Сумасшедший дом

Квартира Васнецовых никогда не была кучей лишь счастливых воспоминаний и, словно списанных со сценария какой-то дешёвой комедии, весёлых историй. Она была переполнена кучей проблем, не исключая и психологическую. Каждый раз, когда Даша, сидя на балконе под музыку рассуждала об этом, ей казалось, что ее семья граничит между тюрьмой и психдиспансером, распределяла на каждого роли и тихо усмехались, понимая, что попала в точку, но в то же время, не раз задавалась вопросом: а куда же ей тогда? Ответ очевиден. Столь чудовищное сходство сводит Васнецова-старшего с ума. На тонком изгибе шеи мерещится столь знакомая родинка, которую Сергею так и хочется зацеловать, обхватить губами, оставить засос. От долгого одиночества и неприятия своих чувств съезжает крыша, и мужчина это знает, когда зажимает дочь в ванне, прижимаясь к ней, перебирая волосы цвета воронова крыла, одновременно пытаясь сдержать себя, взять в руки и наконец забыть то, что бесконечным ворохом воспоминаний мелькает перед глазами. Дарья сжалась, стараясь даже не дышать. Она боится отца. Боится его взглядов, некоторых замечаний, и вот таких ситуаций — когда они остаются наедине. Нет даже мелкой Пуговки, которая своими совершенно глупыми замечаниями или просьбами могла бы разрядить ситуацию. Даша знает, единственное её спасение — быть рядом с сёстрами, что кидают уже недвусмысленные взгляды на готку, сбегающую по ночам из дома и жмущуюся в угол подальше, когда отец приходит с работы. Васнецов, мелькая безумным блеском в глазах, путая реальность и грёзы, похотливо сжимает грудь дочери, рвёт потрепанный временем бюстгальтер, и кусает за шею. Даша дрожит. По красивому лицу бегут дорожки слез. Отец невпопад что-то говорит, называет ласково «Людочка», и зарывается в чёрные густые волосы, видя на девичьем личике знакомые, любимые до дрожи морщинки, утирает влагу со щёк. —Ну чего ты плачешь, моя дорогая? — целуя в подбородок, он медленно, словно пытается растянуть свое видение, снимает с дочери, нет, не с дочери, с любимой жены, юбку. Длинную, Люда такие не любит носить, сразу отставляет вешалки с подобной моделью в магазине. Мираж медленно трещит по швам, но Васнецов этого не замечает. Не замечает даже, когда Дарья, уже не сдерживаясь, рыдая в открытую, пытается убрать руки того, кого считала ещё неделю назад отцом, отпихивает его, сильно толкая в грудь. Сергей воспринимает это как игру. Весьма странную ролевую игру с оттенками бдсм и кровавого вампиризма. Силой толкает девчонку на стиральную машину, и едва не запутавшись в шторке для ванной, стискивает в своих объятиях. Зажимает рот, и когда та пытается укусить его, шепчет на ухо, совсем противно, так похотливо и грязно, что Даша чувствует как тошнота вместе со страхом, нет, не страхом, животным ужасом, подкатывает к горлу. —Тише, сладкая, нас могут услышать, девочки уже легли спать, — сипит мужчина, легонько кусая за ухо. Мнет грудь, больно щипает за сосок. Девушка окончательно теряет связь с реальностью, когда отец обнажает фиолетовую плоть, вставляет в неё, совсем без подготовки. Тихие молитвы о том, чтобы это поскорее закончилось, обрываются хриплым полустоном-полувсхлипом и первым стуком качающейся стиральной машины без подставки, о стену. Даша вспоминает все как в тумане. Размеренный темп и болючие укусы — девушка никогда не думала, что может быть так больно. Тугой узел завязывается где-то там, внизу, и Васнецова, чувствуя себя грязной шлюхой, вывалевшейся из наркопритона, закрывает глаза, отдаётся отцу, понимая, что если она будет меньше сопротивляться, это закончится быстрее. И в правду — всего пару минут, и об отце, в тёмном и сыром помещении напоминает только пахучий на всю ванную одеколон, да стекающая струйками по бёдрам, перемешиваясь с кровью, семенная жидкость. Растирая по лицу слезы и тушь с подводкой, понимая, что до комнаты не дойдёт, Даша заваливается в ванну, чувствуя себя до тошноты противной, отвратной, мерзкой, царапая колени, пытаясь хоть как-то успокоить начинающуюся истерику. Качается из стороны в сторону, и понимая, что может разбудить сестёр громкими звуками, тихо скулит в укусанную ладонь, пытаясь справиться со всеми чувствами и осознанием того, что отец безумен. Во рту противный привкус крови расцветает, напоминая только минувший ужас и заставляя укусить себя ещё сильнее, лишь бы успокоить тошноту. На утро, её будят прохладные капли воды и нежные руки старшей сестры. Маша с понимающий улыбкой, словно знает о вчерашнем, помогает смыть весь вчерашний позор гелем для душа с запахом хвои и мицеляркой, самой дешёвой, но каким-то чудом, смывающей её черную подводку, и похлопывая по спине, кутая в своих объятиях, уверяет, что все хорошо. Обрабатывает синяки на бёдрах и укусы на груди, совсем не стесняясь наготы младшей, кутает в какой старый плед и швыряет порванные шмотки в мусорку возле раковины. Грустная улыбка тут же стирается презрением, показавшемся на лице блондинки, когда отец, сонный, стучится в ванную и не дождавшись ответа, открывает, осоловелым взглядом осматривая комнату.