акониты не растут на могилах

      Когда-то давно он потерял Джеймса. Слишком давно, когда ребра еще не болели от шрамов, а мантии были новыми. Когда ему все еще хватало сил после тяжелого дня примостится на обшарпанном подоконнике и разглядывать ночь за окном, и если повезет, маленькие кристаллики-звезды. Как на черном полотне они раскидывались по всему небу, среди простых маггловских улочек или скромных пейзажей. Это было спокойно — смотреть на звезды. Они всегда были далеко, они были возвышены и холодны, и весь мир под их слабым от огней города светом казался особенным и другим. Он всегда вспоминал Сириуса в школьные годы, глядя на них.       В ту ночь было холодно, а в Ордене беспокойно. Тихо скрипел под быстрыми шагами домовиков пол, на кухне еще не погас свет — кто-то готовил ужин. Было тихо, но тишина была беспокойной и колкой, но все говорили шепотом, будто боялись ее потревожить. Обрывки фраз меркли в темноте коридоров, и для себя Ремус мог разобрать только пару слов про политику и опасность — все в эту ночь говорили про опасность. И было страшно, потому что в темноте штаб-квартиры, притаившись у одной из дверей Люпин сам себе казался чужим. Будто ребенком, который знает то, чего знать никак не должен. Не дождавшись конца разговора он ушел спать, а вместе с рассветом на следующий день по миру магии громом разразилась новость о смерти Поттеров. На утреннем собрании все молчали. Ремус тоже молчал — ему было страшно что-то говорить, будто бы его голос мог привлечь смерть. Ремус может вспомнить как сейчас, что на следующую ночь его мучала бессонница, а руки дрожали. Было так ужасно холодно, пустынно и мертво, казалось, что на них напали дементоры. Тоже самое повторилось и в следующий раз. И еще раз. И еще. Он не мог спать, сколько бы не пытался — жуткая пустота сковывала его, пока мысли метались в голове. Теперь же совсем недавно не стало Сириуса, его Бродяги. Он не предвидел этого, он даже не мог подумать, черт возьми. Он всегда был рядом после своего возвращения, что чувствовать Блэка рядом с собой стало привычкой. Сириус часто вставал раньше всех в Ордене и подолгу сидел в своей комнате, читая всякие письма и старые книги. Они никогда не говорили о том, насколько хорошо подолгу сидеть у камина, болтая о каких-то глупостях, совсем не связанных с войной или серьезными проблемами. У Ремуса не было никого дороже здесь. У него был только Сириус. Хотя с другой стороны, это было самое большее, что он мог иметь в своей жизни. Настоящего друга, который знал его с первого курса, простым мальчишкой с русой копной волос и потертой мантией. Всегда вместе — через года, столько-столько боли и проблем, вместе, пока кто-то из преподавателей проверяет кабинеты, а они отсиживаются в кладовке, пряча в рукавах петарды. "Десять очков Гриффиндору!" — потому что это они смогли сварганить это зелье, читая рецепты из принесенных Ремусом книг из запретной секции. И Макгоногалл, которая их все же поймала, тащит их к башне, рассказывая как будет здорово их исключить — это тоже они. Вместе так долго, что кажется, будто навсегда. Теперь уже нет.       В последние недели все вокруг так легко надевают маску безразличия, говоря о смерти друзей, что становится страшно за себя. Пару зеленых вспышек в темноте, вспомнит ли кто-то о том, что на месте безымянного трупа раньше был он, что нужно перетащить тело, может хоть кто-то опустит взгляд от страха и скажет пару теплых слов? Людям в Ордене наверняка страшно, но громкие слова и слезы заставляют бояться ещё больше, и боже, как хорошо Ремус помнит это.       Он не может надеяться на чужие слезы, не имеет права, хоть до дрожи в коленях хочется, чтобы запомнили. Он почти солдат в этой войне, его право — защита.       Ремус чувствует, что это последняя ночь, которая у него осталась. За окном быстрым ритмом скачет дождь, в доме трещит камин — но он знает, что это иллюзия спокойствия, пустой мираж. В Ордене все спят, потому что знают гредущюю опасность. А Ремус ждет, сидя в растянутом теплом свитере, пока за окном начинается война. Тонкс не может не прийти сегодня. Нужно быть готовым. Успокоить, прижать светлую макушку к щеке, потому что все сейчас боятся. А Дора очень любит его, хоть и не говорит об этом. Она слишком яркая для этого мира, в ней слишком много чувств и возможностей сочетаются невообразимыми красками. Ремус очень хочет, чтобы она выжила завтра. Потом, может быть, она будет очень зла на него, потому что Люпин всегда готов пожертвовать собой, чтобы спасти любого. Это уже совсем не важно для него, Рем об этом не узнает.       Тонкс привязана к нему, и он никак не может понять почему, знает только, что нужно оттолкнуть, чтобы нечто теплое, засевшее у нее в сердце, не успело перерасти в необъятную любовь. Дора всегда выбирала не тех людей. А пока все остается на своих местах — только слышатся голоса из соседней комнаты, только тихие шаги прерывают тишину. И если потребуется, Рем докажет сегодня, что он не тот, кто ей нужен. Он забыл, как чувствовать, он может лишь дарить защиту и покой, вспоминать прошлое. Он не помнит заботы, ни своей, ни чужой, потому что оборотень внутри него разрывает на куски все чистое. Он не помнит как любить. Ремус скажет сегодня все это Доре, как бы ему не хотелось и получит в ответ пару пощечин и слезы. Она ведь видит во всех искры, находит красивое в простом и светится-светится как те звезды много лет назад. При ее виде нельзя вспомнить Сириуса, потому что они противоположности. А Люпин похоронил свой свет вместе с ним в той арке смерти. Он уже не сможет как раньше. Ни с дорогой Дорой, ни с кем.       Завтра он спасет столько людей, сколько сможет. Он забудет об осторожности, страхе, когда враги абсолютно везде и от них никак не укроешься, сколько не ищи спокойного уголка. Если Ремус выживет — это будет послание судьбы. Это будет знак. А если нет? Об этом он подумает потом. Когда у него будет время.       — Рем? — этот спокойный голос, он почти девичьи-подростковый и пренаджлежит только одному человеку. Дора никогда не стучится, прежде чем войти в комнату. Люпин думает об и этом улыбается, потому что это несомненно, только ее жест. Только ее привычка и характер. Он поворачивается чуть медленнее, чем хотелось бы и смотрит ей прямо в глаза. Это иллюзия уверенности, которую она быстро раскусила.       — Да? Что-то нужно? — это кажется грубым вопросом и Люпин замирает в ожидании ответа.       — Только ты, — вздыхает Дора и садится у изголовья кровати, вытягивая ноги — Тебе тоже не спится? Я пыталась уснуть дважды за этот вечер, но мне всегда снится что-то непонятное, — хмыкает она, разглядывая комнату.       Тонкс всегда приходит к нему, когда ее мучают кошмары. Это неизбежные встречи, которые Ремус, честно говоря, и не пытается избежать. Они заваривают чай, чаще всего с мятой конечно, потому что Люпин много читал и знает про все эти целебные свойства и прочую дребедень. Дора часто засыпает прямо в его комнате, рядом, иногда на его плече. Впрочем, ему не впервой жертвовать своей кроватью.       — Что-то плохое? — интересуется Ремус.       — Ты. Я. Твоя смерть. Там слишком темно, я никак не могла разглядеть детали, но... это сон. Это ерунда, это нервы. Последняя неделя выдалась тяжелой... — она наконец-то поднимает на него взгляд и он нечитаемый и уязвимый.       Ремус молчит дольше положенного, слова поддержки никак не всплывают в памяти. Он сам не может сказать, что ощущает.       — Это сон, конечно же. Всего навсего сон. Можешь поспать у меня, — Люпин наконец отмирает, выдавливает из себя нечто на подобии улыбки и садится рядом, протягивая ей свой свитер. Это лишний жест доброты к человеку, которого никогда не полюбишь простой любовью, про которых пишут в маггловских романах. Но это успокаивает Дору, а значит успокаивает и Ремуса. Она почти как сестра для него, как привычная из детства малышка До, с которой они знакомы не настолько долго, как с Сириусом.       — Завтра... ты же будешь со мной, да? — робко интересуется она.       Ремус только коротко кивает, глядя на дождь за окном.       Он в ту секунду кажется себе совсем глупым, потому что безудержно рваться в бой и в плохом случае оставить эту девочку одну — кажется самым большим предательством. В этот вечер он ни в чем не уверен. Ему абсолютно нечего сказать, а Тонкс заворачивается в одеяло, как и не дождавшись чая. Люпин ложится рядом.       Ему тоже снится нечто непонятное, и вся ночь проходит в неразборчивом безобразии его рассудка.       Утром, когда холод пробирается по его коже в самое сердце, он не может перестать прижимать к себе сквозь сон теплое тело рядом, то ли в попытках согреться, то ли в непонятном решении разума.       Его будят резко и рано. Он слышит голоса из штаб квартиры Оредна и ловит себя на мысли, что, возможно, уже к следующей ночи половина из его друзей будут мертвы. Ремус отгоняет эту глупость, как назойливую муху, и бредет на кухню, оставляя Дору в своей спальне и со своим свитером.       Потом они добираются до Хогвартса, потому что одна битва уже отгремела позавчера, а сегодня будет последняя. Он может слышать, как братья Уизли из другого коридора замка шутят что-то про Филча, но улыбки на их лицах блеклые, и сами они напряжены. Небо уже темнеет, хотя до вечера еще далеко. И мрачная красота Хогвартса, кажущегося покинутым и отвергнутым под куполом мерцающего защитного заклинания, выглядит неописуемой, настигающей. Ремус помнит, что он злится, что ученики не заперты в своих башнях и ловит парочку старост у библиотеки, прося спрятать хотя-бы мелкотню. Они ведь совсем глупые, они не знают ни одного заклинания для обороны, попадутся под злые руки и один миг им покажется вечностью.       Он бродит по замку как в забытье, накладывая на пустеющие кабинеты все больше чар, если вдруг кому-то потребуется спрятаться в них. Он не может не вспоминать Сириуса. Все так изменилось с тех пор, это давит лишним грузом на сердце и виски, холодом туманит взгляд. Та кладовая очень поменялась с тех пор, там больше не хранят метлы и ненужные свитки. Петарды теперь заменили на совершенно другие глупости, они тоже не те, все не то. И Сириус, и Ремус теперь не те. Их почти нет в этом мире, осталась только память и физическая оболочка от другого. В замке стало больше призраков, вероятно, кто-то не очень удачно экспериментировал с зельями. Люпин грустно усмехается, когда думает об этом.       И совсем не замечает привычный для глаз силуэт в конце одного из коридоров.       — Дора, — чеканит он — Тебе нужно в укрытие. Скоро здесь будет небезопасно.       Девушка напротив хмыкает, откидывает волосы назад, и смотрит на него выразительным уверенным взглядом.       — Глупости, Рем. Я буду защищать этот замок наравне с другими.       Люпин не может не обратить внимание, как тихо в этой части замка.       — Это же... Просто пообещай не отходить от меня. Я прикрою тебя. В случае чего, конечно, — Ремус устало выдыхает, откидывая налипшие на лоб пряди волос назад.       — Хорошо, — подозрительно просто соглашается она.       Небо медленно застилает пелена черноты. Совсем далеко, на склоне толпа пожирателей начинают атаку — быстрыми взмахами палочки рушат силовой барьер. Холодный ветер воет, и в своей учительской форме, которая почти не поменялась за многие годы взросления Гарри (боже, когда-то ему было тринадцать...) Ремус откровенно мерзнет. Мантия на нем тоже тонкая, потому что вторую он отдал До, на случай если станет совсем плохо с погодой. Так много людей сейчас собралось вокруг старейшего Хога, чтобы убивать и рушить в эту ночь и это ощущается так странно, так неестественно, чтобы сочетать красивейший замок воспоминаний, и приспешников Темного Лорда в одном предложении.       Старшекурсники в замке носятся с криками, пока что не от ран, а от паники. Ремус ничего не может сделать с этим, потому просто прикрывает дверь на верхний этаж, чтобы шум голосов не так сильно давил на уши. Все замирает в предчувствии смерти и кажется, что даже пейзаж стал сухим, затаившимся. Ветер слабый, он уже почти стихает, и ощущается приятным покалыванием ледяных искр по коже. Запретный лес одним темным пятном веток елей чуть колышится на западе, но Люпин не поворачивает голову, лишь запоминая шум. Возможно, ему будет его не хватать. Может, старого родного Хогвартса тоже.       Дора снова возникает совсем внезапно позади него.       — Тут очень красиво. Тебе не кажется это странным? — шепотом интересуется она.       Ремус оборачивается на невысокую фигуру в тени.       — Сегодня здесь особенная красота, — так же шепотом отвечает он. — Увядающая. Правда?       — Нет, — вздыхает Тонкс и смотрит прямо в глаза нечитаемым взглядом, — Это же вечное. Все это. Оно не может умереть, это...       — ... Стало привычным, да. Это место не может стать другим, потому что от привычных видов тяжело отказаться, — Люпин может сказать этим намного больше, чем дозволенно и возможно. И он надеется, что До никогда этого не поймет. Никогда с этим не столкнется. — Может, все будет иначе. Я просто придумываю.       Больше они не говорят. Защитный барьер рушится, и поток неразличимых силуэтов в ночи рвется к замку, вызывая чужие крики. Ремус старается двигаться быстро, двоих отбивает оглушающим, когда их тени стараются перескочить лестничных пролет и с тяжелым взглядом прослеживает, как с невероятной высоты чужие тела с тупым ударом падают вниз.       Дора управляется лучше него: она берется сразу за троих и побеждает их почти сама, не считая быстрого и весьма тихого "Экспеллиармус" от Люпина в конце их маленькой дуэли. Остальные из Ордена присоединяются к ним с нижних этажей. Все только началось, а они уже выглядят помято, глотают воздух большими вздохами.       Когда они снова улучают момент остаться наедине с врагами, свернув к больничному крылу, Ремус почему-то пугается.       — До? — хрипло окликает ее он — Ты в порядке?       Тонкс при всей сложившейся ситуации кажется единственной, кто все еще в порядке, но сознание в ту секунду будто просыпается, выныривает из полотна тумана в бушующую опасность и Ремус, возможно, только сейчас понимает, что каждая секунда может стать для них последней.       — В полном — кивает она.       Они забегают в один из кабинетов, чтобы перевести дух, и, возможно, переждать этот дикий топот нескончаемой толпы за дверью.       — Как думаешь, нам стоит пожениться после войны? — новый вопрос девушки застает его врасплох.       — Не думаю, что я смогу. Ты же знаешь, мы же обсуждали это? — ему совершенно не хочется говорить. О, если бы кто-нибудь по счасливой случайности наложил на него что-то из "тихих" чар, он был бы благодарен. На войне разговоры приводят к худшему, разве нет? Разве книги не это говорят юнцам?       — Твоя природа, или как там ты это называешь... Дорогой, это ничего не значит. Так значит, после? — просто улыбается она.       Дора кажется искренней, она никогда не несет зла, но иногда ее уверенность не знает границ. И иногда это плохо. Ремус сам ничего не знает — ни про свои чувства, ни про свою природу, хоть и живет со всем этим всю жизнь.       — Может быть, До. Может быть... — устало кивает Люпин. Возможно, он сможет справиться с этим. В нем теплится нечто на подобии любви, может, это поможет ему. Поможет всем.       И если бы можно было продлить хоть каплю отведенного времени — у них было бы все право на счастье. Холодные коридоры пустеют, пока чужие настойчивые шаги удаляюся. Впрочем, ни Тонкс, ни Люпин никогда не умели обращать должное внимание на сны. Две зеленые искристые вспышки в полумраке кабинета освещают двух людей. Теперь уже мертвых.