Бес

— Тогда… поможешь мне забыть это? Лицо Николая исказилось намёком на недопонимание. Его брови потянулись ко лбу, губы были на пути к сложению в заинтересованную трубочку. В свете неторопливо сливающейся с небом луны лицо шута возымело необыкновенное выражение, сделалось, будто бы описанием из книги. Гоголь, словно потерял десяток прожитых лет, стал моложе. Было бы славно открыть окно. Под аккомпанемент сверчков было бы ещё интимнее, хотя, кажется, интимнее уже некуда. Скоро утро, вот-вот обнаружат смерть царя. Нужно торопиться. Прямой угол между большим и указательным пальцами Фёдор прячет под кружевное жабо на рубашке беса и давит ему на грудь. Гоголь не торопиться коснуться кровати, потому его ладони находят локти царевича, как будто хотят остановить от неизвестности действия. — Фёдор, ты уверен, что хочешь этого? — Гоголь готов отстраниться в любой момент, как по команде. Казалось, что каждый мускул его напряжён до невозможного. — Какой же я царь, если не уверен в своих действиях? — Фёдор улыбнулся. Николай любит эту улыбку, когда лицо бледное расслабленно, и взгляд разит усталой мягкостью. Но глаза его до сих красные, заплаканные. Гоголь удивлён, что видит улыбающееся лицо Достоевского прямо сейчас, после смерти его отца. — Самый лучший царь, — тотчас без запинки отчеканил Николай. Теперь мальчишка по праву царь. Не Высочество, а Величество. Только официально он царём станет после коронации. — Я не хочу, чтобы ты сожалел, Фёдор. А сожалеть явно есть о чём. Есть множество причин себя ненавидеть и мечтать о мучительной смерти, надеясь откупиться этим от совершённого. Где-то втайне Фёдор надеется, что бес причинит ему сильную боль, заставит биться в судорогах и кричать, разобьёт его вдребезги. Хотя, этого даже мало после всего, что Достоевский совершил. Мускулистая спина беса наконец коснулась одеяла. Царь нависает сверху, вернее, наклоняется вперёд, приютившись на бёдрах, обтянутых полосатыми шароварами. Черные волосы служат шатром для лица шута. — В прошлый раз ты казался смелее, — Достоевский корчит ухмылку и ёрзает. — По крайней мере, я думал, что ты действительно хотел заполучить меня в тот момент. Где твоя храбрость, бес? — он, точно бросил вызов. Гоголь принял правила игры: хватка на предплечьях юноши усилилась. Рывок — и Фёдор уже вдавлен в перину. Удивлённый и на секунду испуганный. — Вы об этой храбрости, мой господин? — Гоголь руки Достоевского не отпустил, наоборот, сосредоточил на них внимание, сжав посильнее и придавив их обе стороны от белого лица. Николай принюхался. Фёдор пах как-то по-другому. Бес наклонился к шее, на которой в моменте дёрнулся кадык. Кончик его носа коснулся сонной артерии. Шут оголил зубы, но не для того, чтобы укусить, а только для довольной улыбки. Волна мурашек была вызвана нападением тёплых губ. — Щекотно! — Фёдор неестественно дёрнул головой, из-за чего стукнулся подбородком со лбом Николая. Было неприятно, но в награду он получил прилив веселья. Наверное, это неправильно. И неправильно не только это: вообще всё. Неправильно заниматься таким с мужчиной, неправильно заниматься этим после смерти отца в стране, где традиционные духовные скрепы занимают главенствующую роль, а ещё неправильнее припеваючи жить дальше, тонуть в разврате и наслаждениях. — Щекотно? — Николай по-кошачьи сощурился и отстранился, потирая лоб. — Я сейчас покажу тебе, мой господин, что значит настоящая щекотка! — ловкие пальцы, подобно несущемуся на волнах ветра сухому листочку, проникли под рубашку, скрывающую девственное юношеское тело. Заелозили по худым бокам и резко опустились вниз, где большие пальцы огладили бедренные кости. — Ах! — Федя от неожиданности качнул тазом, поднимая его вверх, и раздвинул колени в стороны. Гоголь решил воспользоваться этим шансом, потому крепко ухватился за бёдра с обоих сторон и хорошо расположился между тощих ног царя. — Ай! Спина болит! — Достоевский неестественно дёрнулся. — Простите, Ваше Величество, — Николай, извиняясь, наклонился голову и опустил бёдра господина на перину. Достоевский дышал быстро и лежал неподвижно. Его колени были согнуты, а промеж них находился Николай, ласкающий пальцами его живот и бока. Это было волнительно, как будто он исследователь, вот-вот готовый погрузиться в неведомую даль. Он чувствует себя уязвимо и беззащитно, лёжа под массивным тело шута. Фёдор прикрыл глаза, когда умелые пальцы беса стали неторопливо расправляться с пуговицами рубашки. Грудь юноши оделась в мурашки, а соски невольно затвердели. Гоголь наклонился вперёд, свесив косу через правое плечо. Он слегка сполз вниз, чтобы было проще осуществить задуманное. Его губы коснулись низа живота Фёдора, в двух миллиметрах от ремня брюк. Достоевский с шипящим звуком втянул воздух сквозь зубы, когда губы беса стали прокладывать тропинку от низа живота до груди. — Холодно, — выдохнул юноша, как только язык шута стал очерчивать ореолы сосков. — И стыдно, — уже шепотом добавил он. — Неужели ты хочешь прекратить? — Гоголь насмешливо улыбнулся и свёл брови к переносице, после чего губами прикусил сосок парня. Тот тотчас ответил стоном и покачиваниями головой в знак несогласия. — Тогда пообещай мне, что разрешишь себе насладиться нашей ночью, не думая ни о чём. — Я постараюсь, — не сразу ответил Достоевский. Гоголь прав. Раз начали, значит не нужно оглядываться назад. Фёдор внезапно потянулся к Николаю, кратко целуя его. Тот решил не отпускать юношу так быстро и смял его губы в ответ, не позволяя тому отстраниться. В момент поцелуя парень тихо простонал. — Давай не будет задерживаться на прелюдии? — тихо попросил он, коснувшись плечевого сустава беса. — Ты уверен, Фёдор? — Гоголь недоверчиво нахмурился и поцеловал того в щёку. — Это всё-таки твой первый раз, и я хочу, чтобы он запомнился тебе, как самый лучший опыт. — Николай окольцевал плечи царя и наклонил голову, чтобы поласкать шею, отчего тот зажмурился, словно продрогшая кошка под алыми лучами весеннего восходящего солнца. — Я хочу поскорее узнать, каково это, — Достоевский обнял шута и понял, что с рубашкой мужчины давно пора бы распрощаться. Интересно, как много юношей мечтают о первом разе с другим мужчиной? Фёдор не знал ни одного, хотя он и не общается ни с кем, чтобы знать. Пальцы Фёдора не были такими же ловкими, как у Николая, потому он путался и на одну пуговицу тратил порядка двадцати секунд. — Ну нужно, я сам, — мягко прошептал шут, обхватив ладони Фёдора своими, отстраняя. Гоголь управился с этой задачей намного быстрее. В это время Достоевский окончательно скинул с себя рубашку, которая рукавами держалась на предплечьях. Теперь Фёдор может вблизи рассмотреть те широкие немногочисленные шрамы, оставленные на бесовском теле. Они выглядят крайне неаккуратно и рвано, словно некто намеренно неровно разрывал кожу. Николай терпеливо наблюдал за интересом парня, вздрагивая от мимолетных прикосновений к чувствительным рубцам. — Выглядит больно, — констатировал юноша, убирался палец от тела мужчины. — Для меня больно, а твое хилое человеческое тело такого не пережило бы, — Гоголь по-доброму улыбнулся и решил вернуться к прежнему занятию. Он надавил на грудную клетку парня. Тот понял намёк и тотчас лёг обратно на кровать. Николай расстегнул его ремень и, выждав выдох Фёдора, потянул брюки вниз. Мурашки также быстро оккупировали ноги брюнета. — Ты невообразимо красив, Фёдор, — Гоголь восхищённо огладил колени юноши. — Можно, я сниму с тебя бельё? — юноша, сжав челюсть, кивнул — будет странно сейчас сказать «нет». — Не бойся, одно твоё слово — и я тут же прекращаю. Николай осторожно потянул брэ вниз, стягивая с тощих бёдер. Достоевский действительно был возбуждён. Из розовой головки просачивался предэякулят. Гоголю пришла идея подарить господину удовольствие орально, но юноша, верно, к такому ещё не готов. Шут нежно провёл ладонью по стволу парня. Тот закусил губу, простонав. — Ваше Величество, у тебя есть какое-нибудь масло? — спросил бес, поглаживая возбуждение своего господина. — В тумбочке, — быстро бросил Фёдор, кивнув на прикроватную тумбу. — А зачем тебе оно? — Ну, я ведь не хочу, чтобы тебе было больно, — объяснять, что и как работает Гоголь нужным не посчитал. — Перевернись пока на живот, пожалуйста. — Не понимаю, как масло и боль связаны, — Федор проследил за тем, как Николай выудил из тумбочки стеклянный бутылёк, какие обычно используются в церкви. Под бёдра он положил юноше подушку: — Так будет приятнее, — пояснил бес и вылил немного елея себе на руку Пахло приятно. Он стал растирать вещество между ладоней. Наконец до Федора дошла гениальная мысль беса, но почему-то царевич ее не оценил… — Коль, я, конечно, понимаю, что ты бес, Бога не почитаешь, но тебе не кажется, что использовать это масло во время такого занятия как-то самую малость аморально? — Аморально и богохульно. Бог обязательно накажет тебя за это в далеком будущем, ну а сейчас у нас с тобой нет иного выхода. Достоевский в ответ на это лишь обреченно вздохнул, не став перечить. Он убил троих людей, повелся с нечистью, собирается заняться столь грязными вещами с той же нечистью (причем мужской особью)… после всего этого использование елея ради порочной связи совсем не вызывает шока. — Фёдор, встань на коленки и упрись локтями о кровать. Так будет легче тебя размять. — Достоевский послушался и принял нужное положение, — Сейчас может быть прохладно и немного необычно, — предупредил блондин, прежде чем коснулся большим пальцем сфинктера. Сие лёгкое прикосновение заставило юношу вздрогнуть и шумно выдохнуть, а после затаить дыхание, почувствовав давление, а следом — вторжение туда, куда никто вторгаться не должен. Фёдор теряется в ощущениях и пространстве, взгляд не может зацепиться ни за смятую простынь, ни за темную стену. Гоголь, кажется, почувствовал настроение Достоевского. Его ладонь мягко огладила впалый живот, опаляя своим жаром. — Расслабься. Я не буду делать ничего против твоей воли, если ты потребуешь всё прекратить, — шёпотом сказал блондин, смотря на выпирающие из-под кожи позвонки на спине Фёдора. Свободная рука перемещается на спину, палец укладывается на позвоночник и плывёт вверх, очерчивая собой каждую возвышенность хребта. Отвлекаясь на прикосновения к спине, Фёдор и не сразу почувствовал, что палец Гоголя уже полностью уместился в нём. Ощущения действительно странные, но они не неприятные. И не становятся таковыми, когда палец приходит в движение, оглаживая тугие стенки и постепенно их растягивая. Шумные вздохи рвутся изо рта Фёдора, глаза сами собой закрываются. Шквал бесовских поцелуев обваливается на тонкую спину, укрывая её мурашками. Кисточка белоснежной косы слегка щекочет плечо, но даже всё это не способно отвлечь Фёдора от минувших событий. Всё стыдно и запутанно. — Сейчас я вставлю два, — предупредил Гоголь, после чего вытащил большой палец, влажный и тёплый, отчего Фёдор промычал, закусив губу. Указательный палец тоньше большого, поэтому вошёл он быстро и легко. К нему присоединился средний, но он проник сложнее. Лицо Фёдора болезненно скорчилось. Он задышал глубже и чаще, комкая пальцами одеяло. Николай чуть наклоняется вперёд и мягко касается губами копчика, не думая быстро отстраняться. Как только губы отлучились от меловой кожи, Фёдор почувствовал движение внутри себя. Пальцы шута проникли глубже, а затем резко вышли. Стон на устах не сумел удержаться. Фаланги снова оказались внутри, но на сей раз задвигались размеренно. Гоголь чувствует, каким мягким внутри становится его господин и бес позволяет себе некоторые вольности: сгибает пальцы под разными углами, раздвигает их на манер ножниц. При том не забывает целовать позвонки юноши. Свободной рукой то придерживает бедро, то гладит поясницу. Со временем юноша вошёл во вкус: сам подмахивал бёдрами и выгибал спину, всё пуще мучая сжатую в ладонях ткань. — Мой Господин готов к большему? — пальцы мужчины замерли, а голос его звучал донельзя интимно и тепло. Достоевский здесь не один, кто испытывает сквозящий страх, схожий с волнением. Николай действует уверенно, но навредить боится. Такое поведение с его стороны удивляет. — Начинай, пока я не передумал, — с напущенным раздражением отрезал Федор, перекрывая резкостью волнение и дрожь в голосе. Пальцы покидают разгоряченное податливое тело. Сзади под гнетом нечеловечьих рук шуршит одежда. Вскоре Достоевский чувствует нечто крупное и горячее, упирающееся между ягодицами. — О Боже, на что я подписался… — прошептал он на грани с беззвучностью, подскакивая местами голосом в чрезмерную тонкость. Сожаления и страха не было, но волнение перед неизвестностью мерзкой слизью окутало нутро и конечности. Может не стоило все это начинать? — Как ты сказал? «О Боже»? — спросил Гоголь, явно улыбавшийся, — может еще и будущий оргазм причислишь к его заслугам? — Типун тебе на язык, Коля, — рыкнул Федор, слегка краснея, — прекрати осквернять своим ртом все вокруг и займись делом. С шелестящим «как скажешь» Гоголь рукой подставляет член к растянутому входу, слегка поддавшись бедрами вперед. Ранее нетронутое тело неохотно пропустило в себя головку под аккомпанемент из шумных вдохов и тихих постанываний Федора. — Это только начало, а реакция уже столь бурная. Мне это нравится, — промурчал Николай, взглядом прожигая виднеющееся краснеющее ухо царевича. Наверняка лицо такого же цвета, — тебе не больно? — ладонь Гоголя огладила тазовую кость и двинулась вверх, к низу живота разгорячённого царя. — Нормально, — голос Фёдора едва слышен — напряжение от вторжения инородного тела мешает говорить, однако Николай слышит всё. — «Нормально» — это больно или не больно? — Гоголь усмехается, но по-доброму, глаза щурит и пальцами, как будто на фортепиано, постукивает по бедру. Фёдор тяжело выдохнул и посмотрел на Гоголя через плечо. Красноречивый взгляд говорил сам за себя «закрой рот». Николай не мог не повиноваться, потому, чуть погодя, стал проникать в тело брюнета все глубже, пока бёдрами не соприкоснулся с ягодицами того. Первые толчки, задававшие темп, потребовали от шута особой осторожности. У будущего царя тело хрупкое, а задница очень уж узкая, несмотря на подготовку. Стоны уж очень сладкие, даже приторные. Николай сладкое любит, потому хотелось быстрыми и грубыми толчками получать их больше и громче. Но Фёдора бес любит больше, потому желания свои силился сдерживать. Одной рукой он придерживал основание немаленького члена, а второй блуждал по пояснице, бёдрам и животу господина. Особенно ему нравилось обхватывать выпирающие кости таза, пальцами кататься по ним, как по горке. Гоголь видел в этом красоту, однако понимал, что такое состояние тела далеко от нормы. Николай давно не ощущал себя внутри чужого тела. И впервые ощущал себя внутри мужского (во всяком случае, он не припоминает такого опыта ранее). Тепло и тесно. Снаружи Достоевский холодный, а внутри — слово песок в Адовой пыстыне, который на самом деле пепел. Осознание того, что он находится в теле любимого царевича, приводило шута в какой-то неистовый восторг. Думая об этом, всякая усталость исчезает, словно её и не было. У Достоевского мысли скакали, подпрыгивали то вверх, то вниз с очередным толчком. Некоторые движения шута лишают Фёдора голоса, оттого ему удаётся лишь вздыхать. Руки держит замком. Когда Гоголь достигает особой глубины, костяшки бледнеют. Зачатки слёз рождаются в глаз и тотчас смахиваются ресницами. Это очень смущает. Вернее, смущает абсолютно всё, начиная с присутствия Гоголя. С бесами действительно лучше не водиться. Напряжённый, подобно струне, Достоевский рвано выдохнул, уже уткнувшись в скомканное покрывало лицом. Сил держать голову не осталось, хотя он даже ничего не сделал. Николай трахал быстро. Именно трахал, а не «нежно толкался». Его ноги согнуты в коленях, а торс прямой. Обеими руками он крепко держал чужое тело за бедра, чтобы было легче пахом сталкиваться с ягодицами Федора, немного двигая его тело навстречу себе. Член полностью внутри. Николай чувствует растянутые мышцы, чувствует, когда Достоевский напрягается и, наоборот, расслабляется. Желание не утихало ни на секунду. С каждым движением оно только росло. Гоголь приостановился, вышел наполовину. Чуть наклонился, зажмурившись. Чувство, граничащее с оргазмом. Руки пошли бродить по телу юноши, который уже слегка повернул голову, ожидая дальнейших действий. — Уже жалею, что выбрал такую позу, — с досадой проговорил Николай, пальцем выводя на чужой пояснице лишь ему известные узоры, — не могу видеть твоего лица сейчас, хотя очень бы хотел… — Гоголь закусил губу и прикрыл глаза, хотел промычать и вновь толкнуться, но себя остановил. Жаль, зеркало далеко. — Что тебе мешает её сменить? — спина Фёдора выгнулась, как у кошки, когда он попытался насадиться на орган, без которого теперь ощущалась пустота внутри. — Чёрт, почему ты не продолжаешь? — Достоевский оскалился и покраснел. Внизу всё заныло. — Так всё-таки чёрт? — Гоголь хихикнул. Облизнув губы, он сглотнул слюну, отчего кадык на шее подпрыгнул. — Мой Господин прав. Царю полагается доминировать, — после этих слов Николай окончательно вынул своё возбуждение, сверху донизу покрытое преддверием финала. Ложе широкое, оттого Николай, не стесняясь, нагло повалился рядом с Фёдором, у которого недопонимающие глаза изо всех сил пытались зацепиться хоть за что-то, что дало бы подсказку или подробный инструктаж действий. — Теперь твоя очередь быть сверху, Фёдор, — Гоголь улыбнулся. Он лежал на спине. Непослушная блондинистая чёлка прятала озорные глаза. Николай хлопнул себя по низу живота, призывая. Пока Фёдор торопливо барахтался в одеяле, подползая к шуту, тот развлекал себя сам, гладя ствол. Юношу это вгоняло в краску, но он не останавливался. Выпрямив торс, царь раздвинул ноги, расположив колени по обе стороны от тела беса. — Погоди, — Николай приподнялся и чуть изменил свое положение на кровати, оказываясь выше. На изголовье он обпер подушку, на которую сразу облокотился. — Федь, в этой позе я смогу оказаться ещё глубже в тебе, и ты сможешь ощутить меня более полно. Поначалу может быть неприятнее, чем в предыдущей позе, — Достоевский не хотел слушать, он хотел поскорее продолжить, потому рука его протянулась и накрыла говорливый рот шута. Тот замолчал сразу же и стал наблюдать. Фёдор выдохнул и двумя пальцами осторожно взялся за член беса. Достоевский брезгливый, но Николаю таковым он показаться не хочет. Головку подставляет к разработанному сфинктеру и аккуратно опускается неё. Боли не почувствовал, поэтому решил сразу опуститься на весь орган и тотчас пожалел. Стон вырвался из уст его болезненный — слишком много на себя взял. Сразу вспомнились пытки, когда людей сажают на кол. — К-Коля! — рука от губ беса мгновенно оторвалась. Теперь на глазах Достоевского едва не блеснули полноценные слезы. Его пальцы впились в пресс шута. — Аккуратнее, Ваше Величество! — Гоголь схватился на бёдра юноши, слегка приподнимая того. — Я же сказал, будет неприятно, — бес чуть нахмурился. — Ты в порядке? — обеспокоенно спросил он, глядя на закушенную до крови губу царя. — Просто дай мне минутку, — Фёдор закрыл глаза и глубоко задышал ртом. При выдохе он немного опускался. Гоголь не забывал его придерживаться. Неприятно видеть боль на лице любимого. — Никогда не пойму куртизанок, — сдавленно буркнул юноша, опустившись до конца. Гоголь усмехнулся. И всё-таки Достоевский очарователен. Непонятно, что именно делает его таким. Дело не только во внешности и характере — это несомненно. Может, всё дело в привычке Фёдора скрывать смущение агрессией? Или, быть может, дело в его тембре голоса? А может в этом виноваты его движения, в которых приобретенная грация граничит с врожденной резкостью? — Ты обещал, что будешь наслаждаться нашей ночью без посторонних мыслей, — напомнил шута, поглаживая таз парня. Тот уже начинал потихоньку двигаться. — Я сказал, что постараюсь, — Фёдор недовольно фыркнул. Слушать насмешки Николая — это последнее, чего сейчас хочется Достоевскому. — Не вынуждай меня снова закрывать тебе рот. Гоголя такая угроза развеселила, однако эмпатией он хоть и немного, но обладает, поэтому даёт себе обещание не подтрунивать царя до получения оргазма. После — можно. Ладони Фёдора постоянно меняют положение: то мягко касаются боков шута, то царапают его пресс, то гладят крепкую грудь. Двигается он размеренно, оттого и стоны его тоже размеренны. Но как только он решает ускориться и абстрагироваться от всего — голос его стал звучным и заливистым. И, кажется, орган Николая задел что-то очень чувствительное внутри. Чувствительное настолько, что Федор едва не подпрыгнул и не финишировал. Николай это уловил. Всё-таки, живёт не первое столетие, понимает, что к чему. За бёдра юноши он ухватился покрепче и попытался снова попасть в ту заветную точку. Фёдор отреагировал задранной головой и вульгарным стоном. Шут недобро улыбнулся и свёл брови к переносице. Одну руку оставил на бедре, а вторую поместил на эрекцию парня. Тот только направил многострадальный взгляд на мужчину, как его тело снова охватил экстаз, только теперь более мощный. Гоголь не остановился. — Я, кажется!.. — спина Достоевского прогнулась неестественно, а с уголка губ потянулась слюна. Юноша издал что-то, походившее на рёв, смешанный с гортанным стоном. Живот Николая запачкало белое вязкое вещество. Фёдор быстро и рвано дышал. Его лицо было направлено к потолку, со лба стекал пот. Чёрные волосы влажные, лохматые. Хотелось рухнуть и без памяти заснуть. С огромным усилием Достоевской сфокусировал взгляд и направил его на счастливого Николая, грудь которого высоко вздымалась. Говорить сейчас было сложно. — Извини, — смущенно прошептал юноша, когда увидел свою сперму на Николае. Он потянул руку, чтобы смахнуть ей. — Об извинениях я бы продпочел говорить позже, — Достоевский непонимающе посмотрел на него, — вспомни, на чем ты сейчас сидишь. Федор всерьез задумался, а на чем он… Слегка покраснев он спешно с чужого, еще стоящего органа, к которому взгляд то и дело возвращался. — Может, поможешь мне? — Николай посмотрел на царевича круглыми умоляющими глазами, напоминающими два блюдца. — Как помочь? — Рукой, — не дожидаясь ответа, блондин взял чужую руку и положил себе на член. Федор сразу все понял. Обхватив крупный орган, он стал медленно водить по всей длине то вверх, то вниз, как это ранее делал Гоголь, дожидаясь смены позы. Член беса, горячий и твердый, от чего-то слишком правильно ощущается в руке, даже правильнее свечи или меча. Федор чувствует себя слишком мерзким для этого не менее мерзкого мира. Стыдно признать, что Достоевского все более чем устраивает… Через несколько нехитрых зацикленных движений Гоголь с глухим стоном изливается в руку царевича, хмуря и без того подвижные брови. Федор брезгливо вытер руку об лежащую на краю кровати рубашку шута, чем вызвал у него тихий смешок. — Надеюсь, тебе все понравилось? — чуть отдышавшись поинтересовался блондин, с надеждой глядя на Федора. — Скорее да, чем нет. Было странно и непривычно, но думаю, что в следующий раз уже точно смогу сказать, что понравилось, — произнес юноша, укладываясь на кровать рядом с ним. Слова «в следующий раз» отразились удивлением в глазах Гоголя, а после счастливой улыбкой. «Как ребенок» — подумалось Федору. — Я очень хотел, чтоб тебе первый опыт запомнился и понравился, — Николай провел пальцем по кривой черной линии волос, растянувшейся по подушке, — ну и не только первый, конечно. — А у тебя это был первый опыт? Блеск в желтых глазах резко притупился, потускнел. Улыбка медленно осела на чужом лице, не оставив от себя и следа. — К сожалению, нет. Достоевский чуть приподнялся, оперевшись локтем в подушку, а щекой — на ладонь, смотря на мужчину сверху вниз. — Расскажи. — Что тебе рассказать? — О первом твоем опыте. Скорчив забавную гримасу, Гоголь положил ладошку на лицо брюнета и слегка толкнул, заставив его упасть на спину. — Не хочу. — Моя жизнь буквально на ладони перед тобой, я ничего от тебя не скрываю. Ты мне почти ничего не рассказываешь о себе. Николай вздохнул, потупив взгляд в потолок. На секунду Федор пожалел, что спросил, глядя на помрачневшее лицо. — Думаю, ты помнишь, я тебе рассказывал о том, как демоны обретают силу? — Достоевский кивнул, — еще задолго до того дня, когда и меня это коснулось, я был очень слаб… весь выводок был слабым и зависимым от родителя. Этим более сильные демоны часто пользовались: срывали зло на молодняке, избивая их или вырывая хвост, крылья, оббивая рога. Там,домамы все живем в истинном облике, не так, каким ты меня сейчас видишь. Так вот… у моего родителя был конфликт с одним бесом. Он был слабым, от того злым и обиженным на всех. — В каком смысле слабым? — Слабее зрелых демонов, но сильнее молодняка, — пояснил Гоголь, — так вот. У него с моим родителем был конфликт, продолжающийся очень долгое время. Казалось, он не имел ни начала, ни конца… Блондин перевел взгляд на Федора. — Первый опыт у меня был именно с ним. Я не хотел этого, но и не имел права сказать «нет», да и не мог, хотя пытался вырваться. Было очень больно и мерзко, но я никому об этом не рассказал. Самое странное, что на следующий день этот бес навсегда пропал. Жаль только, что вместе с ним не исчезли и воспоминания. О да, Федор очень жалеет, что спросил. — Прости, что заставил тебя это вспомнить, — брюнет прижался к Гоголю, обнимая его. Николай льнет к объятиям подобно коту, и царевич уже сомневается, что перед ним бес, а не человеческий ребенок, хотя и знает обратное. От рассказа Николая в сердце защемило. Душою Федор проливал горькие слезы, сожалел. Ночное небо, кажется, чувствовало тоже самое. Тяжелые холодные капли тарабанили по крыше, разбиваясь обо все попадающиеся поверхности. Разбивались подобно Федору, которому казалось, что он постепенно сходит с ума. Небо всю ночь низвергало на грешную землю ледяные слезы, не остановилось даже утром, когда солнце уже всходило, проснувшееся с петухами царство зашумело. В утренней лесной тиши, сопровождаемой густым туманом, заголосили мечи. Капли дождя обрушиваются на плечи и спины, прибивая ткань одежды к телу. В сапогах уже давно можно открыть новые морские пути. Черные намокшие волосы липнут ко лбу и щекам, рукоять меча выскальзывает из рук. Федор бесится. — Что-то слабовато для будущего царя, — с ухмылкой подначивал его бес, — как Вы будете защищать свое царство, если даже меч в руке удержать не можете? Железо свистнуло в воздухе, проносясь точно под подбородком Николая. Тонкий отрезок белой ткани рухнул на землю, сразу впитав в себя ее цвет. Гоголь пальцами потрогал испорченный воротник. — Это моя любимая рубашка… — тяжело вздохнул он, подняв меч острием на царевича, — продолжим? Удары железа вновь заполнили редкую густоту леса, находящегося вблизи от дворца. Удары Николая резкие и неточные — полное отсутствие какой-либо техники. Они сбивают с толку своей непредсказуемостью и странностью. Движения шута обманчивы и лукавы, но кроме этого он ни на что не способен. Иван с ранних лет учил Федора держать в руке оружие и правильно им орудовать. Юноша помнит едва ли не каждый их урок, посвященный владению оружием. Это было намного интереснее игры на фортепиано или математики. Да и пользы от этого, казалось, намного больше. К сожалению, Федор далеко не сразу понял, что нудные примеры и тыканье по клавишам — едва ли не самые главные его помощники в сражении. Голова работала на всю катушку и одновременно бездействовала, тело поглощено воспоминаниями, движимо ими. Брюнет не сразу замечает, как меч вылетает из рук Николая и врезается в землю подле его ног. — И чего ты разнылся подобно бабе? — хмыкнул Федор, подшагнув ближе к бесу, — купим мы тебе новую рубашку. И сарафан тоже, если будет желание, — с этими словами он окончательно отрезал пышный воротник от чужой рубашки, сжав его в руке. — У меня ни за что не будет желания рядиться в женские тряпки. — Так я о своем желании говорил.