Хрустальный

В последнее время Миша стал намного злее. Вся привычная, наработанная годами оперская беспечность и уверенность в жизни, в сию самую секунду улетучились будто осенний питерский туман над чернеющей в глухом безмолвии Невой. Вроде бы, смотришь на белесую дымку, и не видно не зги, но, чем дольше глядишь на нее, тем более прозрачной та становится. В определенный момент глазом моргнешь, а над темнеющими сводами многочисленных каналов уже светло, ясно и приютно. И солнце вот-вот выглянет, и небо голубеет, и листва зеленее становится, а тебе все мерещится сизая дымка, окутавшая серый и холодный северный город. Оптическая иллюзия - никак не иначе. Вот и у Шибанова точно также. Рассеялось все, развиднелось, очистилось, а мозг все упрямо подбрасывает картины былых и минувших лет. Уже и выслуга за двадцатку перевалила, а он все по дворам да подворотням, словно мальчик резвый, бегает с языком на плече. Догоняет, ловит, приводит, сдает с рук на руки, и снова, спотыкаясь, несется догонять. Как в гребаном цирке, да все по кругу. Жизнь простого честного опера - она такая - и гроша ломаного не стоит. Сегодня ты есть, у тебя авторитет, уважение, раскрываемость, протекторат высшего начальства, а завтра... а завтра словишь маслину на очередном задержании, проводят с почестями, да шустро найдут нового, того, кто поднимет упавшее знамя и понесет его дальше с куда большим внутренним рвением. Раньше Шибанов об этом и не рассуждал никогда. Следователь думал, Миша догонял. Всенепременно и обязательно, а как иначе, он же "Шибанов", он по-другому уметь не должен. Права морального и должностного не имеет. Не безосновательно считал себя бессмертным, а жизнь долгой и полной сменяющих друг друга приключений. Думал, что так и всегда будет, вплоть до самой пенсии. Что вынесут из отдела вперед ногами, и что на его место придет тот самый, единственный и достойный, кого сам возьмет, пригреет, обучит и воспитает. Под себя и под служебную специфику. Да вот только время идет. Даже не идет, скотина, а летит, как холодный северный ветер, со скоростью три года в секунду. Миша и оглянуться не успел, как безжалостно разменял пятый десяток. Как прокралась в темные волосы седина, как разбежались по лицу лучистые трещины-морщины, как появилась одышка, и как снежным комом свалилась на плечи тяжелая и муторная усталость. Ему сколько сейчас? Сорок два, три, четыре? Он с семьдесят девятого, а это значит, что... да псу под хвост все. Юра вот точно помнит, у него и спросит при случае, а теперь уже нечего себе голову лишней информацией забивать. Тем более, когда есть, на чем сосредоточиться. Работа идет из рук вон плохо. Пальцы промахиваются мимо клавиш, слова отказываются складываться в адекватные предложения, а подполковник все безуспешно бьется над очередным треклятым отказным. За последний месяц заявлений навалило с вагон и маленькую тележку, и, как бы ни хотелось Мише просиживать задницу в горячо любимой засаде, обязательные бумажные дела ему по должностным никто не отменял. Он и без того в конце отчетного периода у девчонок из учетной регистрационки мест напросил выше крыши, чтобы прикрыли все процессуальные дыры, не очерняя статистику сияющего и непорочного главка. Можно было бы, конечно, все так и оставить, кого там, в самом деле, волнует фактическое наличие материала, когда электронка вылизана до идеала, вот только Миша не из того теста сделан. И долги он привык отдавать. Женское терпение не бесконечно, особенно, если женщина эта оказывается умная и красивая. Подполковник и без того уже несколько дней девчатам зубы заговаривает с привычной долей колхозного оперского обаяния - не дело это. Надо отработать, напечатать, подшить и сдать с парой-тройкой шоколадок да килограммом конфет, наконец, все эти чертовы формальные бумажки в надежные и стальные женские руки. Хотя бы для того, чтобы начинать копить уже новую, куда более свежую стопку непременно и перманентно горящих оперских проебов. Голова кипит. Перегруженный информацией мозг упрямо отрицает само существование бюрократии в системе органов внутренних дел, а стрелка подаренных Брагиным наручных часов неумолимо отсчитывает минуту за минутой. На улице светло - белые ночи, м-мать их, ни глаз ни сомкнуть, ни привыкнуть за столько лет так и не получается. Еще и этот проклятый вооруженный разбой со встречкой не имеет ни малейшего желания подгоняться ни под отсутствие состава, ни под отсутствие события. Будь мишина воля - он бы все подряд на возбуждение передавал, пусть следаки потом сами голову ломают - продлять, приостанавливать, или же прекращать по нереабелитосу. Он человек прямой, как палка, у него все имеет исключительную черно-белую палитру. Происшествие есть? В цвет. И лицо имеется. Да вот только статистика вещь жестокая и безжалостная. Лишний висяк с последующим длительным и трудным привлечением обвиняемого никому в кармане на верхах нахер не вперся. За каждую палку готовы глотки перегрызать. А ему теперь, как человеку мелкому и расходному, в свою очередь, сиди и сочиняй, отчего да как факты, изложенные в заявлении, могут не найти своего подтверждения с обязательной ссылкой на уголовно-процессуальное законодательство. "Постановил?.. Установил?.. Заключил?..". Да как там, к дьяволу, правильно-то?! - Полагал бы. Чужой хриплый голос заставляет дернуться и встрепенуться, по щелчку пальцев вылетая из состояния мыслительного анабиоза, переполненного печатными буквами Times New Roman, обратно в рабочий кабинет. Миша стремительно и слепо смаргивает плывущие, отпечатавшиеся на сетчатке предложения, и переводит внимание на источник внезапного шума. Точно. Он уже и позабыть успел о том, что не один в этом помещении допоздна задерживается. - Чего? - Шибанов вскидывает брови, встречаясь глазами с чужими, пытливыми, назойливыми, въедливыми, доставучими, наглыми и желто-зелеными донельзя. Как у кошки. - Говорю: "полагал бы". - Два фонаря светят с плохо скрываемой изможденной усталостью, и подполковник противоестественно смягчается чертами лица - не стоит забывать о том, что они тут, вообще-то, одно дело делают. - Родион, я не пойму, тебе больше всех надо, что ли? - Порой Миша и сам не замечает, что начинает рассуждать вслух, но привыкшие к нему окружающие имеют достаточно тактичности для того, чтобы не брать этого в свое внимание. И уж тем более не отвечать с таким заученным и душным тоном. У него для этого, вообще-то, Юра есть. - Жора. - И снова этот наглый и безапелляционный тон. Уже несколько месяцев бродящий по грани подполковник вот-вот готов завестись с пол-оборота, но кидаться на своих, особенно, когда кроме них двоих в отделе больше никого не имеется - дело последнее. - Чего? - Шибанов выглядывает из-за рабочего ноутбука исключительно для того, чтобы продырявить Раскольникова недовольным взглядом полуслепых от экрана глаз, и снова налетает на твердую и непоколебимую стену чужого фатального бронебойного спокойствия. - "Чего, чего". На слух жалуешься? В таком случае уже на пенсию пора. У меня имя есть. По нему прошу и обращаться. - Сочинский "тяжелый" - тяжелый до невозможности. Сколько Миша об него языка и кулаков обколотил за эти полгода - и вспомнить страшно. Вроде бы, подпривык помаленьку, даже подстроился немного под здешний уныло-нервный питерский строй, вот только замашки генеральского сынка все одно за пазуху так и не засунул. Очевидно, ждет, когда Шибанов засунет их ему в задницу. - У тебя файлы, что ли, закончились? Сиди, отсматривай. Нам завтра с утра информацию в Комитет кровь из носу передать нужно. - Миша... терпит, вообще-то. Пацан-то неплохой. Рукастый, головастый, соображает, когда желание имеется, вот только дури в нем уж слишком много. Целый майор, а ведет себя так, будто лейтеху сопливого с мажорно-пафосного факультета полицейской академии по назначению после учебы прислали. - Ну, во-первых, уже сегодня. А во-вторых... не могу больше. - Родион... тьфу ты, блядь. Жора захлопывает крышку личного компьютера, и откидывается на спинку кресла, жмуря глаза и растирая их длинными, тонкими, совсем не оперскими пальцами. С такими руками надо в искусство идти. В бизнес. На телевидение. В волейбол, в конце-концов. А это чудо по какой-то жестокой вселенской шутке свалилось на голову именно подполковнику. - "Не могу", или, "не хочу"? - Глубоко в душе Миша с ним, если честно, чрезвычайно согласен. У самого уже в заднице свербит от всей этой монотонии. Шибанов поднимается на ноги, с хрустом разминает затекшую спину и подходит к подоконнику, щелкая кнопкой на чайнике и с подозрением косясь глазом в собственную кофейную кружку. Он ее, быть честным, мыл хотя бы единожды с тех пор, как ему ее еще Комаров с Кречетовым (упокой Господи его душу грешную) на назначение подарили? - И то, и другое. Нет там нихрена. Я уже раз пятьдесят это видео пересматривал. Не там ищем. - Майора тоже тянет на ноги. И, как назло, именно к тому самому окну, которое облюбовал для себя сейчас Шибанов. Двигаться нет ни малейшего желания, но с таким попробуй не подвинься - рот откроет да свернет многострадальные мишины уши в две тонкие трубочки. - Может, просто ищешь хуево? - Миша усмехается углом рта, и дергает на себя оконную створку, впуская в душный, пропитанный запахом пыли кабинет, потоки холодного и свежего ночного воздуха. - Может, просто там нет нихуя? И не было никогда? Либо выход из торгового центра не тот, либо вводная мутная. Утром сам поеду материалы изымать. Брагину твоему лично все объясню. А за химерами, Михаил Владимирович, при большом желании, можете сами гоняться. - Жора на претензии и кислород реагирует забавно - по-кошачьи. Жадно и любопытно тянет ноздрями смесь июньских запахов, даже глаза чуть щурит, упираясь длинными ладонями в подоконник, и из последних сил держит чугунную голову прямо, устремляя нечитаемый взгляд в прозрачное пространство сырой белой ночи. Шибанов, конечно, этого никому и никогда под страхом расстрела не скажет, но иногда он этим парнем восхищается. Где-то глубоко, глубоко, глубоко в засохшей и скукожившейся оперской душе. Жорик с ним уже третьи сутки в кабинете ночует, но еще ни единого раза он не показал того, как, в самом деле, сильно притомился за все это время. Будь он сам на его месте - уже давно бы Шибанову за его характер под ребра напихал, а пацан вот, в свою очередь, держится достойно. По-офицерски, если быть совсем честным, держится. Да и пацан-то, к слову, это и не про него уже давно. Этому лобешнику еще в мае тридцать пять стукнуло, вот только Миша все никак его, словно равного, принять не может. Для него все его подчиненные - что дети малые. Даже тот же самый Комар - глаз да глаз. Чрезмерный контроль Мишу настиг еще с безвестно постигшего от бандитской пули Кречетова. Молодой лишь подтвердил исключение из правил, укрепляя беснующуюся и истеричную шибановскую паранойю. Теперь вот этот свалился... герой, м-мать его. Весь из себя такой поручик Ржевский, Денис Давыдов, Рэмбо, Ван Дам, Терминатор, и прочие, прочие, прочие, ебать их не кому. Как показывает практика и опыт (сын ошибок трудных) ничем хорошим это, по обыкновению, не заканчивается. - Ладно, ты не быкуй, и, это... давай домой езжай. Поспи. А с ЮрИванычем я сам как-нибудь переговорю. - Идея сомнительная, в самом деле. У следствия еще с прошлого месяца восемнадцать сроков по уголовным делам в отношении неустановленных лиц без принятых решений бьется. И все под привлечение, чтобы потом с возобновлением не канаебиться. Прокурор с три шкуры спустит, если Комитет ему бандитов на блюдечке под срез не притащит. А Юра, в свою очередь, с Шибанова спустит пять. Если не десять. Миша тоже та еще кошка. У него, в свое время, аж целых девять жизней было. После знакомства с Брагиным, правда, всего три осталось. Утром вот, судя по всему, еще на одну меньше станет. Дружба дружбой, а вот убийцы, разбойники и насильники себя сами не поймают да на допрос не приведут. - Чего я там забыл? - Чайник глухо щелкает, вторя чужому взгляду желто-зеленых в свете бог весть зачем включенных фонарей глаз, и Шибанов непонимающе хмурит брови, засыпая в кружку остатки кофе прямо из банки, сосредоточенно заливая тот пышущим паром кипятком. - Жену-то когда в последний раз видел? - Мише даже ложка не нужна, на кой черт? И так все растворится. Привкус дрянного порошкового кофе стирает с языка кислый налет от перманентного недосыпа, а взгляд невольно притягивает поблескивающее золотое кольцо на раскольниковском безымянном пальце. - Ты в психологи, что ли, заделался? - Жора снова хуевничает. Ничуть не брезгуя, забирает из рук подполковника кружку, и прячет в ней длинный и любопытный иркутский нос. О таких наглостях, по обыкновению, легенды слагают, но отрезвляющий ночной воздух, напитавший кровь кислородом, отгоняет приступы участившейся неконтролируемой злости, охраняя как Мишу, так и окружающих его лиц. - Я, вообще-то, начальник твой. И мне по статусу знать положено, что у тебя там дома происходит. Я тут душу из тебя вытягивать не собираюсь, но общие моменты знать обязан. - Покурить бы, да Миша бросил давно. И личный состав вокруг него, будто волею судьбы, некурящий собрался, так что следует взять себя в руки, и не срываться по сущим бытовым пустякам. - Боишься, что я с катушек слечу, как Евсюков в златоглавой? - Раскольников невесело усмехается, а у подполковника от таких безапелляционных заявлений аж волосы на руках дыбом становятся. - Сдурел, что ли? Сплюнь, дурья башка твоя. Я тебя тогда самолично пристрелю, чтобы на тебя в "Полярной сове" средства казенные не тратили. - Шибанов стучит кулаком по собственному чугунному лбу, резонирующему глухим звуком, и вспоминать не хочет о деле московского майора, открывшего огонь по гражданским из табельного оружия. - Домой, говорю, езжай. К жене. А если спиздел лишнего - так будь мужиком. Цветов купи, прощения попроси. А ты по кабинетам все прячешься. - Миша таких никогда не понимал, и понимать отказывается. Коли уж жизнь, такая безжалостная и многогранная, подарила тебе родную душу, так вцепись в нее всеми руками и не отпускай ни при каких обстоятельствах. Эх, молодежь... - Да нет у меня дома никого. - Жора, кажется, начинает заводиться от чужого вмешательства в личную жизнь, и это не может не вызвать заинтересованного оживления на шибановском лице. Чистые эмоции он любит. Да и языком почесать завсегда горазд. - Съехала, все-таки? А я тебе всегда говорил, что ты умничаешь слишком много. Тут уж ни одна боевая подруга не выдержит. Я-то, и то из последних сил сдерживаюсь. - Миша посмеивается. Негромко и невесело, а как иначе? За долгие годы службы душа непременно и непреодолимо черствеет, но своим убеждениям Шибанов все еще остается исключительно верен. - С женщиной через рот говорить надо. И через душу. Уж коли любит - обязательно вернется. - Мнения подполковника обычно не спрашивают. Он всегда вставляет его сам. Причем совершенно не задумываясь о том, необходимо ли оно в данной ситуации, или же, глупо, губительно и необязательно. - Блядь, Миш. Я уже три года в разводе. Че ты доебался-то до меня? Сказал же - не поеду. Ты опять начинаешь со своими... ремарками. - Раскольников стучит полупустой кружкой о подоконник, а Шибанов чувствует, как вытягивается от удивления собственное лицо. Вот ведь... аферист. Самой распоследней инстанции. Актер погорелого театра. Циркач хренов. А Миша только-только начал учиться ему доверять. - А кольцо-то ты нахуя тогда носишь?! - Подполковник разводит руками, пытаясь выхватить в разноцветных глазах ответы на интересующие его вопросы, но Жора только лишь легко тянет углы подвижного рта в очередной беспечной улыбке. - Держу марку приличного человека. Да и вопросов меньше. Один ты только такой... дотошный оказался. - Раскольников отталкивается от подоконника, явно не желая больше продолжать поднятую тему, и, морщась, растирает пальцами перетянутое портупеей плечо. Понторез. Уж в кабинете-то ствол можно было и в сейф убрать. Но Мише сейчас не до этого. Он с хмурой, почти набыченной изумленностью утыкается носом в оставленную недопитую кружку, и гоняет с одной стороны в другую звенящую пустотой внезапно возникшую мысль - все это время его профессионально водили по ложному следу. Жора представлялся ему наглым, дерзким, борзым, охуевшим, но, в общем-то, весьма ровным парнем. Папа-генерал, квартира в центре Питера, красавица-жена, крутая тачка и целый багажник понтов в придачу. Теперь же мало-мальски склеенный в мозгу образ неминуемо рушится с грохотом и пылью. Становится все интереснее. - Ходок? - Все, что может спросить сейчас Шибанов, прислоняясь поясницей к прохладному оконному пластику, и бросает на Жорика нечитаемый в его понимании взгляд. Вот только парень ему, ожидаемо, не поддается. Только улыбается снова. Все также беспечно и обезоруживающе. - А это так важно? - Хитрая улыбка прорезает лицо от края до края, но Шибанова на все эти фокусы уже давно не купишь. Съел и переварил. - Важно. - Собственный голос звучит строго, почти угрожающе, но и майор, в свою очередь, далеко не пальцем деланый. Он лишь расслабленно тянется в своей привычной манере, так, что половина футболки по плоскому животу вверх ползет, и устало скрипит, ероша русые волосы длинными (не ментовскими) пальцами. - Ладно, не бубни. Лучше скажи - у тебя водка есть? - Так ты ж спортсмен! - Миша никогда не устанет подъебывать Раскольникова его самым первым безапелляционным заявлением в этом отделе. И он уже даже готов забыть о том, как после дня рождения они с Комаровым буквально загружали полубессознательное тело в такси, подтягивая в салон чужие бесконечные ноги и закидывая следом брендовый джинсовый авиатор. - Так есть, или, нет? - Два фонаря снова нагло сверкают в свете тусклых кабинетных ламп, и Шибанов не может не сдаться. Когда речь заходит о водке - он с самим чертом примириться готов. Разумеется, только если в том случае, если этот черт точно не натворит непоправимых и нерешаемых дел. К превеликому мишиному удивлению - Жора оказывается неплохим собеседником и собутыльником. Даже интересным, если руку на сердце положить. Когда вот так - один на один и без лишних понтов - расслабляются даже самые трудновскрываемые и высокомерные люди. За Раскольниковым последнего, в общем-то, особенно не водилось, но иногда, нет-нет, да и проскакивало в моментах. Миша тогда с самым заботливым видом тянулся к чужому длинному и тонкому носу для того, чтобы с силой дернуть его обратно вниз. Пару раз даже сливу случайно поставил, по счастливому перемещению звезд ни разу не получил от "тяжелого" по морде. К чести Жорика сказать - субординацию он блюл даже несмотря на вагон стендаповских шутеек и посредственных остреньких комментариев в рюкзаке горького опыта за крепкой спиной. Даже терпел очередные физические выпады непосредственного руководства. Шибанов жалоб не боится. Врезал, значит, не за просто так. Жора, вероятнее всего, это и сам понимал, оттого ныть вышестоящим не бегал и крутым папиком не прикрывался. Но и на тормозах не спускал. Все сверлил своими желто-зелеными кошачьими фонарями и делал в Шибанове дырку. У него дырок этих... пробу ставить негде. Одной больше, одной меньше - никакой, в сущности, разницы. Стрелки уже к часу бегут со всех ног, отказные не доделаны, видео не досмотрены, у Миши еще как минимум пятнадцать материалов по территории в "СЭД"е зависли, а они все пиздят обо всем и ни о чем сразу. Шибанов к очередному своему удивлению узнает, что хорошее дело у парня уже заранее "браком" не названо, что жена его бывшая - дочка заместителя сочинского гепрокурора, и, хоть и умница да красавица, вот только любви там так и не вспыхнуло. Все эти банальные "стерпится" да "слюбится" - не к Жорику, хотя по тому оно сразу и видно. Узнает, что в СОБРе мальчишка (мальчишка?..) едва богу душу не отдал, даже на затянувшееся белесое пулевое у самого сердца успел посмотреть. Узнает, что у Раскольникова аллергия на кошек и апельсины, а еще про то, что тот болеет за питерский Зенит, и уж это точно не может не отозваться в подполковничьей душе родным и приятным теплом. Однополчанин, значит. Много чего узнает, одним словом, и не может не сознаться самому себе в том, что постигнутое им сегодня ему, в общем-то, очень даже нравится. Весь напыщенный образ южного наглеца, по смешной случайности родившегося в Иркутске, растворяется, как все тот же густой невский туман. Теперь он смотрит на Жорика уже совсем иначе. Пока еще сам не понимает как именно, но траектория взята верная. Он бы и сам не против о себе что-то рассказать, вот только... не идет на ум ничего дельного. Смешных служивых историй у него вагон да маленькая тележка, но не "тяжелому" же их рассказывать? У них там своя кухня, да и в сочинском ОУРе баек травленных ничуть не меньше. А о чем тогда? О том, как Ленка за порог выставила? О том, как до и после нее выставляли еще десятки парней и девушек? О том, как в Брагина влюблен без памяти еще с первого года знакомства? О том, что он, вообще-то, совершенно ровный и нормальный мужик, просто, порой, тянет к таким же без зазрения совести? Нет, майору об этом знать совершенно не обязательно. О том, как молодого от глупостей не уберег, тоже. Оттого и не рассказывает почти ничего, разве что спрашивает без меры. Впрочем, Жорика это не особенно-то и напрягает. Видно, что к допросам с пристрастиям привык. А еще, не без доли глубокого и приятного удивления, Миша замечает, что парень начинает ему доверять. Работает ли эта связь в обратную сторону - вопрос незакрытый, но, это всего лишь дело времени. К слову, о времени... - Слышь, Чак Норрис, расходиться пора. А то завтра на совещании Сахарчуку от нас и самому закусывать придется. - Миша не пьян в привычно-свинском понимании этого слова. Поддат, расслаблен, даже весел. Они едва пузырь полулитровый на двоих уговорили, чего с ними сделается? И все же, все же, все же... - Понимаю, старость. - Жорик кивает с таким надменно-наигранным видом, что хочется ткнуть ему карандашом в ухо. Но Миша придерживает собственные желания куда-то что-то засунуть, и спускает очередной подъеб на тормозах, разливая жалкие остатки "Царской" по граненым подарочным рюмкам. У него целый набор был, штук двенадцать. Только было это очень давно. С тех пор осталось только две, и уж их Шибанов бережет пуще собственного глаза. - Давай... чтобы быть с теми, кого любишь, а не с теми, с кем надо. - Миша задвигает очередной философский тост, менторски поднимая указательный палец вверх, стукается стеклом в стекло, и опрокидывает махом, занюхивая рукавом водолазки и аккуратно убирая пустую бутылку в нижний ящик стола, в котором уже бодро позвякивают три предыдущих. Майор на фразу как-то резко облагораживается до стадии интеллигентного питерского алкоголика, пространственно западая желто-зеленым взглядом, устремляя его куда-то в пустое дно граненой рюмки. - Думаешь, так бывает? - Звучит так обреченно, что и у самого Шибанова под ребрами что-то резко колется. Начали за здравие, как говорится... - Да пес его знает. Говорят, бывает. - Миша жмет плечами и поднимается на согревшиеся от алкоголя ноги, потянувшись за влажными салфетками, протирая пустые рюмки и убирая их обратно на почетное место рядом с генеральской благодарностью. За окном все также светло. И как тут уснешь? - Ну, у следака твоего, вроде, все на мази. Жена, детишки, все чин чинарем. Фотки по кабинету, отпуск в Крыму... да и Комар недалеко ушел. Вон, при первой возможности семью собрал и в Турцию свалил. Значит, выходит, бывает? - С философским тостом Шибанов явно перестарался. Теперь на чужие глаза ему лучше не натыкаться - увязнуть можно в мельтешащей гурьбе волнующих майора мыслей. - А ты к Юре не лезь давай. Не наше это с тобой собачье дело. - Подполковник делает ошибку - заводится от одного лишь упоминания Брагина, и парень отмечает это с непередаваемой детекторной точностью. Тоже поднимается на ноги, встряхиваясь и снова прогибаясь в спине, замучив многострадальную футболку. Ну, почему нельзя купить подлиннее?! - А что такое? Если бы я тебя не знал, я бы решил, что слышу нотки ре-евности. - Жорик по дирижерски складывает пальцы, будто подводя под словом длинную пунктирную черту, а Шибанова вышибает. Коротко и стремительно, до черноты в глазах. - Я тебе сколько раз говорил - не лезь, куда не просят. - Что-то мешается под пальцами, и подполковник с удивлением отмечает зажатый в собственной ладони ремень наплечной портупеи Раскольникова. - Ого, как тебя бесит-то. - Чужие фонари светят без малейшей доли страха, раздражения и отвращения. Даже наоборот. Как-то заинтересованно и феноменально нагло. Сколько ни знай этого человека - все одно приходится удивляться. Миша жмет зубы до желваков, натягивая натуральную (непременно дорогую) кожу до скрипа, и клонит парня ближе к себе - для обязательного прочтения морали. И вопросительно-долго всматривается в скуластое лицо, искренне пытаясь высмотреть в нем хоть каплю совести. Даже смешно. Совесть и Раскольников. Несмотря на короткую вспышку злости, Миша не может не заметить, насколько изможден подчиненный ему шалопай. От бронзового загара на лице почти ничего не осталось - тот уступил место привычной и серой питерской бледности, а в лучистых морщинах у глаз залег прямой ответ к вопросу о том, отчего же Жорик уже давным-давно не мальчишка. Не Жорик даже - Жора. Целый Георгий. Губы потрескались от постоянного и холодного ветра, а под яркими в свете ламп глазами залегли глубокие потусторонние тени. Устал. Это тебе не посменный график в СОБРе. Это питерский уголовный розыск, а значит, что и отпечаток он на лице оставляет самый что ни есть соответствующий. - Ну, насмотрелся? Вроде, не в Эрмитаже. Отпускай. - Неожиданно-горячие пальцы легко опускаются на сжатый до скрипа кулак, но действие лишь порождает противодействие - Миша жмет сильнее. Натянуто так, что, кажется, вот-вот лопнет. И речь далеко не о ремне, удерживающем служебную кобуру с табельным Макаровым. - Товарищ подполковник, не заставляйте меня применять физическую силу, специальные средства и огнестрельное оружие. - Жора улыбается. Опять улыбается. Заебал уже со своей улыбкой, Шибанов себя рядом с ней неполноценным орком из комаровских игрушек чувствует. - Ну, попробуй. - Негромко цедит Миша, уже не зло, скорее, наигранно. Уж больно ему интересно, чем вся эта возня сегодня закончится. - Не забыл, с кем разговариваешь? - Чужая спесь Мишу винтит и подначивает. И парень это прекрасно чувствует, и даже более того - потворствует этому, снисходительно поглядывая будто бы сверху вниз. А Шибанову не нравится, когда на него так смотрят. Себе подобного даже Юра не позволяет, уж на что шпала двухметровая. Зато этому хоть бы что. Смотрит своими кошачьими фарами, разве что по плечу фривольно не стучит. - Я ж тебя первым завалю. Потом жаловаться станешь. - Не станет, не в жориных это правилах. - Завалишь? Меня? Это уже даже интересно. - Раскольников отводит назад буйную непослушную башку, чисто для галочки скручивая запястье подполковника в сторону со своей портупеи. И в этот самый момент Миша снова убеждается, что с "тяжёлым" этим что-то принципиально не так. Шибанов это ещё на дне рождении Раскольникова заметил, когда тот, пьяным в дрова, за руку держался, чтобы не наебнуться с высоты далеко не маленького роста. Как смотрел, как разговаривал, не учитывая обязательной дистанции, и речь тут даже не о деловом этикете, а об обыкновенных и банальных пацанских привычках. Да вот только думал Миша, что помстилось ему. Померещилось, почудилось. Теперь вот внезапно убеждается в обратном. Нихуя тогда подполковнику не померещилось. Свой свояка видит издалека. В их же случае речь идёт, скорее, больше об интуитивном восприятии друг друга даже на расстоянии. Ну не ведут себя так обыкновенные и ровные мужики. Не гасят дистанцию, не держатся так фривольно, почти по-блядски расслаблено. И за руки тоже подобным образом не хватаются - таковы правила в их сугубо мужском мире загонов и комплексов. У Жоры ситуация диаметрально противоположная. Жора срать хотел на то, что нужно держать расстояние. Что нужно отшатнуться, сорвать руку, толкнуть в грудь в конце концов. Заместо этого он только ещё ближе двигается, чтобы в лицо внимательнее заглянуть, надавливая большим пальцем на ладонь, скорее, из наработанной служебной привычки. Но у Шибанова хватка стальная, медвежья. Если вцепился, то вырывать придется уже с мясом. Жора смотрит, и подполковник волосами ощущает, что тот ищет в нем все ровно тоже самое. Удостовериться будто пытается - правильно ли подумал, верно ли вычислил. Верно и правильно. Вот только значит ли это, что им позволено снять маски глухого мужицкого непонимания и влипнуть по самые не хочу? Шибанову думается, что нет. "Нет" решительное и категорическое. Они коллеги, опера, офицеры, мужики на худой конец. Да и любит Шибанов исключительно Брагина. Сильно, искренне и безнадежно-давно. - Интересно, Жора, будет тогда, когда ты завтра на совещание с фонарем придёшь за угрозы непосредственному руководству. - Мише следует включать голову. Причем как можно быстрее, в противном случае, возникшая в воздухе обоюдоострая пауза не приведет их обоих ни к чему хорошему. Он резко и коротко перехватывает запястье майора, и выворачивает то вбок, отводя длинную и наглую граблю в сторону, чтобы не мешалась. Он ему тут морали собирался читать, вообще-то, а получилось... то, что получилось. - Ну, ты полегче. Без ведущей оставишь - и я тебе уже не помощник. - Жора морщится. Коротко, скалисто, так, как делает всегда. У него вообще лицо подвижное. Мимика яркая, живая, порой совершенно по-мальчишески беспечная. Может оттого ему так с ходу и не дашь четвертый десяток? Только вблизи по обилию морщин. Но у кого в их профессии тех не имелось? Даже у молодого, и у того уже в первые полгода работы рябь по физиономии пошла. Уж на что только из университета откинулся. Пауза затягивается. Миша агрессивно ищет в голове все то, что хотел сказать с самого начала, и не сразу чувствует жар любопытных шершавых пальцев, пустившихся в путь по напряженному, будто камень, предплечью. - Полегче, Миш, я иногда и без грубости все неплохо понимаю. Что он там, сука, понимает? Что они оба не слабо так попадут, если сейчас это все не прекратят? Миша это тоже понимает кристально прозрачно. Одна только беда - останавливать все это нет ни малейшего желания. И даже более того - Шибанов по синему делу уже ни раз думал о том, насколько сильно ему хочется парня в действительности _завалить_. Его типаж. Нагловатый, самоуверенный, острый на язык, с пошленькими замашками на крутого американского копа. Герой детских грез, гроза мудаков и причина девчачьих слез. А играет за другую команду. Может, даже сразу за обе. Неужели, оттого и не получилось с молодой и красивой женой ничего? Мише на то, в принципе, глубоко поебать. Его до сего момента только и останавливала, что выдуманная счастливая сказка о благополучном раскольниковском браке. Теперь вот, ничего не останавливает. И все одно так быть не должно. Неправильно это. Не по-ментовски совсем. - Да я и грубить-то еще не начинал, если по хорошему. - Шибанов не врет. С него станется. Ему бы сейчас отцепиться от парня, дать бы в морду для исключительной профилактики, да оттолкнуть от себя подальше. А он все с плохо скрываемым любопытством наблюдает за тем, как скользят длинные пальцы по коже до самого закатанного рукава. Внутри от этого щекочет что-то. Даже волосы на руках дыбом встают, и это, ожидаемо, не уходит от чужого внимания. - Да ладно, подполковник, тебе страшно, что ли? - У Жоры непередаваемо и отвратительно-будоражащая манера издавать любые звуки. Начиная от смеха и заканчивая тем, что он с дурью складывает в очередные неуместные фразочки-подъебки. Интонация такая... скрипучая, вместе с тем бархатистая, насмешливая и кошачья. Произношение тоже лучшего оставляет желать - буквы глотает, свистит, шипит, как там в старые добрые говорили? "Дефект фикции". Так вот у Раскольникова тех дефектов хоть жопой жуй. Жорик только рот открывает, а у Шибанова уже чешется все от непреодолимого желания его заткнуть. И чем качественнее, тем лучше. - С чего это? Я, что бы ты знал, вообще ничего не боюсь. - Шибанов щурится, дергает щеками, прослеживая траекторию горячих пальцев по рукаву водолазки выше к плечу, и неосознанно отводит голову в сторону, словно пытаясь уйти, но, скорее, больше подставляясь под наглое и беспардонное прикосновение к шее. Пульс бешено и гулко отдается шершавой коже, стоит лишь Мише принять тот факт, как уместно, почти идеально чужая ладонь умещается на его собственном горле. Жора уверенно прощупывает грани дозволенного, делая это так постепенно, легко и непринужденно, что Шибанов только диву дается. В любом другом случае он резво отшатнулся бы, как от прокаженного, с душой сунул бы под ребра, прихватывая за русые лохмы, и непременно объяснил бы майору о том, чего в их подразделении делать не следует. В любом другом. Но этот конкретный попросту не дает Мише никакого шанса для непринятия. - А чего тогда напрягся так? - Раскольникову бы, по хорошему, руки вырвать. Чтобы куда не надо их не совал. Чтобы не трогал так аккуратно, вдумчиво, но безапелляционно, не оставляя никакого выбора. Встреться они на любой другой территории и при любых других обстоятельствах - и Шибанов подумал бы, будто "тяжелый" его соблазнять удумал. В противном случае зачем бы чужим любопытным пальцам тогда мазать выше к лицу, касаясь скулы и плавно очерчивая большим линию подбородка. Подполковнику нельзя. Не то, что терпеть это, даже думать об этом непозволительно. Видано ли дело - начать в кабинете с подчиненным водку распивать, а закончить... пес пойми чем. У Миши язык не поворачивается хоть как-то классифицировать то, что сейчас между ними происходит. Жора трогает не в пример мягко и уверенно, давит проклятой харизмой, по-блядски клонит башку набок, всматриваясь прямо в глаза, а Шибанов... плывет, вообще-то. Медлит, тормозит, оттягивает выяснения отношений, и все чего-то ждет, сам не понимая, чего именно. Подполковник почти не чувствует, как разжимаются собственные окаменевшие от напряжения пальцы, выпуская пульсирующее запястье и натянутую до скрипа портупею, а руки безвольно опускаются, поддаваясь на чужие провокации. Да, Миша кобель. Таким был и таким останется, пока не поймет, что может без остатка отдавать себя по-настоящему любимому человеку. А раз с Юрой ему светит примерно также, как Солнце на Плутоне, то и мораль ему блюсти откровенно незачем. - Ладно, расслабься. Я же так... без намеков. - Бестактный хлопок ладонью по плечу встрясывает пространство, словно взрывной волной. У Миши аж рябь по глазам идет, заставляя сморгнуть морок наваждения в считанные секунды. Жорик перед ним скалится во все ровные и белые шестьдесят четыре, и также легко отстраняется, поправляя пальцами перекосившуюся портупею, глядя на Шибанова, как на запуганного ради забавы младшеклассника. - Ты выдыхай давай. А то у тебя лицо, как у серийника. - Еще один фривольный хлопок становится точкой невозврата. На глаза подполковника опускается та самая черная и непроглядная пелена, совладать с которой не в силах даже Брагин, чего уж говорить о нем самом. Раскольников совершает непростительную ошибку - разворачивается спиной, неспешно собираясь раствориться в звенящей тишине кабинета, и Миша перестает отдавать отчет всем своим последующим действиям. Пальцы сжимаются на перекрестье портупеи промеж лопаток до хруста в суставах. Хуевые у Жорика шутки, с подполковником таких лучше не отмачивать - отвечать придется. Вот только не по закону, а по его личным сугубо Шибановским понятиям. Он будто и вовсе не чувствует веса высокого и крепкого мужика - дергает "тяжелого" на себя, будто сухопарого мальчишку, комкая в кулаке ткань бежевой футболки на груди, с силой вжимая потерявшего всякие рамки Раскольникова поясницей в отъезжающий по инерции письменный стол. С поверхности слетает органайзер - падает на дешевый ламинат, звучно рассыпаясь кучей уже отживших свое шариковых ручек и сточившихся карандашей, тяжелый блок зарядного устройства приземляется совсем рядом, потянув за собой драгоценный рабочий компьютер, заставляя тот опасно подвинуться к краю, но Мише уже наплевать. Грохоту на весь этаж, но сегодняшней ночью к ним совершенно точно никто не сунется. Не в шибановскую смену. - Ты ошалел, подполковник? - Жора... удивлен. И удивлен по-настоящему. Два фонаря сверкают на выкате, рот приоткрыт от изумленной недосказанности того, что явно бьется в дурной растрепанной башке, а длинные пальцы с силой вцепляются в столешницу позади. Миша, положа руку на сердце, этим любуется. Любуется, и налюбоваться не может. Впервые Раскольникову нечего сказать, а это уже, ни дать, ни взять, уровень. - Испугался, родной? - Шибанов больше скалится - улыбаться с Жорой не получается, как ни пытайся. Он безапелляционно, почти угрожающе упирается ладонями в стол по обе стороны от зажатого в эмоциях оперативника, почти касаясь пальцами чужих запястий, и смотрит внимательно, давяще и исподлобья. - Что, язык в кой-то веки прикусил? - Теперь пришла пора и Мише проверять малознакомую душу на прочность. И ему до дьявола нравится то, что он видит сейчас перед собой. Раскольникову оказывается непривычным быть загнанным в угол. Хотя, если быть честным, Миша прекрасно понимает, что не желай он того сам, ни за что не допустил бы подобного. Сейчас же он, скорее, просто играет роль. Но справляется с этим так прекрасно, что Шибанов и сам верит собственным глазам. Скользит взглядом по округлившимся желто-зеленым радужкам, цепляется за строгие складки в углах губ, мажет по напряженной шее с выступающим острым кадыком, и глубже тянет носом воздух. Да, пахнет именно тем, чем и должно. Азартом, дерзостью и адреналином. - Ну ты и черт, блядь. - Хрипло лает "тяжелый", и цепочка неотвратимого, неисправимого пиздеца, наконец, запускается со скоростью сверхзвукового истребителя. Жора вцепляется в плечи так, что у Шибанова мимика косится, накрепко, намертво, профессионально и не наигранно вторя чужим движениям сгребающих в охапку рук. СОБРовец "тяжелый" не за просто так - весу в нем порядочно, оттого стол опасно едет еще дальше, стоит лишь Мише обхватить парня за поясницу, дергая того выше, усаживая его на столешницу задницей, затянутой в дорогие (возможно, даже оригинальные) "Levis". Ноутбуку пиздец - это подполковник понимает уже тогда, когда с силой стискивает чужие бедра, возвращая Раскольникова ближе к себе, так, чтобы вплотную, так, чтобы не оставить ни малейших шансов на возможное отступление. Жора препятствовать и не думает, более того - двигается сам, неосторожно сбивая со стола стопку пыльных, пожелтевших от солнца "РД". Те с глухими шлепками осыпаются на пол, рассыпаясь веером плохо подшитых страниц, но, видит небо, сейчас Мише на разведенный бардак глубоко наплевать. А вот на Жорика, зачем-то резко обернувшегося на звук, не плевать ни единой секунды. - Куда? - Шибанов крепко прихватывает майора за вечно небритые скулы, с удовлетворением отмечая, что на ощупь они точно такие же, как ему и представлялось все это время, и разворачивает занявшееся азартом бледное лицо к себе, вскидывая брови, вторя озвученному вопросу. - Комаров не простит. - Хрипит Раскольников, качая головой настолько, насколько позволяет положение, сжимая металлическими ладонями напряженную трапецию, и... ухмыляется. Сука, даже сейчас делает это так, что у подполковника последнее терпение нахуй стремительно собирается. И кто еще средь них черт? Жора - тот еще демон. В пожелтевших глазах двери в Ад открываются, бесы призывно машут когтистыми лапами, тянутся к старшему оперу, вцепляясь всей сотней рук, и тащат к себе, что есть силы. И кто же Миша, спрашивается, такой, чтобы этому противиться? - Ничего, утром все в порядок приведешь. - Шибанов с нажимом ведет большим пальцем по потрескавшимся приоткрытым губам, безапелляционно скользит внутрь, чертя подушечкой по острой кромке нижних зубов, и оттягивает нижнюю челюсть "тяжелого" вниз. Вот такой он ему нравится многим больше - блядский, поставленный перед фактом и постепенно теряющий остатки хваленого СОБРовского контроля. - Разбежался. - "Дефект фикции" пропадает также стремительно, как и витавшие в воздухе сомнения. Жора смыкает зубы, до острой боли прихватывая большой палец, и встряхивает лохматой головой, вскидывая подбородок в жесте непримиримой и вольнолюбивой непокорности. - Я тебе не мальчик на побегуш...ках... - Окончание фразы теряется с шумным и судорожным выдохом, будоражащим шибановскую кровь. Миша резко, торопливо ловит тот широко открытым ртом, запечатывающим пиздливую раскольниковскую сущность, с силой вплетаясь пальцами в на удивление мягкие волосы на затылке Жоры, стискивая те в кулаке. Даже не поцелуй - что-то исключительно другое. Целуются супруги, целуются влюбленные, целуются хорошенькие девчата из эскорта, а операм из второго отдела ГУУР до этого, как до Луны, только лесом. Раскольников столь же остр на зубы, сколь и на длинный и юркий болтливый язык. К слову, последний на удовольствие работает точно также хорошо и бесперебойно, как и на беспечный и дерзкий пиздежь. "Тяжелый" кусается, стучит резцами в чужую челюсть, вылизывает небо, десна и губы с такой самоотдачей, что Миша попросту не находит в себе моральных сил ему помешать. И это всего лишь половина бутылки водки. Страшно подумать, на что парень способен от полулитра, или, не дай боже, от семисот грамм? Шибанов и сам позиций не сдает - держит крепко, не переживая за чужую густую шевелюру, толкается языком в подвластный только одному ему сейчас влажный и горячий рот, жмет ладонь к ушибленной о стол пояснице, и с удовлетворением ощущает ту силу, с которой Жора смыкает свои длинные и мощные ноги на его бедрах. Машина, блядь. Для убийств - никак не иначе. И конкретно сюда этот Терминатор перевелся для того, чтобы непременно свести Шибанова в могилу. - Стой, погоди... - Миша не сразу понимает, почему чужая ладонь крепко и уверенно упирается в собственную ходящую от частого дыхания грудь. Подполковник еще тянется по инерции, смыкая зубы на остром небритом подбородке Раскольникова, оттянувшегося назад, и отпускает взлохмаченные волосы, придерживая парня за безвозвратно скомканный ворот футболки на груди. Куда его понесло опять? - Тебе че спокойно-то не сидится, а? - Шибанов клонится ближе, шумно втягивая носом горячий воздух, волнами расходящийся от майора, и даже прижмуривается. А хорошо, сучонок, пахнет. Терпко так, приятно и волнующе. Почти самым настоящим мужиком. - Ноут жалко. Если "РД"шки еще можно в порядок привести, то за машину... - Жора упирается ладонью в стол позади себя, дотягиваясь до противоположного края, едва не снося локтем светодиодную лампу, подаренную молодым на День полиции, чтобы командир глаза не ломал, и прихватывает длинными пальцами металлический корпус держащегося на честном слове компьютера, возвращая тот в безопасное положение. - Сахарчук три шкуры спустит. Я не прав? Мише, в общем-то, пополам сейчас, прав СОБРовец, или нет. Взгляд снова неумолимо притягивает задравшаяся на животе футболка, не дающая покоя измученной душе подполковника. Это что же, в конце концов, за блядство-то такое прямо посреди оперативно-розыскного подразделения? У Жоры как будто стиль такой - покороче да в облипочку, чтобы из раза в раз чужие нервы на прочность проверять. И ведь были бы то одни футболки? Раскольников даже в плотных шерстяных свитерах, и в тех умудрялся холодными зимними сутками голым пузом направо и налево сверкать. При его фигуре-то? Да на раз плюнуть. Миша только поглядывал издалека с едва уловимым жадным смешком, да обратно в документацию хладнокровно утыкался. Теперь вот не обязательно на тормозах спускать. И даже очень не нужно. - Ты лежи, лежи. Не вставай. - Шершавая ладонь с голодным нажимом ложится на подтянутый горячий живот, припечатывая Жору обратно к разведенному на столешнице беспорядку, и чертит выше, сбивая ткань светлой футболки до самой груди, обнажая выступающие острые ребра. Раскольников хочет приподняться на локтях, но Миша только сильнее упирается рукой в ходящую ходуном диафрагму и предостерегающе качает головой - не позволяет. Уж больно по-блядски красиво этот лось на его рабочем столе вытянулся. Приходится подвинуть пальцами лампу, отселяя ее к свидетельствующему безобразие ноутбуку, чтобы не шпарила прямо в лицо СОБРу, высветляя и без того яркие желто-зеленые глаза майора до состояния люминестента. Кажется, Раскольников впервые не знает, куда следует деть собственные руки. Скребет пару раз по столу, разгоняя в стороны рассыпавшуюся из органайзера канцелярию, падающую на все тот же захламленный пол, и почти покорно устраивает ладони по обе стороны от себя, представая для Шибанова едва ли не восьмым чудом света. Ради такого дела подполковник его хоть каждый день водкой поить будет. Вот только оперская чуйка подсказывает, что дело здесь совсем не в алкоголе. - Да лежу, вроде. - И все равно отплевывается, кошара драный. Миша шало ведет постепенно теряющим фокус взглядом по приобретающему цвет лицу, раздувающимся от тяжелого дыхания тонким ноздрям, приоткрытому мокрому рту, дергающемуся кадыку и открытым растянутым воротом ключицам. Футболка собралась у самой портупеи, сбиваясь неаккуратными комками, предоставляя цепким голубым глазам высоко вздымающуюся грудную клетку, втянутый поджарый живот и обнаженные низкой посадкой съехавших от возни джинсов острые подвздошные кости. Шибанов сам себе не простит тот факт, что находит Раскольникова непоправимо-эффектным. Привлекательным. Даже красивым. Нет, даже _очень_ красивым. Таким, что непременно будет, что вспомнить, если, конечно, Миша себя за это потом поедом не сожрет. - Вот и молодец. Сделай милость - поиграй в послушного хотя бы одну ночку. - От одного представления в действительности послушного Раскольникова у подполковника давление подскакивает. Сердце гулко отдает в грудную клетку, грозя вот-вот выскочить наружу. Тесно становится, даже под ребрами жмет, но Миша уже давно перестал обращать на это должное внимание - ни дать, ни взять - возраст. - Ты сам-то в это веришь? - Жора от себя привычного до конца не отступает. Ухмыляется живо, карикатурно, вот только глаза не обманешь. Глаза - они зеркало души. А в душе у Раскольникова сейчас явно не все под контролем. Оттого и смотрит так размазано, отчасти даже растеряно. Явно не предвидел всех последствий, когда командиру по нервам напильником играл. Теперь вот узнает. Если заднюю от испуга не даст. Внезапно похолодевшие пальцы накрывают запястье, удобно устроившееся на горячей груди, и если этот жест не взывает к осторожности, то Миша нихуя не опер с двадцатилетним стажем. "Родиону"-то это, ясное дело, не впервой, вон как сосется, у подполковника на языке аж солоноватый привкус мажется, вот только к явной грубости парень не привык. Знает себе цену - молодец. Да вот только у Шибанова свои соображения на этот счет. Миша "тяжелому" не отвечает. Посмеивается только негромко, глядя на то, как от идущего из открытого окна сквозняка у майора руки мурашками покрываются. Но переживать Раскольникову не о чем - старший ему замерзнуть не даст. Шибанов перехватывает чужое запястье, обозначая неуместность вмешательства, и возвращает его обратно на столешницу, подсовывая руку под горячую поясницу, прижимаясь к ней раскрытой ладонью. Жора коротко морщится, прикрывая глаза, прогибаясь в спине, ища удобное положение, по факту только хуже делая. И как можно в таких простых и банальных действиях казаться таким откровенно-красивым жиголо? Миша с нажимом ведет по мощной груди и открытому животу, мажет шершавым пальцем по мягкой и бархатистой коже под пряжкой ремня, и с удовлетворением отмечает, что парень невольно подставляется ему навстречу. Упирается затылком в стол, прикрывая глаза и шумно вдыхая воздух длинным носом, и крепче тянет к себе сомкнутыми на пояснице ногами. Силы в майоре немерено, кажется, что сожми он еще чуть-чуть, и спокойно Шибанову тазобедренные кости раскрошит, и от осознания чужой подконтрольной мощи все искренние, пусть и сдержанные реакции Жоры, играют для Миши новыми, куда более яркими красками. Шибанов еще даже ничего не делает, просто жадно водит ладонью по крепкому телу, пересчитывая ребра, сухие и каменные кубики пресса, изучает чуть бугристый контур тату справа, жмет пальцами бока и снова скользит под ремень, уже глубже, проходясь подушечками по самой грани, тактильно считывая мягкость и жар нежной кожи. Он и не начинал-то, если по-хорошему судить, а парень уже сильнее в спине прогибается, как мартовский кот, шумно сглатывая и цепляясь длинными пальцами за края столешницы. Ну, кто бы мог подумать, что с виду весь такой пафосный и пуленепробиваемый Жорик на поверку окажется таким чувствительным и восприимчивым малым? А может, не трахался просто давно? Это куда более вероятно. Шибанов это уже и сам нутром чувствует, с нажимом проходясь по выпуклой ширинке, слыша тихое и протяжное шипение. Ну, не так сразу. Помаринует еще. Не все же Раскольникову на его терпении, как на балалайке, изо дня в день вжваривать? Миша медленно и аккуратно тянется к чужой кобуре. Не делает резких движений лишь в угоду высокопрофессиональной раскольниковской подготовке. Сегодня оружие сотрудников принуждают беречь пуще прежнего, не ровен час еще и по голове лампой огрести. Шибанов только пальцы на кожаную крышку опускает, а Жору уже дергает, будто ужаленного. - Лежать, я сказал. - Подполковник цедит сквозь зубы, прижимая в ладони открытую горячую шею СОБРовца, и, понимая, что перегнул, уже мягче скользит пальцами по бьющимся от адреналина артериям. Даже в глаза смотрит - доверительно и спокойно, совсем слегка укоряюще - неужели Жора всерьез подумал о том, что его командир - его же враг? Миша расстегивает пуговицу, не разрывая зрительной связи, и медленно вытаскивает из кобуры табельный пистолет, пригибаясь ближе для того, чтобы открыть боковой ящик стола, бережно сгружая в него чужой "Макарова". Следом вытягивает из кармана полный запасной магазин, отправляя следом, и также плавно, почти любовно застегивает холостую кобуру обратно. Раскольников мальчик не маленький, сам должен понимать, когда оружие жизненно необходимо, а когда столь же жизненно опасно. - Я и сам бы мог. - Звучит обвиняюще. Чужой нервно дернувшийся кадык скребет по ладони, а суженные от недоверия к манипуляциям с табельным зрачки запускают в мозгу пока еще неопределимую подполковником цепочку рассуждений. Он подумает об этом после. Даже от подозрений отмахнется в этот самый момент. Главное - не пожалеть об этом чуть позже. - Тогда уж и портупею снимай, чего остановился? - Это лишнее. - Миша отпускает пульсирующее горло и поддается собственным желаниям - обхватывает пальцами острые скулы, очерчивая те шершавыми подушечками, и клонится ниже, прижимаясь обветренными губами к вздымающейся диафрагме. Предыдущий Жорик, блядский и расфокусированный, нравился ему куда больше, чем встревоженный и раздраженный. Надо незамедлительно исправлять ситуацию. Кожа у парня потрясающая. Мягкая, упругая, не перегруженная посторонними косметическими запахами, горячая и солоноватая. Шибанов целует медленно, плавно - расслабляет и возвращает утраченное в момент доверие, поднимаясь до края задранной футболки и снова опускаясь ниже, к напряженным мышцам живота. Гладит большим пальцем небритую скулу, вдумчиво водит свободной ладонью по затянутому в джинсу бедру, и чуть отстраняется назад для того, чтобы поочередно накрыть губами выступающие подвздошные кости. Жору мажет. Это слышится по участившимся шумным выдохам, ощущается по приподнимающимся бедрам, чувствуется терпким привкусом занимающейся страсти на кончике языка. Если и есть что-то, на что чуйка Шибанова срабатывает мощнее, чем на след преступника, то этим на поверку оказывается чужое желание. Раскольников хочет. И даже не сопротивляется собственному положению, будучи безапелляционно раскатанным по рабочему столу подполковника. Миша выцеловывает по самому краю приспущенных джинсов, и коротко, почти довольно жмурится, ощущая чужие длинные пальцы, внезапно запутавшиеся в собственных волосах. Шибанов даже замирает ненадолго, опаляя горячим дыханием мягкую кожу, и снова тянется выше, сбивая то и дело сползающую футболку ближе к шее, прижимаясь губами к темному напряженному соску. Жора, до этого дышащий шумно, но мерно и глубоко, сбивается с ритма. Громко шмыгает длинным носом, соскальзывая одной ногой по бедру и сгибая ту в колене, подтягивая ближе к себе, прижимая промежность, и обхватывает голову подполковника уже обеими ладонями. И это фиаско, братан. Раскольников, привычный в понимании, непоколебимо-придурошный во всех его острозубых шутках, во всем его нерушимом амплуа непробиваемого эмоциями мажора, скрипит по швам и расходится глубокими трещинами. С грохотом осыпается на пол с каждым громким и несдержанным выдохом, с каждым прогибом в пояснице и каждым поступательным движением бедер, которыми уже бессовестно отирается о Шибанова. - Ну, таким ты мне больше нравишься. - Миша широко мажет языком по соску, прихватывая тот зубами, с удовольствием оставляя в памяти момент, в котором Жора крупно и судорожно вздрагивает, крепче сцепляя в пальцах жесткие шибановские волосы, и останавливаться на достигнутом не собирается. Поочередно вылизывает каждый, цепляет кромкой резцов маловнятное тату на ребрах справа, и обещает себе после рассмотреть его куда более придирчиво и внимательно. Нужно же понимать, с кем тебе приходится работать? Останавливается Шибанов только тогда, когда чувствует силу чужих пальцев, уверенно вцепившихся в горловину водолазки на загривке. Отстраняется немного, вздергивает брови в немом вопросе, и по несчастливой случайности вперивается взглядом в шальные желто-зеленые глаза перед собой. Зрачки у парня на пол-лица. Едва радужку видно, но даже в этом случае та слишком яркая, чтобы упустить ее из виду. Раскольников даже лицом меняется - поражается чужой непроходимой тупости, поджимая губы и раздувая ноздри, с самым укоризненным видом поддевая ткань уже со спины, потянув выше к затылку. А-а-а, понятно. - Ну ты бы так сразу и сказал. - Миша упирается ладонями в стол и выпрямляется, выпутываясь из водолазки, пусть изначально того и не планировал, и сам ежится от прохладного воздуха, наполнившего кабинет. Июнь в Питере - он такой. Вышел в футболке, вернулся уже в теплом пальто. - И кто там из нас руководитель второго отдела? - У Жоры снова открывается рот. Шибанов бы рад глаза закатить, вот только голос у него уж больно хриплый, севший и чуть сбивающийся. Можно и простить возбужденному подчиненному такие фривольности. Подполковник спускает колкую остроту на тормозах, наклоняясь для того, чтобы пристроить кофту на компьютерном кресле, и не сразу понимает, почему до этого распластавшийся по столу Жорик в считанные секунды оказывается сидящим ровно перед ним. Подготовка, м-мать ее. Он уже и забыть успел. - Поменяться хочешь? Только через мой труп. - Миша выпрямляется, щуря глаза и хмуря брови, делаясь строже разве что только для вида, и не может не отметить чужой шальной взгляд, блуждающий по собственному телу. Да, Шибанов без одежды выглядит куда внушительнее, чем в ней. Редкий случай, но и такое в этом мире случается. - Я подумаю. - Раскольников дергает плечом, выпутываясь из кожаных перетяжек, обхвативших плечи, и хочет было отбросить те на кресло подполковника, но Миша снова предостерегающе перехватывает многострадальное майорское запястье. Под вопросительный взгляд откладывает те на стол рядом, и цепляет пальцами ткань скомканной в безобразие футболки, выпутывая Жору из лишней на его взгляд одежды. А вот кобуру с самым пуленепробиваемым видом возвращает обратно в чужие руки. - Надевай. - Глаза "тяжелого" в эту минуту больше напоминают референс к картине художника-карикатуриста. - Ты серьезно? - Жора щурится, хмурясь и охищняясь чертами лица, но Миша в ответ на это лишь утвердительно кивает под вопросительный взгляд, сопровожденный вереницей жирных восклицательных знаков. - Вполне. Пауза затягивается. Раскольников молчит, но в кабинете на уровне ультразвука слышатся мельтешащие туда-сюда мысли. СОБРовец то смотрит вопросительно в голубые глаза напротив, то, сводя брови к переносице, косится на лежащую рядом портупею, очевидно, пытается понять, прикалывается ли подполковник, или же, совершенно серьезен, и, наконец, приходит к единому знаменателю. Расслабляется ощутимо, расплываясь снисходительной кошачьей улыбкой, и прикрывает глаза длинными светлыми ресницами, качая головой. - Никогда бы не подумал, что тебя возбуждают мужики в ремнях. - И принимает верное решение, цепляя портупею обратно на голые плечи, на пробу поводив лопатками, прикидывая, натрет, или же, обойдется. - Скажешь кому - убью. - И Миша все еще абсолютно честен. Он с нескрываемым скупым восхищением рассматривает парня перед собой, накладывая ладони на выступающие плечевые кости, растирая их пальцами, и ведет вниз к предплечьям, пуская за собой очередную волну крупных мурашек. - Склонен тебе верить. - Жора жмется погорячевшими ладонями к мышцам груди, и пускается изучать чужое тело сам. С томным таким, неторопливым любопытством. Отмечает пальцами несколько круглых шрамов, ведет костяшками по длинным резаным, голову набок склоняет, и, наконец, удобно и нагло устраивается предплечьями на трапеции, почесывая короткими ногтями жесткие волосы на загривке. - Красивый ты мужик, Шибанов. Жаль только, что черт такой. - Миша готов поклясться, что это, в действительности, звучит с глубокой долей искреннего сожаления. Причина ему неясна, но оперская чуйка подсказывает, что лучше бы ему об этом и не знать вовсе. - Не расстраивайся только. А то я сильно сентиментальный. - Мише чужое тело нравится. И нравится очень. Он прихватывает майора за трапецию, упираясь большим пальцем в пульсирующую яремную впадину, и снова тянется, как намагниченный. Кожа на шее у Раскольникова еще более горячая, соленая и пьяная. Шибанов целует широко, крепко, обрекая Жорика на покупку качественного лейкопластыря, поднимается под скулы, запутываясь пальцами в лохматых волосах и оттягивая буйную голову назад, делая доступ беспрепятственным и неограниченным. Жора позволяет. Держится за плечи, шумно и хрипло дыша, веки опускает, ловит прохладный воздух открытым ртом, и снова сбивается с ритма. Миша обхватывает губами острый кадык, мерно оглаживая парня по острой ключице, и понимает, что дыхание Раскольникова становится куда более судорожным, резким и заполошным. Таким, что еще несколько минут, и неминуемо наступит: "бери, и беги". Подполковник проверяет - отпускает мягкие космы, ныряя рукой под перекрестье портупеи промеж вспотевших лопаток, и опускает вторую руку ниже, касаясь пальцами молнии на ширинке и надавливая на нее ладонью. Шумный и рваный полувыдох-полувдох на грани задавленного стона только укрепляет предположение. Жора снова прогибается в спине, подаваясь бедрами теснее, сверкая бритвено-острым кадыком, и нервно сглатывает, вцепляясь пальцами в плечи до неминуемых синяков. Не царапает - хорошо. Уж больно девичьи это замашки. - Ну что, до конца пойдешь, или, на рукоблудии остановимся? - Миша спрашивает без малейшей подъебки, но неосторожный вопрос вызывает новые вспышки адского пламени в ярких жориных фонарях. И снова Раскольников смотрит на него, как на идиота. К этому уже даже можно привыкнуть. И это уже даже вызывает мягкую и снисходительную улыбку. - Я уже сказал: если мальчика ищешь - это не ко мне. А "рукоблудие" для одинокой холостяцкой жизни себе оставь. Или, сам труханул? - О раскольниковской наглости во втором отделе ГУУР совершенно точно еще долго будут слагать легенды. Мише эта отвага на грани слабоумия нравится до голодной хищности. Этот жорин пылающий негодованием взгляд, раздраженно поджатые потрескавшиеся губы, прищуренные глаза с веером лучистых морщин - лучший набор для увлекательного времяпрепровождения. Впрочем, отвечать подполковник парню совсем не обязан. Он лишь коротким, резким и слитным движением тянет Раскольникова к себе за поясницу, вжимаясь бедрами промеж разведенных ног, и врезается в болтливый рот очередным жадным и несдержанным поцелуем. Язык у "тяжелого" фантастический. Миша сейчас даже если очень хорошо подумает, то не вспомнит ничего подобного даже у тех умелых девчат, с которыми оперативника сводила его нелегкая и насыщенная жизнь. И целуется он хорошо. Отменно, сука, целуется. Чего там Шибанов в самом начале думал? Что им до поцелуев, как до Венеры? (или, Луны?). Теперь вот уже крепко сомневается, оглаживая майора по выступающим ребрам, сплетаясь с острым языком своим, и из последних сил одергивая себя от того, чтобы не уплыть окончательно. Руки Жоры уже везде - в волосах, на загривке, на спине, плечах и груди. К его чести сказать, жадность у Раскольникова не сумбурная и не судорожная, а плавная, профессиональная и сдержанная. Никуда не торопится. Вновь изучает, пересчитывает шрамы, ерошит и без того взлохмаченную башку, даже прихватывает за скулы, оглаживая пальцами постепенно укрывающиеся неумолимыми морщинами щеки. Эх, где же мишины двадцать лет? Вроде бы, все то же, все тот же, да вот только груз ответственности и усталости с каждым годом давит все ниже и ниже к земле. Майора, в общем-то, тоже. У него даже во взгляде иной раз проскакивает, как бы хорошо не скрывал. Вот только сейчас им и думать об этом нечего. Незачем. Можно напрочь забыть о том, сколько тебе на самом деле, о том, кто ты, и какое количество звезд давит на твои погоны, о том, что с утра надо сдавать гору отказных и ехать в Комитет на ковер к Брагину... обо всем забыть. И просто отдаться моменту. На сей раз первым отстраняется сам Шибанов. Упирается в чужой лоб своим, прикрывает глаза и просто дышит - легкие уже не те. Прокурил, пропил, пробегал. Не то что этот спортсмен, звучно усмехающийся куда-то Мише под нос. За такое под ребра хочется сунуть, и подполковник бы неминуемо это сделал, если бы уже через секунду горячие и мокрые губы не оказались бы на бьющемся частым пульсом горле. И это похоже на гром среди ясного неба. Шибанов шумно выдыхает и позволяет себе отпустить ситуацию, обрекая все на самотек. Прижмуривает глаза, вновь цепляясь пальцами за лохматые волосы СОБРовца, и приподнимает подбородок, впуская Раскольникова в тот самый исчерпаемый лимит шибановского доверия. А хорош, сука. Бессовестно-хорош. У Миши, волей-неволей, а проскакивает мысль о том, что происходящее - далеко не самое лучшее применение для широкого раскольниковского рта, но, они тут люди серьезные, вообще-то. Да и не выпили столько, чтобы откровенно пускаться во все тяжкие со всеми вытекающими. Но даже с этой задачей полицейский отличник справляется самым достойным образом. Шибанов даже не контролирует, так, скорее, для острастки тянет пряди пальцами, полностью смешиваясь с происходящим, расслабляясь, доверяясь, разве что не растекаясь от мокрых губ и горячего языка, считывающего бьющийся в артерии пульс. Жора, в отличие от подполковника, за грани не заходит. Не метит, зубы в ход не пускает, делает все аккуратно, без пяти минут вежливо. И все равно страстно, искренне и будоражаще. Жмется приоткрытым ртом к ключице, скользит до груди настолько, насколько положение позволяет, и по случайности натыкается на круглый бледно-розовый шрам с левой стороны. А вот это уже ни в какие ворота. Миша доверяет настолько, насколько сам себе может это позволить, и это - не то, чем бы он хотел делиться с собственным подчиненным. Шибанов оттягивает скуластое лицо от себя, фокусируя взгляд на расфокусированных глазах, и коротко качает головой - не в этот раз. Жора оказывается на удивление понятливым парнем. Прикрывает веки, кивая, ерзая задницей по столу, устраиваясь удобнее, и уверенно тянется пальцами к пряжке ремня на джинсах подполковника. - У тебя как с болевым порогом? - На всякий случай интересуется старший, мягко пробегаясь ладонями по облюбованным плечам, растирая кожу пальцами, оглаживает лопатки и загривок, массируя напряженные мышцы шеи, и ловит на себе очередной секундно-недоуменный взгляд. - Я даже знать не хочу, на кой хер тебе эта информация. - К чести Раскольникова - это его не останавливает. Не коробит и не зажимает, даже слегка чужого пыла не охлаждает. Жора с профессиональной точностью расстегивает ремень, предусмотрительно вытягивая его из шлевок, чтобы не звенел на весь этаж, щелкает тугой пуговицей и плавно скользит ладонью под плотную ткань, как будто примериваясь. Шибанову, конечно, выдержки не занимать, но здесь можно даже не пытаться удержать шумный выдох, прижмуривая глаза и подаваясь навстречу горячей руке. - Ну, не хрустальный, если ты об этом. - "Тяжелый" точно улавливает суть, оглаживая ладонью стоящий колом член поверх ткани белья, держась за чужое плечо, и клонится вперед, ближе к уху, понижая голос до заговорческого хриплого шепота. - Но останусь благодарен, если все же будешь держать себя в руках. Миша не железный Феликс, вообще-то. Его от всех подобных манипуляций мажет безвозвратно, даже волосы на загривке дыбом встают, а Раскольников только добавляет - скользит языком по уху с незатянувшимся следом от бурной панковской юности, и утыкается приоткрытым ртом в скулу. Просит как будто. Не знай Шибанов Жору - поверил бы чужой сговорчивой покорности. Вот только это Жора, а не кто-то другой, а значит, и бдительности рядом с ним терять ну никак нельзя. - Посмотрим. - Безапелляционным, но осипшим голосом роняет Шибанов, и с несдержанной усмешкой всматривается в довольную СОБРовскую физиономию, снова возникшую перед лицом. Жора - тот еще игрок. И ему не меньше, чем Мише нравится пробовать других на прочность. Пробует и теперь, плавно водя пальцами по стояку, и отчего-то снова целуя. Тягуче так, медленно и неспеша. Ладонь снова зарывается в жестких волосах, пуская по спине Шибанова толпу дурных мурашек, язык неторопливо скользит за кромку зубов, сплетаясь с языком подполковника, а у него, того и гляди, из ушей уже пар повалит. По этим поцелуям Миша будет скучать - совершенно точно. Еще не знает, как будет смотреть на Жорика в служебной деятельности, отдавая очередной облаянный "тяжелым" приказ, а вместо чужого недовольства вспоминать и представлять все это. То, что так искренне и не наигранно сейчас отдает ему Раскольников. Шибанов ломается. Обхватывает небритое лицо в широких ладонях, сминая влажные и горячие губы своими, и молится о том, чтобы им обоим хватило ума не сделать из этого обязательную данность. Жора вылизывает рот, убийственно-медленно, жадно и качественно, оглаживая пальцами вставшую дыбом холку, буквально вбирая в себя чужую душу, и мягко сжимает губами нижнюю губу, оттягивая ту на себя. Ну, все, пиздец. Доигрались. Миша отстраняет парня от себя. Держит за скулы, всматриваясь в широкие зрачки перед собой, и больше не видит смысла оттягивать неизбежное. Можно дотянуть до того, что им двоим это понравится, и тогда вечное сосуществование под одной крышей грозится стать сразу для обоих невыносимо-тяжелой и невыполнимой задачей. Шибанов ведет пальцем по приоткрытому мокрому рту Жоры, и поджимает челюсть, едва уловимо качая головой. К этому, и впрямь, можно привыкнуть. Раскольников легко, как будто само себе разумеющееся, прихватывает губами фалангу, скользя по подушечке языком, и вбирает тот в горячий и влажный рот до самого основания. Подполковника выключает. Миша низко гудит, прикрывая глаза, шумно выдыхая через нос и неосознанно толкается пальцем глубже, прижимая им болтливый и острый на колкости язык. Определенно в этом рту должно быть что-то другое, потому что даже сосет Жора на "отлично". Втягивает щеки, не задевает зубами, смотрит исподлобья так, что у Шибанова ноги подкашиваются. Опять же - не знай он СОБРовца, мог бы подумать, что тот тянет время. Вот только за Раскольниковым жвачной гуттоперчивости замечено еще ни разу не было, и подполковник небезосновательно делает вывод о том, что происходящее ему попросту откровенно нравится. И Миша бы продолжил. Хоть всю ночь чужой рот бы пальцами трахал, вот только они не любовники, они в отделе, и, да, времени у них не так уж и много. - Чует мое сердце, что в обычное время ты, Жорик, рот не по назначению используешь. Вон у тебя сколько скрытых талантов. А ты все оговариваешься. - Шибанов нехотя выскальзывает пальцем на холодный и неприветливый воздух, и снова мажет им по открытым губам, стирая слюну, усмехаясь, глядя на то, каким блядским азартом блестят желто-зеленые глаза оперативника. - Предлагаешь тебе прямо на работе сосать? Боюсь, коллеги не поймут. А бандиты и подавно. - Раскольников говорит это так запросто, что подполковник даже фыркает, сдерживая смех, прикидывая хотя бы приблизительно, как это могло бы выглядеть в реальной жизни. Эффектно, комично, в духе дешевой американской порнухи. Им ведь даже костюмов не надо - в шкафу висят да пыль собирают. Шибанов перехватывает чужие руки, по-хозяйски облюбовавшие его тело, и разводит их в стороны, отстраняя от себя, упираясь ладонью в крепкую грудь, призывая майора улечься обратно на столешницу. В действиях Жоры и впрямь прослеживается вдумчивая покорность, и от этого в груди жмет еще сильнее. Про штаны и говорить нечего. И снова Раскольников растягивается по столу. Так красиво и органично, что Миша старается это в голове как можно более живо запечатлеть. Снова жадно оглаживает подтянутый живот и вздымающуюся грудь, доходит до горла, с судорожным выдохом отмечая, как подставляется под его пальцы Жора, задирая подбородок и укладываясь кадыком в ладонь, и уже куда менее терпеливо расстегивает пряжку на чужом ремне. И впервые не справляется одной рукой, путаясь в хитровыебанном механизме. Чертыхается себе под нос под несдержанное фырканье упирающегося затылком в стол майора, и бубнит. Мог бы и помочь, вообще-то, раз знал, что тут так все сложно. И, все же, доводит начатое до конца. Расстегивает модные джинсы, цепляет те вместе с бельем, и тянет вниз по охуительно-длинным и стройным ногам. Ну, точно, спорсмен. - Ты не футболист, часом? - Из праздного любопытства интересуется Шибанов, скидывая кроссовки с тактично подставленных ему стоп, и без какой-либо жалости снимает всю лишнюю одежду, сваливая ее на все то же кресло рядом со столом. Им волноваться не о чем. Лучшим приобретением подполковника за последние месяцы стали дверные жалюзи, пристроенные на створке для того, чтобы все праздно сующие нос не в свои дела не заглядывали в стеклянные вставки с завидной регулярностью. В свете последних событий - идеальное решение. - Легкоатлет. - Беззлобно поддевает Жора, ежась еще сильнее, оставшись совершенно открытым любому сквозняку и, чего уж греха таить, жадному шибановскому взгляду. Парень красивый до онемения. Стройный, крепкий, ладный такой весь, как будто с картинки модного журнала слез. Смотрит без малейшего стеснения, даже совсем слегка румянцем не заходится, Аполлон ебаный, знает себе цену. Миша с нажимом оглаживает мощные, согнутые в коленях ноги, которыми СОБРовец снова зажал его в бедрах, и жадно стискивает пальцами упругие ягодицы. Везде хорош, черт. Даже со всеми своими пулевыми, одно из которых оставил ему сам Шибанов. Осталось только видом со спины полюбоваться. Но это, даже несмотря на острый дефицит времени, еще успеется. Миша рывком тянет парня ближе к себе, стискивая ладонями бедра, и пригибаясь для того, чтобы коснуться губами острого колена некогда простреленной им же ноги, и снова наклоняется к горячему, покрытому испариной животу. Он ему с самого первого дня перевода этого недоразумения к ним в отдел покоя не давал. Шибанов снова целует, горячо, шумно и с оттяжкой, спускаясь ниже, туда, где кожа куда более мягкая и нежная на ощупь, но умышленно оставляет без внимания длинный, увитый венами член Раскольникова. Не дорос он еще. Жора цепляется пальцами за волосы, срываясь на хриплые выдохи, и искренне старается не ерзать, усугубляя ситуацию. Подполковнику уже даже нравится доводить "тяжелого" до грани невозврата, оттого личной победой ему кажется чужой низкий и задавленный стон в момент, когда губы в очередной раз обходят промежность по касательной. - Бля, командир, я уже понял, что у тебя терпения, как у прокурора... но... - Не договаривает. Тянет за волосы, поднимая лицо на себя, и то, что сейчас видит Миша в чужих глазах является прямым призывом к действию. Собственно, именно этого он и ждал. - С мое поработаешь - таким же станешь. Может, и еще круче. - И это, вообще-то, комплимент. Жора это понимает. Даже усмехается как-то пространственно, теплея глазами, и оттого не успевает сориентироваться в момент, когда Миша дергает его с многострадального стола, придерживая за поясницу и ставя на две босые ноги. Волноваться не о чем - полы у них с хлором моют регулярно. А сквозняк... потерпит, не сахарный. Смазки в кабинете у Шибанова, даже несмотря на его вечно завышенный либидо, не водится. А вот завалявшийся в ящике орифлеймовский крем для рук, наследием оставшийся от молодого, будто своего часа все это время ждал. И сейчас в условиях фатальной ограниченности - это уже само по себе является крупным успехом. Жора тюбик отслеживает полным скепсиса взглядом, но Шибанов на невербальные сомнения только руками разводит. Можно и насухую, только вот ему опер живым и здоровым на задержаниях нужен. Во всяком случае, хотя бы, пока Комаров из отпуска не выйдет. - А вместо презика - зиплок для вещдоков? - Раскольников, все-таки, от комментариев не удерживается, и Шибанов даже замахивается на него коротко, сжимая зубы и шумно выдыхая недовольство через нос. Ну, каков наглец, а? Не будь он его подчиненным - точно отъебал бы прямо так, и совестью бы ни единой минутой не мучился. - А ты думал, у нас здесь секс-шоп? - Вообще, мог бы быть. Вот только служебное положение Мишу, так или иначе, строго обязывает. Впрочем, скалится и шутит майор недолго. Глядя в чужие горящие праведным огнем глаза даже сглатывает сухо, резко замолкая и снова совершая ту же самую ошибку, что и в первый раз - поворачивается к Шибанову спиной, упираясь ладонями в край стола. Подполковник где стоял, там и замирает. Ну, это уже ни в какие рамки не укладывается. Он, конечно, несколько раз наблюдал за тем, как переодевается перед ним Раскольников, но полная картина оказалась куда более яркой и красочной, чем отдельные ее сумбурные урывки. Миша подходит плавно и неторопливо. С нескрываемой жадностью скользит глазами по сведенным лопаткам, по крепким мышцам спины, перетянутым крестовиной портупейных ремней, по проступающим подвижным от дыхания ребрам, по изгибу поясницы с еще не сошедшим красным пятном от ушиба, по подтянутым ягодицам и напряженным бедрам. Красив, майор. До дьявола красив. Шибанов одним слитным движением жмется со спины, тянет к себе еще крепче, обхватывая поперек живота, ощущая грудью горячие и острые лопатки с контрастирующей прохладой кожаных ремней, и прихватывает пальцами доверчиво подставленное ему горло. Если так дело дальше пойдет - трахаться они начнут только к утру. Миша жадно жмется губами к плечу, уходит к трапеции, сминает губами горячую и тонкую кожу на шее, скользит рукой ниже, обхватывая пальцами стоящий колом член, и растворяется в низком и бархатном стоне, вылетевшем из широко открытого раскольниковского рта. Дождался, наконец. Жора цепляется за руку, идет неконтролируемой дрожью, упираясь затылком в плечо, а Миша только улыбается. Довольно и незаметно. Дрочит медленно и недолго - больше бдительность усыпляет, распаляет сильнее, ощущая, как усиляется хватка длинной ладони на собственном предплечье. И, наконец, отстраняет от себя, надавливая ладонью на выемку между лопаток, призывая майора пригнуться ближе к столу. - Я тебя потом также изводить буду. Чисто из вредности. - Еще продолжает оговариваться. Что же - даже неплохо. Шибанов открывает хитровыебанный тюбик, выдавливая на пальцы пахнущую какой-то сладкой лабудой субстанцию, и даже не дает ей нагреться на собственной коже. Хватит уже терпение испытывать. У него и у самого недорасстегнутые джинсы треснут скоро. - Поживем - увидим. - Коротко роняет подполковник, скользя пальцами промеж ягодиц Жоры, укладывая ладонь на изгиб красивой и горячей спины, очерчивает плотно сжатое кольцо мышц и на пробу толкается внутрь средним пальцев. Неторопливо, плавно и аккуратно, ища нужный угол, погружаясь до второй фаланги и чувствуя, как напрягается "тяжелый" в ответ на все его действия. - Ну, ну, расслабься. Расслабься и дыши. - Легко сказать - непередаваемо-сложно сделать. Шибанов парня прекрасно понимает. Оглаживает по вспотевшей спине мягко и доверительно, наклоняясь и касаясь губами мокрого загривка, задевая тот носом. Раскольников шумно, через силу выдыхает что-то, кажется, матерное, и коротко кивает, осаживаясь ниже к столу, упираясь в него подставленными ладонями. И впрямь, начинает напрягаться чуть меньше, утыкаясь лбом в столешницу и прогибаясь в пояснице, облегчая задачу сразу обоим. Жора узкий, неразработанный. Миша пошутил бы, что опыта у него в этом нет от слова "нихуя", вот только боится чужие чувства задеть - мало ли как там у Раскольникова случалось. Может (хотя и маловероятно) он на пассивных ролях и не играл никогда, но, теперь, разве узнаешь? Шибанову остается только тактично молчать, медленно толкаясь пальцем глубже, плавно выскальзывая назад, и набраться терпения. "Тяжелый" лишь шипит изредка, дышит шумно, громко, сбивчиво, привставая на мыски и то и дело изгибаясь в одурительно-красивой спине. Подполковник не торопится, и даже сочувствует, оглаживая по пояснице, бокам, ребрам и лопаткам, мягко ероша взмокшие русые волосы. Приятного мало. Зато потом будет, непременно и обязательно. - Ладно, нормально. Не хрустальный. - Бубнит Жора через несколько минут куда-то в столешницу, собирая себя в руки и переставая ерзать, шумно и долго выдыхая и, наконец, переставая предпринимать попытки сломать подполковнику палец. В противовес этому Шибанов как раз-таки обратное думает - хрустальный. И еще какой. И это даже очаровательно. В своей искаженной и непередаваемой манере. На пробу добавляет второй палец и, в действительности, чувствует, что сейчас идет гораздо легче. Во всяком случае теперь Раскольников хотя бы не похож на недовольного и загнанного в угол кота, шипящего на все окружающее его пространство. Когда вводит третий - идет уже совсем свободно. Все-таки, опыт у майора имеется. Пес его пойми - с кем именно, об этом Миша не узнает никогда, и спокойно переживет без данной информации. Дыхание Жоры становится более глубоким, ровным и шумным, а лопатки расслабленно расходятся в разные стороны - хороший знак. Буквально призыв к тому, что теперь Шибанов может без зазрения совести толкнуться пальцами многим глубже, точечно нащупывая пульсирующую простату. Раскольникова резко встряхивает. Буквально сгибает в обратную сторону и утыкает лбом в столешницу, заставляя судорожно вцепиться побелевшими пальцами в край стола и, сука, застонать. Низко, рвано и обрывисто. У Миши от этого целый фейерверк искр перед глазами взрывается, а низ живота сводит острым спазмом, намекая на то, что пора бы заменить собственную руку изнывающим без внимания членом. Вот только теперь подполковник уже не может отказать себе в удовольствии вновь испробовать парня на прочность. Миша зарывается ладонью в мокрые волосы, придерживая "тяжелого" за затылок, и снова толкается пальцами навстречу, ощущая, как отзывается ему чужое гибкое тело, насаживаясь глубже и меняя угол проникновения. Жора уже не вздрагивает - дрожит, склоняя голову и прижимаясь небритой щекой к столу, жадно хватая ртом раскаляющийся воздух, и с силой жмурит глаза, облизывая пересохшие губы. Слишком красиво. Слишком эффектно. Слишком возбуждающе. Насаживать майора на собственные оказывается лучшей идеей за всю случившуюся ночь. СОБРовцу теперь уже совершенно некуда деться. Миша не спешит - трахает медленно, плавно и глубоко, удивляясь тому, сколько же в нем поселилось терпения. Наверняка - это все длительный эффект накопительного кэшбека с раздачей охуительных бонусов в эту самую минуту. Он вспоминает Жоре _все_. Все его подъебки, все ослушания, все споры, пререкания и упрямую дурь с дерзкими замашками генеральского сынка. Сейчас он совсем другой. Мокрый, искренний, едва контролирующий громкость несдержано-срывающегося голоса. Послушный собственной судьбе и своему командиру. Шибанов с туманным удовольствием глядит на то, как добела вцепляются в края столешницы длинные волейбольные пальцы, как подвижно ходят острые лопатки, выступают на смуглой даже теперь коже ровные позвонки, как от сбитого и сумбурного дыхания вздымается и вновь сходится реберная клеть. Только сейчас подполковник замечает количество родинок на чужом теле. У Жоры их, оказывается, много. Счастливым можно назвать, да вот только Миша верит исключительно в ментовские суеверия. Например, в те, в которых нельзя трахаться с собственным подчиненным - работать сложнее станет. Миша считывает их путь пальцами, пересчитывает позвоночные кости, мажет по контуру темного тату, переходящего на спину, и с усмешкой думает: "молодежь". Им только повод дай кожу испортить. Хотя, положа руку на сердце, Шибанов может сказать, что майору это даже идет. Раскольникову выдержки тоже не занимать. "Опер" одним словом. Терпит, по-блядски изгибается в пояснице, как мартовская кошка, насаживается навстречу мерно и глубоко, извозив мокрым лбом всю столешницу, наверняка приводя в негодность написанные Шибановым рапорта. Да и хуй бы с ними. Сам же и перепишет. И все бы ничего, вот только шума от "тяжелого" становится все больше. Стоны меняют интонацию, становятся менее сдержанными и более протяжными - искренними. Очередной особенно резкий и высокий, случайно сорвавшийся с приоткрытых губ, бьет по сознанию, делая собственное возбуждение нестерпимым до самого края. Миша сухо и шумно сглатывает, рвано выдыхая сжатыми легкими, и выскальзывает пальцами наружу, фривольно, по-хозяйски похлопывая парня по ягодице. Подполковника буквально подмывает сказать что-то в духе: "свободен", или: "не задерживаю", но это даже в его понимании чересчур жестко и неуместно. - Никуда не уходи. - А вот от этого Шибанов себя удержать не может. Характер такой - куда деваться? Жора только хрипло усмехается в ответ, упираясь мощными руками с проступающими сухими мышцами в стол, и приподнимается, резко встряхивая мокрой головой. Трет ладонью покрытое испариной лицо, и, отчего-то, меняется взглядом. И как в таком состоянии можно вообще пропустить в глаза столько хладнокровного и цепкого скепсиса? Миша даже вопросительно брови сводит, огибая столешницу, роясь в среднем ящике, и коротко кивает СОБРовцу в попытке осознать чужую реакцию. - Жалюзи, что ли, закрой. - Картина маслом. То есть, ровно до этого момента майора ничего не смущало? Теперь, смотрите-ка, стеснительного включил. Было бы к чему, собственно. Домов напротив их крыла не имеется, с трассы виден, разве что, сам стеклопакет, но все же, просьбе (или, указанию?) генеральского сынка Шибанов прислушивается. Закрывает пыльные шторы, двигающиеся в этом кабинете исключительно во время введения плана "Крепость", и ловит себя на том, что так, действительно, становится многим легче. Возвращается назад уже на совершенно ватных ногах. Собственное возбуждение тянет, пульсирует, сжимает и скручивает, даже в висках отдается напряжением, выдаваясь веной на лбу, но это - явление временное. Сейчас главное вторить чужому совету в самом начале, и постараться найти силы удержать себя в руках. Миша снова заходит за майорскую спину, коротко прижавшись губами к россыпи пигментных пятен (веснушек, если по-простому) на чужом плече, и вскрывает упаковку от презерватива, приспуская штаны вместе с бельем и раскатывая тот по изнывающему члену. Жора башку поворачивает настолько, насколько возможно, косит желто-зелеными глазами, а Шибанову только и приходит в голову, что коротко боднуть СОБРовца лбом в острую скулу. - Что, даже посмотреть нельзя? - Тихо шипит Раскольников, когда подполковник прихватывает того за загривок, разворачивая любопытную голову обратно в сторону окна, и снова берется за тюбик с кремом. Знал бы Антон, для чего тут его личные вещи используют... - Как-нибудь в другой раз. - У Шибанова на этот счет разговор короткий. Они тут не любовью занимаются, а сексом, чего тут смотреть? Да и Миша никогда не признается парню в том, что смотрит и сам. Буквально пялится, глазами сжирает, любуясь. Если умный - сам поймет. А не поймет - оно и к лучшему. - Считай, что договорились. - Раскольников, гад ползучий, будто на слове ловит. Но подполковнику сейчас не до анализа, планирования и учета входящей в голову информации. Да и в должностных у него совсем иное прописано. Шибанов только гудит что-то неопределенное, то ли положительное, то ли скептическое - и сам не понял, и придерживает "тяжелого" за бок, сжимая ладонью крепкие мышцы и медленно направляя член промеж чужих ягодиц. Жора шипит уже громче. Обезоружено так, судорожно. Порывисто хватается за шибановское запястье, и инстинктивно старается уйти от предварительно неприятных ощущений. С Мишей такие фокусы не прокатывают. Его тело работает ровно на тех же инстинктах, что и у Раскольникова, оттого он крепко хватается пальцами за открытое мокрое горло, и безапелляционно обхватывает второй рукой поперек живота, не позволяя отстраниться, плавно и неотвратимо входя до самого конца, не видя смысла оттягивать неизбежное, и с силой прижимаясь со спины под шумный, рваный, отчасти болезненный выдох СОБРовца. Знали бы те, какие они кадры на волю отпускают, наверняка, со стыда бы сгорели. - Стой, погоди... - У Жорика такой голос, что в груди что-то скручивается. Подобных интонаций подполковник ранее от него и вовсе не слышал. Просящая какая-то, растерянная, неподконтрольная. Миша от этого, и впрямь, замирает, сводит брови к переносице, жалея о собственной порывистости, и ослабляет хватку пальцев на горле, оглаживая ладонью нервно дергающийся кадык. Снова жмется губами к плечу, уже более мягко, чувственно и успокаивающе, стараясь отвлечь натянутого как гитарная струна Раскольникова от вереницы неприятных ощущений. - Да уж, столько ждал. Могу и еще подождать. - Бубнит Шибанов в чужое плечо, укрывая то неторопливыми поцелуями, наклоняя голову и внимательно прижимаясь губами к бьющейся вене на шее, шумно и жадно вдыхая носом исходящий от парня запах. Рука сама тянется к стоящему колом длинному члену, обхватывая тот в пальцах, с фейерверком в башке чувствуя, как сжимается вокруг него майор, расходясь крупной дрожью и едва удерживая громкий стон, цепляясь пальцами за предплечье. Жора дышит горячо, шумно, откидывается затылком на услужливо подставленное плечо, едва не разрезая лежащую на горле ладонь острым кадыком, и отдается полностью, целиком и без всякого остатка. Миша плавно водит собранными в кольцо пальцами по пульсирующему члену, невзначай проходясь подушечкой большого по горячей бархатной головке, и тонет в шуме несдержанных майорских реакций. Цепляет за лицо, прижимаясь поцелуем к небритой щеке, прикусывает снизу острую скулу, поворачивая мокрую голову к себе, зарываясь пальцами в растрепанные волосы, и жадно жмется ртом к приоткрытым пересохшим губам. Они так близко и так тесно еще не были. И Шибанову хочется думать, что он не станет к этому привыкать. Целует голодно, громко, сминает губами губы, скользит по внутренней стороне щеки языком, сплетаясь им с чужим, прихватывает уголок широко открытого рта зубами, и, на пробу, плавно и аккуратно толкается навстречу горячему и жаркому нутру. Жора от этого резко и болезненно прогибается в спине, вновь пытаясь уйти бедрами вперед, с силой упираясь острыми лопатками в грудь, коротко, рвано, высоко то ли стонет, то ли всхлипывает в открытый шибановский рот, до боли стискивая в пальцах предплечье, и Миша понимает, что ему снова придется терпеть и выжидать. Без каких-либо шуток и хвастовства - под его размер еще подстроиться нужно, и парень и без того справляется с этим на "ура". Подполковник все ждет. Не перестает целовать, уже более вдумчиво и спокойно, поочередно утыкаясь в уголки приоткрытого рта, спускаясь к острому подбородку, соскальзывая вбок к скуле, и снова поднимаясь по небритой щеке выше, касаясь губами покрытой испариной выемки под длинным и острым носом. Мерно гладит уложенную на плечо голову, пропуская сквозь пальцы мокрые волосы, скользит по виску, тактильно собирает память о лучистых морщинах у глаз, и, к собственному глубокому удивлению, внезапно натыкается средним на горячую влагу, собравшуюся в уголке плотно сомкнутых век. Не хрустальный он, ага, как же. Жора это чувствует. Резко и упрямо ведет такой же упрямой головой, порывисто уходя от касания, к которым до сего момента подставлялся так искренне и послушно, и исхитряется так, что умудряется сомкнуть острые зубы на доверчиво открытой ему Шибановым шее. Пиздюк. Границы обозначает. Есть у них теперь вообще, границы эти? - Да ладно, я никому не скажу. - Тихо посмеивается подполковник, убирая пальцы с члена, широко оглаживая ладонью напряженный живот, слыша недовольное кошачье фырканье куда-то под ухо. - Пошел ты. - Вот и поговорили. У Шибанова уже у самого, если честно, ноги подкашиваться начинают. Терпеть чужой тугой жар без возможности толкнуться глубже - невыносимо на самой последней стадии. И хорошо, что Жора улавливает это на интуитивном уровне, с долгим и тягучим выдохом отпуская скопившееся напряжение, и уже более призывно подается бедрами навстречу. Почти также, как и к мишиным пальцам, только с еще присутствующей долей сосредоточенной осторожности. Подполковник все еще старается соответствовать званию. С какое-то время позволяет Жоре двигаться самому, подстраиваясь и расслабляясь, вновь жадно прихватывает за лицо, скользит по мокрым от поцелуев губам, и вкладывает указательный палец промеж ровных и острых зубов, словно удила, с силой прижимая и чувствуя, с каким облегчением прикусывает тот Раскольников, не знающий, куда деть собственные шумные реакции. - Можешь быть хорошим мальчиком, когда захочешь. - Фраза грязная, вопиюще-пошлая, но Жора реагирует на нее самым неожиданным образом. Громко и протяжно выдыхает носом, скользя горячим и мокрым языком по костяшке пальца, и заводит руку за спину, сумбурно ведя ладонью по шибановской пояснице и спускаясь ниже, сжимая бедро и подталкивая того ближе к себе, призывая, наконец, начать такое необходимое обоим движение. Миша жадно жмет ладонь к тазовой кости, будто бы случайно касаясь пальцами чувствительной промежности, и с готовностью подается вперед, в горячее и тесное майорское тело. Первый толчок выбивает дух сразу из обоих. Жора низко и раскатисто стонет, а подполковник не может отказать себе в удовольствии вторить ему, утыкаясь раскрытыми губами в острую ключицу, жмурясь и чувствуя, как судорожно сжимаются кольцом вокруг пульсирующего члена напряженные и тугие мышцы. Шибанов двигается медленно (пока), плавно, мягко, но глубоко, ощущая, с какой силой "тяжелый" хватается за его запястья, и не видит смысла сдерживать себя от того, чтобы сместить пальцы, проскальзывая сразу двумя в открытый влажный рот, прижимая ими болтливый язык, сейчас достойный куда более приятного применения. Жора понимает правильно. Облизывает, обхватывает губами третий, втягивает в себя до самых костяшек, сосет шумно и жадно, а у Миши из-под прикрытых век искры от этого сыплются. Парень горячий до такой степени, что обжечься можно, и не заживет потом, так и будет бело-розовым рубцом о себе напоминать. Миша мерно толкается пальцами внутрь, скользя подушечками по языку, цепляясь за острые зубы и снова погружаясь глубже, искренне поражаясь почти полному отсутствию отторгающего рефлекса. Этому тоже в СОБРе учат? Вот только долго так продолжаться не может. Хотя бы потому, что подполковник может непрофессионально кончить уже только лишь от этого. Шибанов набирает амплитуду. Отстраняется бедрами для того, чтобы толкнуться резче, глубже и точечнее, позволяя майору утонуть в собственных реакциях, ослабляя хватку и открывая глаза для того, чтобы упереться голодным взглядом в непередаваемо красивую спину перед собой. Жора с протяжным стоном цепляется пальцами за стол, отклоняясь корпусом вперед, опуская голову и приподнимая бедра, неумолимо принимая в себя до самого конца. И Миша больше не видит ни единого повода для того, чтобы продолжать играть в мужественного гусара. И без того слишком долго ждал. Он порывисто и накрепко хватается пальцами за перекрестье портупеи промеж майорских лопаток, находя в них точку направляющего контроля, и жмется к крепкому бедру, сминая ладонью напряженные каменные мышцы. Отпускает себя с удовольствием и чрезвычайным облегчением. С ходу наращивает темп, толкаясь глубже и несдержанее, стараясь не сбиваться с дыхательного ритма, насаживая парня на себя с нескрываемой животной жадностью. А вот Жора, в свою очередь, сбивается. К чертям собачьим. То ли хрипит, то ли стонет от каждого толчка коротко, резко, к превеликому счастью негромко. Привстает на мыски, беззащитно сверкая голыми пятками, вздрагивает, прогибается в пояснице, меняя угол проникновения тогда, когда Миша от нахлынувшего возбуждения теряет траекторию, и с каждым разом клонится все ниже к многострадальному рабочему столу подполковника. Шибанов ему не препятствует, и даже наоборот - давит на лопатки, неаккуратно (а планировалось) вдавливая парня в столешницу, накрывая ладонью взмокший копчик, и трахает так, как хотелось все это время: резко, грубо, с оттяжкой, до искр перед глазами. Раскатанный по поверхности Жора окончательно теряет последние нити контроля над самим собой. Шумно, часто и судорожно хватает воздух открытым ртом от каждого звучного шлепка бедер о ягодицы, пропускает стон за стоном, сминая в ладони попавший под пальцы, вручную написанный Шибановым рапорт о проделанной работе по двухнедельному "Притону", но у Миши уже за это даже сердце не болит. Хуй с ними, с бумажками этими, когда его глазам такое зрелище бесстыдное открывается. Он жадно скользит рукой по изгибистой мокрой спине везде, где способен достать. Сжимает ребра, поочередно стискивает бока, возможно, впоследствии и до синяков доводя, отпускает закостеневшими пальцами ремень звякающей в унисон портупеи, и вплетается ими в мокрые волосы, порывисто и грубо вжимая майора в столешницу небритой щекой. Натягивает парня на себя уже без какой либо жалости, с животной и хищной голодностью, пару раз по случайности выскальзывая из горячего нутра, проезжая напряженным членом промеж сведенных ягодиц, и также резко возвращается обратно, вырывая из чужой груди короткие и громкие стоны, едва лишь только не доходящие до несдержанных вскриков. Пройди кто мимо - услышит непременно, но, зная Шибанова, не удивится ни единой минуты. Здесь, в главке, все и про всех все знают. Подгонят под собственное восприятие, припомнят интимную связь подполковника с майоршей из отдела морально-психологического обеспечения, посплетничают, да угомонятся. Ну, отчасти правы окажутся. Сегодня под Шибановым, в действительности, раскатан целый майор. Правда, сейчас в нем от офицера разве что ремень портупеи и остался. Жора судорожно вцепляется пальцами в стол, вдавливает короткими ногтями добела в костяшках, хрипит и вздрагивает от каждого толчка, то и дело проезжая щекой по поверхности, а Миша постепенно начинает ощущать, как неумолимо поднимается внутри волна острого и горячего удовольствия. Слишком быстро. Слишком не вовремя. Приходится отпустить "тяжелого" для того, чтобы крепко сцепить пальцы на его бедрах, вжимаясь большими в упругие ягодицы, резче и быстрее насаживая того на себя под аккомпанемент звякающих портупейных пряжек и сбивчивых стонов почти в унисон, и... остановиться. Внезапно и сразу. Жора, до этого полностью раскоординированный и сбитый с толку, даже голову поворачивает в недоумении, открывает совершенно шалые, мутные от удовольствия желто-зеленые глаза, и инстинктивно тянется бедрами обратно, ближе, теснее. Миша придерживает майора, останавливая искренний порыв, наклоняется ближе для того, чтобы пробежаться цепочкой поцелуев по соленой коже спины, поднимаясь по позвоночнику к самому загривку, прихватывая зубами взмокшую холку, и упирается локтями в стол, подсовывая руки под крепкую и широкую грудь СОБРовца. Двигается снова. Но медленно, плавно и неторопливо. Уж очень ему не хочется заканчивать все это так быстро и несдержанно. На парня не ложится - подполковник тяжелый, как БТР. Утыкается носом в выступающие верхние позвонки, находит подушечками напряженные соски, с силой сжимая их в пальцах, перекатывая между собой, и ненадолго снова сбивается на резкий и глубокий темп, безапелляционно впечатывая Раскольникова в рабочий стол. Жора задыхается громко и одурительно хорошо. Упирается лбом в поверхность, прогибается в спине, давая больше пространства, порывисто, сумбурно хватается трясущимися пальцами за руки, пытаясь то ли предотвратить, то ли усилить контакт, с болезненным стоном притираясь членом к краю стола, изнывая без внимания и банальных ласк. Но Миша в ответ на это только останавливается. Снова. Замирает, утыкаясь губами под линию роста волос, с нажимом растирает пальцами сжатые доселе соски, с наслаждением ловя крупную, почти нездоровую дрожь возбужденного тела, и выпутывается из цепкой хватки рук, упираясь ладонями в стол и выпрямляясь, потянув Раскольникова за собой, прихватывая за ремни. Хорошо, что заставил надеть. Иначе все это время пришлось бы цепляться за волосы. - Товарищ подполковник, проявите уже сострадание, а? - Жора откидывается спиной на грудь, расплываясь в его руках, словно кусок нагревшейся глины, вновь устраивается затылком на плече, и смотрит... так смотрит, что у Миши комната с пола на потолок переворачивается. Шибанов нервно облизывает в раз пересохшие губы, но находит в себе силы вскинуть брови в вопросе с восклицанием. - Это, типа, просьба? - Гладит по груди, поочередно задевая короткими ногтями покрасневшие соски, все еще с животной жадностью вылавливая для себя каждую несдержанную дрожь и резкие шипящие вдохи, и, наконец, укладывает в горячую ладонь влажный от выступившей смазки, увитый венами член. - Типа. - У Раскольникова глаза закатываются, а подрагивающие веки снова закрывают возможность зрительного контакта, и у подполковника снова по щелчку срывает крышу. Сдергивает, словно порывом ветра, от чужой послушной и доверительной покорности. Такого майора трахать и трахать до самого утра, жаль, только, что дурь уже не та. Миша хватается пальцами за открытое горло, и меняет угол проникновения сам, толкаясь широко и глубоко, вдавливаясь в парня бедрами, что есть силы, и с нажимом доставая до простаты, пропуская низкий и хриплый стон. Раскольников буквально захлебывается. Задыхается, дрожит, высоко и чисто стонет, да так громко, что приходится оперативно заткнуть открытый рот своим собственным, заглушая шум и чувствуя, как тот резонирует о его губы. Жора до боли хватается пальцами за волосы на затылке татуированной маловнятной латынью рукой, и даже отвечать на поцелуй не может - горячо гудит в открытый рот, направляя пальцами другой руки запястье подполковника на собственном члене. Призывно подается бедрами, скользя в сжатый кулак, и снова расходится конвульсивной дрожью от очередного поступательного движения. Теперь Миша двигается исключительно так. Исключительно глубоко, тесно и целенаправленно. Жмет пальцами вибрирующее от стонов горло, наращивает темп, дрочит ладонью в такт собственного ритма, и с удовлетворением чувствует, как окончательно они вплавились друг в друга в этот момент. Шибанов ощущает чужое удовольствие, сплетает его со своим собственным, будто единое сознание на двоих открылось, и учащается в темпе настолько, насколько это вообще возможно. Жора уже даже не стонет - просто часто, обрывисто, заполошно дышит на грани откровенной агонии, крепче вжимаясь затылком в плечо и открывая мутные глаза, цепляясь абсолютно невидящим желто-зеленым взглядом за выбеленный потолок. Миша упирается подбородком в острую ключицу, находя в ней опору, и сильнее стискивает кулак, в который Раскольников так бездумно и хаотично толкается скользким членом, вжимается бедрами глубоко, резко, чувствуя, как Жора порывисто заходится крупной и конвульсивной дрожью. Ума хватает для того, чтобы накрепко зажать ладонью широко раскрытый рот, заглушая громкий, чистый и высокий стон, с которым майор горячо и судорожно изливается в собственную руку, сжимаясь вокруг него так туго и крепко, что Шибанов и сам далеко не уходит. Выйти не успевает - кончает прямо так, с негромким и глухим то ли стоном, то ли рыком, стискивая зубами подставленное жорино плечо, и интуитивно подаваясь вперед, упираясь мокрой от раскольниковских губ ладонью в край стола. Тот и сам на ногах почти не стоит - опасно кренится к столешнице, едва успевая подставить дрожащие руки, но оперской опыт не прогуляешь - Шибанов умудряется поймать, крепко обхватывая поперек хаотично вздымающейся груди. Взрыв сверхновой, все же, случился. Эмоции чистые, искренние, непередаваемо-яркие заполняют каждую клетку тела. Миша и сам ощущает крупную дрожь в ногах, утыкаясь лбом промеж мокрых лопаток куда-то под ремни влажной портупеи, и тяжело, шумно дышит, стараясь взять себя в руки. Возьмешь тут, как же. Жора не лучше - еще трясется, будто от удара электрошокером, опустив мокрую встрепанную голову, сжимая пальцами край стола и пытаясь совладать с ходящими ходуном локтями, то и дело грозясь потерять в них опору. Внутри него все еще горячо и тесно, а чужой мышечный спазм заставляет крайний раз толкнуться навстречу, выбивая из чужой груди громкий и несдержанный сбивчивый всхлип. Шибанов бы многое отдал, чтобы сейчас услышать его снова, но крепкое майорское тело - не его храм. И творить с ним все, что только вздумается, Мише нельзя, как бы ему ни хотелось. Молчат. А что тут говорить? Просто тяжело и шумно восстанавливают дыхание, постепенно выбираясь из захлестнувших с головой ощущений. Шибанов, наконец, отцепляется от стола, оглаживая ладонями мокрые ребра и крепкие майорские бока, самозабвенно выцеловывает загривок и плечи, отираясь носом о выступающие позвонки, и выскальзывает из горячего тела, постепенно утихающего от бурной и непреодолимой дрожи. Жора берет себя в руки. Выпрямляется, трясет головой, разворачивается медленно, чуть раскоординировано, смотрит своими убийственными желто-зелеными глазами, обхватывая пальцами за лицо, и целует так, что пространство вокруг трещинами идет. Глубоко, плавно, и... благодарно, что ли? Миша гладит парня по спине и затылку, не имея никакого морального права не ответить такой искренности, касаясь своим языком чужого, и приходит в себя только тогда, когда слышит глухие, но уверенные шаги, приближающиеся по коридору. Напрягается неосознанно, мгновенно и по щелчку пальцев. Резко голову поворачивает, но Жора только ладонями за скулы придерживает, возвращая обратно, оглаживая горячими пальцами покрытую испариной кожу. - Да Олег это Королев. Он на сутках сегодня. - Говорит тихо, на грани слышимости, а Миша только лицом кислит. Не нравится ему эта жорикова дружба с отделом по борьбе с организованной преступностью. Олег, конечно, парень ответственный, но что-то в Шибанове уже не первый год заставляет его из раза в раз быть с ним максимально осторожным. Ручка двери под жалюзями дергается и скрипит, но кабинет подполковник запирать привык еще с позапрошлого года, оттого и волноваться не о чем. Однако чужая наглость все равно оставляет внутри неприятный отпечаток. Королеву хватает тактичности не стучать, не ломиться и не звать - редкий кадр, к слову, и Миша с нескрываемым облегчением улавливает, что шаги возвращаются по коридору обратно за угол. В его, сугубо королевскую вотчину. Его совершенно не парит тот факт, что кто-то мог услышать происходящее здесь. Не видели, значит, не было. Просто коммуницировать еще с кем бы то ни было посторонним сегодня у Шибанова уже точно не хватит никаких моральных сил. Разбираются с последствиями снова вдвоем и снова молча. Шибанов с пуленепробиваемым видом достает из ящика пачку влажных салфеток, приводя себя в порядок, и старается изо всех сил не следить за тем, как легко и непринужденно, почти картинно, Жора избавляется от следов былого безобразия на своем теле. Застегивается сам, тянет парню смятую одежду, плотно завязывает мусорный пакет, кресло двигает так, как положено, с легкой долей оперской тоски рассматривает учинившийся беспорядок, и трет ладонью затылок, хмурясь. Тишина гробовая. Мент родился. Они, не сговариваясь, двигают обратно съехавший с траектории стол, собирают упавшие "РД"шки, сгружая их на комаровское рабочее место, и даже не переглядываются почти. Миша сосредоточенно разглаживает смятые рапорта, а Раскольников скрупулезно и внимательно собирает разлетевшуюся по полу канцелярию. И еще один. Мент. Тот, что на свет появился. - Ну, и что дальше? - Жора нарушает могильную тишину так резко и неожиданно, что у Шибанова сердце заходится. Напугал, засранец. Подполковник расправляет водолазку на спинке кресла, не имея желания натягивать ее на мокрое тело, и неопределенно жмет плечами, вглядываясь в вопросительно уставившиеся на него безо всяких ожиданий красивые желто-зеленые глаза. - Кто знает-то. Поживем - увидим. А пока поспать надо. Мне через пять часов уже в Комитете надо быть. А тебе в торговом центре пленку изымать, между прочим. - Подполковник задачи раздает разве что по привычке. Сейчас думать о работе у него нет ни малейшего желания. Жора реагирует... спокойно. Даже расслаблено. Улыбается в своей непередаваемо-очаровательной манере, светлея лицом, очевидно, ожидая от Шибанова совершенно другого, усложнившего бы все, ответа, и, встряхнув головой, прочесывает со лба мокрые густые волосы. Красивый такой, что просто пиздец. Миша на него смотрит бесконтрольно, и думает, что если уже не влип, то совершенно точно ходит по самой грани неминуемой и глубоко-беспросветной задницы. - Я на диване вчера спал. Так что, будем считать, что сегодня твоя очередь. - Раскольников сгружает собранные ручки, карандаши и маркеры обратно в органайзер, симметрично поправляя тот на столе, а Шибанов только усмехается, изо всех сил пряча пробивающуюся на лицо улыбку. - Он раскладывается, вообще-то. И это одна из фраз, ради которой стоило все это затевать. У Жоры меняется лицо. Из расслаблено-сытого и удовлетворенного вытягивается в недоуменно-изумленное, даже раздраженное. Два желто-зеленых фонаря сносят напалмом разожженного праведного пролетарского гнева, и Миша уже не может удержать себя от раскатистого смеха, накрывая пальцами глаза, с нажимом растирая воспаленные от недосыпа веки. - Так какого, спрашивается, х... - Слов у майора не хватает. Зато тактичности тому не занимать. Жора не опускается до банальных ругательств, ограничиваясь лишь несдержанными жестами, резко указывая заострившейся ладонью на стол, затем на Шибанова, снова на стол, и разводит длинными руками в разные стороны, чуть пригибая голову, глядя сурово, строго и исподлобья. Почти бычит. И это тоже кажется подполковнику забавным и очаровательным. - Вот ради какой такой светлой цели, скажи мне? - С шумным выдохом снова обретает себя почти потерянный в эмоциях Жорик. Ему сейчас не хватает только кулаки в бока упереть, обозначая высшую степень недовольства, и Шибанову приходится приложить усилия к тому, чтобы восстановить былой контроль, не переставая широко улыбаться чужой живой реакции. - Ты так хорошо на столе смотрелся... Ржут уже вдвоем. Искренне так, заливисто и совершенно беззвучно. Будто бы сбрасывают напряжение последних пятнадцати минут, в которых уже успели передумать все от начала и до самого конца. Жора смеется красиво, почти также, как и трахается, и куда Миша раньше смотрел? Глаза яркие, сверкающие, вот что с организмом, все-таки, секс вытворяет. Всего ничего, а Раскольников из замученного работой опера успевает превратиться в живого и блестящего радужками человека с улыбкой на пол-лица. С одурительной такой улыбкой, от которой мурашки по коже бегут, а внутри непреодолимо теплеет. Миша едва уговаривает себя перестать на это любоваться, раскладывая повидавший виды старый диван, переехавший с ним сюда еще из Адмиралтейского, и достает из шкафа постельное белье. Ну, как, постельное... простынь, плед, да побитую молью подушку. - Ты не пихаешься, я надеюсь? - Шибанов спрашивает наигранно-серьезно, окидывая парня хмурым взглядом, и с глубоким облегчением ловит глазами длинный и ровный фак, посланный в его сторону. И этого аргумента сейчас ему оказывается более чем достаточно. Утро приходит внезапно. Не с судорожными и истошными воплями ненавистного подполковнику будильника, а с внезапно образовавшейся холодной пустотой рядом с собой. Миша машинально водит рукой впереди себя, ощущая чужое отсутствие, не без труда разлепляет глаза, садясь на диване и растирая лицо ладонями, и видит подле только лишь смятую, уже остывшую простынь. На часах без пяти семь, за окном яркое июньское солнце, а в кабинете гробовая тишина и космическая пустота. И куда в такую рань уже успел съебаться неугомонный Раскольников? Шибанов с нескрываемой усмешкой поправляет тяжелую цепь на шее, переворачивая крест со спины обратно на грудь, и снова трет ладонями лицо, низко и раскатисто гудя что-то неопределенное. Что это было, вообще? Можно понять еще полупьяный и случайный секс двух заблудших душ, но вот тот факт, что они безо всякого зазрения совести легли после этого в одну кровать - понять уже гораздо сложнее. Миша даже к стенке не отвернулся - приобнял парня поперек груди, утыкаясь губами промеж натертых портупеей лопаток, и провалился в мертвецкий сон, успев почувствовать только теплое касание длинных пальцев на собственном запястье. Ну, это уже на "случайно" совсем не похоже. Думать об этом тяжело, почти невыносимо. Мысли собираются в кучу катастрофически медленно и без всякой охоты. Приходится встать, отрубить заведенный на половину восьмого будильник, достать из шкафа чистые шмотки и суточный дежурный набор, и оперативно сбежать от самого себя в оперской спортзал. На этот раз не для того, чтобы блины на штангу накинуть, ему физической активности и ночью хватило, а просто ради медитативных душевых процедур. Пришел как раз вовремя - из ванной комнаты, сверкая вымытой лысиной в облачке пара, будто бес из преисподней, выплывает внушительный Королев. Тактично, излишне бодро здоровается, коротко пожимая руку, даже упоминает то, что ночью заходил, но Миша, разве что, ссылается на мертвецкий сон, навеянный рутинной работой по набивке отказных материалов. А вот когда спрашивает, куда в такую рань из управления намылился Жорик, у Шибанова всякий утренний этикет отшибает напрочь. - Я же ему не отец, чтобы знать, куда его черти понесли. - Подполковник огрызается, беззлобно, но раздраженно, хмуря брови и пропуская мимо себя усмехающийся королевский взгляд. Они уже давно "пилят" Жору между двух подразделений. Олегу, видимо, будто костью поперек горла застряло само осознание факта того, что новый, профессионально-подкованный сотрудник, не к нему в подразделение перевелся, а к распиздяю-Шибанову под контроль по хуевой шутке попал. - Ну-ну. Ладно, Мишань, не злись. Я так. Чисто по дружески интересуюсь. - Олег успокаивающе-уверенно хлопает его по плечу, и подполковнику не остается ничего другого, как просто отпустить ситуацию и махнуть рукой, закрываясь в душевой и смывя с себя следы былого ночного безобразия. К слову - Раскольников человеком оказался внимательным и интеллигентным. У Миши на коже ни единого упоминания о том, что было, будто того и не было вовсе. Он оперативно чистит зубы, сбривает наросшую за сутки щетину, почти насухо вытирает голову, наскоро одеваясь, и сверяется с часами. От расписания отставать не должен. Вот только с чем (а главное теперь - "как") он поедет к Брагину - вопрос отдельный. Миша непременно его рассмотрит. Как раз перед тем, как постучится в юрин кабинет. Собственная дверь снова оказывается закрытой. Шибанов проворачивает ключ, окидывая взглядом помещение на предмет выявления несостыковок, оставшихся от прошедшей ночи, и замечает отсутствие мусора в корзине. Ишь ты, каким хозяйственным мужиком Жорик-то оказался. Миша думает об этом между делом, включая рабочий компьютер и открывая недопечатаное вчера постановление об отказе. Смотрит на него, как баран на новые ворота, бездумно бегая глазами по бьющим по сетчатке буквам, и морщится, закрывая Word и растирая ладонью гудящий затылок. Нет. Уже точно не сегодня. В кофейной банке ожидаемо пусто, вчера они усосали последнее, что было, но идти в магазин у подполковника сейчас нет никаких сил. Хорошо, что вода в чайнике оказывается бесплатной. За ней и ходить не надо никуда. Похмелья, как водится, нет никакого, вот только воспоминания о произошедшем, отчего-то, не дают Шибанову войти в привычную колею бодрого и доброго утра. Утро-то, может, и доброе. Вот только у Миши еще выгрузка об этой информации, как из вечно зависающего "Следопыта", до разума так и не дошла. - Привет. - Голос за спиной в совокупности с бесшумно открывшейся дверью снова заставляет сердечный ритм участиться. Подполковник разве что на месте не подпрыгивает, разворачиваясь и глядя на закрывающего створку Раскольникова, держащего в руках целлофановый пакет и подставку с двумя высокими картонными стаканами. - Ты где был? - Звучит не настолько дружелюбно, насколько того ожидал сам Миша, но "тяжелый" только усмехается, уже привыкший к вечным подозрениям служащих нервной северной столицы. - Бегал. - Безапелляционно парирует Жорик, ухмыляясь углом подвижного рта, а Шибанову только и остается, что сморгнуть неожиданное наваждение, расслабляясь чертами лица и расходясь напряженными плечами. Ведь и правда - некрасиво вышло. В общем-то - это совершенно не его собачье дело, где Раскольников шляется, главное, чтобы работу свою качественно выполнял. А уж что-что, а это за ним не заржавеет. - Домой, что ли, заезжал? - Миша прислоняется поясницей ко все тому же столу, с благодарным кивком принимая из прохладных длинных пальцев стакан с кофе, и кивает на сменную одежду майора, стягивающего с плеч невиданную им ранее коричневую кожанку. - Пришлось, товарищ подполковник. У меня как-то другого выбора не было. - Жора, вроде бы, пытается укорить? Шибанов еще не слишком понимает, за что именно, с довольным гудением вливая в себя несколько глотков животворящего кофеина, и сует нос в пристроенный на столе пакет. Раскольников, все-таки, святой человек. Миша и рад бы обещать себе, что больше не будет до него докапываться, поглядывая на сверток с обязательной для его рациона шавермой, но понимает, что обещание сие выполнить не сможет ни при каких обстоятельствах. - Цветы полить забыл? - Хмыкает Миша, с ленивым, томным интересом рассматривая как, морщась, "тяжелый" натягивает на плечи те самые портупейные ремни, и только сейчас понимает, в чем, собственно, дело. И бесконтрольно расплывается в довольной и широкой улыбке, отставляя стакан на стол и медленно подходя к парню, цепляя пальцами край горловины бежевой водолазки, оттягивая ту вниз. Картина маслом. Майор попросту нашел единственно верный способ прикрыть обилие темно-багровых следов на собственной шее. Да, погорячился Шибанов, пластырь бы тут точно не справился. Разве что бандаж. Или широкий такой ошейник во все горло. Тьфу, сука. Что за чушь в голову лезет? - В следующий раз попрошу быть осторожнее. - Миша скользит пальцами по темным меткам, а Жора мелко вздрагивает, перехватывая пальцами горячее запястье и ведя то ниже, неосознанно отвечая на витающие в воздухе вопросы сразу за них обоих. Стоило признать сразу, что акция это далеко не одноразовая, просто у Шибанова духу не хватало. А теперь только одному лишь Богу известно, куда это все может их завести. - Ладно, подумаю. - Снисходительно бубнит старший, отслеживая траекторию ведомой Раскольниковым руки, и немало удивляется тому, что парень накладывает его собственную ладонь к себе на живот, сжимая пальцы и потянув вверх плотную трикотажную ткань, не переставая сверлить того наигранно-осуждающим взглядом. Подполковник поглядывает в желто-зеленые глаза с вдумчивой осторожностью, выжидает зачем-то, но затем, решив что-то исключительно для себя, аккуратно поддевает края водолазки, и безо всякого стеснения медленно сбивает ту вверх к крепкой груди, поджимая губы и рассматривая обилие темных следов, оставленных на чуть смуглой и упругой коже. Особенно четко отпечатались его собственные пальцы, в порыве эмоций прихватившие СОБРовца за бока. Миша тяжело и долго вздыхает, мягко чертя подушечками по насыщенным отметинам, замечая побежавшие по животу и бокам мелкие и шустрые мурашки, и клонится вперед, накрывая губами особенно черный след неподалеку от круглого пулевого отверстия подле гулко бьющегося мощного сердца. Жора шумно втягивает носом воздух, вздергивая острый подбородок и укладывает теплые пальцы на загривок, машинально прочесывая жесткие волосы. Шибанов... мудак, вообще-то. Он это прекрасно понимает, оттого и отстраняется так быстро, одергивая светлую ткань обратно по поджарому телу, расправляя ровно, почти бережно. "Тяжелый", а такой хрустальный. - Ладно, _очень_ хорошо подумаю. - Шибанов смотрит в бездонные желто-зеленые фары перед собой, и поднимает руку, зарываясь пальцами в еще не до конца высохшие после душа мягкие и пушистые пряди Раскольникова. Оглаживает по затылку, мягко, почти виновато, и тянет к себе безо всяких ожиданий. Жора может ему и не отвечать. Во всяком случае - уж точно не обязан. Миша это прекрасно понимает, оттого немало удивляется тому, с какой бессовестной плавностью пахнущие кофе губы накрывают его собственные. Майор сдержан. Теперь - особенно. В главке очередное рабочее утро, да и кабинетную дверь они больше не запирали, но целует он все равно отменно. Искренне, медленно, тягуче и глубоко. Слегка касается пальцами скул, в противовес покалывая выбритую кожу непременной раскольниковской щетиной, притирается затылком к ладони, скользя языком глубже, оглаживая небо, и.. отстраняется. Уже привычно-придурковатым, слегка надменным и хищным генеральским сынком. Миша понимает - нужно держать марку. И сам очерчивается лицом, вновь каменеет плечами и звучно прочищает горло, подходя к столу и вытаскивая из него подписанное Брагиным поручение на проведение оперативно-розыскных мероприятий. Хорошо, что вчера в ящик убрал, после произошедшего без геморроя бы, как пить дать, не обошлось. - Вот тебе поручение. Езжай и проводи работу. Доклад каждый час. - Миша небрежно сует файл в подставленные майорские руки, и вопросительно вскидывает брови на привычно-недовольный взгляд привычно-упрямого Жорика. Рабочие маски надеты, а значит, теперь только по намеченным планам выдвигаться. А все остальное... как получится. - Нет, даже каждые полчаса. - В устной, или, в письменной? - Надменно тянет Раскольников, сворачивая постановление и убирая то во внутренний карман оперативно натянутой на плечи кожанки, а Шибанов только постную мину строит, махнув рукой на сочинского раздолбая, пришедшего по его душу затем, чтобы беспрестанно играть на его многострадальных расшатанных нервах. - Сам разберешься. Взрослый мальчик уже. - Подполковник привычно душнит с мерной долей язвительности, и внезапно-растерянно сводит брови, поражаясь чужой наглости, с которой Раскольников вновь коротко и так запросто касается его губ своими. Даже не выходя из привычного образа набивших оскомину рабоче-посредственных отношений. - Ладно, так уж и быть. - Шибанов замирает, где и стоял. Только ноздри от такого бесстыдства раздувает, резким движением указывая парню на выход, делая привычно-страшные глаза чрезвычайно-нервного и строгого руководителя, и едва прячет пробивающуюся на лицо улыбку, глядя на то, как Жора, приостановившись, разворачивается к нему в уже открытых дверях. - В одном, Миша, я точно был прав. - Майор сверкает желто-зелеными искрами в нестерпимо-красивых глазах и улыбается так широко и легко, что внутри что-то обмирает заново. Теплеет и растекается чем-то... пока еще подполковником не классифицируемым. - Удиви меня. - Шибанов складывает руки на груди, наглухо закрываясь от сносящего с ног обаяния и дерзкой харизмы, вздергивает подбородок и искренне ждет того, что может выдать ему это малолетнее недоразумение, волею фантастической случайности запертое в мощном и взрослом майорском теле. - Ты тот еще черт. - Жора салютует пальцами от виска и с громким щелчком закрывает за собой дверь, оставляя в кабинете лишь стойкий запах собственного парфюма, осознаваемого уже на интуитивном уровне. А Миша... а Миша улыбается только. Как последний долдон, вообще-то.