Ученик

      Фан Добин медленно поднимается в гору. Два месяца назад по этой каменистой дороге он тащил Ли Лянхуа, веря, что матушка-наставница спасёт своего ученика, старый лис выздоровеет, и они будут путешествовать по цзянху в лотосовом тереме, помогать людям, раскрывать запутанные дела, а вечером пить чай или вино и глядеть на звезды. Ли Лянхуа, хоть и казался хрупким, был вовсе не пушинкой, но Фан Добин бодро шёл вперёд, потому что как-то так случилось, что Ли Лянхуа стал одним из самых важных людей в его жизни, и Фан Добин готов был на все, только бы старый лис продолжал ходить по этой земле. Тогда он ещё не знал, что Ли Лянхуа уже принял решение и все попытки спасти его окажутся бесполезны.       Вот и высокие коричневые ворота. Фан Добин медлит, однако, в конце концов, распахивает их и переступает порог. Дорожка ведет к дому, но туда Фан Добин не хочет заходить. Где-то там шкатулка с вещами, любовно сделанными шиди для своего шисюна. Наверное, Шань Гудао улыбался и благодарил. А оставшись один, в бессильной злобе ломал подарки. Перед глазами всплывает дно шкатулки, все исписанное именем Ли Сянъи, перечеркнутым крест-накрест, и взгляд Ли Лянхуа, сначала растерянный, ничего не понимающий, а затем помертвевший…       Фан Добин встряхивает головой, пытаясь отогнать болезненные воспоминания, и поднимается в беседку, где когда-то они с Ли Лянхуа пили вино и открывали для себя нового Шань Гудао. Осень потихоньку вступает в свои права. На столике лежат золотые круглые листочки. Фан Добин зачем-то пересчитывает их. Листочков оказывается девять. За спиной слышатся легкие шаги. Ли Лянхуа! Конечно, он вернулся сюда, в родные места! Фан Добин стремительно поворачивается… и сталкивается взглядом с матушкой-наставницей. Разочарование такое острое, что Фан Добин не в силах удержать тяжелый вздох. Матушка-наставница грустно улыбается. — Простите! — бормочет Фан Добин. — Простите! — За что ты извиняешься? — матушка-наставница садится напротив. — Я вторгся в ваш дом без приглашения. — Ты ученик Ли Санъи. Тебе не нужно приглашение. — Я… на самом деле… Я… Он меня не… — Фан Добин осекается. В рукаве лежат листы с практикой Яньчжоумань и книга с описанием стиля меча Ли Санъи. — Что ты говоришь? — переспрашивает матушка-наставница. — Он не учил меня боевым искусствам. Но, только благодаря ему, я вылез из инвалидного кресла, начал тренироваться, закаляться и превозмогать боль. Я мечтал, что буду достойным учеником, что он будет мною гордиться. А он пропал в Восточном море, чтобы через десять лет вернуться, вновь спасти мне жизнь, передать Яньчжоумань, привязать к себе и опять исчезнуть без следа!       Матушка-наставница усмехается и качает головой. — Простите! — повторяет Фан Добин. — Мне совсем не с кем поговорить о нем. Тетушка сразу начинает плакать, Ди Фэйшен скорбит о несостоявшемся поединке, Уляо меня избегает, а в Байчуань я сам не хочу возвращаться. Может, Ли Лянхуа их всех и простил, но я не достиг пока такой степени просветления. Орден Сыгу предал своего главу сразу же, как только он исчез. Мне противно их всех видеть!       Матушка-наставница вздыхает. — О чем ты хочешь поговорить? — Он вырос здесь. Вы знали его лучше, чем другие. Почему он так упорно отвергал любую помощь в лечении яда?       Матушка-наставница задумчиво смотрит куда-то поверх головы Фан Добина. — Санъи всегда ставил перед собой цели, которые другим казались недостижимыми. Яньчжоумань — сложнейшая техника царства Нанинь, из-за ее сложности мало кто овладевал ею, и она считалась утраченной. Но у нас хранились записи, которые семья Ли получила от своих предков. Ли Санъи только-только исполнилось семь, когда муж показал ему и Шань Гудао эти записи. Шань Гудао сдался через десять месяцев. — Вы хотите сказать… — Я хочу сказать, что, если бы Санъи желал бы вылечиться, он бы вылечился. — Он что-то говорил вам, когда мы приходили сюда?       Фан Добин пристально вглядывается в лицо матушки-наставницы, та качает головой: — Нет! Но я и без слов все поняла. Яд был наказанием, которое он избрал для себя. Санъи поклялся на мече Шаоюй, что принесет в цзянху мир и покой, и не выполнил клятву. — Он уничтожил Шаоюй, — тихо говорит Фан Добин. Лицо матушки-наставницы вдруг начинает расплываться, Фан Добин непонимающе моргает и внезапно понимает, что это слезы. Не хватало ещё расплакаться, как ребенку, из-за этого старого лиса! — Вы тоже думаете, что он… — горло перехватывает. «Умер» и «Ли Лянхуа» не сочетаются в одной фразе.       Фан Добин кулаком вытирает глаза, мир вновь обретает четкость, и он видит сочувственный взгляд матушки-наставницы. — Иногда нужно принять… — начинает она. — Тело ведь так и не нашли! — перебивает ее Фан Добин. — Я верил, что Ли Санъи жив, когда все вокруг говорили, что он погиб в Восточном море! И буду верить сейчас! Буду верить… — повторяет он охрипшим голосом. — Ты всегда можешь прийти сюда, если станет совсем плохо, — ласково говорит матушка-наставница.       Фан Добин встаёт и кланяется. — Спасибо, что поговорили со мной!       Он выходит из беседки и идет по дорожке, усыпанной желтыми круглыми листочками, к воротам. Где-то там у подножия горы его ждет лотосовый терем. Фан Добин будет странствовать в нем по цзянху, помогать людям, ухаживать за зеленью, посаженной Ли Лянхуа, и ждать, что однажды старый лис вернется в свой дом. Что-что, а ждать Фан Добин умеет.