Сказал, во всём виновен ты,
Вина струится изнутри,
Но что сделать мне?
Что мне сказать?
Лишь сердце своё
Могу я отдать.
*** Вэй Ин за все свои две жизни ни разу не припоминал, чтобы он носил какой-либо титул. Для всех он всегда был лишь ужасным и непобедимым Старейшиной Илина, не более. Теперь же прошло уже три дня с тех пор, как он официально являлся адептом Гусу Лань и как все нарекли его Хуоциши-цзнюнем¹ из-за проявленных в сражении мужества и отваги. Если честно, Вэй Ину было непривычно, но тем не менее оно того стоило — хотя бы потому, что реакция Лань Цижэня на это была бесподобна. Он сначала разозлился на них с Цзян Чэном, а потом с кислым лицом выказал благодарность. Кстати, о Цзян Чэне. Он-то, величавый Саньду Шэншоу, теперь тоже стал гордостью Ордена Юньмэн Цзян и Ордена Гусу Лань. Весь мир заклинателей обо всём случившемся так и гудит. Буквально на днях Вэй Ину и Цзян Чэну пришло письмо от Цзян Фэнмяня, в котором говорилось, как он несказанно счастлив слышать рассказы о стойкости их духа и полученных достижениях, и также рад, что с ними всё в порядке. Без мини-лекции, конечно же, не обошлось: Цзян Фэнмянь наказал юношам во всём слушаться старших, не устраивать беспредел и не приносить лишних хлопот. Своё письмо он закончил тем, что пожелал им дальнейших успехов во время обучения в Облачных Глубинах, напоследок напомнив, что дома героев всегда ждут с распростёртыми объятиями. С большим упоением Цзян Чэн и Вэй Ин прочли письмо, выведенное красивым почерком, от любимой Цзян Яньли, где она гордилась ими, учтиво просила наладить отношения со всеми учениками в Гусу и быть осторожнее, иначе в следующий раз она с ума сойдёт от волнения. Вскрывая бумагу, Вэй Ин и Цзян Чэн ощутили, как повеяло теплом и по-родному запахло сладким ароматом лотосов. По Пристани Лотоса невозможно было не тосковать, однако юноши уже неплохо приспособились к жизни в Облачных Глубинах за прошедший год. Да и другие адепты ордена стали относиться к заклинателям с бо́льшим почтением, чем когда-либо. Они не смотрели на Цзян Чэна и Вэй Ина так, будто те были ходячей катастрофой, отчего оба чувствовали себя более комфортно и уверенно. В новинку для них было то, что теперь у каждого была своя цзинши² и что им предоставлялся выбор музыкально инструмента из всех восьми категорий.³ Вэй Ин не изменял себе и по старинке выбрал дицзы, противоположную мягкому и усмиряющему звучанию сяо, потому что, во-первых, он уже привык к звучанию и механике своей флейты, а, во-вторых, в случае применения тёмных техник использование сяо будет считаться настоящим кощунством, да и к тому же свирель в таких делах абсолютно бесполезна. Ну а изучение репертуара — от народных песен до простеньких развлекательных мелодий — дицзы для Вэй Ина, не играющего ничего, кроме тяжёлых и подчиняющих мотивов, станет не очень лёгкой задачей. Например, сегодня он пробывал сыграть одну традиционную песню под названием: «Весна на озере Тай», но ошибся уже на третьей ноте, и Цзян Чэн не упустил шанса, чтобы подтрунить над ним. — И это ты называешь «умею»? — усмехнулся Цзян Чэн и, поправив края траурных одежд с бледно-фиолетовой окантовкой на рукавах, опустился на колени возле гучжэна.⁴ — Смотри и учись, как надо. Пальцы Цзян Чэна коснулись струн — и раздалась приятная, лёгкая и игривая мелодия. Даже немного праздничная в своем роде. Вэй Ин раскрыл рот от изумления, не зная, что его брат в довольно короткие сроки научился так неплохо играть отрывок из «Император Сунь Цюань», который всегда звучит под аккомпанемент с барабаном, но не успел и рта раскрыть, как Цзян Чэн ошибся и окончательно сбился. Вэй Ин схватился за живот в приступе смеха: — Мистер-смотри-и-учись-как-надо, вы сыграли просто умопомрачительно! Я даже чуть не оглох от этого "прекрасного" звучания! — Нарываешься? Цзян Чэн недовольно закатил глаза и, поднявшись, собрался отвесить Вэй Ину пару подзатыльников, но тот отбежал подальше, к Двум Нефритам, как обычно, молчаливо наблюдающим за их перепалкой. — Цзян Чэн, вы слишком расшумелись, — сделал замечание Лань Сичэнь, схватив спутника за руку и усадив рядом с собой. Теперь заклинатели являлись адептами Ордена Гусу Лань и нарушение любого правила впредь не будет спускаться с рук. — Неужто ты хочешь переписывать все три тысячи правил со Стены Послушания? Цзян Чэн отрицательно замотал головой, да так быстро, что Лань Сичэнь испугался, как бы она не отвалилась. Солнце светило ярко, как никогда, и опаляло своими жаркими лучами. Не осталось и намёков на то, что несколько дней назад здесь велась ожесточённая борьба. Вэй Ин, спрятав флейту в чехол на поясе, удобно устроился на плече у Лань Чжаня — его не заботило мнение окружающих. Он наслаждался воцарившимся спокойствием. Восстанавливать запас духовных сил после весьма немалой их затраты в бою против Цишань Вэнь долго не пришлось: Вэй Ину удалось подстроиться под гусуланьский режим и медитировать в цзинши за час до сна и за полчаса до подъёма. Трудно представить его, просыпающегося в полпятого утра ради медитации, с растрёпанными волосами и хмурым выражением лица. Вэй Ин бывает ужасно капризным и злым, что его лучше вообще не трогать, пока само не пройдёт, а то ещё и прилететь может — Цзян Чэн на своём опыте проверил. Нет, ну а если серьёзно, какие полпятого утра? Да Вэй Ин, на секундочку, привык вставать не раньше девяти, а на данный момент ему приходилось спать на целых четыре с половиной часа меньше. Как же тут быть довольным? — Что у нас по расписанию? — зевнул Вэй Усянь. — Ночная охота сегодня? В лоб неожиданно прилетела маленькая сухая веточка, и Вэй Ин распахнул глаза. Цзян Чэн хмыкнул и скрестил руки на груди, мол, он не при делах, на что Вэй Ин вопросительно приподнял одну бровь и всё же запустил в брата той же самой веточкой, показав язык; но Цзян Ваньинь увернулся, а затем пихнул Вэй Ина ногой, ускользая от его руки. Братья Лань невозмутимо переглянулись между собой. Что первые, что вторые вместе представляли идеальный контраст между сдержанностью и импульсивностью. — У тебя склероз? Ни сегодня, ни завтра ночной охоты нет, — ответил заместо Лань Сичэня Цзян Чэн, который, в отличие от некоторых, тоже прекрасно запомнил расписание. — Старость — не радость, понимаю. — Слушай, Цзян Чэн, тебе что, утром мало досталось? — косвенно пригрозил Вэй Ин и невинно улыбнулся. — Напугал, боюсь-боюсь. Внезапно прогремел голос Лань Цижэня: — Вэй Усянь, — юноша подскочил на месте от внезапно грозного тона. За перебранкой с Цзян Ваньинем он не заметил, как Лань Цижэнь здесь появился. Вэй Ин с нескрываемым любопытством уставился на учителя, недоумевая, как и все остальные, в чём он опять успел провиниться, когда всё время тренировался играть на флейте. И всё бы ничего, если бы Лань Цижэнь просто отругал его по пустякам или по причине плохого настроения, но то, что он сказал дальше, тревожно подхватил и унёс за собой поднявшийся ветер. Лица Лань Чжаня и Лань Сичэня сделались белее мела, губы сжались в тонкие линии и боль отразилась в глазах. Что он только что сказал? Вэй Ин забыл, как дышать. Что? Небеса раскололись надвое и упали Вэй Ину под ноги. Почему я? Цинхэн-цзюнь хочет видеть его. *** Вэй Ина поглотило удушающее чувство неизвестности, когда он на автомате перебирал ногами, пребывая мыслями далеко не в Облачных Глубинах. Он не знал. Он не хотел. Он ничего не понимал. Зачем Цинхэн-цзюнь хочет видеть его? Почему не Лань Ванцзи или Лань Сичэня? Спустя столько лет он впервые решил впустить к себе кого-то, помимо родного брата, и этот кто-то — Вэй Ин? В голове не укладывалось. Это его действия привели к такому раскладу событий? Вэй Ин попытался выдохнуть и начать мыслить трезво. Если Цинхэн-цзюнь хочет видеть его, то наверняка за тем, чтобы отблагодарить за спасение Облачных Глубин. Верно? Верно. Иных поводов Вэй Ин не находил. Он пребывал в неописуемом смятении. Лань Цижэнь был чернее тучи, его недоброе расположение духа ощущалось куда явственнее, и потому Вэй Ин не решился лезть к нему с расспросами. Дойдя до дома, где скрывался в уединенной медитации Цинхэн-цзюнь, Лань Цижэнь подал знак стражникам, тем самым веля впустить Вэй Ина. Заходить вслед за юношей он не стал. Двери за спиной Вэй Ина захлопнулись, и всё на мгновение погрузилось во мрак. Ему померещилось, словно это захлопнулась крышка гроба. Он не мог отделаться от гнетущего ощущения, что он должен что-то сделать. — Здравствуй, Вэй Усянь, — раздался глубокий и бархатный голос. На невысоком столике у окна зажёгся подсвечник, освещая пространство вокруг. Когда Вэй Ину удалось рассмотреть всё, не прищуриваясь, он увидел перед собой не скрюченного исхудавшего старика с отросшей до пола бородой, как ожидал, а статного мужчину с благородной осанкой и незаурядной внешностью, не исчезнувшей с годами. Золотистые глаза глядели на Вэй Ина безотрадно и мрачно, — несмотря на то, что губы собеседника растянулись в лёгкой улыбке — будто в их тусклом блеске была сосредоточена вся вселенская печаль. Сердце Вэй Ина болезненно сжалось. Он знал этот взгляд. Когда-то он сам был его обладателем. — Здравствуйте, Цинхэн-цзюнь, — Вэй Ин поклонился чуть ли не в пол. Ком встал в горле, когда он произнёс: — Давно хотел с вами познакомиться, и вот, наконец-то, представилась возможность. — Да? Интересно, почему же? — Цинхэн-цзюнь горько усмехнулся. — Наслышан о моём позоре? Вэй Ин удивился: — Разве можно назвать любовь позором? Сердцу не прикажешь, Цинхэн-цзюнь. В конце концов ваша жена и вправду была невероятно красива, раз подарила вам таких прекрасных сыновей. — Тебе ли об этом говорить, Вэй Усянь? Тебе ли, ещё мальчишке, говорить о таких глубоких чувствах? Его слова прозвучали уничижительно и присмиряюще, но Вэй Ин знал, что это вырвалось: он задел давнишнюю рану — возможно, уже неизлечимую — и Цинхэн-цзюнь, к своему удивлению, в сердцах сказал первое, что пришло в голову, совершенно не подумав. Он тут же поджал губы. — А если я заявлю, что давно не мальчишка, вы поверите? — Вэй Ин склонил голову набок. — Конечно, я не знаю всего, но могу попытаться понять вас. Просто позвольте показать вам всё, и тогда вы поймёте, что одна ошибка не определяет вашу судьбу. Вэй Ин решался на этот шаг на свой страх и риск. Он сел в позу лотоса и в ожидании уставился на Цинхэн-цзюня, который замялся на несколько секунд, но всё же опустился на холодный деревянный пол напротив заклинателя. Как бы его ни мучил внутренний голос, как бы ему ни было больно погружаться в прошлое и открывать душу незнакомому человеку, Вэй Ин закрывает глаза и протягивает руки. Ради Лань Чжаня. — Приготовьтесь, Цинхэн-цзюнь. Мы войдем с вами в «Сострадание» — и вы сможете увидеть все мои воспоминания. Механика заклинания сложная, в двух словах не опишешь. Станет некомфортно — крепко сожмите мою правую ладонь, и мы закончим. — Ладно. Цинхэн-цзюнь кивнул, терзаемый сомнениями, но не желающий отступать. Они взялись за руки. Красная дымка тотчас окутала их, точно вуаль, и перед внутренним взором Цинхэн-цзюня закружился калейдоскоп из различных воспоминаний — счастливых и горестных, опустошающих и прекрасных, что сразу все и не прочувствуешь. Вэй Ин знал, с чего начнёт: с момента обучения в Облачных Глубинах, где он беззаботно дразнил Лань Чжаня, бессовестно срывал уроки Лань Цижэня и наслаждался жизнью, тихой и безмятежной. Вот он удирает от Лань Ванцзи на крыше поздней ночью, предлагая найти компромисс; вот подшучивает над ним в библиотеке и заливисто смеётся с его бурной реакции на кроликов; вот получает наказание ферулой, активно сопротивляясь; вот затевает драку с Цзинь Цзысюанем и расстаётся с Цзян Чэном. Вэй Ин улыбается сквозь «Сострадание», предаваясь тёплым чувствам. Это было столько лет назад… и всё это забылось, растворилось в веренице нескончаемой боли и потерь. Вэй Ину нехотя приходится переместиться во время событий на тропе Цюнци. Вот у них отбирают мечи; вот ведут, как скот, на гору Муси, постоянно подгоняя; вот Вэй Ин узнаёт о нападении на Облачные Глубины и испытывает такой ужас и злобу, что готов придушить Вэнь Чао голыми руками; вот они уже в пещере, подло запертые один на один с Черепахой-Губительницей. Фантомная боль от ожога отдаётся в груди Вэй Ина, он продолжает листать воспоминания, как страницы. Вот теперь они остались вдвоём с Лань Чжанем, одинокие, уставшие и отрезанные от окружающего мира. Незнающие, что делать дальше, но под гнётом обстоятельств вынужденные справляться со всеми проблемами самостоятельно; Вэй Ин отдает мешочек с травами Лань Ванцзи и отчего-то чувствует удовлетворение — он бы поступил так и сейчас… Когда думаешь, что хуже просто некуда, жизнь заставляет убедиться в обратном. Вэй Ин подошёл к самому краю, собираясь пуститься в бешеный пляс по канату своей боли. День, когда всё пошло крахом, он не сможет позабыть никогда. Режущая боль в спине от ударов Цзыдяня уходила на второй план, заглушалась моральной. Вот госпожа Юй прощается с Цзян Чэном и велит Вэй Ину защищать его. Она уходит, а Цзян Чэн кричит ей вслед, молит дождаться отца. У Вэй Ина разрывается сердце при взгляде на отчаяние брата. Боль медленно подбиралась к его ногам, словно приливная волна; всё горело — горела у Вэй Ина и душа. Земля повсюду усеяна трупами, среди тел Вэй Ин находит своих шиди — и в тот же миг отворачивается. Его ладони и некогда чистые, пурпурно-фиолетовые одеяния в саже и пепле, когда он зажимает Цзян Чэну рот, чтобы тот не выдал их врагам, хотя сам тоже рассыпался. Он задыхается то ли от едкого дыма, то ли от пустоты в сердце, улицезрев мёртвые, обезображенные тела дяди Цзяна и мадам Юй. Кровь текла реками, и Вэй Ин желал захлебнуться в воде, но не смотреть на это, не чувствовать этот запах смерти. Не смотреть на пустующий переулок, где только что прятался Цзян Чэн. Паника затягивает ошейник на нежной шее Вэй Ина, безжалостно перекрывая кислород. Они схватили Цзян Чэна. Он не успел. Почему это происходит? Боже, кто-нибудь, остановите это. Хватит. Хватит. Отмотайте время назад. Вэй Ин отдаст всё, чтобы ещё раз услышать упреки госпожи Юй и устроить подушечный бой с Цзян Чэном, только, пожалуйста, хватит. Вэй Ин больше не может это выносить. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. «Кто-нибудь. Кто-нибудь, молю, спасите меня. Мама, где я? Спасите. Лань Чжань? Прошу. Цзян Чэн? Хоть кто-нибудь вытащите меня. Я больше не могу. Мне страшно. Здесь всегда темно и холодно, а ещё повсюду тишина. Убийственная, сводящая с ума. Лань Чжань, сыграй мне что-нибудь. Я знаю, что лишь раздражаю тебя, но я здесь совсем один. Цзян Чэн, найди меня, умоляю. Ты же мой брат, ты меня совсем скоро найдёшь, верно?» Но его никто не нашел. Ни через неделю. Ни через две. Ни через месяц. Вэй Ина никто не спас, и ему пришлось искать несуществующее спасение. Множество уродливых, тёмно-алых рук пронзали его тело, разрывали на части, упиваясь его криками и страданиями. Невыносимая боль отдавалась в каждой клеточке его измученного тела. Рассудок Вэй Ина помутился, и не осталось ничего, кроме всепожирающей пустоты, пустоты, пустоты, пустоты, пустоты, пустоты, пустоты и отчаяния… Вэй Ин умирал. Наблюдая, как кровь хлыщет фонтаном из дыры в груди Цзинь Цзысюаня, как он смотрит на него ни капли не злобно, как когда-то, но сожалеюще. Он его не винит. С окровавленных губ Цзинь Цзысюаня срываются последние слова: «Она тебя ждёт», а затем перед глазами мелькает заплаканное и осунувшееся лицо Цзян Яньли, облаченной в траурные одежды. Это всё до хруста костей неправильно. Вэй Ин полыхал в агонии. Когда шею проткнула игла и он рухнул на пол, а Вэнь Цин с Вэнь Нином, ради которых он пожертвовал всем, уходили, чтобы защитить его. Спасти от самого себя. Но ведь всё должно быть не так. Тогда почему? Почему же, когда он старается всё исправить и защитить дорогих ему людей, всё становится только хуже? Вэй Ин просто разбился на части. Нет. Нет. Нет. Боже, нет. Умоляю. Шицзе, открой глаза. Вязкая жидкость полностью испачкала ладони Вэй Ина, его одежду и лицо, но он всё еще не мог поверить, что стеклянный блеск в глазах Цзян Яньли настоящий. Он не справился. Он не смог ничего сделать — и теперь она умерла. Она — его последний лучик света в этой беспроглядной тьме — навсегда угасла, забрав с собой остатки души, и вместе с тем надежду в то, что все его труды не напрасны. Для чего он всё это делал? Во что он верил? Ненависть ослепила его, обрушилась сокрушительной мощью, что он сдерживал глубоко внутри, и уничтожила всё окончательно. В том числе и его самого, до последнего верившего в лучшее. Вэй Ин почувствовал, как его правую руку с силой сжали пальцы Цинхэн-цзюня, и медленно открыл глаза, выводя его из «Сострадания». Мужчина неожиданно для себя обнаружил, что плакал и быстро вытер слёзы. Он плакал? Уму непостижимо. Цинхэн-цзюнь смотрел на юношу перед собой и изумлялся его воле, не в силах подобрать правильные слова. Он тщетно пытался собраться с мыслями, когда Вэй Ин заговорил: — Теперь вам известно обо мне всё, Цинхэн-цзюнь. Так, скажите же мне, что, по вашему мнению, хуже: ошибиться и винить себя всю жизнь или ошибиться, но попробовать подняться? Вы размышляете, чей поступок более ужасен и непростителен? А я считаю, что каждый сам вправе оценивать, каков его поступок, и никто другой. Вы пошли на такое, потому что надеялись, что так будет лучше, а когда, спустя время, осознали свою ошибку, было уже поздно — вы сами вырыли себе яму, считая это покаянием. Цинхэн-цзюнь, почему вы решили, что не достойны второго шанса? Почему вы себя его лишили? Разве вам проще? Разве справедлив ваш поступок по отношению к сыновьям? У вас не получилось стать хорошим мужем, но никогда не поздно всё исправить. Я в это верю, Цинхэн-цзюнь. Ни Лань Ванцзи, ни Лань Сичэнь не винят вас. И как бы рано им не пришлось повзрослеть, они по-прежнему дети, которые нуждаются в вас. Они ведь заслуживают иметь хотя бы отца, верно? Вы давно потеряли смысл своей жизни, так почему бы не попробовать найти его в другом? Возвращайтесь — вас ждут. Уверен, ваша жена хотела бы именно этого. Чем дольше молчал Цинхэн-цзюнь, тем быстрее обрывалась нить надежды в Вэй Ине. Если долго вглядываешься в темноту, кажется, что она становится единственным источником света. А когда оглядываешься и хочешь вернуться — уже не можешь, потому что обратной дороги не видишь и боишься. Цинхэн-цзюнь поднял голову к потолку, словно надеясь отыскать там ответы на все вопросы. Тяжесть вины давила на грудную клетку. Что ему делать? Он столько лет прожил в слепоте и, видимо, прозрел только сейчас. Ему предлагали освобождение, которого он не заслуживал, но получил. — Хорошо, — глава ордена вздохнул и поднялся на ноги. — Тогда веди меня, Вэй Усянь. Вэй Ин воспрял духом. Он поражался сам себе, по правде говоря. С каждым новым днём он совершал такое, чего не представлял даже во сне. За последние несколько месяцев он сделал больше, чем за десятки лет, и чувствовал себя лучше, уверенный, что в этот раз всё определённо получится. По глазам ударил яркий солнечный свет, и Вэй Ин рефлекторно зажмурился. Лань Цижэнь едва слышно хмыкнул, увидев заклинателя, и собирался было спуститься по ступенькам, но резко отшатнулся. Его лицо выражало шок вперемешку со злостью и ещё чем-то, отдаленно напоминающим неслыханную радость, когда следом за Вэй Ином вышел его брат. Лань Цижэнь не верил увиденному. В душе что-то заклокотало, прежде забытое и заброшенное далеко за спину. Братские чувства? Лань Цижэнь думал, что в его сердце не осталось места для подобного. Он бросил потуги достучаться до брата после многократных неудач, а теперь какому-то мальчишке, вполовину младше него, это оказалось под силу? Лань Цижэнь уставился на Вэй Усяня и испытывал двойственные ощущения: он не знал, благодарить его или возненавидеть ещё больше за то, что тот смог коснуться невидимых струн души Цинхэн-цзюня с первого раза. Да кто он такой? Внутри у Лань Цижэня бушевал шторм. Он никогда не сможет до конца со всем смириться, но и забыть — тоже. — Отец! Лань Сичэнь впервые ощутил, как подкашиваются колени. Он закусил щеку до крови, чтобы удержать рвущиеся наружу чувства — боль, сомнения, обиду, прощение, счастье, тоску, слёзы. Он даже не знал, что умеет плакать. Он ведь никогда, ни разу за всё детство, не проронил и слезинки, а сейчас они намеревались задушить его, будто обмотанная вокруг шеи верёвка. Лань Сичэнь словно обрёл утерянную частичку себя и боялся вновь испытать боль от её потери. Пока Лань Ванцзи тянулся к матери, Лань Сичэнь во всём брал пример с отца, пускай и слышал только рассказы о нём от дяди да скудные упоминания от матери. Однако в эту секунду он видел его вживую. Он настоящий. Цинхэн-цзюню хотелось сбежать от навалившихся, как снежная лавина, чувств. Влага собиралась в уголках глаз. Они так выросли. Выросли без него. Он не видел их первые шаги, не слышал, какое первое слово вырвалось из их уст. Он просто исчез, позорно переложил ответственность на брата и был полным эгоистом. Ему нет прощения, но он обязательно всеми способами преодолеет эту пропасть между ними. Цинхэн-цзюнь сокращает расстояние и подходит к Лань Сичэню и Лань Ванцзи. Сокрушённо падает перед сыновьями на колени. Сегодня было нарушено слишком много правил и безвозвратно изменено несколько судеб — поздно беспокоиться о нормах приличия или о его статусе в глазах окружающих. — Простите меня, — в раскаянии прошептал Цинхэн-цзюнь. — Простите... Первый Нефрит опускается на колени рядом с отцом. Маска раскалывается вдребезги; и в солнечном сплетении всё взрывается. Лань Сичэнь позволяет себе подобное проявление эмоций сейчас, но потом не простит. Впрочем, какая, чёрт возьми, разница, когда отец вот он, совсем рядом? Протяни руку — и коснёшься его. Лань Ванцзи с силой сжимает челюсть, потому что он сам еле сдерживал внутренний порыв, глядя на человека, наречённого отцом. Лань Чжань отрывает взгляд от бледного лика Цинхэн-цзюня и смотрит прямо на Вэй Ина. Серые глаза искрятся любовью, а всё нутро Лань Чжаня трепещет от непомерной благодарности. Вэй Ин совершил невозможное. А какой ценой? Теплый весенний ветер всколыхнул волосы Вэй Ина, развевая эту тайну, как пепел, по воздуху. *** мне очень хотелось сделать этот момент, потому что, отчасти, он канонный. во-первых, Вэй Ин невероятно харизматичный, природа наделила его сильной энергетикой. я верю, что Вэй Ин был человеком, который способен был повести за собой лишь при помощи одних слов (и я сама сторонница того, что слова — незаменимый инструмент в нашей жизни, который может открыть любые замки), он был человеком, который завоевывал сердца. и я думаю, что Вэй Ину удалось открыть Цинхэн-цзюню то, что не удавалось открыть тому же Лань Цижэню многие годы. кто бы что не говорил, но у не было такого дара убеждения, как у Вэй Усяня – это, как минимум, одна из причин. ну а вторая — Лань Цижэнь не знал, как воздействовать на брата, потому что самолично с подобным не сталкивался (опять же, мое мнение) мне очень хочется смягчить боль персонажей. они все натерпелись достаточно. наши действия имеют свойство менять настоящее и будущее — и действия Вэй Ина как раз привели его к той ветке реальности, которую он сам же и создал. во-вторых, я также считаю, что за долгие годы, проведённые в уединённой медитации, Цинхэн-цзюнь кое-что для себя осмыслил. он наверняка посмотрел на ситуацию, которая произошла по вине его выбора, с разных сторон. потому что невозможно вечно находиться в медитации 24/7 и обо всём этом не размышлять. он по-любому что-то, да осмыслил для себя, но ему, возможно, не хватало некого толчка, какого-нибудь знака, чтобы пойти на шаг принятия ошибок и прощения. и цепную реакцию запустил Вэй Ин. я думаю, что он — прекрасный ознаменователь освобождения Цинхэн-цзюня из порочного круга, в который он загнал себя и своих сыновей. (хочу напомнить, что это сугубо мое видение. вы имеете право не согласиться со всем вышесказанным и просто пролистнуть, обойдёмся без оскорблений. давайте, пожалуйста, уважать друг друга)