Гамбит

Хэмфри устало повёл плечами и упёрся лбом в штурвал, тяжело вздохнув. Последние несколько дней он совсем не спал, предпочитая ходить по палубе и смотреть на звёзды, а не закрывать уши подушкой от страшного храпа Луиса. И только когда он понадеялся, что сможет выспаться сегодня, то Волк Ларсен — долгих лет ему, козлу, жизни — поставил его на ночное дежурство у штурвала. Что ж, по крайней мере, это говорило об одном замечательном качестве — Волк Ларсен может груб, вспыльчив и заносчив, но любимчиков на корабле он не держит. Особенно любимчиков, что в каюте как у себя дома обретаются, да книжки почитывают, когда время есть. Хэмфри невесело усмехнулся. Он бы сейчас с удовольствием перечитал что-нибудь из Ларсеновской скромной, но с толком собранной библиотеки, чем боролся со сном и холодным ветром, что преследовал их уже вторую неделю. Может быть, даже и вслух. Ларсену это, кажется, очень нравилось. — Бу. Низкий голос раздался прямо над ухом, и любой намёк на дрёму, посетивший в этот момент, сняло как рукой. Хэмфри вздрогнул всем телом и обернулся, машинально схватившись за кортик на бедре, хоть и прекрасно знал, что на всём этом корабле (а может даже и во всём мире), есть только один человек, считающий это достойным приветствием. — Так, так, так… Чего это мы на вахте десятый сон видим? — усмехнулся Ларсен, сверкнув глазами из темноты. Судя по всему, настроение у него было превосходное, что для Хэмфри могло быть и благословением, и проклятием одновременно. Он вздохнул, закатив глаза. — Ты подкрался ко мне со спины, это грязный трюк. А я не спал почти трое суток, мог бы и подумать об этом, когда отправил меня за штурвал. — Ох, прошу прощения, может мне тебя на руках в кровать отнести, да подушку гусиными перьями набить, раз ты так сильно устал? — заметил Ларсен, нисколько не впечатлившись. Хэмфри отвернулся, дёрнув острыми плечами. Другого он от Ларсена и не ожидал, на симпатию тот был до безобразия жаден, да и судя по тому, что храпел он по ночам как три паровоза, бессонница ему тоже знакома не была. Предполагая, проведя ревизию, Ларсен его общество покинет, Хэмфри очень удивился, почувствовав, как его осторожно толкнули под локоть, заставив обернуться. — Ладно, держи. Так пару часов ещё точно продержишься. Хэмфри с недоверием взглянул на протянутую ему железную кружку, глубокую царапину на которой он узнал бы из тысячи. Он и сам был той царапины виновником, ведь именно он опрокинул кружку на пол во время особенно жаркого спора. — Это кофе? — спросил Хэмфри. — Нет, я туда яда своего сцедил. Естественно, кофе, — вздохнул Ларсен и настойчиво пихнул кружку Хэмфри в руки, — Пей, пока не остыл. Тот едва успел пробормотать сдавленное «спасибо», как Ларсен небрежным движением ноги подвинул ближайший к нему ящик и пристроился на нём так, будто это было действием совершенно естественным. Настолько, что он даже не взглянул на Хэмфри, а задумчиво вглядывался в размытую линию горизонта между небом и морем. Хэмфри отхлебнул из кружки. Грубое железо успело накалиться и неприятно обожгло губы, заставив тихонько зашипеть, а крепкий вкус — поморщиться. — Совсем без сахара? — пробормотал Хэмфри. — Чем крепче, тем вернее не уснёшь, — пожал плечами Ларсен. Спорить было совершенно бесполезно, Хэмфри только вздохнул и решил, что ко вкусу вполне можно привыкнуть. Тем более, что Ларсен заваривал кофе только так и никак иначе. Грубо, как и всё, что он делал. С горьким привкусом, к которому привыкаешь со временем. Хэмфри легко ввернул штурвал чуть левее, бросив взгляд на компас, Ларсен одобрительно хмыкнул рядом. Кажется, не проходят даром их бессонные ночи над картами. Хэмфри сделал вид, что немая похвала его не касается, но уши его уж точно покраснели. — Уже минут пять сидишь, а до сих пор не закурил, — заметил Хэмфри, не оборачиваясь. Ларсен пожал плечами. — Не в настроении, — ответил он и, запустив руку за пазуху, достал из-под пальто потрёпанную книгу, — Я сегодня думал предаться всякой бесполезной глупости за кружкой крепкого кофе… Не люблю курить, когда читаю. — А что читать собирался? — спросил Хэмфри, очень удобно игнорируя тот факт, что кружка и кофе в ней предназначались не ему. Волк Ларсен, пожалуй, и сам не хотел бы, чтобы сей крохотный акт альтруизма привлёк к себе внимание главного моралиста всея «Призрака». Хэмфри мог ссориться когда угодно, но не глубокой ночью. Ларсен поднял на него задумчивый взгляд, будто удивлённый, что Хэмфри проявляет интерес, но, к счастью, вставать в позу по этому поводу не стал. — «Отелло». — Жизнеутверждающее, однако, чтиво, — усмехнулся Хэмфри. — На ночь — самое то, — ответил Ларсен, лениво перелистывая страницы. Хэмфри взглянул на него мельком, усмехнулся его спокойствию и непринуждённости разговора. Говорить о литературе с Ларсеном всегда было просто. Может, от того, что это напоминало Хэмфри о доме. — Жуткие же сны тебе, должно быть, снятся, — улыбнулся он, — Ребёнком я прятал эту книгу под кроватью, боялся, что Отелло и меня задушит. Даже сейчас побаиваюсь иногда, жуткий образ. Ларсен фыркнул, усмехнувшись. — И это всё, что ты отсюда вынес? «Жуткий образ»? Ты не детскую сказку читаешь, Хэмп. — Я знаю, что в твоём духе оправдывать отбросов общества, но я не столь лояльно отношусь к убийцам, — заметил Хэмфри, поджав губы. Вот бы срубить этот спор на корню, но желчь лилась против его воли. — Убийцам… Знаешь, я убийц — не карикатурных, о которых ты в газетах читаешь, а настоящих, — встречал пару раз за жизнь. Они душат, травят, режут, стреляют — вся красота. А знаешь, Хэмп, чего они никогда не делают, потому что в голове их пустой только мысль об убийстве и треплется? Знаешь? — Не в том обществе вырос. А ты уж просвяти, раз знаешь, — Хэмфри дёрнул плечами и отвернулся, ожидая ответа, но в то же время показывая, будто он его не ожидает совсем. Раздалось тихое шуршание страниц. Всего на секунду. Скрипнула палуба. Больше чем на долю секунды. Хэмфри упорно не оборачивался, и едва поборол соблазн это сделать, когда услышал низкое, в ночной тишине неожиданно жуткое: — «О сладкий вздох, зовущий правосудье Переломить свой меч! Еще, еще. Умри такою, и тебя я буду, Убив, любить. Еще один, последний: Всех сладостней и всех страшней», — музыкальное и полное чувства. Хэмфри отчётливо почувствовал тоску и ярость в голосе, которую ему не доводилось слышать и в самых роскошных операх Нью-Йорка. И даже какое-то новое, неизвестное чувство, которому не нашлось бы и достойного, приличного имени, которое Хэмфри предпочёл опустить. Поистине захватывающее прочтение, надо отдать должное. Хэмфри усмехнулся и обернулся, уже было собираясь расщедриться на похвалу, но, встретившись взглядом с Ларсеном, умолк от удивления и испуга. — «Я плачу, Но это — грозный плач небесной скорби Которая казнит, любя», — потому что Ларсен вовсе не читал. И более того, не сводил с Хэмфри тяжёлого взгляда. И более того, всё это время он стоял так близко. И более того… В голосе его было слишком много эмоций. Ларсен сделал шаг вперёд. Каждое движение медленное, плавное, как у хищника. Но Хэмфри едва успел за ними проследить. Он почувствовал пальцы у себя на подбородке, а через мгновение они же заставили его поднять голову. И прямо над ухом раздался хриплый шёпот. — Ты помолилась на ночь, Дездемона? Хэмфри вздрогнул и отпрянул прежде, чем пальцы успели скользнуть к шее (он решил, что они обязательно это сделают), кружка выскользнула из рук и с глухим стуком упала на палубу, выплеснув всё, что осталось от кофе. Ларсен дёрнулся назад, но, судя по выражению его лица, что-то на него всё же попало. Вот и новая царапина, подумал Хэмфри. Он открыл было рот, издал какой-то звук, похожий на комплимент, но Ларсен смерил его таким суровым взглядом, что желание говорить пропало сразу. Он перевёл взгляд с Хэмфри на кружку, с кружки на Хэмфри, потом взглянул на оставленную на ящике книгу, на штурвал. Будто бы ему нужно было найти место, на котором нужно сконцентрировать своё внимание. Хэмфри не мог не заметить, что выглядит он как-то… потерянно. Как ребёнок, с которым в одночасье перестали играть. Потерянность сменилась раздражением. Ларсен цыкнул, потёр широкой ладонью шею и буркнул. — Иди спать, Хэмп. Я тебя сменю. Хэмфри удивлённо похлопал ресницами и с недоверием посмотрел на оставленный им пост. — Я же у штурвала на всю ночь должен… — осторожно заметил он. — Кто капитан на этом корабле: я или Господь Бог? Свистнул отсюда бегом, пока я не передумал, — огрызнулся Ларсен, махнув рукой, и, пихнув Хэмфри в плечо, встал за штурвал, сжимая его в пальцах, пожалуй, излишне крепко. Хэмфри помялся ещё немного, но, решив терпение Ларсена не испытывать, осторожно ретировался, переступая через чёрную лужу пролитого кофе. Но всё же услышал, как Ларсен бросил ему в спину. — Не дорос ты умом до «Отелло». И в чём разница тоже не понял. Хэмфри оставил за собой право не отвечать. Мало ли, что ещё взбредёт в голову этому ненормальному. Он брёл в сторону кубрика на ощупь ища нужную дверь, но голова его находила только выученные вечность назад строки из проклятого Шекспира. Он помнил, что следовало за той чудовищной фразой, каждый вздох и мольбу Дездемоны он не только читал, но и видел на сцене. Это всё для него было не ново, но всё же… Всё же, признался он себе, Дездемона никогда не задумалась бы в момент опасности, а каково это — когда сильные длинные пальцы смыкаются на твоей шее с единственным намерением. — «Убей хоть завтра! Дай пожить сегодня!» — прошептал Хэмфри, глотая комок в горле. Потому что он не мог лгать себе. Он об этом задумался. И вопреки словам Ларсена, он всё, чёрт возьми, прекрасно понимал.