Поцелуи перед могилой родителей

      Володя Иванов был одним из самых отвратных учеников во всех школах, где он побывал: его ненавидели учителя, обычные ученики обходили стороной, необычные пиздили за длинный язык и гитлеровскую чёлку, но Вове всегда было похуй. Он был одновременно замкнутым, стеснительным, добрым и конченным фриком-хулиганом, которого и боятся, и ненавидят, и блюют при виде его физиономии. Иванов часто общался с учителями, в основном в негативном ключе, а с некоторыми и «дружил», на коленях выпрашивая тройку. Его несколько раз выгоняли из школ, он успел сменить парочку исправительных классов, пока наконец не попал в один до самого окончания школы.       Тогда, в новом коллективе, он даже пытался строить из себя прилежного ученика, хоть и учился на залупу, до одной фразы, слетевшая с уст его будущего друга:       — О, — воскликнул рослый пацан, переключая внимание компании из трёх человек на русого нефора, — ты ж тот самый! Я о тебе слышал.       «Ну всё, щас пиздить начнут», — мысленно вздыхал Вова, оборачиваясь на исходящий звук. Он бы просто хотел дожить до злосчастного ОГЭ в мире и согласии, не подвергаясь соблазну насрать очередному аутисту в рюкзак. И, к облегчению, вместо быстро приближающегося в табло кулака, он увидел протянутую ладонь для рукопожатия.       — Я не настолько известная личность, чтобы на меня внимание всей школы привлекать, — Володя из вежливости пожимает руку в ответ, — а ты кто?       — Да я тоже из той оперы, что и ты, — он улыбается, — Илья я.       Это был тот самый, будущий «червь».       — Ага, понятно, — отвечает Вова, стараясь быстрее уйти от неприятной личности в класс.       Но Илья настаивал на более личное знакомство и поплёлся за ним. Оказалось, они оба учатся в одном классе. И что теперь Володя должен сидеть за одной партой с тем самым «заболевшим Ильёй».       Всего за несколько недель знакомства они не просто сдружились, а стали лучшими друзьями, творящими лютый пиздец.       Теперь их отсаживали учителя, как только видели вместе за партой. Теперь у Володи образовалась отбитая компания фриков, кошмарющих пребывание в школе обычных учеников. Теперь они оба сбегают к Илье домой, забив огромный болт на учебу. Теперь они постоянно гуляют по всему городу, творя полную дичь, а иногда и просто спокойно прогуливаясь по заброшенным стройкам ночью.       Эти два конча успели за первых полгода засорить школьный туалет и сломать его; закошмарить строжайшего учителя до слёз; сварить жидкий наркотик и извернуться подложить его одноклассницам в духи; поджечь бомжа; наблевать в рюкзак однокласснице; довести умственно отсталого до неудавшейся попытки суицида, после которой их поставили раком, и они его не трогали (почти); сделать из чугунной ванной машину и уебаться на ней; и многие другие мелочи.       Володя стал чаще гостить у Ильи. Бывает, проиграв за играми весь день, обмусолив все последние сплетни, убравшись вместе в квартире (по просьбе матушки Ильи), Вова задержится допоздна, а отпускать его, одинокого котёночка, не хочется жутко, и ютился Володя на матрасе рядом с кроватью червя, свернувшись милым клубочком. В такие моменты на него хотелось смотреть вечно.       Однажды, когда Володя гостил у него, а делал он это чуть ли не каждый день, потому что своего дома у него не было, попивая любезно предоставленный чай с печеньками, он решился задать ему странную, но очень, почему-то, интересующую его идею — подрочить вместе. Жаль, Иванов отказался в итоге, смутившись, Илья напирать не стал: уж очень сильно тревожила неосознанно возникшая привязанность и симпатия к Володе. Раньше в дружбе он не уделял такое внимание на товарищей, как на него. Хотелось потрогать его за пальцы, лишний раз дёрнуть патлы, в шутку шлёпнуть его по заднице… Илья начал мониторить свои мысли и действия, только когда появилось желание поцеловать его пухлые, нежные, тёпло-розовые губки, веющие манящей теплотой.       Смотря на монитор с ярой порнухой, Илья изо всех сил пытался выкинуть из башки Володю. Дрочка превратилась в насилие над несчастными членом, который, падла такая, всё никак не мог дойти до эякуляции. Илья не мог допустить, чтобы он оказался пидором. Несчастным, идиотским пидором! Это невозможно! Как бы он его не мял и не крутил, и как не представлял гиперболизированных сексапильных мамочек или мелких пёзд, он так и не смог закончить. Илья сдался, в отчаянии открыл первый попавшийся пидорский сайт и снова потерпел неудачу. «Пиздец», — разочарованно подумал Илья и пошёл спать, забив хуй.       А пока Илья страдал от внутренней гомофобии, Вова молча стискивал зубы, засовывая тупую влюбленность куда подальше. Он давно уже смирился с тем, что девочки-то ему не нравятся, но не мог принять тот факт, что влюбился в ебучего новообретенного друга.       Илья был слишком тактильным: часто от скуки опирался об его плечи, висел на них, при встрече всегда рукопожатия, по ногам шлёпал в прикол, ещё эта щекотка… Он не привык. В прошлой школе он был тем ещё изгоем: трогали его только для того, чтобы отпиздить. А потом кто-то из друзей ему указал на то, что он шугается прикосновений — горделивому Володе такой факт не понравился, поэтому к любым проявлениям тактильности он старался относиться снисходительно. «Мы же товарищи, нет ничего такого в том, что он меня за жопу цапает», — думал Вова, стараясь отогнать мысли о взаимной любви. Он же парень, ему нравятся женщины, а Володя ещё и не самый привлекательный человек, — каков шанс этой самой «взаимной любви»?       Оставаясь наедине, он и вовсе бил себя за малейшую мысль о нём. Он ненавидел себя. Кому он вообще может понравиться?       Вова, соизволив однажды прийти в день с ОБЖ, физрой, ИЗО и географией, только и делал, что спал на парте. Тогда сидящий рядом с ним сосед увидел его в ярких красках утреннего солнца: его взъерошенные волосы светились, а лицо показалось таким милым и умиротворённым. Илья был очарован.       В тот день он бросил друга и не пошел на физру, мол, он домашку по географии не сделал, на что Вова скривил недовольную рожу и потопал зарабатывать оценку. Только вот вместо того, чтобы заполнить контурную карту к следующему уроку, Илья закрылся в кабинке туалета, бессовестно подрочил в кулак, представляя перед собой Володю. «Ладно, я пидор», — смирился Илья, бездумно глядя на дверцу туалета.       Обычно, в компаниях друзей все делятся историями из жизни, смеются с них, обсуждают и дают советы, только вот Володя в такие моменты молчал. Он никому никогда ничего не рассказывал: благодаря Доте, в которой цепляются за каждую мелочь, и родственникам, которые не то что не слушали, а даже начинали осуждать пустого места, критикуя беднягу за упавший на него осенний лист. А Илье хотелось узнать его получше. И, возможно, воспользоваться его слабостями.       «В этом же нет ничего такого, так?», — думал про себя Илья, пока спаивал одноклассника дешёвым пойлом. И хоть в его действиях не было ничего плохого, а разведанную историю из жизни он бы вообще не собирался использовать против самого Володи, Илья чувствовал себя подлым, мерзким преступником, нечестно желающий разведать супер секретную информацию.       Сначала Володя, ничего не подозревая, пришел к нему домой посмотреть игры или поиграть в фильм (они не особо планировали, что будут делать при встрече). Он, не стесняясь, плюхнулся на огромный диван в общем зале, распластавшись на нём как тюлень, и громко вздохнул. Кажется, кто-то опять не спал всю ночь и проебал все катки, но всё равно пришел к нему домой, хотя жили они далеко друг от друга. Илью это радовало.       Включив какой-то недавно вышедший фильм, Илья невзначай предложил по пивку. Володя отказался. Но Илья настоял. Володя поморщился. А затем ему впихнули в руку стеклянную бутылку.       Пересилив самого себя же он отпил глоток, а затем второй. Одна бутылка превратилась в две, потом пиво стало шампанским, а язык становился всё развязней и веселей. В дело пошло вино, которое не понравилось обоим, потом он заставил Вову захуярить настойку. Его пьяного, страстно ведущего образовавшийся между ними спор, мало интересовало количество содержимого, и дело перескочило с водки на излюбленный всеми коньяк.       Хоть и кажется, что всё проще некуда, только вот Илья спаивал его целый день, медленно и плавно предлагая то одно, то другое, пытаясь не сорваться сам.       По итогу Володя нихуяшеньки не рассказал, а только проблевался ему на футболку, обоссался и провалялся убитый в ванне.       Илья, уже расстроившийся, что не получил с него ничего, успокаивал себя только тем, что это был довольно забавный опыт, который обязательно понадобится ему в будущем. Однако на утро он обнаружил Вову голого, пристроившегося у него на груди. (Ох, как же он молился тогда, чтобы хуй поскорее упал.) Поборов страх, Илья ласково гладил мягкие волосы, от чего пьяный Володя неожиданно проснулся. Тогда-то он, обескуражив обосравшегося Илью, и начал чего-то тихонько бормотать под нос, поведая ему про грустную жизнь свою, не вдаваясь в подробности. На подсознательном уровне он давно уже считал, что Илье можно доверять. На смерти матери он заикнулся, а затем, пока рассказ ходил по его родственникам, он и вовсе расплакался.       После пробуждения, он так ничего и не вспомнил, но почему-то на душе стало легче.       В мае всё того же восьмого класса они поехали на ночёвку в лес с остальными пацанами. Из-за передоза алкоголя, курева и ядерной наркоты они потерялись на неделю, перепугались и извлекли для себя важный жизненный урок. Только вот один Илья извлёк из штанов хуй и начал дрочить на тогда убитого сном друга, наконец осмелившись поцеловать его в щёчку.       Лето было просто ахуительно: они не спали ночами, гуляли, играли без конца, обшарили весь город, и, кажется, не покидали друг друга ни на минуту. Их компания друзей втихаря от родителей свалила в другой город, пожив самостоятельно несколько дней. Тогда Володя не прекращал смеяться и улыбаться, осознавая себя слишком счастливым для этого мира.       В начале девятого класса они разлучились: Илья углубился в учёбу, а Володя окунулся в «работу» с головой. Илья стал чаще сидеть на первой парте, пока другой гнил на последней, смотря на его изящную ровную спину. Встречи стали реже: Илья был занят, а Володя не ходил ни в школу, ни к нему домой, и даже не отвечал на сообщения.       Во второй четверти он вовсе пропал.       Пропал, потому что заебало всё. Не было смысла продолжать ходить на учебу, ведь всё равно всегда у него будут выходить сплошные двойки, а Илью он стал панически бояться и избегать, да бы скрыть свои чувства.       Илья тогда в приступе паники снова и снова названивал на один и тот же номер, выкуривая сигареты. Тогда его сжирали беспокойство, тоска и страх потерять любимого человека.       Раньше он не задумывался о том, что кроме номера телефона он ничего о нём не знал: он всегда был рядом, не было причин беспокоится за их встречи. У него не было и мысли о его возможной пропаже. Для него все эти байки про тысячи исчезнувших людей где-то далеко, за пределами его жизни. Всё таки, он старался исключить эту «глупую» мысль, чтобы не вогнать себя в депрессию.       — Вы не знаете, где Иванов живёт? — Пытаясь скрыть свое беспокойство и крутясь с ноги на ногу, спросил Илья у классной, затем добавив незаконченную фразу для оправдания, — а то на него уже все учителя…       — Ага, давай, а то…       Дальше она бесконечно жаловалась на него, на его опекунов, и на тот факт, что на её сообщения не отвечают уже две недели.       Он лишь кивал головой, надеясь, что она не забыла о его первоначальном вопросе. Он прошарил все те места, где они тусовались раньше, но там царила пустота, вряд ли обеспокоенная присутствием Володи.       «Две недели», — думал Илья, подходя к старому панельному дому. Страха быть отвергнутым не было совсем, поэтому он без промедления прожал номер квартиры на домофонных цифрах. Тогда его мысли метались только о нём. Он просто желал услышать его голос, хотя бы удостоверишись в том, что эта «мразь и скотина такая» жива. Но вместо желанного милого голоска послышался противный протяжный скрежет зубов и резкий протяжный скрип, — ему понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что это голос женщины, говорящий что-то.       — А Владимир Иванов у вас живёт? — Нетерпеливо полюбопытсвовал Илья, позабыв поздороваться, после чего связь оборвалась.       Через две секунды Илья позвонил ещё раз, получив в ответ сплошной игнор. После очередной неудавшейся попытки он распсиховался: закричал на всю улицу и открыл злосчастную дверь силой, врываясь в душный, прокуренный подъезд. Он агрессивно постучал в дверь, начав выкрикивать ругательства и грозить вызовом Полиции (чисто чтобы припугнуть).       Дверь открыла противная на вид тётка, недовольно осматривая его с головы до ног:       — Чё колотишь?! Этого пидора уже неделю дома нет, так что пиздуй лесом и не приходи сюда больше.       — Вы понимаете, что ему грозит отчисление?       — Это его проблемы, — она почти захлопнула дверь, но Илья настоятельно придержал её:       — Вы не знаете, где найти его? — Быстро протараторил Илья, надеясь получить хоть малейшую зацепку.       — А мне откуда знать? Всё, иди, — она хлопнула дверью.       — Вы его опекун! — Выкрикнул Илья на весь подъезд и, пнув дверь, побежал обратно на улицу.       Это беспокоило. Илье бы не хотелось ещё раз испытать весь тот ужас и страх, посетившие его от одной мысли о возможном суициде. Даже сегодня, тихонечко валяясь на чужой кровати и смотря на ебло Володи, стримящего с Мафаней и Некоглаем в прямом эфире, он всё ещё боялся, что тот снова так внезапно пропадёт, и самое страшное — навсегда.       Сначала было оцепенение, потом жалкие попытки отыскать его у всех возможных друзей, потом он впал в отчаяние и беспомощность, гуляя по ночному городу. Он точно не пойдет домой, пока не найдет его.       Скорее всего, этот чмырь сидит в каком-нибудь компьютерном клубе, задрачивая свои любимые игры, только вот Илья прошёлся уже по десяти возможным точкам, но так и не нашёл его.       А нет, нашёл.       Три часа ночи, банка энергетика и наушники.

      Тварь.

      Он стоял сзади него, просверливал нехилую дыру в спине, сдерживая кулаки от приступающей ярости.       — Выйдете из помещения! — Пригрозила охрана, подходя к не шевелящейся фигуре, возвышающейся над светловолосым пареньком.       Володя, услышав шум сзади, приспустил наушники и обернулся. Его зрачки тогда сузились от неожиданности и…страха — он понимал, что сейчас начнется. Но, что неожиданно, вместо громких криков в его адрес он услышал только тихое, едва слышное:       — Ты меня напугал.       Володя медленно приподнялся с игрового кресла, не отрывая взгляда от лица друга, смирно встал почти впритык ему и был готов уже раскаяться, но Илья с дрожью слегка приподнял руки, этим жестом спрашивая разрешение на обнимашки. Володя среагировал быстрее, чем можно было ожидать: он крепко прижался к нему, обхватывая широкую спину. Илья искренне надеялся, что Володя не заметил, как он дрожал, обнимая его талию.       Пухленький парень, разящий теплом и неловко дышащий ему в шею, стал причиной его красных щек. Причиной бабочек в животе и неописуемой лёгкости. Причиной его глубоких переживаний, не дающих спать ночью. Причиной его мастурбаций в школьном туалете. Причиной жить.       Отличный момент, чтобы признаться в чувствах.       — Во…       — Иль…       Они перебили друг друга.       — Продолжай, — приумолк Вова.       Илья взглотнул, набираясь смелости.       — А, ну, знаешь… Ты -…       Его перебил охранник. Жаль словами, а не насмерть.       — Вы чё тут устроили? Ты, мелочь, либо плати, либо пшел отсюда.       Он встал в угрожающую позу, всем видом показывая, что тут не место для признаний.       — Уходим, — начал Володя, прихватывая Илью за рукав и ретируясь из помещения. Стало похуй на всё, лишь бы они остались наедине.       А на улице была ночь. Пошёл первый снег.       — Ого, снег, — удивлённо пробормотал Илья, ступая на мокрый асфальт, — а ты в одной кофте. Замёрзнешь же.       От обиды не осталось и следа.       — И чё. Ебать красиво, — Володе в глаза упала снежинка.       — Давай я тебе свою куртку дам, — Илья стал расстегиваться.       — Не надо. Меньше заболевших от этого не станет.       — А у меня иммунитет хороший, в отличие от тебя, — он всё всё-таки накинул на его плечи свою одежку, начиная смеяться и того, как на нём уебищно смотрятся его вещи. Потому что они на три размера больше этого хомяка милипиздрического.       — Ну Илья… — Протянул Вова, застеснявшись.       Они замолкли.       — Ты в клубе, вроде, что-то сказать хотел… — Как бы «невзначай» вспомнил Володя, боясь смотреть ему в глаза.       — А… Эм… — Илья замялся. В горле образовался ком из противоречивых чувств, который он попытался взглотнуть, показав свою тревогу. «Стоит ли тревожить признанием сейчас? А если оно окажется невзаимным? Нам же ещё год вместе учиться. Да ещё и его состояние — кто знает, что он может учидить». Илья загадочно хмыкнул и отмахнулся, — да нет, ничего.       Вова виду не подал — сказал «тогда ладно», стиснув кулаки и зубы. Ничего.       Ну и чё это вообще было тогда?       Илья затащил Володю к себе домой, вместе со своими родителями отчитал его за пропуски, после чего они убедили его хотя бы ходить на учебу, накормил, напоил и уложил спать.       Наутро мать Ильи написала классному руководителю о его находке.       Они пообещали себе, что признаются на новый год, но не получилось: они подрались.       Учитывая количество выпитого алкоголя, Илья и Вова так и не вспомнили точную причину их драки: они вроде поспорили о чём-то, а потом Володя пизданул его в лицо за какое-то личное оскорбление, и понеслось…       Единственное, что Володя хорошо помнил: это как он валялся на холодном снегу в одной рубахе, раздробленные костяшки пальцев жгуче болели, на лице застывала кровь и темнели синяки, а в душе было так пусто. Замутненным взглядом он смотрел на небо с переливающимися сияющими звёздами.        Илья, вместо того, чтобы пойти к остальным, сидел рядом и тоже смотрел вверх, изредка шмыгая носом.       Через день, полностью трезвый, Володя первый пришел извиняться, но его тут же завалили печеньками и заставили играть в новую игру.       Признание отложилось совсем на потом, а вскоре и забылось вовсе.       Пока не наступил выпускной. Наконец-то, после всех экзаменов…       Радостные Володя и Илья в край набухиваются с классом, наплевав на опекунов, которым приходилось смотреть за этим свинским ужасом подростков. Их компашка вместе с какими-то двумя девками сбежали с праздника, не желая оставаться под их присмотром.       Илья и Володя отделяются от остальных, из-за того, что постоянно падали в клумбы и останавливались, чтобы попросить у прохожих сигарету. Редко, но давали. Ближе к часу ночи бездумного гуляния, у одного из них назревает очень «интересная» идея: — Бля-я-я, сука, хочу мамку свою проведать, блять, у-у-у, — пьяно стонет Вова, повиснув на плече Ильи, говорящего в ответ: — Ну так пошли, чё ты встал-то, блять, ме-е.       Володя сказал, что знает дорогу к кладбищу наизусть — через час они вызывали такси, оказавшись на противоположном конце города.       Перебравшись через забор, парни направились к могиле матери Володи, памятник которой затерялся среди многочисленных других былых жизней. Тут-то он точно знал, куда идёт. Шагают шатающейся походкой по вымощенной камнем тропинке меж мертвых душ в лице надгробий, стараясь не завалиться в какой-нибудь куст.       — У тебя нет ещё чего-нибудь?       — Где, бля-ять? Бутылка у тебя.       — Она пустая.       — А я тут причём.       Илья расстроился, поняв, что бухла он в ближайшее время не найдет.       — Вовчик, а знаешь, что, ебать мать твою?       — Ты ахуел на мою маму так выражаться? — Не успев среагировать, Володя чувствует, как к его губам прильнули губы Ильи, нежно схвативший того за плечи. Практически сразу же, немного удивившись, он проявляет инициативу — властно вжимается в челюсть в ответ.       Вложив в него всю душу с невообразимой долей любви, их поцелуй получился развязным и слишком страстным для опьяненных людей. Их ноги едва могут ходить, но это не мешает им закружится в нетрезвом танце по всему кладбищу, переплетая пальцы между собой.       Илья смазывает поцелуй переходом на подбородок, а затем и на шею — как же давно он желал испробовать его молочную кожу на вкус. Он не разочаровался в ожиданиях: его поистине нежная, вкусная плоть податливо изгибалась от его губ, которые нагло метили её багровыми засосами. Володя судорожно дышал, оперевшись об чей-то деревянный крест, поглаживая голову Ильи.       Проворные пальцы то и дело оглаживали сочные формы Володи, раздевая его до гола.       — Поворачивайся, — насытившись поцелуями, он грубо разворачивает его к себе задом.       Его попа мягкая, плотная, впрочем, он и до этого её часто трогал, но сейчас он лапал её особенно нахально и больно, наслаждаясь в полной мере. Володю будоражит холодный ветерок, будто проходящий сквозь его тело, отчего он издаёт высокий всхлип, привлекающий внимание Ильи.       — Что, так не терпится? — Тихонько шепнул Илья, лизнув его за ушком и шлепнув по пухлому бедру так сильно, что Володя всхлипнул ещё раз.       Он расстёгивает ремень, после чего брюки сползают до щиколоток, лёгким движением приспускает трусы, высвободив член из тесной духоты. Дальше действия были скованными: опыта в сексе у них не было, но в зато в башке было много теории и «видео с практикой».       Он изучающе глянул меж булок Вовы, однако, поняв, что они всё-таки пол покровом ночи, пальцами старается найти анус. Потом, нахмурившись так, будто делал научную работу, проник туда двумя пальцами.       — О-ох… — Скромно промычал Володя, испытывая необычные ощущения.       — Всё хорошо-о-о?       — Давай быстрее, мне кажется, я уже готов в любую секунду кончить…       Илья удивлённо вскинул брови, а затем похотливо ухмыльнулся, приблизившись к его затылку.       — Я буду трахать тебя столько, сколько понадобится моему члену.       Володя смущённо опустил голову, сжав деревянную опору.       Червь отпал от его спины, продолжая процесс. От чего-то, не смотря на жестокие речи, он боялся его поранить, о чём был начитан на разных гейских и не очень форумах. Как бы так сказать, анал — не самая хорошая штука, особенно при первом сексе. Для этого природа создала пизду, но, увы, или, к счастью, Илья влюбился в ходячий хуй.       Он медленно вынимает из очка Вовы пальцы в сопровождении какого-то тихого напряжённого вздоха, готовясь войти сам. У него такое чувство, будто он вот-вот готов опозорится перед Володей, разорвавшись на куски от прильнувшей в голову любви.       Он прислоняет возбужденную головку к попе, готовый к делу, но та оказывается слишком тугой…       — …Прошу, расслабся, мне страшно тебя повредить, — стыдливо просит Илья, ласково поглаживая его бока.       — …Ты так добр, Илья… Я так люблю тебя, — всхлипывает Володя, — я уже не могу терпеть, Илья…       Слышать своё имя с его уст — оргазм для ушей, особенно когда он просит у него что-то.       — Я тоже тебя люблю, — с этой фразой он резко входит в него, засадив ему половину своей длины.       Спустя несколько движений в пережимающих его стенках, Илья входит во вкус. Володя опирается руками об крест, сладко постанывая от каждого проходящего в нём толчка. Он слова милые приговаривает, будоража уши Червя, полностью наслаждающегося процессом.       Их стоны бесстыже разрезают гробовую тишину, выставляя себя на обозрение любопытным воронам со сверкающими глазами, сидящих на остальных крестах и могильных плитах. Вороны сегодня ахуеют, когда вместо конфет, печенья и водяры они вляпаются в чью-то сперму.       И тут до Ильи резко доходит, что всё это взаправду. Он резко трезвеет от чересчур приятных ощущений, удивляясь от процесса всё больше и больше: он прямо здесь и сейчас трахает объект своего обожания, которому более года не мог признаться в чувствах.       Смущение отображается красными щеками и выступившими слезами воодушевленного счастья. Он говорит сквозь блаженную улыбку:       — Я люблю тебя!       А тот отвечает ему:       — Я тоже!...       Вова изливается на чужую могилу, выгнув спину и выкрикивая громкий стон на всё кладбище. Илья поспевает за ним, едва успевая вынуть себя из Володи.       Кончили почти одновременно. Как романтично.       Илья падает в промежуток меж двумя совместными курганами, не сумев устоять на ногах и споткнувшись об воздух.       — Блять, я на твою мать кончил, — мямлит он.       — Это не моя мать, гандон, — отвечает Володя, повиснув на перекладине креста, смотря под ноги, — это какой-то Степан…       — Нет, не продолжай, — он перебил его.       — Моя мама там, — он взглядом указал в какую-то сторону.       — Ну так, что, идём?       — Идём, — устало улыбнувшись, отвечает Вова.       Кое-как дойдя до парной могилы, не удосужившись застегнуть ширинку, они встали напротив неё: один тупил взгляд, рассматривая чужих родителей, а другой, преисполнившись обидой, смотрел исподлобья, не понимая откуда у него вообще взялось желание проведать их. Повеяло летним холодом и одиночеством.       — Вов.       — М.       — Пойдем отсюда.       Парень лишь отвернулся, с трудом сдерживая слёзы.       — Я люблю тебя.       Он подхватил его за подбородок, утянув в поцелуй.       — Я тебя тоже.