Несколько дней спустя
Цепкая густая тьма постепенного отступает от девушки в черно-золотом одеянии. От ярких факелов на высоких железных столбах пещера наполняется ядовитым, отправляющим легкие дымом. Но Амен не чувствует ни удушающего запаха, ни раскалённого донельзя воздуха. Он снова видит знакомую картину будто со стороны, не ощущая ничего, даже собственного тела. Тем временем за спиной девушки, упорно что-то ищущей в хлипких свитках, появляется новая фигура: — Зачем пожаловал? — та, чье лицо заставляет рёбра Амена сжимать сердце в тиски, говорит властно, не оборачиваясь. — Сказать, что ещё есть время одуматься. Ты слишком самонадеяна, Нефтида, — мягкий голос незнакомца оглашает самую страшную догадку эпистата, — Неужто и вправду думаешь, что тебе по силам обмануть бога лжи? — Я уже это сделала, — она встаёт в полный рост, давая возможность Амену рассмотреть дикую улыбку на любимом лице. Дым стелится под ее ногами, ложится на кожу, пропитывая её насквозь, — Я благодарна за найденное тобой заклинание, Тот, но твои упрёки слушать не намерена. Тебе лучше уйти, мой дорогой муж вернётся совсем скоро. — Как хватило тебе глупости просить Сета помочь тебе с его же убийством?! — восклицает мужчина, дëргая богиню за руку. Кожа у нее неестественно горячая, как-будто разрушительная затея выжигает тело изнутри. Бардовый капюшон падет с его головы. Ливий. Эпистат сразу узнает порядком надоевшего ему лекаря. — Я не поделилась с тобой подробностями? — наигранно вздыхает, и глаза у нее недобро горят, — Я сказала ему, что ритуал навсегда избавит нас от Осириса. Жажда заполучить его земли оказалась сильнее здравого смысла. Хотя о каком здравии может идти речь, если мы говорим о Сете? — холодный, переливающийся битым стеклом смех отражается эхом от каменных стен. — Он до сих пор не знает о вашей связи, о вашем… сыне? — на последнем слове голос трепещет, и в нём слышится несвойственный божественным сущностям страх. — Замолчи! Не знает и не узнает! — глаза Нефтиды вспыхивают. Богиня взмахивает руками: пыль вокруг поднимается и резко бьёт об стены, — Уходи прочь, я чувствую во рту этот отвратительный песок. Сет приближается. — Ты всех нас погубишь, — роняет на прощание мужчина и исчезает, оставляя после себя синюю дымку. Богиня в гневе встряхивает головой, берёт в руки один из стоящих кувшинов и наносит непонятные кроваво-красные символы на землю вокруг спящего младенца. — Смотрю, всё почти готово, дорогая, — Сет появляется так же внезапно, как и всё в этом сне, — Ты постаралась на славу, любовь моя. До сих пор не могу поверить, что выбрал женщину, которая ради меня способна на предательство самого Амона, — голос бога вкрадчивый и тихий, похожий на крадущуюся за добычей змею. Нефтида легкомысленно ведет плечами: — Он сам виноват. Ставит себя выше нас, делит земли, как ему заблагорассудится, одних возвышает, других в грязь втаптывает, как нас с тобой, — она не оставляет начертание иероглифов, но Амен замечает, как крепко богиня сжимает кисть, — Не будем отвлекаться, любимый. Ещё немного и мы покажем остальным, что нам не стоит переходить дорогу, — она идет упругой, кошачьей поступью, мягко виляя бёдрами, и обнимает супруга за шею. Смотрит в глаза. — Ты принес, что я просила? — Конечно, милая, — Сет достаёт из полы плаща два небольших кинжала со сверкающими наконечниками, — Один пропитан кровью аписа, — Он нежно проводит чёрным остриём по скуле Нефтиды, — Вторым убита священная свинья в моём храме, — другим клинком он обводит острую линию плеч, откидывая плащ в сторону, — Уверена, что готова забрать невинную душу во имя справедливости? — он со смешком кивает в сторону укутанного в саванн младенца. — Без всяких сомнений, — говорит девушка прямо в губы Сета. — Тогда приступай, милая. Я хочу лично видеть, как твоя изящная ручка разрушит вековые устои.***
Гортанный смех — последнее, что слышит Амен, падая в темноту. Он просыпается в поту, а с губ то и дело срывается ненавистное имя. Нефтида. Богиня рождения и смерти. Больше Амен не может твердить себе, что это просто сны. Он давно понимает, что это не так. Но не менее чётко он осознаёт, что его Эва не могла быть такой, какой являют её видения. Нет же, Эвтида не может так искусно и долго водить эпистата за нос. Она же пообещала не предавать. Он же ей верит, безусловно и до конца. Или до первого серьёзного звоночка? Трудно думать о плохом, когда к твоей груди прижимается маленькое хрупкое тельце, такое нежное и беззащитное, что сердце заходится. Вообще-то ему тяжело найти более неподходящий вариант на роль спутницы жизни. Элиста это видит и видит часто: когда она смеет с ним спорить; когда выводит на эмоции, которые мирно спали глубоко внутри до встречи с ней; когда ради неё он снова и снова отказывается от всего, что раньше было важно... Но зачем нужно беспрекословное подчинение окружающих, выдросированное внутреннее спокойствие и успех на службе, если в твоей жизни нет человека, ради которого ты это всё в Дуат послать готов? Амен узнал ответ на этот вопрос, и теперь не может думать и поступать как раньше, потому что отныне каждое его действие имеет одну цель — сохранить то, что между ними происходит. — Уже утро? — тихо лепечет Эва, ворочаясь под боком мужчины. «Не Нефтида. Совсем другой голос. Сладкий. Искренний. Родной» — Не совсем. Поспи ещё, — он притягивает её ближе, чувствует кожей каждый миллиметр обнажённого тела. Кому-кому, а вот Амену теперь не до сна. Эва не отвечает, растворяясь в крепких и надёжных объятьях. Он хочет, чтобы так было всегда, очень хочет, чтобы каждый новый рассвет мерк перед красотой женщины, ему принадлежащей. Амен хочет её всю, с истериками и страхами, с невыносимым характером и переменчивым настроением. С родинкой чуть выше живота. С тоненькими пальчиками в его руке. С магией, со сложным прошлым, с загадками и недомолвками. Всю, всю, всю. И если для этого нужно уничтожить одного заносчивого бога, он голову свою положит на отсечение, но способ это сделать найдёт. От настойчивого стука в дверь мысли о будущем идут рябью, постепенно закрадываясь в укромное местечко в голове эпистата, а вместо них появляются новые, раздражающие не меньше, чем методичные удары по двери. Кто посмел его беспокоить в такую рань? — Плохие новости, Господин, — недоуменные лица Тизиана и нескольких других меджаев показываются, как только эпистат открывает дверь. — Настолько плохие, что солнце ещё на горизонте не появилось, а вы уже у меня на пороге? — выпаливает Амен, предусмотрительно перекрывая обзор на комнату своей фигурой. — Реммао и брат его мертвы, Господин. Вы приказали не заходить в пыточную до вашего распоряжения, но Ëран почуял странный запах, решил проверить. Плоть разлагаться начала. У обоих языки отрублены, пальцев нет… — От чего сгинули, узнали? — Лекарь только старшего осмотреть успел. Истощение, говорит, есть, но не смертельное. Следов никак, прямо как с девкой-писарем и Исманом. — Ждите. Соберусь и отплываем, — закончил разговор Амен и вернулся в покои. Эва слышала каждое слово, но до последнего не смела шевельнуться, притворяясь спящей. «Сет. Его рук дело точно. Освободить обещал, а сам…» Девушка с трудом сдерживала слезы, пока в голове шумно роились мысли: «Это я виновата»; «Из-за меня всё»; «Как я об этом Амену скажу?» — Всё подслушала? — доносится голос Амена из дальнего угла. — Да. Я с тобой поеду, — девушка встаёт, оборачиваясь в простынь, и направляется к сундуку с одеждой. — Нет, — отрезает Амен, даже не обернувшись. — Они были близки для меня. — Да что ты? Близки? Поэтому выдали тебя? — Амен выглядит злым, когда девушка дёргает его за руку, — Их в любом случае ждала казнь. — Мы это уже обсуждали, ты не оставил им выбора, — Эва упорно вглядывается в жестокое лицо, обдумывая то, что услышала ранее, — Пальцы, языки… Ты запретил другим к ним заходить… Это ты сделал, да? Отрубил язык и пальцы, чтобы никто не узнал, что я одна из них?! — Это уже не имеет значения. — Имеет! Почему ты мне ничего не сказал? — Эва жалеет о своих словах едва ли не раньше, чем их произносит, но не из-за искрящегося от раздражения мужчины воздуха. К этому она, быть может, уже привыкла. Дело в её совести, так больно щипающей нервы. «Сама я не договариваю гораздо больше». Гадко на душе становится, резко и нестерпимо. Ей нужно немного времени, чтобы принять происходящее. Поэтому она и не дожидается его ответа, быстро меняя тон на более мягкий: — Ладно, это и правда теперь неважно. Я дождусь тебя здесь, не переживай. Пойду пока в купальню. Только не запирай дверь, не хочу лезть на завтрак через окно, — на последнем предложении у неё даже получается выдавить из себя улыбку. Амен опешил от столь неожиданного поворота. Глаза у неё какие-то виноватые, руки места себе найти не могут: то коротко касаются его предплечий, то опускаются безвольно. С уверенностью можно сказать только одно — она никогда не перестанет его удивлять. И вызывать подозрения, противно скребущиеся где-то на подкорке сознания. — Стоять, — в несколько шагов он добирается до успевшей отойти девушки, — В чем дело? — В каком смысле? — спрашивает Эва почти без дрожи в голосе. — С чего бы тебе так легко со мной соглашаться? — он приподнимает низко опущенный подборок, заглядывая в узкие зрачки. Эве кажется, что через них эпистат залезет к ней в голову, не оставив без внимания ни один уголок памяти. — Мне сложно поверить, что больше нет наставника и моего друга, но я не хочу с тобой ссориться. Даже из-за их смерти. Потому что ты мне важен. — Если важен, скажи мне правду. Искренность не возымела эффекта. Меньше часа назад он видел во сне такую же девушку, которая также правдоподобно заговаривала зубы своему мужу. И как бы Амен не отрицал, сейчас Эва походила на неё слишком сильно. — Не рви мне душу, прошу. Давай поговорим вечером, мне тяжело…— Эва сбивается, бегает глазами по всему, что находится в комнате, в поисках точки, за которую можно зацепиться, чтобы успокоиться и сдержаться. Амен должен узнать, что в убийствах замешан Сет. Это правда важно, она знает. А ещё она знает, что её признание в мгновение разрушит его доверие, которого Эва так долго добивалась. — Сейчас, Эва, — он перебивает её коротким и чётким приказом, на несоблюдение которого у неё совсем не остаётся выдержки. — Это Сет. Он их убил, — быстро произносит она и отшатывается, вновь замечая в небесно-голубых глазах алые вспышки, — Я… Я попросила его об услуге. Попросила, чтобы он их спас от казни… — Что ты сделала? Между ними остаётся небольшое расстояние. «Руку протянет — задушит», — обреченно прикидывает Эва самый печальный исход. А, возможно, не такой уж печальный. Девушке кажется, что лучше бы Амен перекрыл ей кислород, ударил, накричал, чем продолжал стоять неподвижно и топить её в синей ледяной пучине своих глаз. — Я просто не хотела, чтобы снова кто-то погиб. Эва хочет сказать очень многое, но какой в этом смысл, если она уже погребена под обломками его разочарования? Это видно: он не поверит ни одному её слову, хоть всю жизнь оставшуюся у него в ногах ползай. Сколько не доказывай, что зла ему не желала, сколько не убеждай в своих благих намерениях, а итог один — не поверит. Обещала не предавать, но утаила сделку с богом. Счастья хотела и любви, но врала на каждом шагу. И расплачивается теперь растоптанной в его молчании душой. — Амен, — тихим, похожим на слабое эхо голосом говорит Эва, — Клянусь, я собиралась тебе сказать. — Клянешься? — красиво очерченные губы кривятся в усмешке, — Какие громкие слова. Но я уже понял, что они мало для тебя значат. Амен делает шаг в сторону, и девушка для него, как песок по пустыне, рассыпается. Он не взглянул больше в её сторону, облачаясь в аметистовую накидку, не проронил ни слова, цепляя на пояс клинок. Эва и сама себя тенью почувствовала, бесполезной, незаметной и ненужной. — Пока здесь останешься. Вернусь — решу, что с тобой делать, — у порога заговорил Амен. Только не тот, что прижимал её к сердцу предыдущие ночи, нашептывая нежности. Сейчас она видела охотника, Верховного эпистата, палача — кого угодно, но не Амена.***
Весь бесконечный день его не покинут мысли, как поступить. Амену давно пора было затолкнуть чувства куда подальше и трезво оценить происходящее. Во снах он видит далёкое, погребëнное в столетиях прошлое, где боги управляли египетскими землями, не скрываясь и не выбирая фараонов-наместников. Об этом толковали многие тексты, люди в это верили не меньше, чем в загробный мир. Вот только Амену никогда дела не было до всего, что связано с богами. Мужчина и не задумывался, от чего в детстве, переступая порог храма, он читал молитвы без упоения и поскорей хотел покинуть священное место. Он не понимал, для чего поклоняться тем, кто никогда не ответит. «Настоящая жизнь придёт после смерти», — говорила ему пожилая кормилица, укладывая спать. «Тогда зачем мы живём сейчас?» — всегда возникал у него вопрос, но оставался не озвученным, потому что за подобное мысли наказывали. И боги, если что-то и делали, то тоже наказывали: незнание родной матери, жестокий отец, вечная и изнуряющая подготовка к будущей службе. Он замечал, что и другим люди за бесконечную преданность боги ничем не отплачивают. Сколь бы громкими не были молитвы бедняков — засухи и неурожай морили тех голодом. А знакомый отцу вельможа, недовольный результатом судебной тяжбы, однажды проклял Осириса и всех его жрецов, сидя в их саду. И никакой кары не последовало. Боги слепы, так зачем склонять пред ними голову? Амен рос с мыслью, что после смерти пасть Амт сразу его разорвёт, но нутро своё перекроить не мог и не пытался. Для чего? Вступить на судилище Осириса с сердцем, насквозь пропитанным чужой кровью? Службу фараону принято считать праведной, за неё полагается достойная награда — вечная жизнь на полях Иалу. Но зачем она Амену, который до недавнего времени не знал большего наслаждения, чем предсмертные хрипы? Ему, в сущности, не нужна была ни земная жизнь, ни посмертие. Теперь же, когда у эпистата появилось то, что режет его на живую, забивая пустоту теплом и трепетом, дело обстояло сложнее. Он захотел жить, вгрызаться зубами в этот уродливый мир, лишь бы она была рядом. Но что делать, если эта девушка — одна из причин той самой уродливости, богиня, которой он для чего-то понадобился? Притворяется безупречно, дурит его, как мальчишку, ради собственных целей. Полная картина у Амена никак не складывалась. Зачем она рассказала о Сете? Что ему самому нужно? При чем тут лекарь? Этот змеиный клубок Амену хотелось разрубить на мелкие куски, но только чувств его это не меняло. Он всё также видит в Эве лучшее, что с ним случалось, и глупо с этим спорить. «Лги сколько хочешь, только останься». Сколько бы он ни старался задушить эту мысль в себе, она выживала и душила все прочие. — Господин, послания пришли из Абидоса и Летополиса, — Тизиан долго не решался зайти в кабинет эпистата. Тот и раньше дружелюбием не отличался, но сегодня, осматривая трупы и выслушивая младшего лекаря, он, казалось, был готов удавить каждого встречного. Медленно и с удовольствием. Мужчина пробегает глазами по ровным иероглифам на практически одинаковых папирусах. Убиты бык Апис и священный лев. Оба города полегли от хвори. Амен резко поднимается и выходит из помещения, едва не сбивая с ног Тизиана. Он спускается в библиотеку, где перерывает несколько шкафов, заполненных свитками, пока не находит нужный — «Сказание о Великой Эннеаде».*** POV. Эвтида
Я лежу неподвижно, осматривая складки на белом балдахине. О том, что время идёт, узнаю благодаря движущемуся по небосводу солнцу в окне. Всё какое-то бесцветное, бледное. Краски остались далеко в оазисе, где Амен мне душу свою раскрыл, а я… Исфет, снова всё испортила. Рэйм и его брат мертвы, Амен меня ненавидит. И ты виновата, Эва, только ты. Сет этот проклятый убил их из-за тебя. Как можно было ему поверить? Слезы скатываются по выжженным дорожкам к вискам. Каждый раз, когда веки опускаются, я вижу счастье, такое близкое и такое далёкое. Только вчера я гладила мягкие волосы Амена, который лежал на моих коленях. Он снова вернулся заполночь, но не желал засыпать, пока я в деталях не пересказала свой скучнейший день. Несколько меджаев вынесли обломки мебели и приволокли новую из Фив. Потом я оборвала половину финиковых деревьев в округе, плоды которых Амен с некоторых пор обожает. Следом побывала у ткачихи, чтобы та по просьбе эпистата изготовила мне новые наряды. Он решил, что это меня порадует и отвлечёт от мыслей о скором отъезде в Мемфис. Что ж, хоть один плюс — столица теперь меня не увидит. Я горько усмехаюсь, потому что мы ссорились из-за этого раз пять. Я так не хотела уезжать, убеждала его, что мне безопаснее с ним будет. Казалось, временная разлука — самая серьёзная наша проблема, потому что после ночи, когда мы стали по-настоящему близки, мне хотелось видеть его каждую секунду. Это странное ощущение, как будто без него всё в теле медленно отмирает. Я дышу как-то не так, не могу нормально есть, с другими людьми в поселении говорить не желаю. А потом он возвращается, подходит ближе, оставляет поцелуй на щеке-шее-плече, и я опять живу. Но теперь у тебя новая реальность, Эва: «Вернусь — решу, что с тобой делать» Я, наверное, трястись должна в ожидании его решения. Что он думает теперь? Что ни во что его не ставлю и скорее у Сета помощи попрошу, чем у него? Или что я вообще заодно с богом лжи? Во втором случае Амен точно захочет докопаться до правды, и только ему известно, какими способами. Исфет, да пусть хоть пытает сутками, хоть крокодилам нильским на съедение отправляет. Какая уже разница? Я же всё равно не смогу без него. Неужели Амен правда сможет причинить мне вред? Я не могу или не хочу искать ответ на этот вопрос. Решаю пройтись по поселению, возможно, в последний раз. Если эпистат и не решится что-то со мной сделать, то велеть уйти прочь вполне способен. Я забиваю голову худшими мыслями, чтобы погасить настырные вспышки надежды, что он поймёт, выслушает, примет. Потому что верить больнее всего. — Эва, где оглохнуть успела? — я оборачиваюсь и вижу жутко запыхавшегося Ливия. — Что? — я переспрашиваю, удивлённо поглядывая на друга. — Я зову тебя минут пять уже, — он выпрямляется и внимательно смотрит на меня: — Утром из Фив приехал. Ты уже знаешь о наставнике и его брате? — Знаю, — знаю слишком много, — Ты их осматривал? — Помощник мой, — Ливий с сочувствием водит янтарными глазами по моему лицу, подбирая слова, — Мне жаль… — Не надо. — перебиваю его, потому что жалость — последнее, что мне сейчас нужно. — Ладно, но от разговора со мной всё равно не отделаешься, — парень не дожидается моего ответа и берёт под руку, направляясь в сторону своей хижины. Я хотела отказаться, но потом решила, что его компания в любом случае лучше всепоглощающего червя под названием "совесть" в моей голове. Я не была ранее в его покоях. Здесь много света даже на закате. Высокий шкаф, заполненный склянками, кричит о любви лекаря к самым разнообразным ароматам масел, а поодаль от небольшой кровати расположился стол с глиняным кувшином и двумя неглубокими кружками. — Ты искал меня, чтобы напоить? — я поднимаю бровь вверх, что ничуть не смущает друга. — Подумал, тебе это сейчас не помешает, — Ливий двигает прикроватную тумбу к столу и садится на неё, оставляя мне удобный плетеный стул. — Правильно подумал, — глубоко вздыхаю я и делаю большой глоток прямо из горла, — Так вкуснее, — махаю рукой на поражённого моими манерами лекаря. Кувшин пива опустел довольно быстро. Мы не говорили о насущных проблемах, вспоминая нелепые случаи из прошлого. В основном говорил Ливий, потому что я опасалась взболтнуть лишнего о моей настоящей жизни. Вряд ли бы лекарь понял, что я имею в виду, болтая о фальшивых водительских правах Дии или о стащенной Рэймссом на спор бутылки вермута из гипермаркета. Я лишь мечтательно вспоминала редкие забавные истории о друзьях, которые, надеюсь, живы и счастливы где-то в далёком будущем. Здесь мертвы не они, я очень хочу в это верить. —… Представление было таким скучным, и мы выпили столько вина, что я пробрался к скене , стащил маску гетеры и весь вечер развлекал Доротею, — Ливий немного краснеет, рассказывая о девушке, которая точно ему нравилась, — Прости, ты, наверное, не слова не поняла, у вас же нет театров. Это такие полукруглые… Знал бы ты, Ливий, как много сделают эти шутливые постановки для мировой культуры. Я увлечённо слушаю его лекцию об устройстве театра, но замечаю, что друг немного поник. — А что с той девушкой, с Доротеей? — я тут же жалею о своём вопросе, потому что лицо Ливия искажает тень очень глубокой и затаенной грусти. — Её забрала чума, — Ливий нервничает, прокручивая в руке пустую кружку, — Я тогда только обучался врачеванию, но осознавал, что исцелить её не получится. Она с первых дней поняла, что скоро меня покинет, смирилась, успокаивала даже, а я надеялся до последнего… Я вёл себя ужасно, срывался на неё, бедную, уходил, чтобы не смотреть, как она погибает. Ночами не спал, все трактаты врачебные изучал. Терять не хотел. А когда увидел бледную, бездыханную, понял, как много не сказал ей. Не успел. Не решился. Даже… Даже в любви в своей не признался, а ведь я её так… Я прикрываю рот рукой, стараясь плакать беззвучно. В глазах Ливия тоже слëзы стоят, и я не выдерживаю, протягивая к нему руки. Мы обнимаемся не крепко, но долго, ровно так, как нужно сейчас нам обоим. И в эти молчаливые минуты я осознаю кое-что важное: ссоры, недомолвки, обиды — чушь всё это. Всё, кроме смерти, можно преодолеть, если не убегать и не бояться. — Хотел повеселить тебя, а сам, — он слегка треплет мои волосы и отстраняется, встречая вымученной, но искренней улыбкой. — Ты сделал больше. Спасибо тебе, — я вытираю слëзы тыльной стороной ладони и прощаюсь с лекарем, бросая уже у двери: — В следующий раз приноси два кувшина, — в ответ он заливисто смеётся. До поселения добрался вечер с привычным сухим ветром, который сейчас мне не казался таким удушливым и противным, как раньше. Видимо, мне и одного кувшина пива хватило. В подтверждение своих мыслей я пару раз спотыкаюсь и хихикаю над этим. Я не спешу ровно до того момента, пока не вижу у хижины эпистата его самого. Рановато он сегодня. Очень стараюсь контролировать походку, но Амен, неподвижный и скрестивший на груди руки, осложняет мне задачу. — Я сказал в хижине тебе оставаться, — он со злобой хватает меня за руку и ведёт в покои. — Нет. Ты сказал, оставаться здесь, но не уточнил, где именно. Я решила, ты говоришь о поселении, — без доли сомнения отвечаю я. — Ты пьяна? — Исфет, как он так быстро понял? — Немного, — я медленно опускаю и поднимаю веки, пытаясь не растягивать рот в дурацкой улыбке при виде его раздражённого и такого красивого лица. — Спать иди, — он нервно отбрасывает рукой светлые пряди, упавшие на лоб. Я не двигаюсь с места, сжимая и разжимая кулаки. Во мне столько всего накопилось, и я уверена, что если не выскажу это прямо сейчас, то во век смелости не наберусь. — Нет, — я кладу ладони на острые скулы и вижу его замешательство, — Мы поговорим. Нет, я скажу, а ты меня выслушаешь, — я не даю ему ответить, прикладывая указательный палец к губам, — Знаю, знаю, ты думаешь, в этом нет смысла, но я всё равно это сделаю. Я скажу, что вся моя жизнь — один сплошной мрак. Я привыкла к несправедливости, жестокости, горю. Привыкла, бояться всего и всех, потому что так проще и надёжнее. Давно смирилась, что ничего хорошего меня не ждёт. Потом появился ты, и тебя я тоже боялась, наверное, больше всех прочих. Но со временем начала чувствовать, что к страху примешивается кое-что другое, сильное и светлое. Это казалось таким безумием. Как можно тянуться к человеку, который убивает таких, как ты? И это всё ещё безумие, потому что твои подозрения могут оказаться сильнее моих слов. Но они всё равно прозвучат: я никогда тебя не предам, никогда не отвернусь, никогда не пойду против тебя. Верь или не верь, но от сказанного не откажусь, даже если казнить на городскую площадь потащишь. В крови захлебнусь, но при своём останусь. Твоя я, насовсем, намертво. В твоей только власти, ни Сета, ни кого-то другого. Погубишь — твоя воля. Только подумай, как жить дальше будешь. Всё это время я стояла, опустив взгляд в пол. Амен молчал и не перебивал, я даже дыхание его не слышала почти. Мой порыв напрочь отрезвил разум, который уже начал подкидывать сцены, где Амен жестоко смеётся в ответ или в гневе бьёт по лицу, крича, что не верит. Однако реальность оказалась совсем иной: на мои щëки легли горячие руки, которые нежно приподняли лицо. — Никак, — тихо слетело с его губ. — А? — я в полной растерянности посмотрела в любимую синеву. — Ты велела подумать, как без тебя жить буду. И я ответил, — костяшки его пальцев гладят контур челюсти, — Верю тебе, Эва. Дорога мне стала, не поделаю с этим уже ничего. Словами о казни не разбрасывайся больше, думать не смей так. Не трону, что бы не сделала, — Амен делает небольшую паузу, — Проблема у нас появилась, серьёзная.