The ravens scuttled to and fro, flying up into the sky, wings in the hazy air. The crooked tree stood in the middle of it all, branches creeping up and out, still, browsing, and staring.
***
Сверкнули крылья — в воздух поднялась стая воронов, чёрные блики в пасмурном предрассветном небе. Это выглядело так-же странно, как и желтые и красные листья на деревьях, будто гибискус расцвел на березе, а чистотел пустил лечебные корни на орешнике. Увянувшие листья на ветвях клена качнулись от повеявшего от взлета птиц ветра, частично попадав бордовым шлейфом на пожухлую траву цвета помятого подмаренника. На дороге мигнул подфарник, колеса скрипнули на легком покрове изморози, клацнула ручка двери, стукнули каблуки о старый подветренный асфальт. Усмешка озарила ее лицо, глаза поднялись на улетающих воронов, прошелестел черно-серый джинсовый плащ, хлопнули двери. Под ботинками Рико хрустнул асфальт, под ее рукой слабо хрустнули его пальцы. «Не дергайся», твердо произнесла она, -«и только попробуй сдвинуться с места.» Лукавая уыбка стерлась, но на ее лице не было видно и отзвука того раздражения которое так ясно читалось в ее голосе. Глаза были подняты строго вверх, можно было подумать, что она так пристально выискивала давно уже улетевшую стаю. Однако ее глаза блуждали по небу с не присущем ей беспокойством, а пальцы нервно сжимали ладонь Рико, уже не с желанием сломать, остановить и контролировать, а уцепиться за хоть какую-то черт возьми соломинку в этом мире, даже если этой соломинкой окажется рука ее «питомца», а по совместительству названого женским именем японца двадцати лет, проживающего в доме номер 32 в Тупиковом переулке, который в свою очередь по совместительству ее дом, в котором она, конечно проживает, но в отличие от Рико, именно ее имя отмечено в свидетельстве как «хозяйка дома», и именно ее телефон высвечивается в серо-бур-малиновой телефонной книжке наивных, но привыкших соседей. Привыкших ко всему. Конечно, она уже в третий раз меняет соседей, и места проживания, как перчатки, и конечно, Рико не первый, но и не последний. Это ее работа. Принимать у себя, учить чести тех, с кем тюрьмы не могут иметь дела. Воспитывать, да можно и так сказать. Тех, кто не может сам себя защитить, кто невинен, кто настолько сумасброден, что не выживет и дня в заключении, с кем полиция даже не знает что делать, или, как Рико, те кто официально и благополучно мертв. То, что она лучший, и при этом бесплатный, адвокат в стране, говорить не обязательно, как и то, что она не специализируется на обычных людях, и на людях ли вообще. Рико ее подопечный, она его «мастер», обращение к которому он абсолютно точно привык за свою недолгую жизнь, как и к тому, что он всегда должен подчиняться. Обычно она не принимает такое положение со своими «клиентами», но роли распределяются не в зависимости от общепринятых социальных поведенческих стереотипов а относительно того как привык сам заключенный. Заметив, что еще не отняла руку, она быстро отстраняется, а он несколько раз привычно встряхивает пальцы и его нос еле слышно рефлекторно и не совсем осознанно съеживается от боли. Она отрывает взгляд от проносящихся от осеннего ветра облаков и осторожно закрывает машину уделенно-действующим ключом. Кладет ключ в потрепанный карман плаща, вздрагивает от несуществующего для нее холода. Затем проходит пару десятков шагов по мокрой, чуть болотной после дождя, траве. Черные ботинки проседают в почти жидкой земле и подмораживающий ветер подбирается под плащ. Она обхватывает края полей, заворачивается в теплый, жесткий хлопок и отгибает воротник вверх. Пройдя еще, она наконец-то останавливается. Ее взор устремлен вниз на выжженный в траве посреди поляны эллипс. Ее глаза расширяются, легкие ненадолго перестают дышать. Но уже скоро из них вырывается судорожный вдох, задержанный, будто только восставший мертвец вздохнул в первый раз за тысячу лет. Руки на секунду замирают, и она уже не замечает, как падает на колени, а пальцы тянутся к кругу. И промозглый холод медленно пробирается в сердце.