Что за чертовщина?

      — Юль, ну что опять случилось? — устало спрашивает Тишман, не особо воодушевленный предстоящим разговором.       — Что случилось? — в штыки воспринимает невинный вопрос Паршута, всплеснув руками и нечаянно ударяя мужа.       — Не истери! — холодно чеканит Марк, обхватив женские запястья и зафиксировав их над Юлиной головой, и пристально, но без каких-либо эмоций смотрит ей в глаза. — Давай мы пройдём на кухню, заварим чай и спокойно поговорим? Как раньше, — припечатывает он, всё ещё не выпуская жену из своей хватки, пронзая твёрдым взглядом, аналогичным морю Уэдделла в шторм.       Марк не держит её слишком крепко, ведя в сторону кухни, не оставляет синяков и старается не причинять боли, даже если очень хочется ответить ею на боль, причиняемую подобными ссорами, но Юля всё равно смотрит на него испуганно, выдергивает руки из его и нехотя плетётся на кухню, с трудом перебирая не желающими слушаться ногами.       Мужчина заваривает чай на двоих, долго размешивая сахар в кружке и наблюдая, как чаинки оседают на дно: не признаётся себе, но пытается оттянуть разговор. Девушка тем временем прожигает пустым взглядом его спину, облокотившись на стену, и молча кусает губы в попытках не заплакать — во рту после этого чувствуется металлический привкус крови. Злость всё ещё искрится в глубине карих глаз, освещая на мгновения ликующих демонов. Всё идёт наперекосяк и что с этим делать — непонятно.       Нарушить повисшую болезненную тишину за это время не решается никто. Марк молча ставит на стол две чашки, наполненные чаем и едва не задевает оставленные на краю стола тарелки, которые Юля успела помыть ещё до начала выпуска, но так и не убрала их в шкафчик с посудой.       — Юль, пошли, — как можно мягче просит он, делая попытку приобнять жену за плечи, хотя сам напряжен до предела, будто мышцы разлетятся обломками камня в следующую секунду. Результат — тщетно. Она делает с ним не больше пары шагов, а после вырывается и смотрит на него озлобленно. Так, как смотрела на весь мир первые несколько недель после возвращения из Америки.       На весь мир, кроме него. Что же, сейчас он, кажется, догнал остальных.       — Хватит, я устала! — ядовито шипит Паршута, скрестив руки на груди, отшатывается как от прокажённого и смотрит как на врага народа.       — А я как будто нет? — Марк зеркалит её жест, поясницей опираясь на столешницу гарнитура, а голос, похожий на угрожающий рокот, вырывается грудным низким тоном через зубы. Нервы натягиваются старыми потертыми корабельными канатами, угрожающими вот-вот порваться. Внутри всё сжимается. — Свечусь весь от внутренней энергии и готов раздать её всему миру, да?       — Я этого не говорила! — Юля, не выдержав, повышает голос, хватая со стола тарелку. Рука останавливается в последний момент, но посуда по-прежнему остаётся в побелевших от прилагаемой силы пальцах. Эмоции хлещут через край, и Паршута по собственному опыту знает, что такие «наводнения» ничем хорошим не заканчиваются, только бущующую бурю внутри уже ничем не унять, а рассудок замолкает где-то далеко, в самых тёмных задворках внутреннего мира.       — Подразумевала! — с губ срывается недовольный рык, что Марк сам себе ужасается: такое с ним происходит впервые за очень и очень долгое время.       — Не ищи в моих словах того, чего там отродясь не было! — очередная непроизвольно резкая жестикуляция, и тарелка выскальзывает из влажных от появившегося на фоне стресса пота рук, разбиваясь вдребезги у ног, но никто на это не обращает должного внимания. — Не надо проецировать свои мысли на сказанное мной! Я тоже работаю! Но в отличие от некоторых хотя бы разделяю дом и эту проклятую работу, пока ты день и ночь не затыкаешься о своём «Аватаре» вне зависимости от того, где ты находишься!       — Кто ещё проецирует?! — всплескивает руками мужчина, подхватывая острые и ядовитые слова, точно вирус. — Но что-то я не слышал, чтобы ты была против, когда я соглашался на эту работу! И да, я ответственно отношусь к договору и выполняю свои обязательства!       — Обязательства?! Ты сейчас серьезно?! Ну да! О чём это я! — в воздухе не остаётся ни единого промежутка, где можно было бы спокойно вздохнуть, каждый атом вибрирует от переизбытка напряжения. — Зачем думать о нашем браке, когда у тебя есть обязательства перед разноцветным ящиком!       — Не передергивай! — мужская ладонь, звонко ударившись об стол, теперь горит огнём, но Юля, полностью поглощенная дымящимися чувствами, уже никак не реагирует: не вздрагивает, не меняется в лице. — Я несу ответственность перед многими людьми в этом проекте!       — Конечно, перед многими! — колючая проволка, пропитанная самым сильным ядом — разочарованием —будто затягивается на шее обоих, позволяя дышать через раз, а то и не дышать вовсе. — Перед каждым! Перед участниками, перед продюсерами, перед Серёжей, Идой, Тимуром… Аидой, — буквально выплёвывает девушка, не понимая, откуда в ней взялось столько яда и желчи. — Но только не передо мной! Ты будто получил трофей и поставил на полку! Я для тебя не более чем обычный приз, который теперь тебе без надобности, как и наш брак, впрочем!       — Не говори мне ничего о нашем браке! Ты с самого начала знала, что я хочу полноценную семью, хочу детей! — боль, обида, ревность, досада — в голосе можно было отыскать любую эмоцию, только вот в глазах бушевали гнев и горечь. Ещё немного — и никакие службы спасения не смогут вытащить их из-под завала после взрыва и пожара. — Только ты вечно была с прошлым, а не со мной! Говорила о своих мечтах, но не хотела того же, чего хотел я! Ты никогда не хотела от меня детей! Признай это наконец!       — Да пошёл ты! — рявкает Паршута: сердце пронзают тысячи мелких острых шипов, захватывая в плен, причиняя всё больше боли, в ушах бешено шумит пульс, дыхание перехватывает. Больше выносить этой пытки она не может.       Юля и не хотела детей — понятия абсолютно противоположные. Марк это знает и по её словам, и по её обращению с детьми. Своих карапузов, трогательно называющих её мамой, Паршута хочет. Даже очень хочет. Вопросом всегда остаётся время и избранник — эти два фактора почему-то упрямо не хотят пересекаться.       И перед заключением брака этот вопрос они обсуждали. Сошлись тогда на мнении, что дети будут тогда, когда будут. Особого планирования не было, как и препятствования, но за год даже намёка на беременность не появилось, хотя до недавнего времени Юля этого трепетно и нетерпеливо ожидала.       Как он вообще мог ляпнуть подобное?!        Идиот!       Резко крутанувшись на носках, Паршута случайно цепляет ещё две тарелки оставленные на столе — они резких движений не выдерживают, с грохотом падая вниз и разбиваясь на осколки.       — Сама иди, истеричка! — отмахивается Тишман, метая молнии, а сам берет кружку с чаем, но не делает из неё ни единого глотка — ставит обратно на стол с грохотом, а часть кипятка проливается на руку, но он не чувствует этого ожога, лишь смахивая воду с покрасневшей кожи. – Блять!        Кажется, он обжёгся гораздо раньше. Обжёгся, когда решил, что из дружбы может выйти нечто большее.       По итогу вышло, если так посудить: сначала большая любовь, потом планы на большую семью, а теперь большой скандал — по-мелкому они просто-напросто не научились.       — Ради Бога, — вскипает Юля и, мигом долетев до большого шкафа в прихожей, хватает с полки чемодан, скидывая туда вещи первой необходимости. Марк переходит в смежную с кухней гостиную, с размаху усаживаясь на диван, и, упираясь локтями в колени, утыкается ладонями в лоб, запуская пальцы в волосы.       Входная дверь хлопает через пару минут, а в голове так некстати всплывают давние слова Юли: «Если я ухожу, то ухожу навсегда».       Через пару минут дверь хлопает во второй раз, и Марк подскакивает. Юля ураганом врывается в комнату, даже не снимая кроссовок и куртки, и останавливается напротив, пристально вглядываясь в ничего не выражающее лицо.       — Пошёл ты к чёртовой матери! — повторяется она. — Не пожалей только! — Юля резко и местами истерично срывает с безымянного пальца кольцо, дёргает на себя его руку, с сильным хлопком вкладывая в неё символ из брака, и, сжав мужскую ладонь, прижимает её к его груди, с болью глядя в некогда родные глаза. — Я к тебе больше не вернусь, Тишман! — почти шепот, но сталь и уверенность в глазах пугают сильнее. — Прощай, — завершает пламенную речь она и покидает квартиру. Теперь уже насовсем.       Последнее слово эхом звучит ровным, холодным голосом. Марк боится, что это точка, обозначенная равнодушием. Страх цепко вонзается когтями и оставляет новые шрамы. Но может ли это быть равнодушием, если она всё же вернулась, чтобы отдать кольцо? Столько противоречий. Маска ли это была или лицо человека, для которого всё кончено? Зачем она это сделала?       В ушах звенит, пока мужчина лихорадочно смотрит на зажатый кулак, не решаясь раскрыть его: если сделает, то увидит самый настоящий крах всех совместных лет с Юлей, а среди руин, омываемых дождём и пронизываемых ветром, будут витать призраки ускользнувшего счастья.       Ну не могла она настолько безэмоциональнально завершить их отношения. Не могла так холодно отнестись к последним словам, если он для неё хоть что-то значил всё это время. Или же всё проще, и на самом деле разум Марка огораживает его от стресса, скрывая действительность за пеленой его личных желаний?       Юля ведь всё это время отчаянно пыталась спасти их, цеплялась за брак, за былые чувства, пока он упрямо не хотел этого замечать. Она строила их рай, пока он, сам того не замечая, превращал его в ад. Она манила его раем — домом, семьёй, поддержкой, а он безвозвратно тянул её в ад. Дотянулся... Черти аплодируют стоя, злорадно ухмыляясь при этом.       — Идиота кусок! — отчаянно бормочет сам себе Марк, нервно запуская пальцы в отросшие волосы. В груди колотится так, будто ребра вот-вот сломаются. А на ладони, сжимающей золотое кольцо, остаётся след.       В самое сердце на поражение.       И медлить с этой мишенью Паршута, отнюдь, не стала, изрешетив всей обоймой.

***

      В машину Юля бежит, не разбирая дороги из-за льющих ручьём слёз, заводит остывшее за сутки сидения дома авто, вслушиваясь в звук работающего двигателя, и обессиленно ударяет по рулю.       В груди нещадно печёт жгучая обида на Марка, на себя на ситуацию и на мир в целом. Паршута сама себе поёт срывающимся голосом записанное больше месяца назад: «Девочка не плачь. Девочка, дыши», — но помогает слабо.       — Карин, — хрипит она в голосовом сообщении, поражаюсь тому, как жалко и подавленно звучит собственный голос, — мне так херово. Можно я приеду?       Сообщение через мгновение отмечается прочитанным, и звонок в ответ не заставляет себя долго ждать.       — Жду. Только… Юляш, вызови такси, пожалуйста. Или, если хочешь, я сама тебе вызову, только не садись за руль в таком состоянии, — в голосе подруги звучат неподдельная тревога и искренние переживания.       — Я не могу, Карин, — воет в трубку Юля, цепляясь пальцами за руль, точно за спасательный круг. — Если я поеду на такси, то с ума сойду тут же. Я расхерачила три или четыре тарелки… — невпопад сообщает она, заливаясь неестественным, пугающим смехом.       — А теперь хочешь перейти на чужие машины? — шутка не совсем удачная, следующие же слова звучат мягко и успокаивающе. — Юль, не дури!       — Не перейду, — игнорируя последнюю фразу, клятвенно обещает Паршута, снимая машину с ручника, и, выруливая на дорожку во дворе, закрепляет телефон на специальном держателе, переводя звонок на громкую связь, — поговори со мной, пока я в дороге, пожалуйста.       — Паршута, ты дурная, — отчаянно шепча, оглашает вердикт Карина и молчит с полминуты, читая пришедшую от Марка смс: «Я знаю, что Юлька к тебе поехала. Не оставляй её, пожалуйста, это очень важно! Объясню позже». Тон наконец окончательно смягчается: Юлю не переубедить, поэтому проще смириться и попытаться успокоить. — О чём с тобой поговорить?       — О себе, о дочках — о чём угодно, — пожимает плечами девушка, пока на щеках одна за другой скатываются соленые капли. — Сука, какого хера ты лезешь под колёса! — истерично срывается она на кого, сигналя потенциальному камикадзе, и Карина незадачливо морщится, понимая, что драма набирает обороты, — права купил, а ездить не купил!... Почему так больно, а? — вдруг спрашивает Юля. Вопрос звучит риторически, но тем не менее ответить на него Кокс не смогла бы ни за что в жизни. Чужая душа — потёмки.       Они говорят всю дорогу, точнее говорит в основном Карина, лишь изредка перебиваемая краткими комментариями Юли. Паршута, кажется, немного успокаивается за время дороги. По крайней мере, перед Кариной она предстаёт с уже высохшими дорожками от слёз. О состоянии напоминают лишь потухший взгляд и потерянный вид.       — Мать, ты меня пугаешь, — сообщает Кокс, встречая её у подъезда, — выглядишь не очень.       — Спасибо, подруга, — с явной горечью усмехается Паршута, — поддержка уровень бог.       — Шутишь — уже хорошо.       Хочется ответить, что это лишь защитная реакция, но слова застревают в горле.       — Пойдём, — Карина тянет её за собой наверх. — Мои все уехали к бабушке, так что можем позволить себе отрыв. Я купила твой любимый тортик. С чем будем: с чаем или с вином?       — Чай, — к удивлению Кокс, отвечает Парушта. — С валерьянкой… Или с коньяком, — а вот это уже больше похоже на правду. — На покрепче не замахнусь.       — Ситуация хелп, ситуация сос. Пошли, горе моё луковое, расскажешь, что у вас приключилось, — вздыхает подруга, понимая, что разговор будет не из лёгких.       До Карининой квартиры они доходят в тишине, и, едва за Юлиной спиной захлопывается дверь, она позволяет себе выпустить новую волну слёз.       Паршута еле стягивает сапоги, злясь на саму себя, что глаза толком не видят шнурков на кроссовках, а руки дрожат, еле их развязывая (и то с помощью Карины), стаскивает осеннюю куртку (и вновь не без помощи подруги) и на негнущихся ногах проходит в гостиную, шумно рухнув на диван.       — Малышка, — Карина присаживается на пол возле дивана, заботливо гладит её по волосам, давая выплакаться, и спокойно ждёт, когда Юлю прорвёт на разговор. — Я, правда, боюсь представить, что тебя довело до такого состояния.       — Мы поссорились, — глухо сообщает Паршута.       — Помиритесь, — уверенность в голосе немного натянута, но Карина правда старается в это верить.       — Ты не поняла, — Юля отрицательно мотает головой несколько раз, — мы очень крупно поссорились.       — Значит очень крупно помиритесь, — в период съёмок небезызвестного «ШоуМаскГоОн» Юлю Карина успокаивала не раз. Чаще всего после мелких бытовых ссор с мужем. К Кокс Паршута приходила, когда у неё случались проблемы, требующие разговоров за чашкой чая долгими вечерами. К ней же шла делиться радостными моментами.       До этого Юлины проблемы казались мелочами жизни, которые та в силу многих обстоятельств и причин могла раздуть до катастрофы вселенского масштаба, потому что боялась повтора прошлого, и Карина до последнего думала, что и в этот раз всё не так серьёзно.       — Крёстной сде… — пытается было продолжить Карина, пытаясь улыбкой вселить в Паршуту уверенность в светлое будущее       — У меня в машине чемодан, Карин! — перебивает её Юля, находясь на грани очередной истерики. — Я шмотки собрала и хлопнула дверью! И вот, — она демонстрирует правую руку с отсутствующим кольцом на безымянном пальце. Объяснять что-либо больше не приходится.       Нет, всё-таки всё в разы серьёзнее, чем она думала…       Карина нецензурно выругивается несколько раз прежде, чем осторожно уточняет:       — Всё настолько серьёзно, что вы дошли до битья тарелок и собрания вещей? — про кольцо она умалчивает, не зная, как реагировать на это событие.       — Тарелки я случайно разбила, — сознаётся Паршута, — и знаешь, что самое дерьмовое? Это был сервиз, который нам на свадьбу подарили. Он разбился по нелепой случайности, но у меня весь год брака перед глазами пролетел, пока эта тарелка вниз летела, а потом точно так же разбился вдребезги. Иронично, да? — Юля неестественно смеётся, и Карина уже знает, что через пару секунд смех перейдёт в истерический, от которого рукой подать до слёз, поэтому тащит Паршуту на кухню, заваривая травяной чай.       — Юля! — Кокс повышает голос, надеясь вразумить подругу, чтобы та не надумывала себе лишнего, вот только Юле это не помогает: если она вбила себе что-то в свою прекрасную головушку, то выбить это сможет только она сама. Обычно этой привилегией ещё обладал Марк, но в этой ситуации он бы сделал только хуже.       — А я его всё ещё люблю, — тихо признаётся Паршута, — несмотря ни на что люблю, хотя тут, — ладонь касается того места, где под рёбрами израненной птичкой бьётся сердце, — болит.       Карина молчит, всем видом показывая, что она внимательно её слушает, но Юля на это не обращает никакого внимания, давая эмоциям волю.       — Мы запутались, заигрались… Он недавно сказал, что боится, что наши отношения были ошибкой. Признался, пока я делала вид, что спала, — немигающий взгляд сосредоточен на узорах скатерти.       — А ты?       — Сказала потом, что он не будет моей ошибкой. Тоже спящему. А теперь думаю… — Юля делает паузу, набирая полные лёгкие воздуха, и, собравшись с мыслями, выпаливает, — а теперь я сама не уверена, что это не было ошибкой.       — Не было!       — Каролина! — её полное имя, данное при рождении, Юля использует крайне редко. Обычно она Карина, Каро, но Каролина — почти никогда. Карие глаза напротив горят праведным огнём, словно моля её не продолжать эту тему дальше. — Не береди душу! Ты сама видела, как всё трещало по швам, а теперь пытаешься убедить в обратном? Зачем? Зачем, Каро? Если бы ты знала, что он сказал сегодня… — Паршута закрывает руками лицо, пытаясь вновь не сорваться в пропасть отчаяния.       — Да затем, что пока тебя не встряхнешь, ты будешь себя добивать! — не выдерживает подруга, повышая голос. — Ты ж его любишь, сама сказала. Сама говорила, что ты ни с кем не была так счастлива, как с ним, и сама же сейчас отказываешься бороться за своё счастье.       Разговор переходит на повышенные тона, и Юля вдруг жалеет, что приехала сюда.       — Если в твоей светлой головушке гуляют мысли о разводе, то выкинь их. Ты сама себя за это не простишь, и мы обе сейчас это понимаем, — в голосе сочится сталь. Карина подбирается, вытягиваясь в струнку, и заваривает себе кофе, чтобы хоть немного отвлечься и успокоиться — обстановка в квартире накалилась до невозможности быстро.       — Они, как ты выразилась, гуляют там не первый день, — на удивление ровным тоном произносит Юля. Эмоций не остаётся, слёз — в общем-то теперь тоже. Ей больно, обидно, но организм словно накачивают литрами успокоительного, и чувствовать что-либо уже не удаётся. Лимит на чувства и эмоции на сегодня точно исчерпан. — Да и к тому же… Как я уже говорила, я вернула ему кольцо… Ну и… пообещала, что больше к нему не вернусь…       — Ты сделала что?! — едва ли не вопит Карина, в ужасе округляя глаза. — Паршута, ты головой не стукнулась нигде? Это что ж такое он сказал? — недоумевает Карина, определённо не понимая и даже не предполагая (и в том, и в другом она сейчас оказалась бессильна), как Марк мог настолько обидеть Юлю, что она, влюблённая в него до безумия, вдруг собралась подать на развод. Да это даже звучит абсурдно!       — Карин, а что мне оставалось делать? — устало уточняет Юля, обхватывая ладонями кружку с чаем — она успевает остыть за время разговора, и девушка с иронией отмечает для себя, что ровно как и любовь, связавшая их с Марком. Она ведь остыла… Остыла же? — У нас всё шло по наклонной в последнее время, и ты это знаешь. Тот наш с тобой разговор на днях Марк слышал, понял всё не так, и мы вдрызг рассорились из-за моего нежелания сейчас заводить детей. Сейчас, когда у нас в отношениях чёрт ногу сломит! — Юля замолкает, а продолжает уже тише. — Это же он мне сказал напоследок. Сказал, что я никогда не хотела от него… — горло сковывает спазмом, говорить больше невозможно. Карина сидит с распахнутыми глазами, не веря своим ушам.       Юля вдруг всхлипывает — предательские слёзы всё же не закончились — и протяжно воет, в очередной раз пряча лицо в ладонях, чтобы заглушить звук, и стараясь скрыться от внешнего мира.       — Ты бы слышала, что он мне тогда наговорил… — тихо признаётся она, вспоминая всё, и у Карины в голове наконец складывается пазл: подруга не просто так писала в тот вечер про возможный развод, а сегодняшняя их ссора с мужем стала последней каплей для их и без того тонущего корабля с некогда гордым названием «Семья». Юля не вдаётся в подробности, но Карине они и не нужны — она всё понимает и без них.       Была семья, были два человека, которые друг для друга значили гораздо больше, чем могло уместиться в понятиях «муж» и «жена», а теперь от этого всего остались рыдающая у неё в квартире Паршута с разбитым сердцем и оставшийся в квартире на Патриарших Марк, который без сомнений был разбит не меньше. А ещё, судя по сообщению, всё равно чувствовал ответственность за Юлю. Что бы ни происходило.       Занимать чью-то сторону Карина даже не думает — не имеет на это никакого права: оба накосячили и не смогли всё разгрести. Но не поддержать подругу, которая поделилась с ней личной трагедией, Карина не могла: воспитание и собственные моральные установки не позволили бы.       — Выпей, — она протягивает Юле стакан, куда до этого на её глазах накапала успокоительного. — И пошли спать, а на утро будем что-то решать и думать. И не спорь!       — Спасибо, — благодарно шепчет Юля, дрожащими руками обхватывая стакан и вливая в себя его содержимое. — Как я хочу сейчас просто проснуться и чтобы всё происходящее оказалось сном. Просто кошмарным сном.       Карина сочувствующе улыбается и уходит в гостиную, чтобы постелить гостье на диване. Юля молча шагает следом, шаркая ногами по полу. Надо признаться, такой поникшей Карина видит её впервые.       Кокс помнит её состояние после несправедливого занижения оценок на шестом выпуске «ШоуМаскГоОн», помнит, как Паршута едва сдерживала слёзы от обиды после тирады перфекциониста Лазарева в её сторону — то состояние и в сравнение с нынешним не пошло бы.       Истинная разбитость предстала перед Кариной сейчас, а не год назад, когда она после того морально тяжёлого выпуска успокаивала плачущую Юлю в богом забытом уголке «Мосфильма», после отдавая её в руки Марка, который с обязанностями успокоительного справился в разы лучше. Карина знает, что в тот день Юля разом обрела будущего мужа и подругу, с которой за год они прошли, пожалуй, и огонь, и воду, и медные трубы. Общались, может, и не так часто, как хотелось бы, но точно знали простую истину: они друг у друга есть. Большего и не надо.       — А ещё он тогда сказал мне, что влюбился… — хрипло добавляет Юля, когда Карина передаёт ей пижаму, находит полотенце и отправляет умываться. — И знаешь, в чём идиотизм? Я даже знаю, в кого… И мы обе её знаем, — Юлины глаза кажутся стеклянными, не выражающими ничего, и Кокс становится не по себе от взгляда, которым Паршута её одаряет — она буквально наяву видит и чувствует, как это стекло бьётся на сотни осколков, осыпаясь внутрь, в израненную донельзя душу.       Юля уходит в душ, возвращаясь через пятнадцать минут с влажными волосами, переодетая в её пижаму и со шмыгающим носом. Карина всё это время сидит неподвижно, уставившись вглядом в одну точку, и пытается переварить услышанное.       Про такие пары как Юля с Марком обычно говорят, что перестанут верить в любовь, если они расстануться. И сегодня Каринина вера в любовь — не во всю, а в одну конкретную — заметно шатается, как бычок в небезызвестном детском стишке.       — Спокойной ночи, — натянуто улыбается Паршута, заваливаясь спать, но сон не идёт совершенно.       — С тобой лечь? — предлагает Карина, около пяти минут наблюдая за метаниями Юли в поисках подходящей позы для сна. — Или будешь крутиться как уж на сковородке, а, змейка?       — Я змея, — шутливо шипит Паршута, — змейкой я однажды буду называть свою дочь, если она всю беременность будет крутиться в животе.       Спросить, не боится ли Юля, что новость о будущем ребенке настигнет её в процессе развода, Карина не решается. Неизвестно, будет ли развод и беременна ли Юля сейчас, хотя на положительном исходе второго Кокс настаивает уже около недели.       — Спи, мелочь, — беззлобно усмехается она. — Будешь пинаться во сне — скину тебя с кровати, так и знай!       — Я утяну тебя следом, старушка! — не остаётся в долгу Юля, устраиваясь у подруги под боком. Всё-таки Марк её разбаловал: за год она совершенно отвыкла засыпать вне чьих-то объятий.       Мысль о муже впервые за сегодняшний день вызывает лёгкую тоску по прошлому, а не болезненные ощущения в области сердца.       «Хоть бы всё наладилось!» — неизвестно к кому взывает Юля, надеясь на лучший исход этой драмы.