we played hide and seek in waterfalls

Когда на потолке отображается тень от проезжающей мимо машины, оконное стекло дребезжит так, будто рядом проехал не автомобиль, а какой-то бульдозер без тормозов. У Джорджа этой ночью тормозов не было тоже. Мысли тянутся медленно, будто мёдом льются на тарелку с панкейками. Почему мы настолько часто привязываемся к людям, а потом оказываемся якобы обманутыми ими только потому, что они не остались с нами навсегда? Никто никогда не обещал нам такого исхода. Было бы справедливо закончить на этом. Но погодите-ка. А ведь никто также не говорил, что люди, как правило, уходят и даже не оглядываются. Никто не говорил, что люди бесследно пропадают, предают, убегают или же умирают на наших руках, смотрят безжизненными глазами, а потом плачут о своём собственном уходе так, будто в конце концов для них это будет иметь значение. Никто не предупреждал, что вложив душу в какого-то человека, вы рискуете оставить её там на веки вечные и больше никогда не увидеть и частицы от прежних вас, оставшихся в этом человеке. Джордж надеялся, что на деле это вовсе не так трагично, как думает он об этом сейчас, при лунном свете, в 3 часа ночи. «Твоя самая большая беда - это то, что ты умеешь думать» — так однажды про него сказал Вилбур одной тихой летней ночью. Ещё до того, как Джорджу пришлось поместить все эти воспоминания в свою голову, словно плёнку старого фильма на чердак. С тех самых пор он часто обдумывал эти слова, вертел их и так и сяк. Пытался прекратить, вычеркнуть, затмить, заменить. Всё без толку. Он только больше раскручивал бесконечный поток мыслей в своей голове. Ему совсем это не нравилось. Просматривать в своей голове по сотне тысяч раз события, произошедшие так давно, что порой они даже не казались реальными. Конечно, ему это не нравилось. Джордж бы предпочёл ничего не вспоминать, а просто лежать себе всю ночь, глядеть в отражение света на потолке, слушая мимо проезжающие машины. Но вот он, всё ещё здесь, думающий о жизни, которой больше для него нет, а октябрь тем временем его уже смертельно утомил, едва успев начаться. Осенью прошлого года, примерно в тех же числах октября, он и Вилбур поехали за город. Ничего особенного: старенькая, но еще на много что годящаяся машина отца Вилбура - Фила, акустическая гитара Сута на заднем сидении этой самой машины, три пледа, взятых Джорджем на случай «апокалипсиса» и много-много хорошего настроения. Они даже не планировали эту поездку, просто внезапно нашли неплохой идею развеяться после долгой рабочей недели, собрали всё, что попалось под руки и отправились в путь. Всего-то чуть больше часа езды по Садлскомб-роуд, в нескольких километрах от Пойнингса — и от надоевшей сырости Брайтона не остаётся ничего. — Я не видел такой осени лет пять, — Вилбур зачарованно смотрит в окно справа от себя, и на его лице виднеется улыбка, приподнятая только с одной стороны. Он всегда так улыбается. — Быть такого не может. Я уверен, что в прошлом году она была точно такой же, просто из-за напряга с работой ты тогда пропустил её самую красивую часть, — утверждает Джордж, но внутри он более чем согласен с Вилбуром. Он тоже думает, что эта осень особенная. Скорее всего, потому что это первая осень, которую они от начала до конца проводят вместе. Джордж переехал в Брайтон два года назад. Причин для этого было несколько, но самая основная и важная из них - здесь было больше его знакомых и друзей, в то время как в Лондоне он ощущал себя жутко одиноко. Будучи молодым программистом, он не был привязан к месту в связи с работой, семьей или ещё чем-то таким, поэтому он не видел смысла оставаться в Лондоне. С Вилбуром они уже тогда были хорошими приятелями, потому что были знакомы ещё с колледжа, но после его окончания общались в основном в интернете, да и жили потом в разных городах. Сут всегда всячески подначивал Джорджа сменить место жительства. Дэвидсон колебался недолго. Первые месяцы в Брайтоне Джордж жил в небольшой двухкомнатной квартирке на западе города. Она была холоднее, чем жильё, которое он снимал в Лондоне, но даже тогда, окруженный всевозможными свечами и свитерами, которые общей ситуации помогали с большим трудом, даже тогда ему было тепло так, как никогда. Всё потому, что впервые за несколько лет ему правда казалось, что он не один. Вилбур приходил к нему в гости почти каждый день после работы - он подрабатывал музыкантом в баре недалеко от порта. Идти до дома Джорджа было прилично, но Сут всё равно неизменно являлся на порог Дэвидсона с какими-нибудь вкусняшками, чаем и историями с прошедшего дня. Некоторые истории были про пьяные драки в баре, а некоторые затрагивали всех, со слов Вилбура, «прекрасных девушек, совсем нечаянно роняющих вещи прямо перед ним». Последние Джордж слушать совсем не любил. Иногда они просто сидели и разговаривали, а иногда шли гулять по берегу Брайтона. Это были «особые дни Гоги» - так называл это Вилбур. В такие дни Джордж был настолько в прогулочном настроении, что готов был идти по холодному берегу, укутываясь в один из своих пледов, лишь бы только послушать рассказы Вилбура про его детство. Его рассказы всегда были разными и никогда не кончались. И, что самое интересное, самые занятные из них Сут вспоминал, именно когда гулял по берегу. Джордж же просто любил его слушать, поэтому у моря они проводили довольно много времени. Бывали вечера, когда всё, что они делали - лежали перед телевизором и смотрели фильмы, которые выбирал всегда исключительно Джордж. Он был «знатоком», поэтому Вилбур даже не пытался лезть и подбирать какой-то фильм. Он доверял Джорджу и, в конце концов, дело вовсе не было в том, что именно они смотрят. Ему нравились тихие вечера с Джорджем и вкусным чаем, который он сам Дэвидсону и приносил. Нравился этот уют, даже несмотря на то, что потом нужно было возвращаться к себе домой. Ему тоже было тепло после таких встреч, поэтому домой он возвращался отдохнувшим и счастливым, улыбаясь как какой-то дурак. Вилбур любил свою работу, любил играть на инструментах и любил внимание, обращенное к его фигуре во время выступлений в баре - это было его любимым делом, но ему казалось, что без Джорджа он бы всё равно рано или поздно сдулся даже на любимой работе. Джордж в свою очередь тоже был благодарен Вилбуру за это его безоговорочное присутствие. Дэвидсон тогда ещё этого не понимал, но он с каждым днём всё больше и больше привязывался к этому «осеннему парню», как Джордж частенько его называл за склонность Вилбура скрытно и культурно хандрить как «октябрьский дождь» и обожать всё, что напоминает об осени. Наверное, он уже тогда мог бы поверить, если бы кто-то сказал ему, что впоследствии они станут действительно близкими друзьями, около года живущими вместе и не имеющими никакого желания разъехаться. Это не было бы таким уж сюрпризом. В конце концов, это всегда имело для них смысл. — Неправда! В прошлом году слякоть была несусветная, и я даже не помню ни одного спокойного осеннего денечка, — Вилбур возмутился, и в его глазах заискрилось веселье. Джордж усмехнулся: — Ой, да как скажешь. Спорить ещё с тобой, — он повернул голову в своё окно, кажется, впервые за всю поездку. Они сейчас проезжали рыжеватые холмы и из-за этого казалось, что из окна можно увидеть всю округу. — Кстати, а ты закончил тот заказ со среды? Тебе не придётся сидеть с ним в воскресенье, верно? — Вилбур повернул руль, и они выехали ближе к лесу. Ехать осталось где-то десять минут. — Почти. Я начал его вчера утром, осталось загрузить несколько файлов и, думаю, можно уже смотреть, как функционирует. Займет часа три, не больше — Джордж снова повернул голову на Сута и попытался ещё более точно определить оставшееся расстояние до точки прибытия. — Это хорошо. Тебе было бы паршиво возвращаться сегодня домой, зная, что завтра с утра весь день нужно просидеть за работой. Кстати, ты ведь взял корицу? Джордж раздосадовано вздохнул: — Взял! Но мы не будем класть её ни в какую еду, Вилбур! Ни за что в жизни я не испорчу еду корицей. Вилбур на это лишь рассмеялся. Они оба знали, что Джордж сделает что угодно, лишь бы Вилбур был доволен, а сейчас просто устраивает сцену для галочки. А иначе для чего он в последний момент схватил с собой эту чертову корицу? Тот день прошёл поистине замечательно. Они устроили небольшой пикник и слушали песни Oasis одну за другой и до бесконечности. Потом Вилбур играл на гитаре, в то время как Джордж с положения лёжа за ним наблюдал. Чаще всего Дэвидсон был не способен описать, что он чувствовал, находясь рядом с Вилбуром. Они теперь были очень близкими людьми, вели общий быт, любыми новостями делились сначала друг с другом, а потом уже с остальными своими друзьями. Но было всё же что-то такое, что Джордж до сих пор не мог разгадать в этом парне. Прямо сейчас он смотрел за тем, как плавно двигаются пальцы Вилбура по струнам гитары, как сосредоточен его горящий взгляд, как время от времени он смахивает с головы листья, падающие на него с дерева. Стряхивает и улыбается, прикусив язык. «Драгоценный» Это слово пришло в голову Джорджа непредсказуемо и в один миг, будто упавший с крыши снег. Но не тот, что сразу же сбивает с ног, а тот, что настолько легок, что покрывает «жертву» лишь небольшим снежным слоем. Он не стал противиться этому, только слегка смутился, стараясь не подавать виду. Это ничего. Вилбур поднял взгляд на Джорджа, не переставая улыбаться: — Мне нравится это. Младший не понял. — Что нравится? Сут чуть отодвинул от себя гитару и облокотил её на своё правое колено, приняв сидячее положение в точности такое же, как Джордж. — Мне нравится, как ты анализируешь всё вокруг себя. Мне обычно тяжело понять, что именно ты обдумываешь, но ты всегда становишься очень тихим в такие моменты. Я всегда знаю, когда это происходит. — Я не был тихим. Я просто слушал, как ты играешь. Вилбур усмехается: — О, Гоги, Гоги… Как же ты любишь обороняться по причине и без! Было бы ради чего, — он слегка приближается и теребит брюнета по волосам. Джордж подгибает под себя колени и больше никак не двигается. Рука Вилбура тем временем задерживается. Джорджу кажется, что тот только что опустил взгляд на него, но он в этом не уверен. Возможно, Вилбур в принципе смотрел только на него. Когда холодные пальцы руки Вилбура ложатся на щёку Джорджа, тот почти вздрагивает. Вилбур постукивает пальцами по его щеке, но нежно, будто играет на пианино. Похоже даже немного на лёгкий массаж. — Это странно, что у тебя есть веснушки. Ты на солнце-то этим летом был раза четыре от силы. Но если это новый вид веснушек, появляющихся от ультрафиолетового излучения твоего компьютера, то я всё понимаю, — он оставляет на щеке только большой палец и движет им так, будто смахивает слезу. Джордж не дышит в этот момент, потому что он всеми силами старается не выдохнуть слишком громко. Вилбур бы точно услышал и обратил на это внимание. — Они появляются независимо от того, был я на солнце или нет. Если на улице лето, то они появятся, даже если я буду сидеть в бункере, — Джордж считает, что хорошо справляется с тем, чтобы выглядеть буднично. Всё ведь как всегда. Его вовсе не тронуло это прикосновение. — Это забавно. Правда, забавно. Впервые слышу, что такое вообще существует, но я рад, что у тебя есть такая особенность. Наверное, круто быть уникальным ещё и в этом. Знаешь, если хочешь, то я могу стать человеком, который будет вести дневник исследований на эту тему. Мы назовём эту работу «Автономные веснушки Гоги». Однажды мы опубликуем её, и это наверняка произведет фурор, — Вилбур рассказывает всё это серьёзно: ни капли насмешки ни в его вечно смешливых глазах, ни в его вечно насмехающейся искривленной улыбке. Потом он убирает руку, ставит перед собой колени и опирается на них подбородком. — Но вообще, я буду также рад просто понаблюдать за этим сам. Полюбоваться, скорее. Ты будешь объектом моего исследования, и я буду наблюдать за тобой целую тягучую вечность. И тут Джордж смеётся. Конечно, он смеётся. — Вилбур, прекрати. Что ты такое говоришь? Тебе нельзя выезжать за город, ты становишься ещё более сумасшедшим, — Джордж не смущается, но всё равно поворачивает голову вправо, будто высматривает что-то в той стороне. Это так глупо, но сейчас он хочет подластиться к руке Вилбура ещё раз. Он глупый, он такой глупый. Тишина. Джордж всё ещё смотрит на пару деревьев справа от себя, а Вилбур… Вилбур молчит. Может быть, обдумывает что-то теперь уже сам, а может просто хочет посидеть в тишине. Кто ж его знает. — Джордж. Что-то особое в тоне его голоса привлекает Дэвидсона. Он совсем другой, не такой, как обычно. Будто более серьезный. На секунду это даже пугает младшего. Он поворачивает голову и встречается взглядом с Вилбуром. Они находятся довольно близко друг к другу, но не соприкасаются ногами, потому что сидят, так сказать, по диагонали. Но Вилбур придвигается ближе. Намного ближе, чем Джордж мог бы ожидать. Ему приходится задеть рукой колено младшего, чтобы, приподнявшись и потянувшись вперед, снова обрести равновесие. Вилбур придвигается настолько близко, что… Он прикасается губами к переносице Джорджа. Он её… поцеловал. Дэвидсон чувствует холодный кончик носа Вилбура и то, как он щекочет его лоб. Сначала он даже не осознает того, что произошло. Джордж слегка отстраняется, но он уверен, что это незаметно для юноши напротив. Он мужественно переносит почти полноценную остановку сердца и продолжает смотреть в глаза Вилбуру. Почему Вилбур это сделал? Может быть, он случайно? Или же он так пошутил? Но его дыхание было таким… прерывистым. Джордж это почувствовал. Те оставшееся следы на его щеке от бывалого прикосновения к веснушкам загорелись, как и след на его переносице, на которой он только недавно ощущал теплое дыхание Вилбура и его сухие губы. Он скорее сам загорелся. Мурашки поднялись от ног к пальцам рук, и ему снова настойчиво захотелось прикоснуться к Вилбуру. Он не понимал этого чувства, но сейчас он не хотел об этом думать, он хотел взять руку Сута, подсесть ещё чуть ближе, потрогать его волосы - что угодно, но ему нужно было это прямо сейчас. И поэтому он оборвал их длящийся не больше пятнадцати секунд взгляд. Только для того, чтобы обнять Вилбура сзади двумя руками. Он продвинул руки по его талии и, ощущая ткань любимого коричневого свитера Сута, скрепил их в замок. Сам же уткнулся носом в его предплечье. Вилбур пах чем-то сладким, но не приторным. Джордж привыкнул к его запаху, поскольку они имели общий дом, и всё в этом доме пахло одинаково. Сут не любил всякие уж слишком зловонные духи, он любил что-то простое. Джордж мог сказать про себя ровно то же самое. В целом, им обоим нравилось, когда что-то пахло как их дом. Джордж и Вилбур довольно часто обнимались дома, когда чувствовали необходимость в этом: с утра, перед работой, перед тем, как пойти спать, но никогда это не было так, как сейчас. Присутствовало в этом какое-то глубокое понимание чего-то, что они до сих пор не смогли бы просто так описать. Вокруг них не было ни души, только птицы пролетали время от времени, да деревья шуршали листьями. Казалось бы, не было никакой необходимости в этом прикосновении именно сейчас, но никому из них не было до этого дела. Они размеренно дышали, и их грудные клетки соединялись воедино, руки Джорджа крепче закреплялись на талии Вилбура, а Вилбур широко улыбался на плече младшего, и было ему так тепло, что всем своим существом он истощал счастье. Могло ли быть иначе? Никогда. — Ты будешь переживать из-за этого? — Вилбур немного поднял голову, но его вопрос всё равно прозвучал глухо. Джордж мотнул головой. — Не буду. Здесь не о чем переживать. Ты можешь делать со мной всё, что захочешь. Я тебе доверяю. Сут слегка вздохнул и криво улыбнулся. — Какой же ты дурачок, Джордж Дэвидсон. Самый большой дурачок на всей планете, — он снова продвинулся лицом к Джорджу и стал покрывать легкими поцелуями его глаза, щёки, брови. Это было так просто. Как будто они делали это каждый день. И внезапно Джордж осознал страшную вещь: эта нежность всегда была здесь. Возможно, ни Джордж, ни Вилбур об этом не задумывались, но они точно всегда ощущали, что относятся друг к другу особо трепетно — Дэвидсон мог сказать это даже за Вилбура. Они любили делить пространство друг с другом, им нравилось болтать ночами напролёт о безумных планах, которым никогда не было суждено осуществиться хотя бы во имя сохранности их жизней, они любили слушать друг друга и по кусочку открывать новое друг в друге. Может быть, поэтому в конечном итоге всё повернулось именно так. Они не боялись оказаться слишком близко, потому что и так были почти под кожей друг у друга.