трафальгар думал, что заслужил, а потому продолжил глотать это нечто, чётко ощущая налёт на зубах. На вкус, как чья-то нога, и не то чтобы он знал, какая она на вкус. Его последняя надежда, его стержень, последняя черта и извечная подруга, готовая в любой момент подать руку помощи, стоит ему затонуть в своём грязном океане дум. Медицина помогала лишь в практике. Почему-то, пытаясь вспоминать основы, он начинал думать о том, что одна назойливая — у него действительно чрезвычайно назойливая в простых думаниях — Шляпа тоже с какого-то перепугу стал интересоваться и изучать эти вопросы. И не мог он вспоминать о том, что такое клетка, не мог описать физиологию, даже не мог назвать строение кишечнополостных! Зато в точности воссоздавал образ родимых пятен на лице Луффи. Вот это достижение в жизни — в горькой утрате наслаждаться минувшими мгновениями. Ему не привыкать. Он, если постарается, прикроет глаза и станет глубоко дышать, сможет в воздушном, облачном состоянии в голове ощутить фантомное тёплое прикосновение к ладони. Сможет представить себе голос Монки, сможет представить его рядом с собой. Да, пускай и встретится он только с уборщицей. Пускай, зато в мире его грёз появилось на одного человека больше, будто там до этого было пусто. Он сжал кулак от обиды, до боли в середине ладони. — Кэп, у нас новый пациент. — Осведомил его подошедший Бепо, рассматривая бумаги. — Рады видеть тебя в здравии. Он перевёл испытывающий взгляд на стоящих за углом двух других. Нервных и беспокойных, держащихся за плечи друг друга. Вздохнул, с точным ощущением горечи и мягкой печали. Его жизнь не прекращается. Становится только сложнее и натужнее. Сейчас Ло снова снарядится маской, перчатками, платьем и неизменным оборудованием, чтобы склоняться над трепещущим внутреннем миром человеческого нутра. **** — Луффи! — Нами тянула его за руку, оставляя багровые следы. Пару раз она случайно полоснула его ногтями, но это последнее, что могло встревожить. — Ну чего ты упираешься, как баран! — Я не хочу! — отзывался Мальчишка, пытаясь достичь дивана — единственной помощи и поддержки. — Не хочу! — Но нужно поменять бинты! — А я сказал, что не хочу! — Оно начнёт гнить! — Ну и всё равно! Отпусти! На них укоризненно смотрела со стола Красавка с криво подрисованным синей ручкой глазом, обляпанная сбоку кровью. Пяты Монки оставляли на полу кровавые полосы, быстро собирающиеся в отдельные капли. Если он ступал на свой след — а Нами тянула сильно, потому происходило это через раз — то неминуемо скользил. Бинты, плотно пропитавшиеся багряной кровью, хорошо скользили, почти как шерстяные носки. От этого всего сложнее становилось сбежать от девушки, что всё ругалась и ругалась. Одним только своим упорством, которого бы хватило и на целую страну, он достиг цели, жадно хватаясь кровавыми пальцами за грубую обшивку подушки. Заполз наполовину, уцепился рукой за спинку. Из-за давления, та согнулась на них. Луффи нашёл менее болезненную позу, так и встал, коленом упираясь меж плит. Одеяла, нетронутые с самого утра, обволокли его голени, скрыли одну стопу. Нами держала уже за саму кисть, нависая всем весом. — Я поменяю тебе! Хорошо поменяю! Будет почти как у Торао этого! — Нет, не будет! — Шляпник сбросил взмахом головы свой убор. Ткнулся сначала носом, больно так, до крохотных слёз и странного запашка, промахнувшись. Затем вцепился зубами, упираясь лбом в холодные обои. — Не хохю! Он чувствовал, как текла слюна. Держался крепко, не прикасаясь губами к ткани, выражением лица напоминая скорее демона с азиатских рисунков. Луффи невольно задумался, совсем не вовремя вспоминая то же прикосновение. — Почему же не хочешь? — спросила девушка, откидывая стенку волос с покрасневшего лица. — Смотри! Все раны открылись, ты снова истекаешь кровью, Луффи! Мы же так не к Дадан поедем, а в больницу! Монки впился только дюжее, борясь с явными выворачиванием руки. Так. Как это в больницу? В ту же, где работает Ло? Нет, никак нет. Он не мог туда! Ещё рано! Да и сам Трафальгар, вероятно, уже вышел. Сегодня же двадцатое? В любом случае, Монки не хотел туда снова, не хотел пока видеться с ним. Он не готов ни с какой точки зрения. — Нет! Поеду к Дадан! — расцепил зубы, осторожно присел, всё ещё держась рукой. — Не надо меня к Торао. — Ну вот, так и думала. — Хмыкнула Нами, — пошли бинтоваться, неугомонный ты. Обещаю, всё аккуратно будет. Монки только кивнул, но не отпустил, недоверчиво смотря на лицо подруги. Её карие глаза блестели, щёки побагровели, и волосы прилипли к такому же лбу. Она часто и глубоко дышала, также держа его за кисть, непреклонно и почти намертво. Как умела только она. — Всё же не хочу! Само заживёт! Тяжёлый вздох он ощутил аж на своей спине. Затем одна из плит ощутимо промялась, а хватка чуть отмерла. Нами села, чтобы обдумать действия. Луффи тоже опустился, сбоку от неё, прижимая к себе колени. Весь сжатый и маленький, оставляя пятна на диване, глубоко размышлял обо всём. **** Пар развеивался где-то на полпути к вазе со старыми, засахарившимися конфетами. Аккуратная и пространному скошенная, крошечная кружечка стояла перед ним, и в ней нехотя остывал черный чай с частичками заварки, чистый кипяток. Луффи покрутил её за тоненькую ручку, осмотрел золотистый орнамент. Зоро сидел напротив, чистил мягкое, потемневшее яблоко маленьким, сколотым ножиком. Старательно, ведь явно давалось с трудом. А тётка его сидела вялая, курила мятую, влажную сигарету. Всё пахло тут табаком, горько. Тут всегда так было, но сейчас запах отяжелялся, становился гуще. Пепельница стояла переполненная, горкой собирались палочки. Скатерть вокруг посерела от пепла, и цветочный узор теперь выглядел вымученно. Розы, фиалки. Монки помнил, как ещё лет десять сидел на том же месте, на том же потёртом стуле. А рядом — Эйс и Сабо. Портгас выедал печенье из той же вазочки, а блондин поглаживал кота. Они о чём-то жарко спорили — Луффи не помнил, о чём именно, но хорошо помнил их красные, злые лица, глаза полные азарта. Как они жадно пререкались, а из ртов брюзжала слюна. Дадан что-то ходила у горячей-горячей плиты, чем-то звенела. А сейчас у неё были большие чёрные круги под глазами, впалые щёки, потускневшие и замыленные глаза. Она совсем уж истощала, цвет волос только не теряла почти. Некоторые седые волоски всё же заметны были, но их меньшее число. — И как тебе живётся, мелкий? М? — голос у тёти был твёрдый, жёсткий. Только какой-то сдавленный, не подходящий к ней вовсе. Маленькие глаза, едва заметные на большом и овальном лице, под толстыми веками и внушительными бровями, наливались красным, стояли на влажном месте. — С самого того утра тебя не видать! Ну, говори, где жил, как спал, ел ли? Луффи промолчал, чувствуя разливающуюся боль в груди. Ему было жаль, он смотрел на заморенную печалью тётку и не мог вдохнуть. Отвечать пришлось Ророноа, как раз расправившемуся с яблоком: — Он у меня ночевал в основном, у одного знакомого тоже. Не бойтесь, без крова не оставался. Спит вроде нормально, а ел… Он же Луффи, в самом деле, чего тут переживать! — он болезненно улыбнулся. Конечно, он же Луффи. Просто немного не ел, много, где спал. Монки подул в свою кружечку. С видом виноватым, словно дворняжий. — Вижу, что свежести в нём маловато. — Цыкнула Дадан, ни на дюйм не веря словам Мха. — Что? Язык проглотил, никак иначе, да? — Нет… — едва выдавил из себя Шляпник, шевеля пальцами ног. По ощущениям мокрые носки. — Зоро прав. — Научился лгать? Вау, молодец! — задушено похлопала женщина, — ты в крови, а говоришь, что всё было хорошо. Ты, недотёпа, рассказал бы всё как есть. От лжи ничего хорошего не будется. Луффи пожевал губу, борясь с мыслями. Он не мог думать о последних днях, никак иначе, как о Ло! Когда он появился в этот трудный период, Шляпник стал осознавать себя. И все дни, проведённые с ним, крутились в голове фотоплёнкой. Самое главное вычленить далось с трудом. — Я пытался найти убийцу Эйса… — разочарованно и потерянно прошептал Луффи, бледнея. — Я и Торао. — Да, я слышала. Ты штурмовал полицейский участок днями и часами, — её лицо слегка посветлело, набралось гордости. — Про тебя там спрашивают, кстати. — Улыбнулся мужчина, отрезая себе большой кусок. — Будешь? Забродившая кислинка яблока растеклась по зубам, оно и не хрустело — распадалось во рту. Ему было неприятно есть такие старые плоды, но выбора и не было. Всё у Дадан что-то старое. Потемневшее и выглядело несуразно. Стол был слишком низким, лампочка тусклой, окна мутными. И сама его тётя, с детства казавшейся старушкой, совсем разрыхла. Морщины шли как трещины на её обвисшем лице, выразительный рот упал. Луффи было страшно смотреть на эти изменения, и не потому что они уродливы. А потому что страшно представить, что время заберёт её. Сердце его свербело, едва вынося это застолье. — Я… Я хочу поговорить с ней наедине, Зоро. — Мальчишка мягко дёрнул друга по рукаву, привлекая внимание. Тот без вопросов вышел из узенькой кухни, скрываясь в коридоре. Монки дал себе расслабиться, только когда услышал затвор — Ророноа прекрасно помнил, что слышимость в квартире отвратительно хорошая. — И о чём таком ты хотел со мной поговорить? — тётка устроилась ближе: взвалила свои грудины на скатерть, бусины блеснули. — Внимательно слушаю. — Ты сказала не лгать. — Вздохнул Шляпник. — Я верю Зоро, просто… Они не готовы… Я не готов обсудить это с ними. — При мне можешь не стесняться, говори, как есть. Ты никогда раньше не держал что-то дольше нескольких часов! У тебя рот не закрывался, а язык не расслаблялся. — В общем. Я… В самом деле первое время спал, где попадётся. И не ел, мне и кусок в горло не лез… До сегодняшнего. — Луффи нервно колотил носком о пол, не совсем осознавая. — У могилы Эйса я встретил хирурга, помнишь его? Он выбежал тогда. — На многозначительный и задумчивый кивок кормилицы Монки улыбнулся. — Мы познакомились. У него, чёрт язык сломит, сложное имя. Торао, я зову его Торао. Мы вместе пытались раскрыть дело. Сначала снова в участок пошли, требовать. Его сделали подозреваемым, представляешь? Потом мы ещё ходили много где, гуляли, посетили морг, он с тамошним врачом знаком. Потом посетили ремонтный салон, в который Эйс ездил. Забрали Байк, посмотрели гаражи, где его, ну… С нами ещё Зоро был. Потом я раскуролесил квартиру нашу, но Сабо сам виноват! Он там сад развёл и вещи Эйса вынес. Падла! Поцарапался… В больницу угодил, меня Торао спас. А потом… Через несколько дней… Ну, мы, так сказать, случайно встретились, и… — Шляпник ощутил, как щёк его всё больше и больше начинало жечь, как крутящееся на языке вот-вот грозилось выпасть, но он не мог осилить этого — признаться хоть кому-то в случившемся. И признать себе, что он думает об этом. — Мы не нарочно, совсем случайно! Поцеловались… Последнее слово он едва пропищал через сомкнутые, бледные губы. Стоило ему вспомнить — а вспоминалось ему это постоянно — как всё внутри переворачивалось. Всё теперь казалось иным — и свет ярче, приятнее, и стол удобным, а окна! За ними он наконец видел что-то! Он видел улицы, блуждающие по розовому небу облака, пламенное зарево солнца. На душе так полегчало! И лицо кормилицы стало ему симпатично, а вкус яблока даже не горчащим. Монки откинулся на стул, чувствуя свободу. К слову, излишнюю — он тут же повалился затылком на пол. Спинки-то нет. Но ему всё равно было так радостно на душе! Счастливо даже. Осталось только сказать нужное Ло, и тогда последние осадки растворятся в нём бесследно. — Вот как… Стоило ему подняться, Луффи встретился с ещё более насупившейся тётушкой. Она смотрела на остывшую кружечку чая Монки так, словно в ней был смысл всей жизни. Сам мальчишка же вновь устроился на месте, теперь качая ноги в такт своей музыки в голове, весьма праздной и энергичной. Он едва не светился своей улыбкой. — И, знаешь. Торао хороший, я думаю, что быть может он мне и не друг. Он сам говорил с самого начала, что мы не друзья! Я-то переживал, что плохой. Или что он бука какая. А оно вот так. И я не против даже. — На самом деле Шляпник боялся смотреть на Дадан. Он не мог даже вообразить, как она может отреагировать. Дед бы его прибил, может и убил бы. — Я его очень обидел. Ну, мне так кажется. Я хочу извиниться, и не знаю, как. Он же меня не поколотит, как вы, за провинность. То, чего он боялся, случилось. Тётка схватила своей большой, полной и розовой рукой за плечо. Зверино потянула на себя, заставив обойти стол. Пускай ладонь её обтекла, стали видны кости, кожа одряхла, было много пятен, она не дрожала. А силы было немерено. Монки сжался, готовясь к взбучке, втянув голову. Но вместо обжигающей боли ощутил плотное тепло, почуял яркий аромат духов и старости. Его едва не душили! Но прижимали к себе, вдавливали в медвежьи объятия. Вся Дадан больше походила собою на медведя, нежели чем на женщину в достойных летах. Луффи, едва успев подумать, обхватил широкое тело. Ему не хватало длины рук, чтобы сцепить полный круг. Тётя вся тряслась, до ушей доносились сдавленные всхлипы. Через шляпу и волосы он почувствовал на своей макушке горячие слёзы. — Как же хорошо, что у тебя всё хорошо! — взревела дама, тяжело переводя дыхание. — Я волосы едва не дёргала на себе от тоски, от печали, от переживаний. Как вы там, мои детки оставшиеся. Как ты, голова садовая! Ты сильный мальчик, не то, что я. Она утёрла влагу с щёк, второпях, не желая предстать перед Луффи рыдающей. Всегда стойкая, как гора, упёртая, как лось — не могла быть долго слабой. Продышалась и вернулась в форму. Только краснота носа и щёк ещё напоминали о пролитых слезах. — Твой дед захаживал не так давно. Он тоже весь уставший, постарел, невозможно спокойно смотреть. Дурак он! Дурачина! — в чувствах она постучала по столу, отчего он весь заскрипел, зашатался, а посуда лязгала. — Больше твоего! Внука не сохранил, Эйса дорогого! Пусть пути Господни смилуются, — покрестилась, отводя глаза кверху. — Я его тут так и поколотила! А ты, мой хороший. — Тётка подняла кулак. — Ты пускай и хорош, но ни слова Гарпу о своём нарядном. Я тебе спущу такое единожды, приводи здороваться. Тебя уж никак не изменить, горе ты моё лукавое. Ишь бы жив остался и кормился хорошо. Я щас тебе щи наложу! Такие щи! — Спасибо. Наверное, и Зоро стоит уже звать. — Монки откашлялся в кулак, всё ещё ощущая приедчивый аромат в носу. В глазах отчего-то щипало, но он и мысли не допустил расплакаться. Только не перед Дадан! — Так ты правда не против, если я с Ло буду? — Только не говори дураку старому. — Страшно шикнула на него Дадан. — Он уж не простит. И извинись, как умеешь — когда ты свою мордочку щенячью строишь, ластишься под руку, сил нет на тебя беситься. Коли общались больше часу, то он точно поведётся. — Но нечестно оно как-то… — А раньше ты о таком не переживал. — Хмыкнула она, ставя тарелку с супом на стол. — Уж не знаю, как мужик перед мужиком падать будет, сам придумай что. Мужикам вообще и извинений достаточно, может ужина вкусного и вечера хорошего. — И мне ему что, ужин предложить? — Луффи встал звать Ророноа. — Я готовить не умею. Отравлю скорее. — Необязательно. Говорю же, не знаю, как тебе извиняться. Сам выдумай! Монки в коридоре уже бурчал, хмурясь. Он не умеет своей головой пользоваться, о чём речь вообще? — Зоро! Нам щи кладут! — Мы ночевать здесь будем? — Конечно! Соберёмся как-нибудь. А с утра я с тобой в участок!