Гамбит

Он почувствовал вкус крови, как только сделал слишком глубокий вздох. Вскинул ладонь ко рту, наспех вытер его и с удивлением посмотрел на багровые разводы. Точно кровь. Под плащом стало слишком тепло, Ларсен опустил руку. Тепло и вязко. Если он взглянет на ладонь, то на ней тоже будет кровь, можно не сомневаться. Этот ирландский выродок всё же достал его. Извернулся же, подлец. Ларсен почувствовал, как закружилась голова, но усилием воли остался стоять в ожидании, когда мир перестанет вертеться, а палуба под ногами вновь будет внушать доверие. Надо идти в каюту, там ему станет лучше, там он и позаботится о ране, которая расползается по груди и рёбрам. Нельзя давать этому молокососу понять, что он одержал верх. Тем более, что он его никак не одержал, а лишь схитрил, раздобыв револьвер. Он знал, что шатается, что шаг его потерял твердость, но за борт упрямо не хватался, сосредоточив внимание на двери каюты. Тёмная и тёплая как склеп, она ему сейчас и нужна. Там он с удовольствием потеряет сознание или то, что от него ещё осталось. «Тянуть, а не толкать» напомнил он себе, но всё равно где-то с минуту упрямо толкал дверь вперёд. Голова закружилась сильнее, вкус железа ему совсем не нравился. Дверь наконец поддалась. — Я слышал какой-то шум. Что там опять стряслось? Голос. Ленивый, будничный тон, вслед за ним хлопок закрытой книги. Сутулый. Нет, нет, не так его зовут. Хэмп. Нет, тоже не то. Ларсену почему-то важно задуматься именно об этом, пока он сверлит взглядом сидящую в его кресле фигуру. «Хэмп» вскинул голову, взглянул на него. Его огромные голубые глаза — замёрзшие наглухо озёра — стали ещё больше. Ларсен только моргнул, а он уже оказался рядом и схватил его за локти. — Господи прости! Что это с тобой? Голос. А тон совсем не ленивый. Ларсен улыбнулся (или подумал, что улыбнулся, ни одна мышца не дрогнула), услышав как он дрожит, срываясь на полушёпот. Заяц. Совсем как заяц. — Ничего, — прохрипел он, но голос свой почти не слышал. В ушах зазвенело. — Не ври мне, — неожиданно резко прозвучал ответ, — У тебя кровь и… — «Хэмп», кажется, случайно опустил голову и умолк. Ларсен почувствовал, как сжимаются пальцы на его локтях. Даже немного больно, — Ты… ты ранен? Ларсен шумно вдохнул сквозь зубы, когда длинные худые пальцы скользнули под плащ и нащупали то мокрое и вязкое место на груди. — Может быть, — пробормотал он, качнувшись назад, но мигом поймав равновесие. «Хэмп» в ужасе отдёрнул руку. — Чёрт! — прошипел он, смотря на оставшийся на ней багровый след, — Ларсен, чтоб тебя, ты же… Нет-нет-нет, даже не думай засыпать! Ларсен сам не заметил, как тело его подалось вперёд, а голова почти упала «Хэмпу» на плечо. И очень удивился, когда лёгкий толчок в грудь, заставил его отстраниться. Неужели он так ослаб? От одного лишь выстрела? Огромные голубые глаза напротив почему-то смотрели на него со злобой. В них не было ни ожидаемого сочувствия, ни злорадства. Только злоба и как будто бы обида. А может, Ларсену показалось. Всё равно он видел перед собой не две, а сразу четыре пары этих самых глаз. Всего мгновение, и «Хэмп» уже собрался с силами. — Садись, — скомандовал он и с такой же лёгкостью, как и до этого, усадил Ларсена в кресло. Тот не сопротивлялся, — Сними плащ. Сможешь? Ларсен слабо кивнул. — Мне не руки отстрелили, — сказал он, — Справлюсь. — Умолкни, — фыркнул «Хэмп», но добавил поспешно, — Хотя, нет, лучше говори. Тогда я буду знать, что ты в сознании. Ларсен не успел начать монолог о том, что такой верящий в бессмертную душу человек как «Хэмп» понимает под сознанием (это показалось ему достойной темой для разговора в этот момент), «Хэмп» скрылся из виду. Ларсен слышал как он копается где-то позади, должно быть, ищет аптечку, но не видел его, и это было намного хуже звона в ушах. Он стянул с себя плащ, небрежно бросил его на пол. Как жалко он выглядел без своего владельца. А на внутренней стороне ещё и расползлось багровое пятно, чем-то похожее на уродливого осьминога. Ларсен потянулся было, чтобы его закрыть, но захрипел от боли и закашлялся, чувствуя, как к горлу подступает кровь. В груди страшно закололо, будто сердце хотело сбежать из этого поганого тела. Перед глазами замаячило мертвенно бледное лицо. Как же его всё-таки зовут? — Всё хорошо, всё хорошо! — кажется, успокаивал он только себя, — Ты только не дёргайся, я всё исправлю, я обещаю, — Ларсен почувствовал, как (обычно такое лёгкое) тело тяжёлым грузом надавило ему на колени. Подумал на мгновение, как, должно быть нелепо это со стороны: он истекает кровью как последний дурак, а в это время у него на коленках сидит настоящий джентльмен. — Ох, это плохо… — прошептал «Хэмп», оголяя грудь Ларсена и рану на ней. Руки у него дрожали. Джентльмен… Точно! — Хэм… Хэмфри, — Ларсен закашлялся вновь, произносить это имя всё равно, что елозить наждачкой по языку. Но он не сдавался, — Хэмфри. Тот не ответил, слишком был занят осмотром раны. Должно быть пуля всё ещё там, раз он так мнётся и не решается взять лежащий рядом пинцет. — Хэмфри, ну, — прошептал Ларсен с обидой. — Ну что тебя от меня надо? — сколько страдания в голосе. Но пинцет он в руки всё же взял. — Умру, думаешь? — предложения Ларсен складывал неважно, кажется, делая совершенно глупые грамматические ошибки. Но он знал, что Хэмфри не понимает по-норвежски, хоть и хотел перейти на него. Родной язык в такие моменты был куда удобнее. — Я думаю, что ты идиот, — было ему ответом, — Я же сказал, всё будет хорошо, — жгучая боль в районе груди. Длинные пальцы коснулись раны, раздвинули её края. Дрожат. Ларсену кажется, что он слышит как колотится чужое сердце, а может, это только кровь стучит в ушах. Так быстро. Хэмфри издал какой-то жалкий писк, на мгновение стало больнее, и Ларсен отчётливо услышал собственный стон и почувствовал, как ногти впиваются в обшивку кресла. — Я нашёл, нашёл! — торопливо заверил его Хэмфри, — Только не дёргайся, я тебя умоляю. На затылок легла ладонь. Длинные худые пальцы, разбитые от работы костяшки, Ларсен знает эти руки, хоть они никогда не касались его. А теперь эти руки ковыряли ему потроха и вытаскивали оттуда ирландскую, чёрт бы её побрал, пулю. Неправильно это всё. Пальцы зарылись ему в волосы, ласково погладили их, потные и прилипшие к шее пряди. — Вот так, — прошептал Хэмфри, — Вот так и сиди. Боль была повсюду, даже там, где ей быть не пристало. От каждого ощущения Ларсену хотелось сбежать или зарычать от бессилия, но выходил только сдавленный хрип. А Хэмфри всё шептал всякие глупости, как ребёнку, пока возился с пулей. Хэмфри. Один этот чёртов Хэмфри. Один этот чёртов Хэмфри сидел здесь и трясся за него, когда другим, и даже самому Ларсену плевать было на эту рану. Разве бывают настолько сердобольные люди? Разве Хэмфри такой? Ларсен едва различал его лицо, но сосредоточенный взгляд голубых — на озере тронулся лёд — глаз, слишком больших и слишком открытых он не мог не различить. А ещё ему показалось, что в приглушённой полутьме каюты нет ничего светлее его золотистых волос, вьющихся по щекам, обрамляющих это белое, совсем не попорченное загаром лицо. — Хэмфри… Хэм, — Ларсен совсем не узнавал свой голос, — А мне ведь… нельзя умирать. — Поразительное открытие, а завтра ты мне скажешь, что небо голубое, — огрызнулся Хэмфри, но истеричные нотки в его тоне выдавали его с потрохами. Он был того же мнения. — Я же ведь… — продолжал Ларсен, — Я если умру… Я ведь в Рай ни за что не попаду… Не пустят. Да? Хэмфри на мгновение отвлёкся, удивлённо взглянув на него. — Озаботился спасением своей бессмертной души? Сейчас? Так легко готов свою философию отринуть? Ларсен нахмурился, качнул головой — медленно-медленно, совсем без сил. — Меня в Рай не пустят… а там будешь ты. Что же мне тогда… делать-то… Если там будешь ты? Хэмфри… Резкий вздох, укол боли сильнее предыдущих, дрожание лёгкой руки. Ларсен бессильно откинул голову назад, чувствуя, как пот льётся ручьями по спине. — Хэмфри, Хэмфри… Глупое же у тебя имя, Хэмфри… Ангельское. Ненавижу его, Хэмфри. И ангелов тоже ненавижу. И Рай. И Бога. Всё, где ты есть, а меня нет, я всё ненавижу. Сан-Франциско я тоже ненавижу. Сбивчивое дыхание, тронувшийся лёд и бурный ручей в голубых глазах, острые плечи застыли, выражая испуг. Ларсен ничего из этого не видел и не слышал, он видел созвездия в стройном перекрещивании переборок. — А я ненавижу тебя, — прошептал Хэмфри, сжимая в ладони пинцет, а в пинцете окровавленную пулю. *** — Ты хорошо перевязываешь. Ларсен провёл ладонью по плечу, бинт неприятно поцарапал её. Он лежал в постели уже второй день и уже очень скоро исчерпал все доступные ему развлечения, вроде счёта до тысячи и перелистывания оставленной под подушкой книги. Голова всё ещё слишком болела, чтобы подняться и не чувствовать как мир уходит из-под ног. — Спасибо, — сухо кивнул Хэмфри, поставив на табурет поднос с чайником и тарелкой с чем-то похожим на кашу, отсюда не разглядеть. Но пахло отлично, точно готовил сам. Он Ларсену последние пару дней был сиделкой, хоть и проводил большую часть дня вне каюты и словно намеренно его избегал. Не нравится, должно быть, с больным рядом находиться, да и крови он боится. Как только с разной справился, одному Богу известно. — Я тебе, наверное, должен спасибо. По совести, — заметил Ларсен. — Нет у тебя совести, не утруждайся, — ответил Хэмфри и подал ему тарелку с кашей, — Держи. Хорошо, что аппетит ты не потерял. — Почему хорошо? — Мне меньше забот. Ларсен счёл это вполне справедливым. Он бы и сам себе противен был, если бы с ним пришлось бы нянчиться и уговаривать поесть. Да и от Хэмфри это было так… унизительно. Ларсен поёжился и приступил к еде в эту же секунду. Хэмфри отправился наливать чай. Жаль, что он избавился от пули. Ларсен бы её с удовольствием изучил, интересно узнать, чем таким Лич в него стрелял, может быть, это пролило бы свет на то, откуда он вообще этот револьвер достал. Но увы, что прошло, уже не вернуть. — Ларсен, — Хэмфри не обернулся, сосредоточил внимание на кружке, — Ларсен, ты в Бога веришь? Ларсен удивлённо хмыкнул, взглянув на него и его сутулую спину. Обычно, вопросы тут задаёт он, но, раз уж так хочется… — Не думаю, нет, — ответил он. — Почему? — спросил Хэмфри следом. Прямота вопроса вновь Ларсена удивила, но возражать он не стал. — Это бессмысленно. Про бессмертие души ты знаешь, нет его и никогда не будет, а раз нет его, то нет и души спасения. Только глупец будет верить, что после смерти он встанет перед каким-то всевышним духом, который всё ему простит и по-отечески успокоит, мол, всё пустое, сын мой, вот здесь-то настоящая жизнь, а мирское всё бренно и неважно. Нет ничего хуже безразличия, а Бог и Рай — это самое безразличное, что в мире есть. Копошись себе в грязи, а мы полюбуемся, а после смерти по головке погладим за то, что ты так усердно копошился, — Ларсен цыкнул. От быстроты речи неприятно заныла рана, пришлось умолкнуть. Хэмфри тоже молчал. — И в Рай ты — если он вдруг есть — тоже… не хочешь? Совсем? — С чего бы я туда хотел? — фыркнул Ларсен, — К пустоголовым и безразличным серафимам смотреть, как люди страдают и корчатся? Нет уж. Знаешь, ты, кстати, на серафима похож, такой же усердно сердобольный, а на деле совсем не– Удар и глухой стук железа об пол, отлетевшая в сторону крышка чайника. Ларсен первым делом заметил красные обожённые кипятком пальцы, крепко сжимающие ткань рубашки, а только потом лицо. Жутко бледное лицо Хэмфри Ван-Вейдена с жутко красными щеками. Тонкие губы его дрожали от ярости, крылья носа широко раздувались, а в глазах плескался настоящий шторм. — Ты не Волк, а бессердечное чудовище, Ларсен, — выплюнул он, оскалившись, и, развернувшись на каблуках, ураганом вылетел из каюты, хлопнув за собой дверью и оставив Ларсена наедине с собой, тарелкой каши и полным недоумением. Сравнение его, что ли задело? Его и похуже вещами тут называли, так он только улыбался снисходительно, а тут как ужаленный сбежал. Или Ларсен ответами своими его моральные ориентиры пошатнул? Чёрт его разберёт, этого Ван-Вейдена. И помнить бы, что же он такого ему наговорил, когда вошёл раненый в каюту…