Семена

In this winter of woe Seeds of hope they still grow, Sheets of white over rock and grass.       © Miracle of Sound       — Здравствуй, Горо, — говорит Ви, постучав костяшками по настежь открытой двери фургона.       — И тебе долго жить, Ви, — флегматично отвечает Такэмура, даже не потрудившись подняться и, перевалившись через водительское сиденье, отключить станцию «Вексельстрём» на радио.       — Ну, знаешь ли, это вопрос спорный.       — Хочешь сказать, «неопределённый»?       — Мгм-м.       — Что ты здесь делаешь? Такэмура по-прежнему настороженно, — впрочем, пожалуй, не без толики какого-то интереса, — вглядывается в её веснушчатое лицо, лёжа на подстеленном бронированном пальто с подсунутой под голову рукой: Горо Такэмура впервые за последние два месяца не замотан по самое горло, и его аугментационные шейные сочленения ничем не защищены. Ви склоняется ещё ниже, — мотоциклетная куртка Ви пахнет машинным маслом, и выбившаяся из-за уха прядь щекочет шрам на виске Такэмуры, а костяной амулет на плетёных шнурках — горловое железо.       — Ви, подвинься, небо загораживаешь.       — Сам-то чем занят? — интересуется Ви. — Седеешь помаленьку?       — Прослушиваю переговоры пограничников.       — Как-то оно не слишком убедительно. Погранцы, и на станции восемьдесят девять точка три?       — Всё верно, — объясняет Такэмура, всё-таки сев на край открытого кузова, — сейчас я слушаю станцию «Вексельстрём» и этих, как их? «The Caravan Duelists»?       — Пф-ф! С каких это пор тебе нравится индастриал-рок? В прошлый раз, когда мы ездили к Вакако, ты подрубил «Биофактор» и слушал Пшыбиловича.       — Потому что на станции «Биофактор» передавали новости, — с рыцарским достоинством отвечает Такэмура, опираясь локтем на колено.       «Блядь, и сдался же тебе этот обсос-джап, старуха. Он не изменится, — по-родительски упрекает её Джонни Сильверхенд, разлёгшись лягушкой на крыше фургона и свесив лохматую голову. — Может, всё-таки махнём к Альдекальдо, с Панам свидимся?»       «Окстись, старик, у них и без меня хлопот полно. Им ещё Джейку брюхо лечить, на ноги ставить». Роки-Ридж покрыт пылью тысячи песчаных бурь, — посёлок, пожранный землёй, песком и корнями, раскинувшийся на полторы улицы костлявым остовом ржавеющей энтропии: его ограды похожи на рёбра двухголового варана, один из черепов которого сгрызен и измельчён в труху, и из-за этого флаг Новых Соединённых Штатов в окне бара с игровыми автоматами, подчистую разграбленного проезжими, выглядит словно насмешка. Ви смотрит на этот флаг, сплёвывает под ноги: право слово, это крикливое звёздно-полосатое полотнище всегда казалось ей таким нелепым, — и свистит, вспоминая перестрелку с «духами», звонкий смех Панам Палмер и щелчок затвора её винтовки.       — Что-то совсем ты себя не бережёшь. Мог бы обустроиться в каком-нибудь здешнем гнезде, всё равно всем насрать.       — Я уже привык спать в фургоне, Ви.       — И что, долго планируешь так жить? — помедлив, уточняет Ви.       — Может быть, до Аратама-мацури.       — Столько времени в Кабуки прожил — и ничего, а теперь в посёлок рванул. Потянуло к природе?       — Дзин Сакай, сменный начальник охраны в индустриальном парке. Мы были знакомы… как у вас говорят, издалека, но у Дзина хорошая память на лица, — сдержанно поясняет Такэмура, положив на колени обе руки и сцепив пальцы в замок. — Он видел меня. Может быть, успел узнать. Так будет лучше.       — Ну, дело твоё. Хочешь, привезу завтра пиццу?       — Благодарю, в этом нет надобности. На заправочной станции готовят… гм-м… скажем так, приемлемо.       — Брать чужую еду — это самый главный грех, — сообщает Ви наставительным тоном, — так учит падре Себастьян Ибарра. Такэмура закатывает глаза в привычной манере, когда Ви по-свойски садится в фургон рядом с ним, взвалив на колено ногу в грязном дорожном берце, — плевать, всё равно штаны тоже грязные.       — Кто бы говорил, ворюга. Как думаешь, где в моём положении взять деньги на то, что нужно?       — Это всё твоя прекрасная глазная оптика, да?       — Очень смешно, Ви.       — О-о, спасибо, Горо!       — Это сарказм.       — Слышу, я же тупая, а не глухая, — невозмутимо отвечает Ви, подперев щеку протезной ладонью, — Ви была совсем ещё девчонкой, когда ей раздробило руку, но уже тогда она решила, что соорудит вместо руки установку для разрывной гранаты. — Значит, не воруешь?       — Обезвреживаю на границах мины, оставшиеся после семьдесят первого года. То, что уцелело, продаю Дакоте Смит.       — Ва-а-ау, всего-то третий день за городом, а уже делаешь дела, — одобряет Ви: тогда, при первой встрече, Дакота попросила её согнать автомобиль с засеянного взрывчаткой поля, и Ви провела два восхитительных часа, заложив уши шумоподавителями и стреляя по датчикам из любимой сербской «Сатары». — Может, всерьёз в кочевники подашься?       — Опять смеёшься?       — Нет. И насчёт глазной оптики тоже не смеюсь, — подумав, поясняет Ви. — Выковырять бы такую отвёрткой, да в ожерелье. Такэмура вздыхает со сдержанно-примирительной тяжестью:       — Kusou, Ви, ты невыносима.       — А по-моему, ты мне рад: даже за пистолет не схватился, когда я подкатила, — хмыкает Ви, ткнув в сторону лежащего по правую руку «Кэнсина».       — У мотоциклов серии «Яйба» такой звук мотора при торможении, что и глухой услышит.       — Хм-м. Привыкаешь, значит?       — Возможно. Но ты не ответила на мой вопрос, — настойчиво напоминает Такэмура. — Что ты здесь делаешь? Решила заглянуть по пути к Альдекальдо?       — Нет-нет. Точнее, я-то собиралась к ним, но всё же… ну, не хочу я. Они и так сейчас на ушах стоят. Подумала, ты меня тоже поймёшь. Ну… по-еблански как-то всё выходит.       «Ба-кэ-нэ-ко, — произносит Джонни медленно, с расстановкой, будто пробуя непривычное слово на вкус. — А говорят, у кошек девять жизней. Врут, получается?»       — Ви, если хочешь закопать труп младенца, то отъедь ещё на пару миль. И, сделай одолжение, без меня, — сухо говорит Такэмура, сцепив пальцы ещё крепче.       — Иди-ка ты, стендапер хренов, — возмущается Ви, скидывает рюкзак с плеч, расстёгивает пряжки ремней и, вывернув его нутро пошире, с укором смотрит Такэмуре в глаза. — Ты за кого меня держишь, Горо? Я ворюга, но не мясник. Такэмура, не дрогнув, берёт на руки завёрнутый в майку труп тощего кота с разверстым надвое брюхом, чьи глаза пялятся в небо, — трудно сказать, какими эти глаза были прежде, но, по крайней мере, их не выели муравьи.       — Бедняга. Твой?       — Просроченный контрабандный груз, который я нашла вместе с дохлым курьером и банкой семян пустынной дыни. Моё дитятко живо-здорово, орёт по утрам, — «и ещё оно, блядь, чем-то похоже на этого беднягу», мысленно добавляет Ви. — Его нужно вернуть вечному кочевью, и дохлого курьера — тоже. Я с собой прах прихватила.       — Контрабандист, значит. Почему-то раньше ты такой сентиментальностью не отличалась, — скептически замечает Такэмура. — Твой родственник?       — Из труппы Престон.       — То есть?…       — Престоны выступают на дорогах от Луизианы до Невады. Если отдать его прах Пустоши, он сам отыщет путь домой.       — Дурень, — с явным упрёком констатирует Такэмура по-японски.       — Что ж, не могу не согласиться.       — А как насчёт кота? Разве в городе запрещено…       — …сжигать просроченный груз? Я, может быть, тупая, но не дура. Сама из-за контрабанды в этом болоте оказалась, — напоминает Ви, сморщив веснушчатый нос и красноречиво обведя пальцем подбородок, — будет о-очень много вопросов, если я припрусь в крематорий с моим-то еб… о-о, прости! — с моим-то прекрасным, совершенно не вызывающим подозрения бампером.       — Разумно, не могу с тобой поспорить, — соглашается Такэмура, передаёт Ви лёгкую ношу, подбирает «Кэнсин», снимает его с предохранителя, влезает в бронированное пальто и суёт оружие во внутренний карман. Ви прижимает мёртвого кота к груди, как ребёнка, и просит Пустошь, чтобы бесцветную глазную оптику Горо Такэмуры засыпало солью с перцем, — незачем ему видеть, как у неё дрожат руки.       — Ви.       — М-м?       — Смотри, — размышляет вслух Такэмура, взвалив рюкзак на колени, и крутит в аугментированных пальцах банку с проросшими семенами пустынной дыни, — может, его закопать вместе с этими зёрнами? Здесь сухо, солнечно, дыня будет золотистой, как немодифицированный ячмень.       — Видел такой?       — Нет, только на картинках. Но мне кажется, что он золотистый. Ви рассматривает семена, хмурится и медлит с решением, запустив ногти в коротко обрезанные рыжие волосы. За плечами у Валери Баккер двадцать семь с половиной лет, — кажется, только под Оклахомой Баккерам довелось прожить весь сезонный цикл, не больше: то был шестьдесят седьмой год, и с кукурузных полей сняли хороший урожай, — и прежде Ви не утруждала себя раздумьями о семенах, которые могут пустить корни.       — Хм-м. Уверен, что здесь что-то приживётся?       — Прорастут, и хорошо. Не прорастут — ну, и… как это по-вашему? — чёрт с ними.