Эгоизм

Сзади неё стоит высокий мужчина. Тяжело ему, тяжело им, столько пережить и покрытая шрамами рука медленно опустилась на женское плечо. Ирмин бесконечно лиричен был, отношению нежному был непривыкшим, а суждения разумные оставил там, на койке, в старом дворце. Вместе с тем самым больным до костей разумом, что с гниением мышечных тканей вонзился лишь дальше, побуждая такие звериные, первобытные потребности. Словно пелена перед глазами, а страх истинный прокрался дальше остановленного сердца. Так и бывало бедолаге, когда грязь из изломанных ногтей собирались есть черви, а вода топила опухший единственный глаз. Он больше не носил перчаток и не желал видеть счастья, тогда же, покрытое изуродованным шармом тело отказывалось выполнять задачи, поставленные жизнью, он стал выше, стал сильнее чем был тогда, но для кого? Ей не нужна опора, чужбина не грела сердце постоянства, а хрупкая фигурка осталась оболочкой живого. Мыслить на тему остались ли они людьми можно было бесконечно, так и быть уж, ненужный Король и его отреченное создание. Создание не собственных увечий, а лишь моря сожалений и пустословных обещаний, ведь столько голов повешено, столько шей переломано, а они так и стоят в безмерной тишине собственного отчаяния и души калеченной. Самое плохое встречается на месте хорошего, думали оба, смотря на свечу и только молча стуча сердцами. Нет, уж точно пора бежать, да куда, ведь только они вместе, только они друг у друга, а Скирк уже давно разучилась видеть истину и ложь, видела только ту мощь, ту мощь возлюбленного когда-то, ныне трупа живого. Живность живностью отобедает, да вот же диво, согнулся в спине некогда Король, наклонился к странной чужачке, вышептывая, изредка шевеля сухими тонкими губами: — Я обещал нам власть, вселенское спокойствие и божественных жезлов у ног, что же у ног наших теперь. Говорить нечего обо мне, ведь век мой окончен пятью тому назад, а ты ещё жива и насколько уверена, что я не твоё больное воображение нездоровой любви? В её глазах не было спокойствия, даже страха или замешательства, тихая гладь разрушенного рассудка, она явно сошла с ума. Ей оставалось только брать в потные ладони клинки и танцем заканчивать своё очередное столетие. Сбилась со счету танцовщица, сбилась со своего пути. А может и правдой казались мужские раздумья? — Я никогда не любила тебя, сколько помню, Ирмин. А я забыла нас, забыла всё, что было после, а то, что будет, знакомо только тебе. Мы ведь связаны пустословными выражениями, которые плясали на наших устах сколько лишь знает Селестия, будь она проклята, веков назад. — она запнулась, а извилистые пальцы поползли к колкой тыльной ладони стороны. — Ты колдун и похититель, бесчувственный непутёвый Король. Почему я должна любить такого бездаря, обрекшего свой народ на страдания? — А если я сделал это ради тебя? — Значит ты эгоист. Свеча погасла, а одиночество мёртвого мужчины — единственное, что было впредь в этом помещении.