Реквием по лебедям и алым розам

Крыша Оперы встретила молодых людей промозглым ветром и вновь начавшимся снегопадом. Пока полный рвения Шаньи вышел на неогороженную часть, подставляя тело в плотно запахнутом пальто зимним бризам, Хейль позади него уже думала, как бы побыстрее уйти. Но несмотря на собственное нежелание, она последовала за Раулем и тут же чуть не полетела носом в снег. Женские дорожные ботинки практически не делают на плоском ходу, а сейчас маленький каблук её как некстати подводил: тонкая корка льда, припорошенная слоем снега, мешала идти нормально. Звуков, кроме ветра и хруста снежинок под ногами, не было. Под ними — улица Скриба, переулок, в котором обычно даже повозку выловить было крайне сложно. Теперь, зимой, из-за аномального количества снега и постоянно работающих оперных «ручников» она и вовсе была засыпана белыми кучами с основного входа, позволявшими освободить главный подъезд к зданию для экипажей. Минуты молчания затянулись. Уже трясущаяся от холода, Хейлла наконец преступила приличия, заговорив первой: — Мсье, что именно вы хотели обсудить? — Мадмуазель Дайе, ввиду недавно происшедшего диалога между мной и вашей сестрой я упомянул ситуацию… — он запнулся, запуская руку в узкий воротник пальто от волнения. — Ситуацию, имевшую место совсем недавно, в фойе Оперы. Ваше отношение показалось мне неприемлемым! Так обойтись с Кристин… — Неприемлимым? Что вы имеете ввиду, виконт? — Хейль подняла брови, явно не понимая, к чему тот клонит. Или просто не видела проблемы. Рауль отстал от своей одежды, которую так упрямо мял до этого, опустив руки вдоль тела. Его ладони подрагивали, то ли от холода, то ли от напряжения. — Вы указали на её недостаток в образовании. При толпе людей! — Это называется воспитанием. Вы, должно быть, знаете — мы обе лишились родителей, а она была ещё совсем ребёнком, когда наш отец покинул этот мир. Кому ещё этим заниматься? — выражение лица Хейль медленно становилось всё более недовольным. Падающий снег перед глазами смазывал её черты, но тон голоса уже отлично выдавал нарастающее раздражение. Тяжело выдохнув, она за несколько шагов приблизилась к Раулю. Он был выше, на пол головы как минимум, и она приподняла подбородок, стараясь смотреть в глаза: — Вы прониклись Кристин. И я могу вас понять, это дитя бывает очаровательным. Но не учите меня, как воспитывать сестру, толком ничего о ней не зная. — Да как вы…! Гнев его выдавал. Он тяжело дышал, вперившись в девушку взглядом, но никак не мог найти верных слов. — Она же… Она, — виконт вытащил руки из карманов пальто, резко хватая Хейль за плечи. Казалось, он хотел её встряхнуть, отрезвить, заставить увидеть ситуацию такой, какой видит её он, но не мог. Ей явно, явно мешало упрямство! — Ничего не сделала, чтобы быть опозоренной таким диким образом! Хейлла сделала шаг в сторону, стараясь вырваться из удерживающих на месте рук. Ничего не получилось — для паренька, не перешедшего и третьего десятка, он был крайне сильным. Позади неё крыша опасно изгибалась, сливаясь с экстерьером здания. Метнув короткий взгляд на самый край, покатый и покрытый изморозью, она сжалась, опуская глаза. Походило на повадки оленя, которого загнали в угол — застыть и притвориться мёртвым, пока опасность не уйдёт. И, как смешно бы не звучало, сейчас опасностью для неё был крайне разозлённый подросток. — Уберите, — чеканила девушка, почти не дыша. — свои руки, виконт. — Вы извинитесь перед Кристин. Извинитесь при мне и мы забудем этот казус. — Вот как всё будет, — Хейль подняла глаза, впериваясь взглядом в молодое лицо перед собой. — Вы сейчас же отпустите меня и дадите уйти. Я не стану ни перед кем извиняться, тем более в вашем присутствии. — Но я… — Я не закончила. Почувствовав, как чужие пальцы на плечах расслабились, она поспешила стряхнуть с себя руки Рауля. — Вы оставите Кристин. Я не хочу видеть вас рядом с ней, в Опере или в любом другом месте. — Почему вы мне указываете?! — он совсем перестал говорить спокойно, настолько, что даже ветер на крыше не перебивал его выкриков. — Потому что мне хватает одного наивного ребёнка в семье, — усмехнулась Хейлла, прищурив глаза. Шаньи подобрался, как будто ему влепили крепкую пощёчину, что не осталось незамеченным. Его слабость было видно, а она этим пользовалась, причём совершенно открыто. — Двух не потяну. А теперь, с вашего позволения, я откланяюсь. Конечно, никакого позволения не ожидалось. Она развернулась, собираясь уйти. Оскорблённый Рауль стоял, не двигаясь, задыхаясь своим гневом. Остатки приличий и недостаток смелости не позволяли ему ответить ей в том же тоне и всё, что было ему доступно — молча краснеть от эмоций, медленно нарастающих внутри. Поднялся ветер, взвихрив за собой падающий снег, что иглами колол открытые щёки. Он сделал шаг, второй, третий, молча вытянул руку, дабы ухватить её за плечо в попытке остановить. Лишь его громкое дыхание было свидетельством ярости, испытываемой виконтом, настолько усилившийся снегопад скрывал черты юного лица. Краем глаза выхватив из белого вихря чужую ладонь, тянущуюся к ней, Хейль дёрнулась в сторону. — Осторожно! Раздавшийся крик резанул уши. Мир вокруг повернулся, ноги больше не чувствовали под собой опоры. Зримая разве что ветром и паникующим Раулем, Хейлла летела с крыши Гарнье. * * * Время медленно, но неумолимо близилось к вечеру. Вид с третьего этажа просторной, светлой квартиры в одном из бесчисленных одинаковых домиков на Монмартре был отличным: удивительно чистая для Парижа улица, дорога, где-то вдали виднелся купол Сакре-Кёр. Казалось бы, для Сорелли не могло быть ничего приятнее, но сердце оставалось неспокойным. Вокруг одни ящики да сумки с многочисленным скарбом балерины. Их столько, что ступить практически негде: они занимают пол, мебель, рабочий стол напротив окна, так, что она про себя ругается, случайно ударяясь ступнёй об угол одной из твёрдых коробок. Пока свой уголок приносил девушке только раздражение, хотя и был столь желанным: когда очередной её поклонник предложил снять ей жилище побольше и посимпатичней, она согласилась практически без размышлений. Только потом, когда пришло время перевезти сюда вещи, она поняла, во что ввязалась. Заперла себя сама с мужчиной, который пылко в неё влюблён и которому она не может и не хочет отвечать взаимностью. У него был ключ — в этом она не сомневалась. Пьер Арно вообще не был тем человеком, что не оставлял для себя удобных лазеек в любой услуге, что оказывал, даже когда это касалось горячо любимой женщины. Она уже была с такими, как он. Предприниматель, едва ли подошедший к среднему возрасту, но уже начавший лысеть и жаловаться на погодные мигрени. Они познакомились на первой сезонной постановке «Щелкунчика» ещё в начале декабря. Приму театра было видно сразу — по огромной толпе вокруг, тяжёлым букетам и самым выделяющимся нарядам из всей труппы. И, конечно, по надменно-уставшему взгляду человека, которому предстоит провести предпраздничный сезон в пуантах. Письма с восторгами на её адрес посыпались сразу же. Он звал её «наипрекраснейшей из дочерей Терпсихоры», как будто имя музы танца могло заменить её собственное, но едва ли знал, что оно значило. Сорелли Дюпон знала — он не большой любитель искусства и был в театре только ради того, чтобы заискивать перед бизнесменами покрупнее да хвастаться богатством, никак не корректирующим посредственные манеры. До него она не знала, что любить можно так неуклюже. Как, например, сейчас. Как он подошёл она не слышала, но плечами ощутила его ладони, спускающиеся вниз вдоль рук. Подрагивающие, как будто идущие не по чертам женского тела, завёрнутого лишь в домашний халат и нижнее платье, но по дорогой антикварной вазе. Руки спустились на талию, прижали спиной к худощавому телу. Его возбуждение ощущалось стойко, заполняло всю комнату, делая воздух в светлой гостиной густым, почти липким. Спустив халат с женских плеч, Пьер небрежно провёл губами по ключице, обходя изгиб шеи. Казалось бы, вот оно — вот тут должны появиться мириады мурашек, Сорелли должна тяжело вздохнуть, прижаться к нему, отдаться той любви, что обещали эти торопливые руки, но… ничего. Ничего внутри не сломалось, ни единой искры не вспыхнуло от едкой обходительности, с которой мужчина покрывал редкими поцелуями оголённую кожу. Выдохнув, она развернулась, самостоятельно стянув с себя халат. С корсетом и нижним платьем справилась так же быстро, как будто в них никогда и не была и, накрепко зажмурившись, прижалась губами к его рту. Сама Сорелли Дюпон, балерина, сменившая с десяток постоянных поклонников, сейчас чувствовала себя уличной проституткой, впервые заработавшей на своём теле. Но если такие женщины стоили пары франков, то за что отдаются примы Оперы Гарнье? Оказалось, за квартиры, цветы и обожание. Даже если оно было таким шатким. Даже если от него становилось противно. Желание, заполонившее комнату вокруг них, смешалось с отчанием. Пьер отмахнулся от её руки, попытавшейся расстегнуть на нём рубашку. Оставаться с ней нагим хоть на сантиметр ему претило. Будто это лишило бы его той позиции шаткой власти, которую он возымел, осыпав женщину тем единственным ресурсом, что у него был — деньгами. Вместо этого он, направляя её за бёдра, подвёл Сорелли к столу, развернул к себе спиной и нажал на позвоночник, веля наклониться. Она, задевая ногами коробки, повиновалась. Подбородок неприятно встретился с чемоданом, разложенным на столе, но она не издала ни звука. Если это то, чем она могла заслужить его, то пусть так и будет. * * * Хейлла просыпалась медленно, метаясь в горячечном бреду. Первое, что она ощутила, придя в сознание — удивительное тепло, даже жар, окутавший её с ног до головы. Приподняв голову, девушка осмотрелась, замутнённым взглядом выхватывая очертания предметов. Как только зрение сфокусировалось, она резко села, моментально об этом пожалев. Спазм сковал голову, от чего та прижала ладони к лицу, пытаясь облегчить боль. На удивление, это помогло — в отличии от остального тела, руки были прохладными. Комната, в которой она находилась, была ей незнакома. Судя по наличию массивной кровати, в которой и находилась Хейль, это явно была спальня, сама по себе выглядящая так, будто живущий здесь человек едва ли в ней присутствовал: рядом с кроватью стояла резная тумба из тёмного дерева, сверху покрытая тонким слоем пыли. Вся мебель, а её тут было немало — кушетка с насыщенно-алой обивкой, полка над массивным потухшим камином, небольшой письменный стол, заваленный кучей каких-то листов, стулья — всё было сделано из тех же материалов тёмных оттенков. Бархат на стенах, канделябры с горящими свечами… У хозяина или хозяйки этого места был явно странный, но вкус. И всё это явно крайне немало стоило. Отвлёкшись от рассматривания интерьера, она крепко задумалась. Проблема была одна — Хейлла совершенно не помнила, как оказалась здесь и, немало важно, что этому предшествовало. Последней картиной, встающей перед глазами, был выход из Оперы, к которому она шла, дабы скорее попасть домой. Но когда это было? В помещении не было ни часов, ни окон, ни штор, за которыми они могли бы находиться, а она сама совсем лишилась какого-либо чувства времени, непонятно сколько провалявшись в постели. Незнакомой постели. Неизвестно где. Хейль попыталась подняться и на этот раз удачно. Скинув с себя одеяло она, моментально краснея, отметила на себе отсутствие какой-либо одежды, кроме исподнего платья и белья. Даже корсета, и того не было в поле зрения. Медленно зарождающаяся паника внутри девушки нарастала с каждой секундой. Её притащили сюда, оставили одну, да ещё и раздели! И никого рядом. Она быстро оглядела спальню ещё раз, пытаясь найти свою одежду или хотя бы обувь, но тщетно. Ни единого намёка на присутствие её вещей здесь не было. Сзади послышался скрип двери. Хейлла, недолго думая, схватила рядом стоящий пустой канделябр и подняла его в воздух, готовясь обороняться. По чьей вине она бы тут не оказалась, но это было явно не из добрых намерений. А проверять их суть сейчас было последним, чего ей хотелось. — Поставьте на место. Мужской голос, твёрдый и будто бы бархатный, звучал буквально отовсюду. Хейль команду не послушала, продолжая сжимать своё импровизированное оружие, но ровно до того момента, пока её запястье не перехватила чужая рука, обтянутая чёрной перчаткой. Перед ней стоял мужчина, высокий настолько, что пришлось запрокинуть голову. Одетый в классический фрак с жилетом, он смотрелся странно в столь домашней обстановке, сам будто собранный для полноценного светского раута. Она попыталась рассмотреть его лицо, но наткнулась взглядом на кипильно-белое пятно, выделяющееся на общем фоне полутьмы вокруг. Половину его лица, включая часть носа, закрывала маска. Она заканчивалась ровно у линии начала роста аккуратно уложенных назад чёрных волос, там, где прослеживались редкие серебристые пряди. Одним резким движением незнакомец вынял из рук Хейль канделябр, возвращая на законное место. — Если хотите разнести мой дом, то советую пересмотреть планы, мадмуазель Дайе.