Кровь тоже смазка

Сегодня мой день рождения. Мы вдвоем расхуярили собаку, тупую вонючую шавку, которая не заслуживала жизни. Пищала и скулила на последнем издыхании, глаза отражали мольбу о помощи и последнюю надежду в человечность людей. Она защищала своих отпрысков щеночков, которые вылезли из ее гниющего пиздопрохода. Мелкие твари, которые не доживут до следующего дня, лежали сейчас на холодных досках заброшки. Мы спасли их. Наша улица переполнена психами, которые упиваются тушками животных, разгрызают их дышащую плоть, пожирают куски, смешанные с дерьмом, которое выливается из них. А мы спасли их. Все решения принимал ты, я еще слишком слаб, чтобы позаботиться о себе, поэтому следую за тобой. У меня не было выбора. Ты стал для меня надеждой, Модди. Убить их было лучшим спасением. Твои холодные руки воспроизводили отточенные движения. А моя голова заполнена туманом не находила сил осмыслить ситуацию, живот болезненно урчал. Последние частички здравомыслия умоляли тебя сделать спасение щенят безболезненным. Модди послушался. Своим излюбленным топором, на котором давно клеймо убийцы, разрубал пищащие головы в один взмах. Кровь брызнула, а животные даже после смерти продолжали открывать рот и скулить так, что это въелось в мое подсознание. Мои руки истерично закрывали уши, слишком болезненно сжимая их. Голова трещала по швам. Это ненормально, нездорово. Отчетливый шлепок окатил помещение волной. Я хотел это проигнорировать, внутри я кричал не открывая рта так громко, что разорвало бы голосовые связки. Щека загорелась, и покалывание вывело меня из транса. Он ударил меня окровавленной рукой, что сейчас держала кусок отодранной плоти щенка. Его руки тянулись ко мне унять мой голод. Это была забота. Этот день рождения я отпраздную не голодая. Так и прошел тот вечер на заброшке. Мы вдвоем без чувства сожаления пожирали мертвые тушки. Зубы разрывали вонючую плоть, куски шерсти сдирать не было сил, они съедались одновременно с жиром и другими смешанными блевотными жидкостями. Помню, как ты рассказывал мне о мясе. Чем оно жестче, тем болезненнее была смерть. Мясо было жестким. Организм не выдержал и начал выблевывать образовавшуюся смесь в моем желудке. Я испугался, не хотел терять драгоценную еду, которую ты так заботливо добыл для меня в мой день, мои руки инстинктивно хватались за блевотину, собирали ее в кучу. Модди заботливо положил свою ледяную руку мне на плечо и, обдувая мое ухо, как не странно, горячим дыханием тихо шептал, – «Съешь это, если хочешь дожить до следующего дня». Мои руки, с которых сливалась накопившаяся масса, были обхвачены его сильными руками. Он поддерживал меня, сам помог поднести блевотину ко рту, ведь видел, как я ломаюсь. Я жадно начал слизывать образовавшуюся массу, словно кот. Чувствуя настойчивые поглаживания на своих руках, я сорвался. Пожирал, как последняя свинья, в душе мечтая, чтобы Модди меня похвалил. Но мой организм в очередной раз отвергал и выблевывал. Этот круговорот продолжался до самой ночи. Модди довольно улыбался и был рядом все это время. Мне исполнилось 17. На следующий день Модди пропал, оставив меня одного. Я не помнил следующую прошедшую неделю, даже следующий месяц прошел мимо меня. Снова такой знакомый холодный пол пытался поглотить меня. Мой организм давно перестал функционировать, силы из-за изнеможения иссякли, мне с трудом удавалось согнуть руки, что уже говорить о поисках пропитания? Вода от дождя стекала со сломанной крыши, оставляя грязные лужи на досках. Мне было плевать что пить. Из еды осталась одна тушка мертвого щенка, этого бы не хватило на месяц, который, оглядываясь назад, прошел. Последнем решением было начать пожирать себя, отрывать маленькие куски, в надежде пожить подольше. Я уже не осмеливался назвать свое существование жизнью. И я бы стал каннибалом, но мои конечности перестали двигаться, и знал что скоро все закончится. Во мне полыхали лишь ненависть и обида. Эти злоебучие чувства заставляли совершать попытки к существованию, что были тщетны. Модди больше не вернется, это последняя фраза пронеслась в голове перед вечным сном. Волнительная тишина заполнила все заброшенное здание. Царило мертвое спокойствие. Но и оно было нарушено скрипом половиц… Пребывая в полудреме, я чувствовал, как в мое тело тыкают палкой – плохой способ проверить состояние человека. По комнате прошелся неразборчивый голос мужчины, нотки недовольства проскальзывали слишком отчетливо. Я старался приоткрыть глаза, но веки меня не слушались, словно я не в своем теле. Осторожные руки приподняли мою тушку. Я потерял сознание, а воспоминания поглотили меня. Горделивая, но все же неопределенно беспокоящаяся фигура возвышалась над моим телом, что сейчас неустойчиво стояло на вязком черном бетоне. Глаза отрешённо таращились вниз, боясь осмотреться, ведь осознание, что это не просто черная жидкость, пугало. Неужели это их проект? Металлический запах, ударяющий в нос, не давал игнорировать представшую картину. Жираф хмыкнул, предполагая подобную реакцию, поэтому был на готове поймать мое тельце. Помещение освещало тусклое мерцание. Мое детство закалило меня, никто не сможет привыкнуть к такому зрелищу даже за годы. Сейчас единственное, на чем я зациклился, это чувство стыда за свою слабость. Потому что Модди прожигает меня одним лишь взглядом. Панический страх опозориться перед ним добивал мою нервную систему. Перед всей этой экскурсией он дал мне сильные успокоительные «на всякий случай». Останки человеческой плоти, изуродованной перед смертью, разбросаны по всему подвальному помещению. Чем больше я вглядывался, тем лучше понимал, что смерть была мучительно долгой. Из каждой конечности сочился жир, из туш вываливались органы. Мое внимание привлек экземпляр в центре очерченного сатанинского круга. Женское тело, повешенное на собственной кишке, с раздробленными кистями рук. Под двумя ногтями иглы, выходящие из кутикулы, остальные ногти вырваны; некоторые костяшки пальцев держались на тонкой ниточке сухожилий. Кровь, смешанная со спермой, стекала с бедер. Ниже колен человеческие ноги отсутствовали. Грудь раскромсана на свисающие полоски плоти с вытекшей железой. В каждый ареол воткнуто несколько пар шприцов. Я с явным отсутствием здравомыслия рассматривал каждую деталь. Кожа лица содрана, подкожные мышцы смотрели на меня исподтишка. Глаз не было? — Я отодрал эту шлюху ещё живой, — доносится до меня голос самодовольного Жирафа. — Отодрал и выбросил, потому что её место рядом с помоями. Модди занялся ей после меня, но мне он почему-то не рассказывает, что делал с ней! – короткая пауза, – Результат ты видишь. — Ритуальный круг? — я не узнаю своего голоса, это уже не я. Но меня интересовало другое, я перебиваю сам себя, задавая следующий вопрос, — А куда вы дели глаза? На этот вопрос отвечает Модди, — Я положил их к остальным небольшим конечностям, там в углу мусорное ведро. Можешь посмотреть. Почувствовав спиной вопросительный взгляд Жирафа, я в одно мгновение достиг пропахшего металлом небольшого ведра. Сплошные куски плоти и крови уже не привлекали мое внимание. Мои руки сами начали вытаскивать из ведра все ненужное, пальцы периодически соскальзывали с жирной кожи, и мне приходилась сжимать сильнее. Нездоровая улыбка расплылась на моем лице, ведь я начал находить глазные яблоки. Каждый зрачок хранил в себе историю, и я упивался ими. Меня пробирали до дрожи пристальные взгляды, уставленные на меня. Я чувствовал их слишком отчётливо, слишком... Веки распахнулись лихорадочно быстро, свет защипал глаза. Тепло – первая мысль после пробуждения. Мое тело по прежнему не слушалось меня, и ранее игнорированная боль растекалась во мне. Обоняние обострилось, запах прожаренной курицы витал в воздухе. Вновь открыв глаза, я осмотрелся. Небольшая комната с неплохим освещением: в углу стоял шкаф, возле кровати, на которой я лежал, стояла тумбочка. На ней стоял стакан воды с какими-то таблетками, и я бы хотел приподняться, но… мои руки связаны.