***
Две женщины, сидевшие в машине друг напротив друга, ничем не были похожи; напротив, можно было сказать, что они — полные противоположности. Миллионерша Миранда Окленд была высока и стройна; медсестра Кори Уайт отличалась маленьким ростом и пухленьким телосложением. Миранде недавно исполнилось шестьдесят, однако несведущий человек, взглянув на гладкое красивое лицо, не дал бы ей больше сорока; Кори ещё не было и тридцати, однако большие очки, пучок волос мышиного цвета и привычка сутулиться превращали её в существо неопределённого возраста, которое порой слышало в качестве обращения «Эй, бабуля!». На Миранде красовались Шанель, Диор и Биркин, а Кори носила теннисные тапочки, потёртый бежевый кардиган и джинсы, за восемь долларов купленные в китайском квартале. Кори обеими руками сжимала сумочку и нервно улыбалась, Миранда смотрела бесстрастно и холодно. В машине работал кондиционер, но казалось, миллионерше он не нужен — она и без того охлаждала пространство вокруг градусов на десять. Миранда, пристально осмотрев Кори с ног до головы, спросила: — Так значит, это вы присматриваете за отцом. Говорила она будто бы сквозь зубы, едва открывая рот и глядя поверх собеседницы. — Да! Я, и ещё Тони, но его сейчас здесь нет, как видите, потому что он как раз с мистером О, а вообще, я, да, — протараторила Кори, тут же подумала, что несёт чушь, и мучительно покраснела. Миранда на миллиметр подняла идеальную бровь и сделала паузу, за время которой Кори захотела немедленно исчезнуть и материализоваться где-нибудь в Австралии. Потом последовал вопрос: — И что вы о нём думаете? Кори на мгновение замешкалась и заморгала, но быстро сориентировалась: — Он… эээ… не доставляет хлопот! Да, я очень рада, что могу чем-то помочь старому джентльмену, потому что… Миранда откинулась на спинку сиденья, её тонкие губы слегка скривились, как будто от отвращения, и Кори замолчала, робея. Рядом с этой женщиной, которая казалась глянцевой картинкой из модного журнала, она чувствовала себя толстой, неуклюжей и неуместной. — Сразу видно, вы не знаете, что из себя представлял мой отец. Он не был… «джентльменом». Он не был хорошим человеком. Он был… Миранда осеклась и сжала губы, словно жалея о словах, которые только что сорвались. Кори робко посматривала на неё, не смея сказать ни слова и всё же думая, что на мгновение в Миранде мелькнуло что-то человеческое. — Впрочем, это неважно, — подвела черту Миранда. — Я хотела посмотреть на вас. Вы хорошая девушка. Отец вас не заслужил, — добавила она, слегка дёрнув уголком рта. Машина свернула с основной дороги и въехала в высокие кованые ворота частной клиники, скрытой от чужих глаз высоким забором. Едва автомобиль остановился, как дверцу пассажирского сиденья кто-то открыл. Миранда оказалась лицом к лицу с рыжеволосым парнем, который широко улыбнулся и воскликнул: — Добро пожаловать, мадам! Давно я мечтал с вами встретиться, да всё никак не выходило… Я Джейсон, правая рука нашего дорогого профессора. Просто стыд, что он до сих пор нас не познакомил! Позвольте вас проводить… — и он, слегка поклонившись, протянул ей согнутую в локте руку. Миранда окинула его с ног до головы взглядом, который мог парализовать кого-нибудь более чувствительного, но на этого не произвёл ни малейшего впечатления. Молод, неплохо сложен, высок. Лицо смазливое, без инопланетной странности, зачастую свойственной рыжим. Правда, чересчур яркие глаза наводили на мысли о контактных линзах, а неуместная широкая улыбка придавала лицу слегка безумное выражение… От взгляда не укрылось и странное украшение, почти скрытое воротничком белой рубашки: нечто вроде пластикового ошейника, плотно облегавшего шею под кадыком. — Благодарю вас, но я пока ещё вполне способна передвигаться самостоятельно, — отрезала Миранда, закончив осмотр. — Но это ведь жест галантности, мэм! — Будьте добры, оставьте свои представления о галантности при себе. Я сама найду дорогу, — оборвала его Миранда и направилась ко входу в клинику. — Жуткая тётка, — сказал Джейсон вполголоса, глядя, как Кори неуклюже выбирается из машины. — Зато она очень заботится о своём отце! — твёрдо сказала Кори. — А?! — Джейсон уставился на неё своими ярко-синими глазами, а потом вдруг бешено расхохотался, запрокинув голову и произведя столько шума, что с живой изгороди вспорхнула стайка воробьёв, а Кори вздрогнула и поспешила убедиться, что между ней и весёлым молодым человеком достаточное расстояние. — Не знал, что ты такая шутница, — прокомментировал Джейсон, отойдя от бурного приступа. — Заботится об отце, ну надо же! — и он фыркнул, после чего кинулся вслед за Мирандой. — Погодите, мэм! Профессор не в кабинете. Боюсь, вам всё-таки понадобится моя помощь…***
Лаборатория располагалась в цокольном этаже клиники, поэтому дневной свет сюда не проникал: помещение освещали протянувшиеся под потолком лампы, дававшие мертвенный белый свет. Светились экраны приборов, по стенам змеились провода и кабели, помигивали лампочки, ассистент профессора в белом халате напряжённо вглядывался в мониторы. Посреди помещения стоял большой стеклянный бак, доверху наполненный зеленоватой водой. В эту воду, как заспиртованный младенец в гигантскую банку, был погружен взрослый мужчина. Его руки и ноги были накрепко прикованы ремнями к металлической конструкции; поперёк пояса и шеи тоже тянулись ремни, рот закрывала широкая лента. Он был обрит наголо и почти обнажён — трусы на нём оставили, возможно, чтобы пощадить стыдливость Миранды, если кому-то могла прийти в голову мысль, что у Миранды есть стыдливость. Миранда, скрестив руки на груди, остановилась напротив бака, внимательно разглядывая смуглое тело утопленника. Отличный образчик: широкие плечи, развитые грудные мышцы, длинные ноги. Она всегда была ценительницей мужской красоты. Но зачем её сюда привели? Она покосилась на профессора, остановившегося поодаль от неё: он, конечно, ждёт от неё вопросов, реакции. Старый хрен любит театральность и спецэффекты. Нет уж, она не доставит ему такого удовольствия — пусть сам всё рассказывает! Вдруг вода плеснула. Миранда слегка вздрогнула и перевела взгляд на бак. Ей кажется, или… Утопленник открыл глаза. Миранда невольно отступила на шаг, и её тут же подхватили под локоть; она увидела широкую улыбку — так и хотелось сказать «оскал» — Джейсона. Отмахнувшись от него, она вновь уставилась на человека в баке. Скованный по рукам и ногам, он не мог сопротивляться, но его мышцы чудовищно напряглись, вены вздулись; налитые кровью глаза широко раскрылись, будто моля о помощи. — Он жив! — вырвалось у Миранды. — Отвернитесь, мадам, — влез Джейсон. — Зрелище не из приятных — я его наблюдаю вот уже… — Цыц! — рявкнул профессор, и Джейсон умолк, как собака, на которую прикрикнули, но не перестал улыбаться от уха до уха, и эта жутковатая улыбка пугала едва ли не больше, чем борьба несчастного. Миранда не отвернулась от стеклянного бака. Ей показалось, что агония длится вечность, но наконец глаза утопленника закатились, мышцы расслабились. Из носа вырвалось два маленьких пузырька воздуха, будто в лёгких ещё могло что-то остаться. — Клиническая смерть, — сказал ассистент профессора, проверив показатели. — Ну и что теперь? — не выдержала Миранда. — Терпение, друг мой! — воскликнул профессор. — Лучше присядьте: для верности нужно подождать некоторое время. — Прошу, мадам, — тут же появился вездесущий Джейсон со стулом. Театральным движением он поставил стул спинкой к баку. — Может, вы хотите кофе? Чаю? Или чего покрепче? Я знаю, — зашептал он, наклоняясь к ней и по-мефистофельски подмигивая, — что папаша прячет бутылочку коньяка в своём кабинете — думает, я не замечу, а я заметил! — Стакан воды со льдом. И не подходите ко мне так близко. Благодарю вас, — отчеканила Миранда и села на стул, не опираясь на спинку и держась так ровно, будто проглотила разделочную доску. Она гордилась своим умением сохранять самообладание в любых ситуациях, но сидеть в подземной лаборатории в одном помещении с утопленником ей ещё не приходилось. Профессор, сунув руки в карман халата и насвистывая, ходил по лаборатории, о чём-то тихо совещаясь с ассистентом. — Не волнуйтесь, скоро вы всё поймёте! — сказал он Миранде, на что та ответила: — Я не волнуюсь. И голос её был холоднее воды, которую она пила. Время тащилось, как в замедленной съёмке. Джейсон пытался вести светскую беседу, но Миранда сумела отморозить даже его энтузиазм, и он, видимо, неспособный спокойно сидеть на месте, принялся расхаживать по лаборатории, то и дело постукивая костяшками пальцев по стеклянному баку. Наконец профессор сказал: — Время. Начинайте. Ассистент и санитар подняли тяжёлую крышку бака, извлекли металлическую конструкцию, к которой было приковано тело. Потоки воды заливали всё вокруг. — На вашем месте вот сейчас я бы смотрел во все глаза, — шепнул Джейсон. Сам он уставился на утопленника так жадно, точно сожрать его хотел, и Миранду передёрнуло. Зачем они утопили человека у неё на глазах?! Будь проклят профессор, будь прокляты его психованные подчинённые! Все они выжили из ума! …но именно поэтому она ему платила, именно поэтому финансировала его эксперименты, именно поэтому его клиника существовала практически без пациентов — за счёт её средств. Только безумец мог сделать то, что ей нужно. Она нашла в себе мужество и развернулась к столу. К счастью, утопленника практически не было видно — она заметила только руку с побелевшими и сморщенными от воды кончиками пальцев, обзор закрывали спины профессора и ассистента. Они что, откачать его пытаются?! Она слышала, что после клинической смерти мозг живёт не больше десяти минут, а прошло не меньше получаса. Бедняга давным-давно мёртв! Движимая любопытством, Миранда подошла чуть ближе. На утопленника нацепили датчики, и на экране шла ровная полоса — признак отсутствия сердцебиения. Тем не менее, бедолаге споро делали искусственное дыхание и массаж сердца, обмениваясь короткими замечаниями: — Нет пульса! Нет реакции зрачков! Нет дыхания! «Это и я вам могла бы сказать!» Но она не сказала ничего. Она вся обратилась в зрение и слух. — Нет пульса, нет реакции!.. «И за этим вы меня сюда позвали?!» — Нет дыхания! «Чёртовы клоуны! Никакого больше финансирования! Профессора — пинком на улицу!» — …есть пульс! тридцать и растёт! Зрачок реагирует на свет! Не может быть! Замерев на месте, приоткрыв рот, почти не дыша, она смотрела, как на её глазах оживает человек, которого утопили, а потом полчаса продержали под водой. Вот он пошевелился, закашлялся, захлёбываясь и хрипя; его поспешно перевернули набок, изо рта и носа у него хлынула вода пополам с пеной. — Пульс пятьдесят! Есть дыхание! Человека на столе била дрожь, его выворачивало наизнанку, он нечленораздельно стонал… но совершенно точно был жив. Миранда разжала кулаки и только сейчас почувствовала, что впилась ногтями в ладони. — Простите, что вынудил вас стать свидетельницей этого неприглядного зрелища… — профессор взял её под локоть и повёл к выходу. — Но мне кажется, лучше один раз увидеть, чем верить мне на слово, так? Пройдётесь со мной? Миранда сама не ожидала, что так приятно будет увидеть синее небо, вдохнуть свежий воздух. Даже жара казалась не такой противной после мертвенного подземного холода и фантасмагорических сцен, достойных пера мастеров готического жанра. — Шокированы? — спросил профессор, ведя её по дорожке между клумбами. — Может, считаете меня извергом? — Не думайте, что меня так легко шокировать, — чёрта с два она признается, что ей и правда стало не по себе. — Хорошо, — кивнул профессор. — Я всегда знал, что вы способны мыслить шире, чем большинство. Они помолчали, остановившись перед пышным розовым кустом. — В детстве мне нравилось собирать жуков и изучать, как они устроены. Мою мать это шокировало, — усмехнулся профессор, наблюдая за толстыми шмелями, которые забирались в алые цветки и деловито копошились там, прежде чем отправиться дальше. — А я думаю: где была бы наука, если б нас останавливали соображения сентиментальности? Современный человек кричит: не смейте мучить лабораторных мышей! Проводить опыты на живых существах аморально! Но если бы передо мной встал вопрос, мне умереть или мыши, то я бы не колебался… как и большинство. Этот парень — чудо природы, изучить его — мой долг перед обществом. Хорош бы я был, если б меня останавливала глупая сентиментальность! — Не забывайте, что в первую очередь вы в долгу передо мной, — указала Миранда, отворачиваясь от розового куста. — Вы хотите пересадить отцу сердце этого… Лазаря? — Не всё так просто, друг мой, — откликнулся профессор, складывая руки на груди. — Если я просто пересажу сердце, то организм отторгнет его так же, как четыре предыдущих. Я пытаюсь выяснить, что именно делает моего, как вы удачно выразились, Лазаря тем, кто он есть. Мне нужно выделить квинтэссенцию его невероятной выносливости. Тогда я смогу наделить ею и вашего отца. — Только одна просьба, профессор… — Миранда посмотрела собеседнику в глаза. — Сделайте это как можно скорее.***
Холод, тишина и приглушённый свет, люди ходят по ту сторону и не слышат — хоть как кричи и бейся в стены, не пробьёшь, не выбраться. Нет воздуха, нет воздуха!! Холод и тьма в лёгких, холод и тьма сковывают по рукам и ногам… Зелёная, зелёная вода, люди за ней равнодушны, не видят, как бьётся за жизнь, как умирает на их глазах человек. Седой мужчина с умным лицом и короткой бородкой наклоняется, бормочет: «Поразительно! Грудная клетка была полностью раздавлена и сплющена, лёгкие были пробиты рёбрами». Это врач, он спасёт! Поможет! Но зачем остригли ему волосы?! Это позор! Как он покажется на глаза маме и друзьям? «Давайте проверим. Мы должны убедиться наверняка», — говорит седой человек. Кто-то другой отвечает: «Вы предлагаете снова его убить?!» Как холодно. Дрожь такая, что судорогой сводит каждую мышцу. Ни капли тепла не осталось. Ни капли тепла во всём чёртовом мире. «Только не вода! Только не вода!» — слышен крик. Это он кричит. Он кричал, пока ему не заткнули рот, и потом затыкали всякий раз перед тем, как погрузить его в воду. ТОЛЬКО НЕ ВОДА! НЕТ! ПОЖАЛУЙСТА!! — …тише, тише. Тс-с-с-с. Всё хорошо. Не кричи. Всё хорошо… НЕТ!! ЭТО ВОДА!! Я НЕ ХОЧУ В ВОДУ!! — Нет воды. Тут сухо. Ни капли воды нет. Тихо, тихо… тс-с-с-с… И правда. Нет никакой воды. А что есть? Где он вообще? Он открыл глаза. Перед ним появилась светлая точка; она росла, увеличивалась, и вдруг… Он оказался в комнате. Не в палате, а в жилой комнате, вроде бы обычной, хотя в ней чувствовалось нечто неуловимо странное. Очень светлая, просторная, с большими окнами, с лёгкой изящной мебелью. На столе — синий кувшин с белыми цветами, рядом — открытая книга. Ветер шевелил занавески, с шелестом перелистывал страницы. — Вот видишь. Всё хорошо. Он повернулся — и не поверил своим глазам. Даже протёр их на всякий случай. Теперь стало понятно, что не так с комнатой. Она была нарисованная. Как и человек, который с ним разговаривал. Он был… как будто в японском мультфильме, как их там — аниме? Половину лица человека закрывали длинные чёрные волосы. Он был в слишком большом для него белом свитере и чёрных джинсах, но при этом босиком. — Как я сюда попал? Где я? Это сон? Человек усмехнулся: — Сколько вопросов! Даже если б у меня в голове не пел механический соловей, я бы на все не смог ответить. Сядь, я налью тебе чаю. Он сел — что ещё ему оставалось делать — и потрогал обивку светло-зелёного дивана. Перевёл взгляд на полосатый коврик под ногами. Наверное, это и правда сон — вот и прикосновения к поверхностям не ощущаются. Но у него никогда не было мультяшных снов! Да и снятся ему теперь только кошмары, а тут — красивая комната, чай… Поднос появился словно из ниоткуда. Хозяин протянул чашку: — Это чай с милостями, он успокаивает. — С милостями?.. — С милостями, лепестками добра и щепоткой расслабления — но только щепоткой! — единственный видимый глаз подмигнул. — Больше — ни-ни! — Я не понимаю… — Зачем понимать чай? Пей его! Он поднёс чашку к губам и вдохнул запах — во сне вроде бы нет запахов? Но этот чай пах. Он пах запущенным садом позади бабушкиного дома. Шерстью любимого кота, вафлями, которые мама жарит к завтраку. Мама так вкусно готовила вафли! И поливала его любимым шоколадным соусом! Он поднял взгляд и обмер: на подносе перед ним стояла тарелка вафель. Тарелка была мамина, с зелёной ребристой каймой по краям, изображавшей траву. И даже край выщерблен: это он в детстве опрокинул всю тарелку на себя вместе с шоколадным соусом, и мама сказала жалобно: «Ой дурак, ой дурак…», а потом бросилась утешать его, потому что он обжёгся и заревел. — Видишь? Милости и лепестки добра заработали! — Кто ты такой? Я тебя придумал? Или ты всё-таки настоящий? — только спросив, он понял, как глупо спрашивать такое у нарисованного человека. — А как тебе больше нравится? — Конечно, чтоб ты был настоящим… — Значит, я настоящий, — подытожил человек, отпивая чай. — Хм. Моя выдумка сказала бы то же самое. — А ты перестань думать, не то будут парамболии. — Что такое парамболии?! — Я точно не знаю, — признался хозяин комнаты. — Я до этого никогда не доводил. Некоторое время они пили чай и молчали. Он физически чувствовал спокойствие и безопасность, исходившие от этого места. Никакого доктора, никакой воды, никаких мучений… — Ты меня, конечно, прости, — прервал его размышления хозяин, — но это немного, самую чуточку… невежливо. — Что именно? — Я разговариваю с пустотой. Ты никак себя не представил. — Я не… что? — Не представил себя, — терпеливо разъяснил хозяин. — А, прости! Я Ральф… — Это, конечно, полезно знать, но я не об этом. Не представиться, а представить себя — свой вид, свою внешность, ну? Я тут перед тобой как есть, а ты? Чувствуя себя пеньком из дикого леса, Ральф пробормотал: — Я не понимаю, что мне надо сделать. Ты меня не видишь? Хозяин закатил единственный видимый глаз и нетерпеливо вздохнул. Потом слегка наклонился вперёд и прошептал, будто суфлёр: — Подумай о том, как ты выглядишь. Помести себя в комнату. — О!.. Если это сон, и это выдумал он сам… То он даже и не подозревал, какая у него богатая фантазия. Ральф подумал о своей внешности Грудная клетка раздавлена лёгкие проткнуты рёбрами голова обрита …и попытался вообразить себя нарисованным. Сложно было думать о своей внешности, представляя её со стороны: обычно он просто жил в своём теле и не особенно о нём задумывался. Мама говорила, что он красавчик, но ведь все мамы так говорят… Он принялся мысленно рисовать себя. Кожа цвета кофе, хорошо разбавленного молоком. Длинные волосы, собранные в две косы. Прямой нос, составляющий в профиль одну линию со лбом. Тёмные, слегка раскосо поставленные глаза. — Кхм. Не то, чтобы я возражал, — деликатно сказал хозяин. — Но мы всё-таки чай пьём. Может, наденешь что-нибудь? Да чтоб тебя! К щекам прилила кровь, и Ральф поспешно закутал картинку из воображения в цветастое пончо. Подумав, добавил джинсы и бусы с перьями. Когда-то он любил украшения. Надо же, он совсем об этом забыл. И о маминых вафлях, и о бусах, и о кожаных браслетах, украшавших его руки… да что там, он забыл даже, что его зовут Ральф! Помнил только… — …вот теперь лучше! — хозяин прервал его мысли, прежде чем они снова нырнули в омут зеленоватой воды. — Мне нравится, какой образ ты выбрал, Ральф. Он увидел себя как бы со стороны: эдакий индейский вождь пьёт чай со странным типом. Ну что ж, а почему бы и нет? Ральф улыбнулся. Индейский вождь-картинка улыбнулся вместе с ним. Никогда ещё он не видел такого странного сна. — А как тебя зовут? — спросил он. Надо же, чай с милостями начал ему нравиться. И вафли — вафли были ровно такие, как готовила мама. — Имя, имя… Заветное имя сказать, начертать… Байрон! Нет, я не Байрон, я… подожди, сейчас… — он защёлкал пальцами. — Монморанси? Клапка? Всё не то! Не помню, представляешь? Из головы вылетело, — он беззаботно пожал плечами, будто забыл какой-то пустяк вроде песенки или исторической даты. — Придётся тебе придумать, как меня называть. — Ты серьёзно? — тот кивнул. — Ну ладно. Ральф задумался и вспомнил, что когда-то в детстве мама читала ему книжку «Рикки-Тикки-Тави», о маленьком храбром мангусте. Эта книжка ему так понравилась, что потом он каждый вечер просил маму почитать именно её. — Можно я буду звать тебя Рикки-Тикки? Или просто Рикки? — Прекрасный вкус, прекрасное имя, — величественно кивнул хозяин комнаты. — Значит, Рикки и Ральф? Выпьем чуть больше расслабления за начало прекрасной дружбы!