Ах ах

      4              Обычно именно я спрашивала и предлагала остаться у него, но сегодня инициатива была не моя, что меня крайне удивило.              «Что мы будем делать? Чем займемся? Осталось так немного времени, хмхмхм.» — Я предвкушала какую-то романтику, пока он лежал на мне, как на подушке, и переписывался в телефоне.              — …Дорогой, я уже сходил в душ и еду к тебе. — Из видео сообщения сообщил его друг и мой взгляд упал на кучерявую макушку с одним вопросом:              — Что это значит?              — М? Ну, так все сейчас приедут. — Посмотрел он на меня, будто не понял с чего вдруг я опешила.              — А.              Плакали мои мечты о романтике.              «Ааааа!! Да предупреждай ты меня сразу!» — Взвыла в душе я, желая выдрать пару кучеряшек.              И вздохнула. Нет, я не планировала до отъезда забирать его себе в кабалу и не делиться ни с кем, но почему-то факт проводов для меня оказался внезапным. Как и сложность ситуации, в которой я не знала сообщать ли о том ещё одному человеку, которого позвать то могу, но… Ох.              Допустим, часть людей я знала и потому общаться мне было проще. Ещё проще было бы, наверное, если бы я могла пить, но антибиотики не позволяли мне оного. Потому я временами, видимо, другим казалась больно отрешенной в компании, без любви вмешиваться в каждый разговор и перебивать. Правда, переспрашивая меня несколько раз за вечер о том — в порядке ли я — меня это начало нервно дергать за глаз.              — Если я молчу, это не значит, что мне плохо! Боже! Ты же знаешь меня и понимаешь это? — Ушла я в зал вместе с ним, утомленная этими переживаниями за себя. Пусть я не злилась, потому что ничего плохого не было заложено в эти вопросы, это была своего рода даже забота — я все равно устала отвечать «все и правда хорошо.»              Мы остановились в слабоосвещенной комнате и я уткнулась его в плечо, на время застыв в объятиях. Мне нравится его черта, что в суете и празднестве, он все равно присматривает за мной и если что не оставляет. Как и выбирает меня, пусть и неопытную, как напарника для игры, в которую мне оказалось несколько сложно включаться. Все же, я, видимо, не сильна в настолках.              Бросая кости, приходилось то пытаться разобрать слова наоборот, — что было для меня самым отвратительным, — то рисовать описание карточки, страдая, что непонятно выходит, то пытаться на время понять слово по косвенному описанию.              «Чувствую себя глупой.» — Смущалась я, понуро опустив голову, которую успокаивающе поглаживал он. От чего я поднимала взгляд и думала, — «Странно, в этом окружении, наряду моего прошлого, меня не выставляют за то посмешищем, и в этом только и находят почву для смеха.» — От этого адекватного веселья, я думала, что мне меньше хочется общаться со своим другом, что в основном меня только и задевал, если посмотреть со стороны.              Мне не хотелось курить и мерзнуть, потому я чаще всего оставалась в квартире, пока почти вся толпа выбиралась на порожки. Но сейчас за столом я осталась не одна, став целью для очаровательного допроса его друзей:              — Так все-таки… — Пьяно начал рыжий парень, — Чем он тебя привлек?              Я перевела на него взгляд, не сменив позу, и ровно ответила, как будто мой ответ был заготовлен:              — Комфортом, который я обычно не испытываю к мужчинам. — Наверное, мой ровный голос заставил его опешить. Я постаралась смягчиться и продолжила, — Так же адекватностью. Я не планировала в принципе заводить отношения, но перед ним не устояла. Ну потому что… Не дурак и хороший. Эм… Ну…              — Она покраснела! — Засмеялась его подруга, что сидела передо мной.              — Нууу…!              — Мне вспоминается, хм, как он говорил, когда только шел в первый раз, что познакомился с интересной девушкой и ему очень любопытно. — Внезапно припомнила она, — Он так предвкушал и спрашивал у меня совета.              «Святые, какая прелесть.» — Подумала я, пусть и представить эту ситуацию мне оказалось сложно. Наверное, он хорошо доверяет этой девушке, раз говорил вообще о подобном. Как очаровательно.              Вернулась толпа, что вновь налегла на бутылки.              «Ну, главное, чтобы не садились на них.» — Мне же оставалось мешать синий сироп с соком, неторопливо попивая на фоне.              Под градусом алкоголя все начали весело обсуждать какие-то нелепые вопросы, сведя в игру. Это было почти ожидаемо, что я чаяла, когда все сведется до обсуждения секса или чего-то личного.              Он стоял позади и я поглядывала на него, ради своей забавы просчитывая чужие ответы. Которые меня удивили…              «Какая шлюха?.. Какая трава?.. Что за бесоебство?.. Ха?….»              Наверное, если бы я пила, я была бы мягче, но от трезвости и раздражающего поведения пары людей, я не смогла сдержать своих бесов. Вопросы шли по кругу и когда тот замкнулся на мне, я задала вопрос, который заставил девушек стушеваться:              — Кому доставляет удовольствие фантазия об изнасиловании? — Наблюдала я за исказившимися лицами, как если бы я ввела им под ногти иголки. Хотя в прочем мне не были важны ответы, лишь сменившееся настроение позабавило меня. Я словно содрала засохший ихор собственной раны и тешилась этим за чужой счет.              Он наблюдал за этим позади и я попросила наклониться, с мрачной улыбкой, почти защищающей меня от мира, шепнув ему кое-что на ухо. От чего он хмуро посмотрел на меня, на секунду не поверив.              Мне всегда интересно наблюдать за тем, как люди реагируют, когда я открываю часть своей трагедии. Меня никак это не задевает, но рассказав ему, уже на порожках дома после перекура, я единственное, что спросила:              — Разочаровывает?              Хотя, собственно в чем? Будь это по моей воле хотя бы, я бы поняла, а тут… Это лишь мрачная страница моей жизни, что заставила меня некогда серьезно думать о том, чтобы оборвать эту самую жизнь. Принуждение без моей воли, когда я напугано могла лишь дрожать и молиться, чтобы это все закончилось поскорее.              Может, мне всегда кажется, что разочаровать должно то, что я не могла дать отпор и лишь терпела унижение.              Я не смогла подобрать иных слов, наблюдая за его ответом.              Потому что рассказ мой должен был дать понять, насколько мне тяжело было вновь принять мужчин и что его светлое влияние оказалось очень ценно для меня. Что обоюдно ценно и то, что я доверилась ему.              Может, потому что я сама о себе рассказала больше, чем другим, он в подъезде дома признался, что боится. Того, что я без слов исчезну, променяю его или не выдержу. Не как упрек в мою сторону, а личный страх, что подобное может случиться в его жизни с избранником, что просто не дождется его с моря.              Меня такое задевает. Почти что злит, но очень тихо. Так же, как я говорю, держа его лицо своими руками и вынуждая смотреть на меня. Как он обращал мой избегающий взгляд на себя, так и я сейчас поступала, вкладывая в его голову слова, чтобы не смел сомневаться.              Я пережила так много, от столь многого не сломалась и пока что не думаю, что расстояние меня сокрушит. Мне противно, если в его голове появляется сомнение в моей верности, это задевает мою гордость. О чем я и заявляю:              — Не задевай мою гордость, не искажай мой образ в этой реальности. — Говорю я с достоинством, которое не позволю очернить сомнениями.              Потому что я ровно так же верю и ему. И лишь потому что я очень твердо верю в его верность, я отчаянно сдерживаю нервное дергание глаза и бровь, что казится в дугу.              — Вообще-то я его очень люблю..!              — Да что ты говоришь…              — Но как друга!              — Вау…              — И потому, пожалуйста, не ревнуй! Я правда им очень дорожу!              — Я очень тебе верю, раз ты мне уже шестую минуту о том талдычишь.              «Как раздражает.» — В принципе, тут даже уверять себя в его верности и собственную ревность давить не нужно, потому что единственное, что вызывает этот душащий монолог — утомление. Мне не хочется слушать этот пьяный бред абсолютно, но и срываться на колкости тоже. — «Это так нелепо со стороны, что даже впутываться не хочу, только, пожалуйста, меня в покое уже оставь наконец.»              «Но в следующий раз, если я услышу про любовь к нему от этого человека, кажется, сдержаться будет сложнее.»              Благо сейчас мы можем уехать, буквально выгнанные из квартиры соседкой, на площадь, где ночной воздух совсем не холодит кожу. И где кроме него меня никто не мучает, утягивая в танец под песню, что болезненно въедается в мою память, отныне напоминая об этих моментах.              Как будто впервые, как только-только встретившись, как после ночных купаний, мы танцевали, толком не обращая внимания на других. Месяц пролетел так быстро, а я до сих пор помнила обо всем так отчетливо, словно миновал всего лишь день. И думала, что память играет со мной в жестокую азартную игру, где я забуду важную половину, если не смогу удержать. Так же, как и его, что танцует со мной, почти что на прощание.              Как мало времени осталось. Как мне горько. Это не танец Рыцаря морской пены, что может спасти моё сердце, а тот, в котором оно буквально разрывается, лишаясь фрагментов. И потому я долго держу парня в объятиях, невзирая на других людей.              И думаю перед сном, пока он отдыхает уже, что:              — Я люблю тебя. — Смотря в потолок, так просто сказала я, словно пробуя говорить это не надрывно, чаще; с ожиданием, что он уже уснул.              Но он ответил:              — И я тебя люблю.              ——————————————————              5              Я имела только тяжелый опыт в прошлом с любовью на расстоянии. Иронично, что именно этот сценарий жизнь решила мне повторить. От чего мне страшно. Так, что я не скажу прямо, но страшусь прошлых ран и слез, слабости и одиночества. Когда ты вроде не один, но одинок, потому что до тебя нет дела. Когда ты больше помеха, чем радость.              Я вздохнула, лежа на матрасе в пустой квартире, и повернулась на бок. Смотря на подушку, где он обычно спит.              «Скоро я и этого не смогу видеть.» — Твердилось в голове. Во всех жизненных моментах, мой мозг повторял эту фразу: «скоро я не смогу этого сделать». Ни посмотреть на него, ни коснуться, ни обнять, ни поцеловать, ни почувствовать. Страшно.              И это корежит больше, чем страх оставленной любви. Ему не все равно, он так же не заинтересован разрушать все, что есть между нами и, я верю, будет стараться. По крайней мере, я говорю ему прямо, что я хотела бы слышать и как, чтобы эту самую любовь понимать. И потому мне остается бороться только с чувством, что из меня вырывают кусок. Но борьба ли это… Мне нужно лишь снова принять боль расставания, которую умею проживать очень плохо.              От нее не избавиться, ее сложно пережить до конца. Ее хочется пропустить по телу и принять, реагировать проще, как та, кто не сломится под гнетом обстоятельств.              И потому я выгадываю время в конце рабочей недели, когда буду одна, чтобы принять на себя чужой образ. Девы, что проживает печаль через танец, который поддерживает меня каждый раз. Чей рыцарский образ укрепляет во мне силу справляться с любой болью. Образ аристократки, что держит стан и полна благородства.              Я играю с личностями, надевая на свою маску чужую, что перекрывает невзгоды хотя бы на пару часов и мне легче. В морскую пену превращает мои слезы и я действительно… Чувствую себя легче.              А свете цветных ламп я сидела на ковре, пересматривая фото. И совсем не заметила как заигралась.              — Можешь спуститься? — Попросил он в сообщении, приехав ко мне.              — Может, сейчас тебя впустит кто-то другой… — Хотя так поздно вряд ли будет ходить много людей и быстрее будет спуститься мне.              Я только сейчас осознала как выгляжу и что такой мне придется спуститься. Меня не волновало, что подумают другие, на камерах лифтов так и вовсе происходили события наверняка хуже, но встречать в подъезде кого-то в чулках мне было неловко. От чего я закуталась в домашний кардиган, аккуратно впустив его в дом, и ничего не сказала, отступив к почтовым ящикам, но заметила, как он опешил. Просто молча прошла до лифтов под его… Достаточно удивленный, но заинтересованный взгляд.              — Ты похожа на куклу, — С очарованием отметил он, наконец осмотрев меня со всех сторон. — Такая красивая.              — Спасибо, — Нетипичность моего внешнего вида меня все-таки заставила сильно смутиться.              Как и достаточно откровенный наряд, что я держала под халатом-кардиганом, не спеша раскрываться, пока мы стояли в объятиях в комнате. Я аккуратно положила голову ему на плечо, дабы не покосить заколку и парик, и закрыла глаза. Недолгим после, я подняла веки, посмотрев на нас в зеркало и задумалась:              «Почему-то смущение отступило.» — То, которое сковало меня от страха осуждения и насмешек. В отношении него я была настолько уверена, что не нарвусь на колкости, от чего всякие страхи угасли и я расслабилась.              — В нем достаточно жарко, — Призналась я, медленно спустив с себя накидку и оставшись только в косплее и чулках. Выбери я те, что идут в комплекте с нарядом — замучалась бы, ибо они постоянно падают. А обычные кружевные… Что ж, невольно я выполнила кое-чье желание увидеть меня в них.              И его оценили по достоинству.              — Хмммм…. — Лукаво потянулась я к нему, заглядывая в лицо. — Попробуешь снять? — Говорила я про наряд, чья сложность в первые разы утомила даже меня. Если бы я не видела ежедневно полгода этого персонажа и сама бы не занималась одеванием, то была ровно на его месте. Иными словами — растеряна. Он попытался найти где расценивается бандаж, как снимается рубашка, но быстро опустил руки.              — Боюсь порвать.              — Хм… — Протянула я, думая, — «Оно рвется не так легко. Ну что ж.»              До его прохода я слушала любимую мелодию пианино, что и осталась играть на фоне. И под этот полный меланхолии мотив, мы лежали на кровати, поглаживая котиков и тихо разговаривая.              Наш смех и умиление от кошачьих боданий головой перекрывали тоску, что сочилась из музыки и флёра моей печали. И вот сейчас я чувствую, что мне и правда — стало легче.              Я думала о том, что почти не внимаю дискомфорта перед ним, какой бы ни предстала; спустя месяц оная мысль крепко уложилась в моей голове. Я не чувствую перед ним неловкость, стыд, скованность, так же моё разрушительное желание казаться не той, кто я есть. Оправдывая, что хочу быть «идеальна» в чужих глазах. Я чувствую себя — собой, и что меня полностью принимают.              От взгляда его, такого нежного и влюбленного, нет, скорее от любящего, я поражено призналась:              — На меня никто так не смотрел.              И даже сковывающий мое движение наряд не мешал поему телу полностью расслабиться. И даже мой чуть открывающий границу волос парик не смущал меня, призывая идеально поправить пряди. Мне казалось это таким глупым, неважным, что я лишь на секунду поймала эту мысль, а после она исчезла. Как и моё пагубное стремление к «идеалу», который сковывал меня по жизни колючими путами. Я была собой настолько, насколько могла. И не боялась. Доверяла свои странности и сложности, не чувствуя, что нож, что вложила ему в руку вместе с признанием в любви, в меня вонзят.              И этот его взгляд заставил мои губы сказать те слова, тихо, как нечто сокровенное.              — На меня так, как смотришь ты, тоже никто не смотрел. — Признался он так же тихо, внимая мою улыбку.              ——————————————————              6              «Два дня. Полтора дня? Я почти что считаю. Тяжело.» — Мой палец мерно стучал по столу, как секундная стрелка часов.              Я сидела в кофейне после работы, наблюдая за дождем на улице. Он испортил все планы. Возможно, я бы реализовала в этом году желание посетить открытый кинотеатр, несмотря на холода, но дождь поставил на этом жирный крест.              Как последнее, оставалось отметиться на баре в компании его друзей, но так как было уже достаточно поздно, я утомилась. Мы бы встретились где-то через час или около того, а пока я ждала в кофейне. Он же был у друга дома, они смотрели какой-то фильм или аниме, и, обсуждая это с приятельницей, мы шутили, что они явно из теплых объятий друг-друга не вылезут вовремя и опоздают.              «Ох, не люблю я в себе порой свою жадность…» — Я не сочла бы это ревностью. Жадность — лучшее определение, ибо мне хотелось напоследок побольше провести времени с ним, будто я могла не насытиться. Но старалась успокоиться и принять то, что по друзьям он тоже будет скучать и занимать абсолютно все время собой я тоже не хочу.              Однако мой ноготь мерно выстукивал по столу.              …И мы были правы.              — Конечно, они опоздают. — Закатила она глаза, держа бокал вина.              — Святые, ну прям голубки-неразлучиники, — Кратко вздохнула я, продолжая попивать безалкогольный коктейль.              Было холодно. И даже не из-за легкой одежды, октябрь начался очень промозгло. И когда парни наконец приехали, я старалась греться о человека, что почти не выпускал меня из объятий.              Порой я думаю, что я бы не могла, как он, открыто демонстрировать прикосновения. Нет, может, потому что я девушка и мои жесты иначе воспринимаются или ещё по какой причине, но держать за задний карман его мне не всегда удобно. Или забираться под майку, держа за талию. Хм.              «Но меня это почему-то не бесит. Странно.» — Не из-за того, что это делает именно он, а скорее потому, что не чувствую это всё жутко опошленным.              Я допивала очередной бокал лавандового коктейля и думала, что все какие-то вялые. И ладно я, уставшая после работы и утомленная своими мыслями, но другие вполне приехали бодрыми. Но вот они уже медленно стухали, сопротивляясь жутко душным рассказам пары человек из компании. Даже он не был в восторге, поднявшись на уровень повыше, чем где стояла я, и наблюдая за мной сверху.              Он качнул головой в сторону, явно мне что-то говоря.              Но я, кажется, не поняла. Я нахмурилась, будто спрашивая повторно.              И он показал по дороге направление моей квартиры.              — АААаааа… — Протянула я и закивала.              …              — Давай на самокатах? — Холод был терпимый, а слякоть от дождя почти сошла, так что это был неплохой вариант.              — Ну, я не слишком опытна, но вполне. — Было бы славно ещё, если бы мой самокат не был звенящим ужасом, ибо, уже войдя в квартиру, мне казалось его дребезг до сих пор в моей голове.              Вскоре он утих. Как и наш недолгий разговор в постели. Быть может, я что-то хотела большее, но моего суккуба успокоили и предупредили:              — Завтра все будет, а сегодня давай отдохнем…              «Это хорошо, что ты сказал сразу и пообещал, а то я бы расстроилась.» — Про себя похвалила его я, лежа на его груди.              «Хотя бы завтра…» — Зачем-то повторила я в голове, не думая именно о сексе, скорее о том, что завтра и больше ни разу в этом году.              Завтра и только через четыре месяца я смогу его обнять, поцеловать, коснуться, так же спокойно лежать на груди.              Завтра и потом очень не скоро.              Четыре месяца это долго. Я чувствую время порой так отчетливо, что меня пугает. Два месяца — это проще, но больший срок во мне вызывает ужас. И я успеваю подумать про это и почти принять, примириться, но вот только…              Мне так горько. Больно. Словно из меня вырывают кусок.              Я не смогу его касаться, обретя в своей жизни совсем недавно.              Мои руки потянулись к нему и обняли за плечи, а моя голова уткнулась в его плечо. Завтра мы будем ближе телесно, но пока я хочу чувствовать его как можно ближе иначе. И не отпускать. Насколько могу, даже если не озвучу свой эгоизм.              «Пожалуйста, не отпускай меня.» — Не могу сказать я, как и признаться в своей боли. Она очевидна, но слова в моем горле застревают колючим комом, а в мозгу засело одно:              «Завтра не смогу коснуться. Завтра. Завтра. Зав͜т͠р͠а»              Это действительно как будто из меня, чей расколотый орган только смог стать вновь цельным, вырывают кусок. И мне хочется расплакаться, но я не могу. Мои глаза полны слез, которые я боюсь показать, лишь пара капель предательски посмела пролиться. В темноте комнаты не видно ни моего лица, ни их, что держу я из последних сил. Но обнажить не посмею. Будто обижу его тем самым, расстрою, раздражу — я сдерживаю себя по старой привычке, и поднимаюсь с его груди, невысоко нависая над его лицом. И его слова, будто чтобы отвлечь моё мрачное настроение, обрываются, когда на него падают слезы.              «Ах. Видно с ресниц.» — Я серо думаю об этом перед поцелуем, чтобы перекрыть свою боль. Но вновь оказываюсь лбом уткнувшись в его плечо, чувствуя, что оно всё мокрое. Кажется, он понял все давно, пытаясь отвлечь меня все равно.              — …Если хочешь, ты можешь плакать.              Он сказал это и я застыла, широко распахнув глаза.              Такая простая фраза, которую я не могла долго услышать. Которая разрешала не держать мне все в себе, словно иначе я буду лишь раздражать.              Нечто абсолютно противоположное тому, что я слышала раньше.              Однако я не смогла этого сделать.              Я слабо покачала головой, не отрывая её от плеча, и тяжело вздохнула, как будто весь воздух мне нужно было пропустить через плотный слой ваты. А потом просто обмякла, почувствовав себя легче.              «Как ты умудряешься говорить мне то каждый раз, что мне необходимо… Даже, наверное, сам не понимаешь, как твое обычное поведение удачно накладывается на моё и дополняет. Ты творишь удивительные вещи и не понимаешь того.»              И я, наверное, тоже. Ведь он сказал мне:              — Спасибо тебе. Я так счастлив, что встретил тебя.              — Ты исцелил меня. Именно так и никак иначе описать оное я не могу. — Ответила я ему, действительно считая так.              От мелочей до чего-то большего. Во мне так много поменялось, но главное, я действительно чувствовала себя исцеленной. Сердцем, что срослось воедино с разумом и залатало сколы; человеком, что научился и расслабляться, и доверять, любить.              Мы как будто подводили итог, обмениваясь честным счастьем, обретенным благодаря друг-другу.                            7              Я жадная до последней минуты. Мне не все равно и потому я не могу оставить всё так просто. Я не хочу уходить, пока у меня есть шанс быть рядом. Мне это важно и нужно. И потому я отправилась домой с ним.              И пусть день был размеренный, я им наслаждалась. Нужно было доделать последние штрихи: убрать квартиру, распечатать бумаги, дособирать чемодан, попрощаться с родственниками и что-то ещё по мелочи.              И как минимум с утра поесть. И вот, на этой кухне у него дома, где некогда было веселье, мы сидели друг напротив друга. Я ела пару сотен грамм салата очень нехотя. Мне казалось еда не могла пройти по моему горлу и застревала.              «Здесь я тоже не окажусь в этом году больше.» — Думала я и потому меланхолия давила мне змеей шею, а салат не уменьшался в объемах.              — Как ты себя чувствуешь? — Он спросил о моем состоянии и я ответила так, что лучше всего передало суть:              — Из меня будто вырывают кусок.              Так это больно, что, пока я говорила, по моим щекам скатились слезы и я поспешно постаралась стереть их. Наверное, он не сталкивался с таким ранее и потому печаль была обоюдна, как и наши попытки просушить слезы на моих щеках. Он подсел ко мне на диван и я уткнулась ему в грудь, успокаиваясь.              Ведь впереди ещё целый день. Надо успеть так много и отдохнуть тоже.              «Не хочу его расстраивать… Я верю ему, что он не будет меня винить в слезах, но обременять его няньчиться с моей слабостью мне не позволит гордость.»              Потому, закончив дела, мы лежали на диване. И я все ожидала кое-чего, что способно было унять мои тревоги. Воздействовать на моё сокровенное, что лучше всего укладывается в моем сложном мозгу.              «Когда же он сдержит обещание?..» — Я точно знала что он не забыл. Но почему не предлагал сам я не знала.              Мы лежали и он смотрел что-то в телефоне. Располагаясь меж моих ног, как будто я лучшая в мире подушка.              «А мог бы поцеловать внутреннюю сторону бедра. Хм-хм, мне бы понравилось. Но. Нет, не хочу на диване, мне он не нравится. Хм. Но он все равно этого не сделает. Почему?» — Я будто преследовала его по квартире, усиленно размышляя. Мы ушли на кухню. — «Ну мы же сейчас ничем не заняты? Вполне можно. Хм.»              И снова вернулись на диван. И я не выдержала:              — Ты ведь помнишь, что вчера говорил? — Посмотрела я на него сверху, четко увидев в глазах осознание. — Сдержишь обещание?              Когда-то мы обсуждали прозаичность секса и то, что он не находит в нем такой же необходимости, как я. Физиологический процесс, физически не самый привлекательный. Однако. Будь во мне только потребность в физическом удовлетворении, я бы не ограничивала себя единичными партнерами, к которым имела какие-никакие чувства. Для меня это лишь возможность установить в моменте эмоциональную связь, в иных обстоятельствах недостижимую.              «Ты меня тогда несколько задел своими высказываниями, будто обесценил. Я тешусь красивой фразой о суккубстве, ненасытности, но мне, некогда покореженной в эмоциях, чувствовать их рядом с человеком, которого люблю — жизненно необходимо. И лишь потому я стремлюсь к близости.»              «Если претворить в жизнь сценарий, где нет соития, лишь ласки от любимого человека, что меня желает, я буду точно так же удовлетворена.»              «Ведь я жажду этого, чтобы чувствовать себя любимой. Открываться ему больше, чем кому-либо иному в этом мире, и доверять себя. Для меня близость — возвышенный жест любви, а не прозаичное, плотское удовлетворение.»              Я сняла свое змеиное платье, принимая его в объятия на кровати. И сейчас, в последний день, мне важен был не сам процесс. Мой суккуб не требовал ничего, но почувствовать его ближе в последний раз мне было необходимо.              «Я хочу запомнить его.» — Все его черты, его взгляд и как ломит у меня под ребрами, дрожит с восторгом, пока он смотрит на меня.              Чтобы этот образ не покидал меня, чтобы мой подлый разум не подвел меня.              Я хотела запомнить этого замечательного человека. Чье дыхание щекотало мне шею и я уповалась им.              — Я люблю тебя. — Говорю я в объятиях, целуя его щеки.              И чувствую, как он останавливается, ощущая странное тепло.              — …Ты поняла что произошло?              — Ха… — На секунду опешила я, захлопав глазами, и чуть погодя посмотрела вниз.              «В меня. Ах.»              И пусть он не находит в ощущениях ничего особенного, меня тешит, что со мной испытывал это впервые немного иначе, чем с другими. Ибо четвертого числа меня немного укололо каким-то неясным чувством, что со мной он такого не испытал, а с кем-то в прошлом было.              Я хочу чтобы он помнил меня, чтобы я была для него той, что будет откликаться самыми яркими воспоминаниями. Так же, как в моей голове запомнился он отчетливо.              И я хочу быть той, кто не позволит этому замечательному парню испытывать плохое. Поскольку…              — Ты замечательный. — На поводу эмоций в моменте, но с четким убеждением говорю я, — Не сомневайся в этом и знай. Кто бы что ни говорил, я истинно доношу тебе, что ты прекрасен. И заслуживаешь всей любви.              Я говорила ему важные вещи, обращая его взгляд на себя, пока мои руки нежно касались его щек. Пока он опускал взгляд куда-то ниже, но мне хотелось донести эту истину, в которую я отчаянно верую.              Ведь иначе бы я не хотела оставаться до конца, даже когда мне мучительно пришлось считать часы.              Мне не нравится, что почти в каждой комнате этой квартиры они есть.              Время неумолимо шло вперед и чем меньше его оставалось, тем тяжелее мне было. Меня будто швыряло по волнам. Когда-то я твердила в голове «месяц», потом это сократилось до «недели», «завтра» и теперь до «пары часов».              Я не могла последний час занять себя просто просмотром сериала, зная, что потом пожалею, если не приду к принятию. Своей тревогой и расстройством я довела бы себя до истерии и это было бы катастрофой.              — Пожалуйста, обними меня.              Так, чтобы мне было легче. Чтобы я поняла, что не одна я в этом состоянии. Что не виновата в том, что чувствую эту боль.              Потому что, ощущая его объятия со спины, как будто он боится меня сломать, но в то же время и отпускать не хочет, я чувствую свои слезы. Горькие. Такие, что я топлю их в себе снова, забивая кирпичами куда подальше.              Ведь…              Ведь что?..              Что, черт возьми, будет? Почему я после его слов о том, что я могу плакать и меня не будут в этом осуждать, это делаю?..              «Если ты хочешь, то можешь плакать.» — Щелкнуло в моей голове и я почувствовала, как бессильно обмякла в его руках, пусто уставившись на свои ноги. Будто окончательно устала контролировать себя по жизни и сдерживать, цепляясь за прошлые страхи.              Мне так плохо и горестно, что я и правда еле сдерживаю это в себе; мои ребра будто крошатся, выламываются, а все тело горит. Мне так больно от этой разлуки, что я просто…              — Аааааа… ААААААААА!              Не могу сдержать ни слез, ни свой плач, такой громкий, что может напугать соседей. Такой надрывный, что хрипит голос. Что я сгибаюсь напополам от бессилия своего, но меня держат и прижимают к себе так крепко, что мне плакать даже и не… Страшно. Ибо мой болезненный вопль я ощущаю так, что плачут оба, но вслух я возьму это одна на себя.              Я плакала так впервые в этом году от адской, раздирающей меня боли, что застыла во времени на три года, вместе с потерянными эмоциями. Ныне я плакала так же громко и надрывно, но чувствовала это совсем иначе. Как бы я не выглядела и не звучала ужасно, мне собственные слезы ощущались какими то светлыми.              Это была другая боль. Которую я чувствовала и в нем, когда он безмолвно приложил мою руку к своей груди, где я чувствовала биение. Отчетливое и тяжелое. К которому я прижалась, окончательно успокоившись.              И, наверное, потому что я позволила себе наконец прожить эту грусть, я не хотела больше плакать.              Не потому что топила это в себе, а потому что почувствовала себя свободной от гнета.              «Я как будто выплакалась за все разы, когда хотела в прошлом так поступить, но не могла…»              И потому этот последний час, который я боялась больше всего, я приняла спокойно и с улыбкой, которой подсознательно успокаивала и его.              Но воды мне после стольких слез попить было нужно.              Мы сидели на кухне в слабом свете ночника. И говорили о вещах, которые осмыслили за весь месяц. И о том, что будет потом. Потому что после мне оказалось самым тяжелым это не поцеловать его на прощание, а смотреть на машину впереди, в которой он ехал.              …              Я пришла домой одна. Меня встретили коты и потерлись о мои ноги.              — Привет, малыши. — Я присела, чтобы их погладить. И долго не шла никуда, оставшись в прихожей.              Мне не хотелось говорить, делиться с подругами своими мыслями. Я просто сидела на полу и долго гладила котов. А потом продолжила их гладить на кровати. Черные создания кружили рядом со мной, будто разделяя грусть.              Я лежала до ночи с ними на кровати, где, стоило поднять мне руки, представляла над собой кого-то. И это ломало.              Я приняла расставание, которое правильнее назвать временной разлукой. Но принять свое одиночество в квартире, за недолгий срок привыкнув к тому, что я не одна, было сложнее.              Мы говорили тогда на кухне о том, что выдержать сто двадцать дней не так уж сложно. Но я слышала цифру «сто» и она почему-то мне казалась слишком большой, хотя я себя знаю, я сильная — выдержу. Точнее, я спокойно приняла то, что я дождусь её окончания, но сам процесс ожидания — это тяжело. Но тем не менее, я сильная. И я чувствовала у себя на лбу почти заклинание, что с хихиканием говорила тогда:              — Ты — возвращаться, я — ждать. Возвращаться, — Ногтем я тыкнула ему в лоб, — Ждать. — И коснулась своего.              Следующий день напоминал прошлый вечер. Я лежала на кровати и гладила котов, и долго думала, но уже вслух озвучивая мысли подруге.              — Я понимаю, что многое стесывается из памяти за месяц. А помнить мне важно. Но меня постигает идея расписать всё, ака историю. Опять же — чтобы помнить. Чтобы, когда мозг будет сходить с ума, перечитывать мочь и успокаиваться.              Может быть, это немного крипово для других… Но своего рода запоздалый дневник. Мне сложно было решиться сделать подобное. Все-таки, когда ты рисуешь людей, они чаще восхищаются, а подобное чтиво может попасть под осуждение.              — Сегодня я осознала, как сама менялась за месяц. Как прорабатывала какие-то страхи, что сейчас ослабли или так и вовсе угасли. Мне хочется посмотреть на себя со стороны.              Мне хочется, чтобы моя любовь к нему осталась запечатленной. Чтобы прекрасное время, подарившее мне сотню метаморфоз, не исчезло бесследно из памяти.              И потому я решила её написать.