Nature morte

Им не легко. Миша сам по себе сложный, а уж его попытки примириться с этой жизнью всегда имели уничижительный оттенок. Но он старается, садится, бывает, вечером и начинает раскладывать в башке всё по полочкам. Для чего это всё, какую цель он преследует, впрягшись в эту телегу под названием «новая жизнь». И, главное, что он имеет. По всему выходит, что жизнь у него хорошая, нормальная такая лошадка, нифига не зебра, а пегонькая. Пятнышко такое, сякое… как кляксы по всему крупу. И ведь вменяемый он! Голова соображает, котелок варит, Горшок кипит, но бывает так накатит и что-то ничего жизнь не хороша и жить так-то не хорошо. Например, после очередной аудиенции с кардиологом, когда к уже имеющейся горсти таблеток прибавляется ещё препарат с новыми побочками; например, когда диетолог, спустив очки на кончик носа, настаивает пристальнее следить за углеводами, а Миша, блядь, их в глаза не видел, чтобы за ними следить. Например, когда после выматывающей репетиции в театре на улице трётся толпа фанаток с кинопоиска, а он просто хочет купить кефира и буржуйского вискаса в Дикси, прийти домой и помыться, потому что он липкий и потный, как пёс, а ещё обязательно ебался накануне с оплатой коммуналки через госуслуги. Бытовуха — медленная мучительная смерть с накопительным эффектом мышьяка. Ещё и Влад обязательно бросит. Не сегодня, так завтра. Надоест ему, найдёт себе ровесника и скажет Горшку ариведерчи, выкинет, как забитый под завязку мусорный мешок. Наверное, и об этом надо поговорить с мозгоправом, иначе дурка ему может понадобиться значительно раньше, чем запланировано. Вот на ближайшей сессии и нужно, а пока вспоминать. Вспоминать и успокаивать себя. Как Влад мерил Мише давление, сидя на коленях между безвольно разъехавшихся ног, как неравнодушно грел ледяные пальцы жарким дыханием и прикладывал вымоченный под струёй воды платок к убегающему лбу, потому что голова превратилась в сплошной огненный шар. Как бережно укладывал, удерживая за грудь и плечи, потому что Миша порывался встать и доказать, что он не беспомощный и как-то справляется без него. И как уложил тяжёлую голову на свой живот, чтобы перебирать волосы. Горшок иногда думал обкорнать их — распустил лохмы, как Рапунцель, ё-моё — а потом Влад натягивал их во время секса и Миша откладывал. В ногах устроилась тёплая кошка — в ветклинике по состоянию зубов выяснили, что и кошка в возрасте, лет десять ей, и Горшок особенно проникся. То ли из-за солидарности к летам, то ли фиг знает почему. Купил удобную на вид лежанку, а Коха понюхала и всё равно продолжила приходить спать на матрас, меховая засранка. Влад убаюкал его, а Миха обслюнявил ему футболку. Зато давление спало, и к утру Горшок чувствовал себя заметно лучше, хотя всё ещё оставался вялым и замученным. Утром в комнате стало ощутимо прохладнее, Миша проснулся, обнаружив, что весь затёк и одной руки попросту не чувствует. Бестолковыми глазами посмотрел на Влада, который не спал, а с айрподсами в ушах таращился в телефон. Тоже какой-то замученный, с мешками под глазами и бледноватый в утренних сумерках. Горшок перепугался, что это он виноват: отдавил Владу что-то, а тот, добрая душа, не хотел тревожить его, приснувшую рухлядь. Попробовал вскочить, но в глазах потемнело, и Горшок на руках опустился обратно, со вздохом ткнувшись в подмышку. Влад поспешил отложить наушники и телефон, и объясниться, что он просто не хотел спать. С досадой Миша расшифровал так: боялся спать, прислушивался к твоему, старый пень, дыханию. Миша посмотрел на влажное пятно у Владоса на животе, тыльной стороной ладони вытер губы и… хотелось встать, уйти курить. Но было лень и Горшок обнял Влада, навалившись сверху и потребовав от него быстро спать. Влад поворчал, но отключился моментально, подтвердив Мишины опасения. Или когда Миша впервые позволил ему себя взять. Согласие срывается естественно, как срывается резьба и автомобиль на всём ходу заносит в кювет. Влад предложил, Миша, читая новую пьесу, не снимая очков и не поднимая взгляда, по инерции согласился, а потом ошалело уставился на него, позабывав, что он только что читал. Он только что читал?!.. Влад сначала посмеялся с такой реакции, а потом серьёзно принялся убеждать, что если Миша не хочет или не готов, что если их нынешняя раскладка у него в приоритете и, вообще, позиция сверху у него по жизни, то можно не экспериментировать, и, в целом, его всё устраивает… Горшок поскрипел зубами, мрачно припоминая, что последний хуй, который гостил у него в жопе, сейчас живёт с женой и всё-то у него прекрасно, а он влез в авантюру, которая называется не привлекательно — «отношения на расстоянии» с человеком на двадцать с гаком лет себя младше. А потом, больше из принципа, чем из желания подставиться, говорит, что от своих слов не отказывается. Кажется, Влад был не рад, что предложил, потому что до вечера Миша к себе не подпускает. Сидит с напряжённой и ссутуленной спиной, слепо гипнотизируя сценарий, а потом шмыгает в ванную и застревает там на добрых полтора часа. Влад прислушивается: что-то падает, что-то звенит, Горшок приглушённо, с чувством матерится. Потом прекращает. Не убьётся же он там, в самом деле?.. Выходит Миша наглухо завёрнутым в халат, с устрашающей решительностью во взгляде. По мере того, как сокращает расстояние, решительность меркнет. Он был анемично бледный и мял раскрасневшиеся кулаки. На краю матраса Влад придвигается к нему вплотную, прижимается губами к гладкому влажному виску и ещё раз твёрдо предупреждает, что ему не нужно себя переламывать. Горшок бледнеет ещё сильнее и неловко бормочет вполголоса: — Я уже всё там… подготовился, короче, уже. Давай, ё-моё. И развязывает пояс, выпутываясь из рукавов. На горле скачет острый кадык, пока они укладываются так, как будет удобнее. Влад широко водит по бёдрам руками, успокаивает, как необъезженного жеребца, а ещё спрашивает ужасно смущающие вещи: как ты больше любишь? — Сексом трахаться, Владос. Подготовился насколько? — На все, блядь, три… а, ты не про это? Ё-моё. И вправду. Полувставший член ложится на живот, подёргивающийся и набухший яркой головкой; между ног скользко блестит смазка. Влад выливает ещё полтюбика, собирает пальцами, сгребая в ладонь мошонку, щиплет по шву и въезжает по самые нахуй… а Миша с полезшими на лоб глазами слушает эти влажные звуки, чувствует, как его распирает и думает: «Ну пиздец, никогда такого не было и вот опять». Похотливая задница живёт тот вечер собственной жизнью. Миша коротко стонет, сжимая в кулаках простынь и отплёвываясь от доставучих волос. От поясницы прошивает до затылка, Миша с интересом наблюдает за Владом — румяным, подмигивающим, придерживающим его за пояс, и наконец расслабляется, доверчиво накрывая его ладони своими. Когда над ним так старательно пыхтит красивый молодой человек — грех лежать поленом. Как, бывало, орёт режиссёр — больше страсти! И Миша нетерпеливо елозит лопатками по простыни — позвоночник звенит, так и тянет встать на дыбы. И в какой-то трудноуловимый момент матрас, служивший Горшку верой и правдой уже пару лет, чавкает, глухо пыхает и отчаянно свистит выходящим воздухом. Сначала они ничего не замечают, а потом Горшок начинает безудержно ржать и лягаться. Похоже было на то, будто матрас в шоке и беззвучно орёт. Да, Миша его прекрасно понимает! Комната захлёбывается в звуках шлепков кожи о кожу, смешков перемежающихся жадными стонами и долгим выдохом отжившего своё матраса. — Да похуй, давно пора кровать с ортопедическим купить, — в лицо говорит Влад, накрывая Мишу собой, губами прихватывая подбородок. Горшок выглаживает себе путь руками до крепких ягодиц, вдавливает в себя, вонзаясь пальцами, и по ощущениям, спиной утопает в рыхлом облаке.

А в голове мутит и ангелы летают, и все проблемы тают исчезают…

Приходя в себя, Миша начинает чувствовать: как-то твёрдо и сквозит, а лицу наоборот тепло и мягко, потому что Влад убирает волосы, заглаживает за уши и смотрит в упор такими глазами, что Миша не находится со словами. Хватает дрожащим сухим ртом воздух и прикрывает веки, растерянно отзываясь на заполошный поцелуй, быстро скатившийся к шее. На пике он никогда не умел контролировать лицо, поэтому Владос в первых рядах видит всё, что Горшок чувствует и с какой силой. И сломанные брови, и вывернутые в громком гортанном вскрике губы, и прижмуренные от удовольствия глаза. Спать устраиваются в гнезде. Раскатывают по полу тяжёлое пыльное ватное одеяло, которое Миша достаёт из недр шкафа; бросают сверху подушки и пледы; под бок приходит Кошка и становится сносно, особенно, если закинуть ноги на батарею. Случается всякое. Забегает Лёха, звонит Шурик из солнечной Калифорнии, знакомится с Кошкой, зовёт Андрюха в пейнтбол — как в старые добрые. И тогда жизнь становится хороша и жить хорошо. А вот от бездействия Миша начинает хиреть и натурально слетать с катушек, терроризируя и выводя из равновесия всех причастных и не очень.

Вся жизнь — спектакль! Я в ней актёр!

Горшок решает: пока может — будет впахивать, а когда занеможит… так это когда будет. До этого ещё дожить надо, и тогда действовать по обстоятельствам, а не гадать по линиям на ладонях. Он всё ещё не строит планов, не называет вслух вещи своими именами и смиряется со многими нежелательными обстоятельствами в своей жизни. И Миша учится. Владос недавно включил ему фильм «Леон», и Горшок запомнил. Он так стар, что ему нужно повзрослеть. Наверное, он делает хорошие успехи, всякий раз, когда не орёт, уперевшись рогом в свою мнимую правоту, а идёт на контакт. Влад вообще этого видеть не должен. Он должен был получить в пару хорошего надёжного партнёра, а не разгребать с Михой Авгиевы конюшни и загоны. Впрочем, Горшок тоже сталкивается с чужими тараканами, когда Влад приезжает мертвецки пьяным. Впервые за всё это время. Полный противоречий и страхов. Выболтавший, что боится. Боится, что Мише это всё надоест, что для него это и в половину не так серьёзно, как для Влада, что он остаётся рядом только из-за схожести с Князем, что Влад бездарь и посредственность, в конце-то концов. Разговаривать с ним таким бесполезно. Миша выслушивает всю словесную диарею внезапно без злобы и желания сорваться. Он знает, что на утро Владосу будет стыдно и плохо — мальчику тоже уже не двадцать лет, чтоб попойки проходили без последствий. Горшок всё смотрит в пьяные бессмысленные глаза с проблесками редкой осознанности и понимает, что Влад уже сомневается в том, что буровит. Потом надувается перемёрзшим воробьём и замолкает, исподлобья поглядывая на Мишу. В ожидании скандала? Упрёков? Горшок не оправдывает, если так. Подсаживается, дружелюбно толкает плечом и тихо улыбается: — Ты сам-то понял, что только что сказал? — Не очень, — совсем огорчается Влад. Горшок не думал в этом направлении. Ему слабо верилось, что их переживания могут быть так схожи, но всё-таки этот страх Влада становится для него откровением. Мише понятно, почему он может цепляться за Влада: последняя надежда, спасательный круг утопающему в бытовухе горе-панк-рокеру, престарелому актёру без образования, который задыхается в ошибках прошлого, расхлёбывая последствия бурной молодости. Но почему за него самого может цепляться Влад? Вот что важно. — Влад? — зовёт Миша, дожидаясь внимания. — Почему ты про Андрея вдруг вспомнил? Какая-то греческая предопределённость и смятение заостряет черты. Влад без слов спрашивает: «Мне точно надо проговаривать или ты избавишь меня от этой хуйни?» Ну да, тут тесно для полёта фантазии, но Мишу интересует другое. Он не искал замены. То есть, всё было не так. Искал в Ольге — не нашёл, а потом бросил искать. Это бессмысленный труд, как плевать на ветру. Не видеть в человеке того, что нужно, значит, рано или поздно потерять что-то другое. Разве давал он повод Владу или ему было достаточно догадаться про то, что на самом деле стояло за трескучей неоднозначностью отношений Горшка и Князя? Приплести туда свою роль в сериале, сложить два и два с тем, как ловко к отношениям на экране подвязали не товарищеское напряжение для поднятия рейтингов, и вывод напрашивается сам собой. А не достаточно ли этого? Вполне. Миша может вообразить себе, как убого это выглядит. Горшок на старости лет дал ёбу и замутил с молодой версией Князя — клиникой не пахнет, клиникой воняет на всю поселенную. Верно, они же не проговорили эту загвоздку на берегу, сразу нырнули. Горшок не соглашался, но и не отрицал — его проёб. По всему выходит, что у Влада просто не было шанса подумать по-другому. Приходится прояснять сейчас, на полутёмной кухне, костяшками постучав Владу по голове, как в дверь. Ку-ку, мой мальчик, разуй глаза. Влад пробует ему доверять, Миша тоже. Им не просто. Особенно, когда на Мишу накатывает. Когда он пишет ему в Москву, и знает, что до очередной встречи ещё месяц минимум, а Горшку тяжело сейчас, а через месяц, возможно, будет достаточно хорошо, чтобы вновь прятаться от людей и убивать время за зубрёжкой. Миша всё ещё эгоист, это тяжело, этого не исправит и могила, но лучше он будет честно пытаться, чем лживо корчиться, влезая в роль, как в чужую кожу. Честность — то, на чём можно построить крепкую связь, где каждый сам выставит свои границы и определит, куда ход строго воспрещён, а где ждут в гости и очень рады видеть. Именно поэтому Миша, скрепя сердце, не просит Влада носить трусы верности, а ключ отдать ему. О, он грешит тем, что выдумывает себе свою реальность, забывая спрашивать, насколько другие согласны участвовать в балагане. Впрочем, Влад не торопится сбегать из шапито, на полставки примеряя на себя роль циркового уродца. Мише иногда хочется его прогнать, он даже порывается, но вместо этого уныло идёт пить чай и смотреть тупые, но смешные видосы про алкашей из Тик Тока Влада. Горшок малодушно не может отказаться от того, что ему добровольно дают. Он пытается давать в ответ, чтобы отношения были без сколиозного перекоса четвёртой стадии. Это странно, когда непозволительно много времени Миша не жил, а просто был. Он запрещал себе ждать, задушил в себе надежду, навязал безразличие, а теперь он и ждал, и надеялся, и ему было точно не всё равно. Иногда он вспоминал, как тяжело было после операции. Как больно, как страшно, как мало гарантий. Его отпускали домой под чуткий присмотр муси. Она позволяла отойти ему от себя только в сортир и душ. И в ванной Горшок с нездоровым интересом таращился на таблетированную хлорку. Взять одну, положить на язык, запить водой из-под крана. У него так рвотный рефлекс развился, что даже есть было невозможно без позывов. Горькие пилюли лезли обратно, едва попадали на язык — он был напичкан лекарствами под завязку, а обезбол всё равно не работал, как нужно, потому что сильные препараты было нельзя торчку. Обошлось без хлорки, но хрена с два стало легче; после этого бороться приходилось за каждый шаг на пути к выздоровлению. Горшок задумывается над своим багажом и не может понять: где? В каком месте Влад переломанный, что его тянет к такому, как Миша? Требовательный к себе трудоголик — по нему видно. Как гостит у Михи, вечно уставший. Приезжает и много спит, а потом много извиняется. А Миша что? Ему жалко что ли? Да нифига. Он бы сам часов тридцать за милую душу придавил, кабы не бессонница. Именно поэтому Горшок решает сообразить вечер на двоих. Заранее бронирует столик в итальянском ресторане, подбирает приличную рубашку. Чем не шаг навстречу? Они пьют сухое вино, Горшок обходится двумя бокалами — расслабился и довольно — Влад выпивает столько же и преисполняется романтичным настроением. В ресторане играет ненавязчивый джаз, Влад незаметно переплетает их пальцы под столом и Миша впервые по-настоящему видит, как он влюблён. Дома Влад вытаскивает его на середину комнаты за податливые руки, врубает Стрыкало и утягивает в танец. Медовый свет нагоняет сонливости; вино дорогое, с хорошей выдержкой, возможно, по утру не захочется просверлить себе лоб дрелью. Горшок рассеянно улыбается, легко прижимаясь виском к виску и думает, что это странно: в его-то летах… а поебать. Горшок не умеет красиво двигаться и жесты внимания у него невпечатляющие: неуклюжие и топорные. Им не просто, но вечером Миша и Влад остаются довольны.