Однажды на Хэллоуин

      …Так и не подписанные документы как попало валялись на полу. Там же оказались ручки, карандаши и прочие канцелярские принадлежности.       — Людвиг!       Одно лишь то, как Феличиано в порыве страсти выкрикивал его имя, заставляло всё тело немца покрываться мурашками, а сердце — сладостно сжиматься. Германия закрыл глаза, наслаждаясь теплом принадлежащего только ему Италии.       — Людвиг!       На этот раз голос был как будто более хриплый и прозвучал словно откуда-то издалека. Германии, впрочем, было не до подобных мелочей.       — Людвиг!       И снова откуда-то издалека… Неужели наслаждение от близости с Феличиано было столь велико, что возносило его грешную, недостойную такой любви душу к самым небесам?..       — ЗАПАД, ДА ЁБ ТВОЮ МАТЬ!!! Открой брату дверь, я ключ достать не могу!       Германия поперхнулся слюной, Италия от неожиданности вскочил (да так резко, что едва не опрокинул многострадальный стол вместе с опешившим немцем) и взвизгнул — у Людвига аж уши заложило.       И пока со стороны чёрного хода доносились ругательства Гилберта, со стороны главного послышался не менее громогласный вопль:       — ПРИДУРОК, НЕ ДАВАЙСЯ ЕМУ! — Романо, безошибочно узнавший визг своего младшего брата, окончательно убедился в своих догадках о немце-тиране-садисте-извращенце и теперь отчаянно ломился в дверь. — Я УЖЕ ИДУ!!! ЭТОТ КАРТОШКОЁБ ТЕБЯ НЕ ТРОНЕТ!       Германия на несколько секунд замешкался, лихорадочно соображая, что делать: бежать открывать уже перешедшему на русский мат брату, спасать всего месяц назад обновлённую дверь от нашествия разъярённого итальянца, одеваться самому или проследить, чтобы оделся Италия. Последняя проблема, впрочем, решилась сама собой: пока Германия впопыхах искал хотя бы сброшенные куда-то на пол за ненадобностью трусы, итальянец, которому одеваться было лень, стащил с диванчика у стены узкое белое покрывало и обернул его вокруг себя наподобие римской тоги. Вполне довольный результатом, он принялся делать то, что умел лучше всего: паниковать.       Немец сквозь зубы чертыхнулся: ему закутаться было не во что, а потому приходилось судорожно одеваться и ускоренно принимать вид человека, который только что не трахал на столе своего геополитического союзника. Одежда, будто специально, то не находилась, то не застёгивалась, то вообще оказывалась наизнанку. Гневные вопли Романо, которого, судя по доносившимся до кабинета причитаниям, изо всех сил удерживал Испания, всё никак не стихали. Пруссия продолжал ругать весь белый свет и колотить в дверь — при чём, кажется, ногами. Феличиано носился по кабинету, пытаясь докричаться до обоих и умоляя их успокоиться, но своими криками только больше наводил шум и неразбериху.       «Боже мой… — Германия на мгновение приложил руку к начавшей просто раскалываться от воплей голове, — и какого дьявола все сразу забыли у меня? И почему именно сейчас?» Оставалось только радоваться, что, помимо этих четверых, никто к Людвигу пока, кажется, не собирался — ему на сегодня гостей хватало…       Входная дверь всё же не дождалась своего хозяина и, к глубочайшему сожалению последнего, пала под южноитальянским натиском. Людвиг от всей души возмутился — откуда это в Романо взялась такая сила?! Scheiße, да он же ещё во времена Оси тренировки прогуливал наравне с братом и помидоры трескал!       В замочной скважине чёрного хода тем временем наконец послышался скрежет ключа — Гилберт со своей проблемой разобрался тоже сам. Дом в мгновение ока наполнился топотом и криками.       Германия, всё ещё полураздетый, устало опустился на диван. Ему оставалось лишь покориться постыдной судьбе. Та оказалась милостива и по крайней мере избавила его от мук долгого ожидания.       Дверь в кабинет Южная Италия распахнул с ноги. Взгляд его глаз, словно окутанных пеленой ярости, остановился на Феличиано. Тот неловко улыбнулся, запахнул «тогу», едва прикрывавшую самые интересные места, поплотнее и пролепетал:       — Братик, я всё объясню!       — НЕТ, ЭТО МНЕ ТЫ СЕЙЧАС ОБЪЯСНИШЬ! — Ловино в один прыжок оказался рядом с немцем и схватил того за воротник незастёгнутой рубашки. — Ты-ы… Ты что за, чёрт тебя побери, ролевые игры с моим братом устраиваешь! Извращенец! Маньяк!       Германия, почувствовав, что его вот-вот задушат, с силой отпихнул от себя Романо. Однако тот вцепился ему в рубашку настолько крепко, что на пол повалились оба.       — Ло́ви, не надо! — возопил Испания и бросился разнимать мгновенно завязавшуюся потасовку.       Венециано, что-то причитая на итальянском, кинулся ему помогать — но больше под руку лез. А потом и вовсе умудрился споткнуться об одну из валявшихся на полу ручек, падая, вцепился в первого попавшегося человека (Испанию) — и все четверо оказались на полу в крайне неоднозначной позиции.       — Verdammt! Прекратите этот балаган!       — Заткнись, ублюдок картофельный!       — Ты кого ублюдком назвал, макаронник?!       — Не смей называть моего друга макаронником!       — Офигеть! Вчера «Романо, mi vida» — а сегодня мы уже просто друзья!       — Ве-е… Пожалуйста, давайте не будем ссориться!       Пруссия объявился на пороге кабинета с ящиком закаток в одной руке, банкой компота в другой и пакетом поздних домашних помидоров в зубах. Освободившись наконец от своей ноши, он, незамеченный, какое-то время созерцал открывшуюся его глазам картину. «Н-да… Прогнило что-то в Евросоюзном королевстве,» — иронически подумал он и, не зная, как ещё обозначить своё присутствие, громко, но вполне миролюбиво спросил:       — Закаток никому не нужно?       Четыре пары глаз устремились на него.       — Да какие, мать твою тевтонскую, за… — начал было Романо, как вдруг взгляд его опустился на пакет, из которого выглядывало аппетитное на вид содержимое, — о, это что — помидорки? А где купил?       Гилберт вздохнул.       — Всё Брагинский, чтоб его и его дачу! Всё лето сам на огороде корячился — и меня заставлял. Насадил овощей-фруктов столько, будто лично всё население какого-нибудь БРИКС прокормить собрался. Я ему говорю: зачем, ведь испортится. А он всё: пригодится-пригодится. Тьфу! Теперь вот ходи раздавай.       Романо, разом подобревший, с видом любопытного кота, дорвавшегося до сумки хозяина, перебирал помидоры в пакете. С «нейтрализацией» самого буйного балаган стих сам по себе. Испания с Северной Италией присоединились к нему, а Германия наконец принял более-менее приличный вид (настолько приличный, насколько он может быть у человека без штанов и в застёгнутой только на половину пуговиц рубашке). Он же единственный не разделял энтузиазма по поводу внезапных гостинцев.       — Мы договорились у России ничего не принимать.       Колоссальное усилие потребовалось Гилберту, чтобы в отчаянии не удариться головой об стену.       — Ну если, Запад, тебя это утешит, подумай об этом вот как: вырастили это у Ивана, но доставил-то я — значит, это больше не русские продукты, а прусские!       — Это так не работает.       — Ну надо же! — нарочито удивлённо всплеснул руками Гилберт. — А с газом и нефтью — работает!       — Гилберт, ну не начинай…       — Вы посмотрите на него! — фальшиво всхлипывая и драматично приложив ладонь ко лбу, вещал Пруссия. — Я ради него германские земли объединял, я его кашкой кормил…       — Горелой!       —…сказки на ночь читал…       — Это были записи из твоих же дневников!       —…когда он, маленький, таракана увидел и со страху разревелся, утешал…       — Ве, Германия боялся тараканов?       — Я был ребёнком!       —…собачку ему купил, пивом из бутылочки поил, с самой дачи это всё, — он указал на принесённое добро, — тащил — а он всего этого не ценит! И осуждает меня за мою любовь!       — Твоя любовь — империалист, тоталитарист, эксплуататор!       — Не, ну империалист империалистом, — с набитым ртом вставил Романо, — а помидорки хороши!       — Ты всё не ешь, — посоветовал Испания, сам на всякий случай, запихивая очередную помидорку в карман, — лучше возьмём и томатный соус по тому твоему рецепту приготовим — будет у нас романтический ужин с пастой.       Ловино, накормленный — а оттого добрый и внезапно возлюбивший всё живое (и даже немцев), чмокнул Антонио в щёку и ласково произнёс:       — Какой же ты у меня, придурок, хозяйственный!       — А ты у меня такой романтичный!       — Вот, — назидательно сказал Гилберт, — видишь, Запад, какая у них идиллия в отношениях: а всё потому, что они не смешивают помидоры и политику!       — Брат, — почти что простонал Людвиг, — при чём тут, ради всего святого, мои отношения? У нас с Феличиано, между прочим, всё отлично!       — Мы сегодня слышали… а частично — даже видели, — едва подавив смешок, заметил Испания и, столкнувшись взглядом с помрачневшим немцем, поспешил добавить, — совсем чуть-чуть! Да и вообще, могло быть хуже: представь, если бы, вместо нас с Романо, вошёл… ну, скажем, хоть бы их дед! И увидел бы, как ты с Фели…       — А что он с Фели?!       Вопрос прозвучал негромко — зато так внезапно, что все пятеро от неожиданности подскочили на месте.       Прежде чем кто-либо из них успел хотя бы раскрыть рот, из коридора раздался ещё один голос — более грубый и какой-то устало-раздражённый:       — Тридцать секунд. На целых тридцать секунд ты смог замолчать. Ты при жизни как вообще столько территорий захапал?!       Осознав, что воцарившийся в его доме хаос и выломанная дверь, судя по всему, позволили по крайней мере двум подозрительным субъектам проникнуть внутрь, Германия нахмурился сильнее прежнего и привычно потянулся за пистолетом. Последнего, естественно, как и брюк, на месте не оказалось. Не подавая виду, Германия скомандовал:       — Кто вы такие и что здесь делаете? Всем выйти сюда, оружие на пол!       — Да нет у нас никакого оружия, — с толикой досады в голосе произнёс хорошо сложенный мужчина средних лет, показавшийся в дверях, — на тот свет оружия вообще не возьмёшь! — - Он слегка склонил голову и пробормотал, ни к кому конкретно не обращаясь. — Только этот долбаный ухват — как она его с собой протащила, не пойму… И где себе Константин только такую поехавшую нашёл?..       — Это потому, — вслед за ним вошёл высокий блондин, чем-то напоминающий Германию, — что кто-то даже мёртвым за каждой юбкой бегает, всё успокоиться не может!       Между двумя незваными гостями (к слову, одетыми по моде, явно отставшей веков так на пятнадцать) завязался жаркий спор. Все остальные же в сильнейшем шоке замерли и, не в силах что-либо сказать, во все глаза наблюдали. Оба были им совершенно точно знакомы — однако невозможность их здесь нахождения была неоспорима, а потому мозги у собравшихся готовы были вскипеть. Первым «очнулся» Испания.       — Амиго, — негромко позвал он Пруссию, подёргав того за рукав, — а вы с Россией на даче… помидорки чем удобряли?       Тот не ответил, ибо сам пребывал в состоянии глубокого шока.       Спорщики же между тем немного успокоились и с интересом принялись разглядывать собравшихся поближе, каждый отойдя к «своим». Неловкая тишина повисла в воздухе — но лишь на несколько секунд.       — Фели! Романо! — Древний Рим (а это — сомнений не оставалось — был именно он) крепко прижал к себе обоих итальянцев. — Ну?! Скучали?! Не растеряли хоть земли? Не ссоритесь? Фели, ты ещё рисуешь? Романо, ты брата не задираешь? А как сейчас…       Вопросы прямо лились рекой, и если Северный ещё пытался, на радостях разревевшись от души, что-то «векать» в ответ, то Южный впал в ступор. С одной стороны он пытался совладать с желанием тоже разрыдаться, с другой — в душе не мог смириться с абсурдностью происходящего.       — Ой, Романо! — спохватился Рим. — А что ты в штанах как какой-то гер… — он осмотрелся и, видимо, заметив, что по крайней мере треть всех «германцев» в комнате расхаживает без штанов, исправился, — варвар? Посмотри на братика — он хоть как приличный человек оделся, а ты?       Ловино покраснел до кончиков ушей. В голове, одно за другим, стремительно пронеслись воспоминания о каждом из многочисленных случаев, когда его сравнивали с младшим братом (при чём всегда в пользу последнего). Он не выдержал.       — А ты, дедушка, посмотри внимательно на Германию, — он кивнул в сторону Людвига, и с язвительностью, скрывающей обиду, пояснил, — твой любименький Феличиано рядом с ним не то что без штанов — вообще без одежды оказывается!       Феличиано взволнованно пискнул. Рим так и застыл с полураскрытым ртом. В глазах его отразился шок на грани с откровенным ужасом. Наконец он выдавил:       — Фели… Ты что же это — спишь с германцем?!       Вид у него был такой, словно ему только что сообщили, что… А впрочем, ничего не могло сравниться с такой новостью.       — Германия очень хороший! — с неожиданной твёрдостью заявил Италия. — Да, мы разные. Да, он терпеть не может, когда я просыпаю тренировки. Да, хорошо готовит он только картофельный салат, а остальное хуже, чем у него, получается только у Англии…       Оскорблённый до глубины души, Германия аж воздухом поперхнулся. Феличиано же продолжал свою пламенную речь:       — Но это всё не имеет значения! Важно вот что: я его люблю, и он, — их с Людвигом взгляды на мгновение встретились, — любит меня. И да: мы с ним спим! И никто — ни братик, ни, уж извини, ты, дедушка — осуждать меня за это не…       — Фели… Фели! — Рим слегка потряс внука за плечи. — Да спи, в общем-то, и с германцем — не мне тебя судить. — Он многозначительно взглянул на своего спутника, Древнего Германию, который в ответ погрозил ему кулаком. — Ты мне лучше скажи главное, а то я ж потом не усну…       Северный, всё ещё не до конца понимая, что происходит, уставился деду в глаза.       — Фели, ты хоть сверху?

***

      — В смысле: оба пассивы?! Ещё скажите, что вы беременные побывать успели!       — Ну что Вы так переживаете? — неожиданно вступился за красных как раки итальянцев Испания. — Ну если бы даже и успели, разве беда? Вот, к примеру, Гилберт — тоже пассив и даже родить…       — Гилберт, ты родил? — в изумлении уставился на сына Древняя Германия.       Старший Байльшмидт заскрипел зубами.       — Да не рожал я никого!       — То есть? — не понял Испания и, тут же поражённый сенсационной догадкой, спросил. — Это что же получается: снизу был Россия, и он…       — ДА САМ ПО СЕБЕ ПОЯВИЛСЯ КАЛИНИНГРАД!!! — Пруссия издал вопль, полный отчаяния. — Мы его в капусте нашли! В ка-пус-те!!!       Антонио тем не менее своего оптимизма не терял и продолжил:       —…Короче, не зазорно это. И вообще, если хотите знать, Ваш Романо только в этом аспекте не главный — во всём остальном я его слушаюсь. Да и Венециано, честно говоря, бывает тем ещё интриганом…       Феличиано надулся.       — Да ладно, Фели, я ж это не со зла.       Рим покачал головой.       — Чёрт с вами… Как говорится, ебитесь, как хотите. — он слегка подтолкнул Феличиано локтем и мечтательно произнёс. — Германцы, между прочим, тоже бывают очень нежными — к ним просто нужен особый подход. Есть у меня с германцами кое-какой опыт, так что слушай, как надо…       Он заговорщицки зашептал что-то младшему внуку на ухо. На лице последнего то расцветала широкая улыбка, то отражалась крайняя степень смущения.       — …и самое главное — иногда заставляй поревновать. Германцы ревновать любят, хоть и не призна́ются ни за что. И обхаживать их лучше при параде: с мечом, в доспехах, дверь открываешь с ноги — чтоб сразу поняли, кто тут главный (даже если в постели главный не ты). «Мой» Германия не даст соврать — он, когда я так делал, был просто в восторге…       — Вот за такую-то херню, — сообщил своим потомкам Древняя Германия, — я его в 476 и зарезал.       — Не слушайте этого чурбана — что он в любви понимает?! — отмахнулся Рим. — Всё у тебя, Фели, с твоим германцем хорошо будет, не надо тут. Рука не поднимется зарезать такого красивого.       Потрепав Феличиано по голове, он наконец взглянул на всё это время мрачно стоявшего в стороне Романо. Тот, поняв, что на него обратили внимание, по привычке сделал вид, будто плевал на всех с высокой колокольни.       — Ну а ты — неужели думаешь, что я забыл про тебя?       Романо нарочито безразлично хмыкнул.       — Ещё бы… Опять у тебя Феличиано кругом хороший — а я, видите ли, не так одет. Впрочем, так ведь было всегда. — Южная Италия сказал это, ко всеобщему удивлению, без тени злости — скорее устало. — Ты ведь всегда считал меня хуже.       Древний Рим слегка нахмурился.       — Ловино, — мягко, но настойчиво позвал он, — Ловино. Что у тебя здесь? — он приложил руку к левой стороне груди.       — Сердце, — отведя глаза, пробормотал тот.       — Вот именно. А для нас сердце — это столица. Доверил бы я свой Вечный город тому, кого считаю недостойным?       Ещё несколько секунд Романо мужественно крепился — но в конечном счёте не выдержал и в слезах бросился к деду в объятия. К ним тут же присоединился Феличиано и тоже зарыдал — за компанию. Рим, при всей своей внешней суровости, тоже был человеком тонкой душевной организации и едва заметно пустил скупую мужскую слезу.       — Долбоёбы, — ласково охарактеризовал своего заклятого друга и его потомство Древняя Германия.       Впрочем, откровенно издеваться он сейчас не собирался: неподходящее для этого было время, да и пора было заняться собственными наследниками. Пока у «итальянцев» происходила своя драма, Гилберта с Людвигом уже успели относительно спокойно и без лишних воплей расспросить о жизни — настал час и воспитательного процесса. Во-первых, требовалось убедиться, что они уделяют достаточно внимания тренировкам, во-вторых…       — Священная Римская империя германской нации, — строго позвал он, скрестив на груди руки, — потрудись объяснить свой, кхм… вид и этот бардак у тебя в комнате?       — Я не Свя… — начал было объяснять Германия, как вдруг его прервал громкий ржач.       — СВЯЩЕННАЯ РИМСКАЯ- АХ-ХА-ХА-ХАХ!!! — Древний Рим чуть ли не захлёбывался в собственном смехе. — Ты назвал своего сына в честь меня?!       — Ещё чего, — процедил сквозь зубы Древняя Германия.       — Ты серьёзно его так назвал?!       — Нет!       — Я знал! Я знал, что на самом деле ты меня любишь!       — НЕТ!!!       — Вот видишь, Фели: следуй моим советам — и любой германец от тебя с ума сходить будет!       — Ну всё, держись! — Древняя Германия сжал кулаки чуть ли не до хруста костяшек.       Через несколько секунд Людвиг Байльшмидт уже с обречённым видом наблюдал, как в его многострадальном кабинете пытаются разнять вторую драку за ночь. Сам он воспрепятствовать резко вспомнимшим «старые добрые времена» странам не мог, потому как на нём уже висел перепуганный Феличиано.       Италия, вспомнивший наконец об изначальной цели своего прихода, заискивающе взглянул немцу в глаза и сквозь шум потасовки попросил:       — Герма-ания… а можно я отчёт попозже занесу? А то я вчера так устал, так устал…       У Людвига задёргался глаз.       Собравшаяся в кабинете весёлая компания не подозревала, что последние пару минут из кустов перед окном за ними наблюдали три пары любопытных глаз.       — Я же говорила! — с досадой произнесла Древняя Греция. — Везде поспел, паразит эдакий!       Византия и Греция обречённо переглянулись.       — Ну как он возле своего германца трётся! — продолжала возмущаться Леда, — И он, и итальяшка этот — ну весь в деда!       — По-моему, если я сейчас зайду к Германии, он меня просто убьёт, — пожал плечами Греция.       — Да… — согласился Византия, — сейчас не лучшее время. Может, попросить помощи у кого-то другого? — задумался он. — Ты, кажется, по пути говорил что-то о России…       «А ведь на самом деле, — пронеслась в голове Константина мысль, — интересно, чем сейчас занимается Иван?»