Реквием по лебедям и алым розам

Казалось, будто из лёгких выбили весь воздух. Хейль смотрела на письмо и цветок, не в силах пошевелиться. Она знала, что значит такая почта: мсье Дебьенн и Полиньи часто вскрывали эти записки в присутствии основного состава театра, зная, что там могут быть советы по поводу прошедших постановок и тех, которым только предстоит случиться. В некоторых была приписка о жаловании в целых двадцать тысяч франков, о котором Призрак Оперы имел излюбленное постоянство напоминать, от чего в месяцы плохих продаж директора театра потирали платочками лбы от волнения. Труппа лишь смеялась над старыми дураками. Но теперь смеяться не хотелось. Прошло несколько долгих минут, прежде чем Хейль смогла наконец сделать хоть одно движение. Она аккуратно поддела ногтем алую печать, раскрывая бумагу. С плотного, явно дорого листа на неё смотрели буквы невиданной ровности написания, соеденённые в строки, что привели девушку в абсолютное смятение: «Мадмуазель Эйль Дайе!» Эйль Дайе? Так Хейллу называли всего три человека: Кристин, мадам Валериус и отец, ввиду своей кончины этот список покинувший. Откуда Призраку знать имя, по которому к ней обращались лишь самые близкие? Только если… «Ваше выступление в прошедшей постановке было абсолютно средним и требует тщательной шлифовки движений. Мне непонятны те восторги, которыми вас одаривали зрители и я спешу дать вам совет. Займитесь собой, ибо ни одна курица не станет лебедем, не отрастив соответствующих крыльев.» Следил, точно следил! Поговаривали, что существу, терроризирующему дворец Гарнье, известно всё, что творится в его стенах. Может, это и было правдой. Теперь она не сомневалась в том, что тенью, которую она видела на сцене во время второго акта, был именно Призрак. Сколько он там стоял? И сколько раз до этого и после постановки наблюдал, черпая информацию? Страшно было и представлять, в каких ситуациях он мог её заставать, а она бы даже об этом не узнала. Хейль не знала, что он такое. Человек ли, тень или чья-то совершенно несмешная, затянувшаяся шутка, но одно она знала точно — если кто-то может знать о ней что-то настолько личное, как домашнее имя, то ей нигде не быть в безопасности, нигде не быть полностью одной. По спине пробежал табун непрошеных мурашек. Вдруг и сейчас смотрит? «Ваша позиция прима-балерины шатка, как и моё желание терпеть ваше невежество. Либо покиньте театр, либо исправляйтесь. Ваш покорный слуга, П.О.» С размаху ударив письмом по столику, она вбежала в гостиную, стараясь не возвращать взгляда в прихожую. Хейлла не получала таких писем до того, как выбилась в солистки, значит, он осознал её существование только сейчас, спустя года работы балерины в Опере. Да это же банальная, незрелая угроза! Она его заметила, чуть не выдала своей растерянностью его местонахождение, а он решил придушить её любопытство на корню. Запустив руку в распущенные кудри, она оттянула кожу пальцами в попытке успокоиться. Ничего не будет. Она не создала проблем, вовремя сориентировалась, значит, всё будет в полном порядке. Но будет ли? Это ведь Призрак. Он столько раз подставлял неудавшихся актёров и всегда удачно снимал со сцены тех, кто не пришёлся ему по вкусу. Паника отступала, сменяемая привычной девушке уверенностью. Даже если он попытается сбросить её с места примы, она опустится, чтобы снова встать туда, откуда упала. И будет повторять это столько раз, сколько нужно, пока этому фантомному критику не надоест. Ибо в чём Хейль Дайе выигрывала всегда, так это в упрямстве. И сейчас, ведомая собственной твердолобостью, она заставила себя расслабиться и наконец пойти спать, предварительно отправив письмо в ящик стола, а розу, сломанную пополам, в мусор. Никакие угрозы её не отвлекут, решила Хейлла для себя. Никому не под силу сломать рутину, которую она так долго и старательно для себя выстраивала, даже мстительным привидениям. Свет потух в квартире на пятом этаже жилого здания по улице Сен-Жермен. Никому не нарушить её покоя. Никому. * * * День после постановки в Опере Гарнье как всегда пресыщен событиями. Директора, усыпанные письмами благодарностей и вопросами о расписании будущих постановок не находят и минуты времени, чтобы поблагодарить состав за удачное начало сезона. Сам состав в это время обычно находится на репетициях, но не в этот раз. В танцевальном фойе собрались десятки танцоров, обсуждающих прошедший спектакль, но никто одет в «рабочую» одежду не был — что у кордебалета, что у солистов был заслуженный выходной, который большинство всё равно предпочло провести здесь. — Жамм, я понятия не имею. Николя не разговаривал со мной со вчерашнего дня, уж тем более о тебе. — Совсем-совсем ничего не говорил? — Луи переминалась с ноги на ногу, как нетерпеливый ребёнок, ожидая, что ей скажут то, чего ей хочется. — Вы же общаетесь, неужели он ни разу… — Нет, ни разу. — Хейль тяжело вздохнула, ладонью сжимая плечо девицы. — Но если о тебе зайдёт речь, я обязательно скажу. Веришь? — Верю. — балерина широко улыбнулась, сжав талию подруги в объятиях. Хейлла прильнула к ней, проводя ладонями по спине. Даже со всей её неугомонностью, огромным количеством энергии и наивным мышлением Жамм была для неё близка, а ведь именно эти качества претили Хейль в людях. Луи была словно именно та младшая сестра, которую она всегда хотела. Разум метнулся к Кристин, скорее всего сейчас репетирующей предстоящего «Фауста» вместе с хором. Она ощутила укол вины, стянувший сердце. У неё ведь есть сестра, здоровая и живая, так какое она имеет право думать, что хотела бы другую? Они ведь так долго рядом, Хейль знала свою младшую, как облупленную. Во всяком случае, ей так казалось. В последнее время она совсем перестала узнавать ту Кристин Дайе, с которой провела большую часть жизни: девица взрослела, менялась телом, но не разумом, оставаясь всё такой же по-детски наивной и милой. А теперь, стоя здесь, Хейлла осознала, что никогда не знала сестру по-настоящему. Откуда эта тесная дружба с виконтом де Шаньи? Ведь девушка была там, в Перросе, где они познакомились. Казалось, это не продлится дольше, чем когда они покинут Бретань, но продлилось же. И откуда взялся голос, который так хвалит мсье Рейе? Разве что Кристин пела вместо молитв, когда напрашивалась в оперную капеллу, уверяя, что с ней там и правда говорят ангелы. И их отец. Религиозности сестры Хейль не понимала, но каждый раз встречала её у входа и провожала до спуска, а по прошествии двух часов забирала обратно. Не отказывать же бедняжке в молитве за родителя? Девушек расцепила Сорелли, подошедшая как раз перед тем, как с другой стороны танцевального фойе потихоньку начали выходить хористы. К ним, завидев ещё у порога, подбежала Кристин. — Эйль! — она оказалась рядом за считанные секунды, останавливаясь справа от сестры. Она, казалось, потянулась за объятием, но Хейлла подняла ладонь. — Да, ты… Ты нас не представишь? — Конечно. Кристин, знакомься, мои коллеги и добрые подруги, Сорелли Дюпон и… — Жамм Луи! Здорово, что Хейль наконец познакомила нас с сестрой. Ты столько всего должна нам рассказать! — крошка Жамм подалась вперёд, хватая младшую Дайе за руку и сжимая её между своих ладоней. — Спасибо, — девица улыбнулась, не отнимая руки. — Мне тоже очень приятно. — Мегг! Сорелли подняла руку, махая кому-то позади них. Хейлла подняла глаза, встречая взгляд Мегг Жири, милейшей наружности дочери их балетмейстера. Она и сама была частью кордебалета, но яркими данными не славилась, из-за чего мать постоянно грузила ещё совсем девочку больше всех остальных. Теперь, когда та выросла и стала куда лучше танцевать, её режим не сменился, становясь лишь сложнее. — Доброго утра, Сорелли, Хейлла, Жамм. А вы…? — подошедшая девица обернулась к хористке, явно пытаясь вспомнить, видела ли ту где-нибудь. — Кристин Дайе. — она кивнула, наскоро приветствуя девушку. Сорелли в непонимании подняла бровь: та даже не поздоровалась, как подобает. Хейлла, обратившая внимание на её реакцию, тронула ту локтем, дабы привлечь танцовщицу. Взгляд девушки так и говорил — «Оставь». — Я недавно работаю здесь. — Тогда можно понять, почему я вас не помню. — Мегг повела плечами, положив руки на талию. Девичье лицо выражало крайнюю степень усталости. — Матушка совсем озверела после начала сезона. Как будто мне не хватило Клары в «Щелкунчике», я весь сочельник из-за репетиций пропустила! Хейль только сейчас заметила, как Жири-младшая выделялась. Единственная в танцевальном костюме, она смотрелась странным светлым пятном на фоне людей в уличных одеждах. — Но ведь Клару танцевала Сорелли! — встряла Жамм. — А думаешь, легче быть дублёршей? Всё равно что две роли делать. И ни минуты покоя. — Хейль, урезонившая подругу, хорошо знала это. Она и сама дублировала для Сорелли, пока ей не позволили стать примой. Для кого-то это значило окончание карьеры первой, но для обеих девушек это означало лишь то, что они теперь делят одну сцену. Балерины перевели взгляды друг на друга, соглашаясь. Никогда не спорить, не соперничать и во всём находить лазейки, чтобы довольны остались обе. Карьера и дружба для них стояла на примерно одном уровне, но если Дюпон была вынужденной жертвой восхождения Хейллы, то она сама делала всё, чтобы это не выглядело таковым. — Как скоро вы уходите? — В течении часа. — Жамм ответила Хейль за обеих. Сорелли обещала показать ей новую квартиру и они планировали уехать на Монмартр в ближайшее время, чтобы Луи могла вернуться в Оперу засветло. — А куда делась Мегг? Отсутствие девушки заметили не сразу. Маленькая и юркая, она исчезала так же быстро, как появлялась, и никто не мог угадать, куда та делась на этот раз. Кроме, пожалуй, таких же танцовщиц. — Небось убежала за очередной порцией маминых советов. И правильно делает, на её месте с желанием попасть в основной состав я бы занималась ещё усерднее. — Жамм сложила руки под грудью. Она считала Мегг слишком мягкой и податливой, особенно когда дело касалось Антуанетты Жири и её излюбленного контроля над всем, что происходит на территории Дворца Гарнье. И её можно было понять — такую женщину, как мадам Жири, было крайне сложно ослушаться. — А кто она такая, её мать? Кристин в непонимании подняла тонкие брови, поглядывая на сестру. Та лишь усмехнулась: — Ты её знаешь. Мегг — дочь мадам Жири, нашего балетмейстера. — Нашей возлюбленной учительницы, матери, музы и величайшей из пасторов искусства в этих бренных стенах. Не преуменьшай, Хейль. Сорелли заливисто рассмеялась, оборачивая на себя взгляды нескольких танцоров в фойе. Остальные балерины не зашли дальше хихиканья, но по раскрасневшимся лицам было видно, как тяжко они держались. Кристин, смысла шутки явно не уловившая, стояла, не мигая. — Ты ещё успеешь познакомиться с ней поближе. Она часто появляется на репетициях хора, особенно когда он задействован в постановках вместе с кордебалетом, а там без неё ну совсем никак. Жамм обратила внимание на большие настенные часы над дальней аркой, ведущей на сцену и недовольно хмыкнула. Сорелли, реакцию разделившая, поспешила поправить на себе пальто. — Нам, кажется, пора. Этот чёртов переезд пора завершать. — Обещай показать мне квартиру позже. Я как раз недавно видела совершенно чудесные керамические вазы, которые отлично вписались бы в интерьер. Как считаешь? — Хейлла сжала руку подруги на прощание. Подобные мелочи, вроде совместного выбора декора, были её личным способом проявлять любовь. Но не всем вечные и, казалось бы, бессмысленные подарки виделись такими же важными, какими для самой Дайе. Например, на каждый день рождения отец получал от неё пару запонок самых разных мастей, от простого железа до серебра и эмалей. Вообщем всё, на что ребёнок был в состоянии накопить денег, чтобы порадовать родителя. Увы, тот никак не желал их надевать. Теперь маленькие коробочки с манжетными украшениями хранились в квартире Хейль, на самой дальней полке. Там, где они не могли быть замечены и не вызвали бы лишних эмоций. — Обязательно. Удачи, дорогая. — Сорелли улыбнулась ей, отстраняясь. — Кристин. Прима растворилась среди других артистов, следуя за уже успевшей куда-то ускакать Жамм. — Тогда и я пойду. — хористка кивнула, разворачиваясь и уходя прочь из фойе в ближайшую дверь. Хейлла даже не успела ничего сказать, так сильно та торопилась. Она бросила взгляд на часы, подмечая, что обычно в это время Кристин молилась в капелле. Теперь, когда она здесь работала, проводник в лице Хейль ей не требовался. Одной проблемой меньше. Сама балерина покинула зал несколькими минутами позже, приняв с дюжину поздравлений с дебютом от коллег. Направляясь на выход из Оперы, она было собиралась попрощаться с несущими вахту охранниками, как натолкнулась на знакомое лицо: — Виконт де Шаньи. — Мадмуазель Дайе! Я как раз искал вас. — К сожалению, я уже ухожу. У вас что-то срочное? — Да, увы, разговор не терпит отлагательств. Есть ли место, где мы могли бы поговорить? — молодой человек явно выглядел взволнованно, переминался на месте и часто моргал, ожидая ответа. — Моя гримёрная вам подойдёт? — Нет-нет, только не туда! Если Кристин… — он сжал ладони в кулаки. — Если нас увидят, слухов не избежать. Вам хочется гнева моего брата? — Вашего брата? Впрочем, не важно. Можем занять ложу… — Балконы. Крыша, там точно никого не будет. — Мсье? — Хейлла непонимающе моргнула, отступив на шаг назад. Почему он такой дёрганный? Что происходит? — Хорошо. Пойдём, куда скажете. Он не ответил, лишь направился обратно вглубь театра. Тяжело выдохнув, Дайе-старшая засеменила за ним, предвкушая, что за разговор её ожидал. Подрагивающие плечи идущего впереди Рауля де Шаньи не предвещали ничего положительного, как и его резко вытянувшаяся фигура, будто от резкого удара по спине. Впереди, после многочисленных пролётов, показалась небольшая лесенка. Он толкнул дверь, впуская в здание холодный зимний воздух.