Вопреки

Три года минуло с тех пор, как мир растоптали тысячи колоссов. Земля, впитав в себя огромное количество крови, все же начала оправляться от нанесенных ей травм, а те немногие, кому удалось пережить Гул, сплотились и помогали друг другу в восстановлении утраченного. Мир зализывал раны, и те постепенно заживали, оставляя уродливые шрамы в память о прошлом. Но израненное сердце время не лечит, кто бы что ни говорил. Боль притупляется, с ней можно свыкнуться и двигаться дальше, но избавиться полностью не выйдет никогда. Эту простую и горькую истину Микаса осознала еще в детстве, потеряв родителей, а затем многих других близких людей. Она не питает надежд когда-нибудь забыть и его. Не хочет. Не забудет. Но продолжает жить дальше, как бы ни было паршиво на сердце. Эрен хотел, чтобы его самые дорогие сердцу люди жили в свободном мире. И Микаса пытается радоваться свободе, невзирая на то, что ее новая жизнь — птица с вырванными крыльями. Наверное, Эрен считал, что она скована своей привязанностью. А, быть может, хотел, чтобы она возненавидела его и, когда придет час, смогла оправиться и двигаться дальше. В какой-то степени, временами, Микаса действительно чувствует ненависть. Но не к Эрену — к его жестокости. Ведь, как ни пытайся, а понять стремление уничтожить людей за стенами никогда не выйдет. И желание подарить мир своим близким слишком несоразмерно цене, уплаченной за этот самый мир. Аккерман мучает вина. Не только в его смерти, но и в том, что не попыталась все исправить, не попыталась понять, поговорить с Эреном, когда стала замечать его отстраненность. Не помогла ему найти другое решение. Она уверена: он искал. И слишком поздно поняла, насколько ему было тяжело осознать, что иного пути нет. Ему пришлось отказаться от всего и от всех. Заставить ненавидеть себя, стать для всего мира монстром, не способным на сострадание. И умереть, оставшись для немногих пережитым кошмаром. В том числе и для нее. Как бы она ни любила Эрена, никогда не сможет принять ту чудовищную сторону его души, допустившую осуществление столь ужасного события — Дрожи земли. Микаса долго размышляла, пыталась представить себя на его месте, примерить роль человека, который так сильно хотел спасти свой дом и не смог найти ничего лучше, надежнее, чем истребление остальной части света. Красочно представляла неминуемую гибель всех, с кем прожила бок-о-бок всю осознанную жизнь, свою смерть в попытках хоть как-то их защитить, но все равно не нашла в себе то, что заставило бы ее повторить выбор Эрена. Как бы ни хотелось, а оправданий его выбору у нее нет. Ведь жизнь маленького островка — ничто, по сравнению с целым миром. Даже если этот островок — твой дом, а люди в нем — твои друзья, семья, не заслуживавшие той ненависти, которую испытывал весь мир. Если рассуждать глобально, если рассуждать трезво и не иметь путей для мирного разрешения конфликта. Аккерман пришла к выводу: она бы просто сбежала, трусливо прихватив тех, кто дорог ее сердцу. Иной раз казалось, что тогда, во время первой экспедиции в Марли, она упустила этот шанс. А вместе с ней шанс на выживание утратила большая часть человечества. И как жаль, что у нее нет возможности попытаться понять, как Эрену далось чудовищное решение — уничтожить всех, чтобы не уничтожили их. Каково это — взять ответственность за неизмеримое количество смертей по всему миру. И думал ли Эрен, какую ношу взвалил на тех, ради кого он все это совершил? Армин умолчал об истинных противоречивых чувствах друга. Аккерман осталась в мучительном неведении. Как бы там ни было, жизнь идет дальше. Домик в лесу неподалеку от холма, небольшое хозяйство, хобби и покой — практически то, о чем Микаса когда-то мечтала. Спокойная жизнь в отдалении от суеты нового мира. Она единственная из всех, кто не стал предателем на своей родине. Йегеристы ни за что не поверят в то, что именно Микаса убила Эрена Йегера. Ведь официально это сделал Армин, он взял всю ответственность на себя: быть изменником родины и спасителем человечества. А Микасе сочувствовали. Ведь она потеряла того, кого всегда оберегала. Аккерман пресекала попытки поддержать ее: не заслуживает сочувствия. Ей оно не нужно. Ей нужен он. Живой и такой же жизнерадостный, как до падения Сигансины. Без тягот принятых им решений, без бремени Атакующего титана. Но все, что остается — холодный камень и тихие слезы. С годами боль действительно притупилась, но никуда не ушла. А, быть может, Микаса и сама хочет прожить остаток жизни, храня эту боль в наказание себе. За то, что даже после смерти не может простить ему чудовищные решения, и оставить в памяти лишь то светлое, за что она его всегда любила. И даже так, она будет продолжать любить. Вопреки, не ради. «Прости меня, Эрен». Хладный камень никогда не отвечал, но Аккерман хотелось верить, что тот, кто погребен под ним, слышит ее где-то очень-очень далеко, а любовь хранит его душу, притупляя угрызения совести за содеянное. Пусть хотя бы там, в загробном мире, он обретет покой. Микаса никогда не могла бы подумать, что может быть настолько суеверной. Но принять данность для нее все равно, что окончательно потерять себя. Скорбеть Микаса предпочитала в одиночестве, держась особняком от внешнего мира и людей в нем, лишь изредка выбираясь на рынок за провиантом. Совсем недавно она завела несколько кур, корову и кошку. Уход за ними заполнял дни хлопотами, но это помогало отвлечься от вороха мыслей, не дающих покоя. В какой-то момент она даже не заметила, как начала болтать с животными обо всем и ни о чем одновременно. Возможно, так находила спасение от одиночества и от постоянного анализа того, чего уже не исправить? Иногда ее навещают Жан и Райнер. Рассказывают о происходящем в мире, о бывших товарищах. Помогают по дому и пытаются приободрить Аккерман ненавязчивыми разговорами о чем-то отстраненном или забавном, не выдавая собственных эмоций. Ведь и они потеряли друга. И им больно видеть, как тяжело утрата дается Микасе. Она ценит их порывы и дорожит общением, но все же общество кур приятнее. У них взгляд не сквозит жалостью. Армин пишет письма и всякий раз сокрушается, что не может лично навестить подругу детства. Микаса все понимает: ему не до нее. Старый друг теперь ведет мировые дела, пытается поддерживать все еще шаткий мир, а свободное время проводит со своей супругой Энни и новорожденной дочерью — Эмили. И пусть письма становятся все более редкими, Аккерман искренне рада за него. Ведь хоть кто-то из их троицы смог начать жизнь сначала. Также вопреки, но иначе. Микаса видит, как Кирштайн все еще ненавязчиво любит ее. Возможно, будь это взаимно, она смогла бы сейчас вести тихую семейную жизнь и растить ребенка. Ей бы очень хотелось прожить именно так остаток дней, но с другим человеком. С тем, с кем, как ни сокрушайся, уже не суждено. Жан не дурак, все понимает. И поэтому остается старым другом, что нежно и трепетно хранит свои чувства, питая слабую надежду когда-нибудь получить хоть толику того, чего при жизни не ценил чертов смертник. Аккерман неизвестно, что в последний момент Эрен все осознал. Армин и это сохранил в тайне. Решил, что так не разобьет ей сердце окончательно. Знай Микаса о принятом им решении, пришла бы в ярость. Ее чувства — не его забота. Но, так или иначе, истинные чувства Эрена остались очередным вопросом без ответа. С остальными Микаса связь не поддерживает. Каждый из них по-разному убегает от воспоминаний. И большинство из тех, кто бок-о-бок боролся за мир, предпочли навсегда вычеркнуть из жизни друг друга. Молча, без прощания, каждый своей дорогой. Она их не осуждает — сама прячется также. Достаточно того, что все они живы и здоровы. Пусть так и будет до самой старости. Но в глубине души Микаса надеется, что ей отведено гораздо меньше. Иногда жалеет, что не погибла вместе с Эреном. Не только потому, что убила его или не попыталась помочь, пока была возможность. Но и потому, что уверенна: ее жизнь не стоила сотен тысяч отнятых чужих. Как ни странно, это же и является ее главной мотивацией жить дальше. Она просто не может сдаться, как бы сильно не саднило израненное сердце. Чтобы не лишать этих бесчисленных жертв хоть какого-то смысла. И вопреки, и ради. Долгий, изнуряющий путь она несла отсеченную голову, будто собственный крест. Под ногами — реки крови. Вокруг — запах смерти. И все это — Эрен. Но тогда, после продолжительного боя, после увиденных ужасов, она не злилась. Не было сил злиться. Ей хотелось уберечь его, похоронить спокойно и по всем правилам. Ведь Эрен, вопреки своим действиям, заслуживал покой. Вечный сон там, где раньше он часто любил дремать. Остервенело выцарапывая эпитафию, Аккерман жалела, что не набралась смелости сказать те слова Эрену при жизни.

≪Здесь навсегда. Покойся с миром. Мой самый любимый. Мой милый. 854≫

Что было бы, если она рискнула? И этот вопрос навсегда останется без ответа. Этот вопрос всегда будет ее мучить. Выцарапанные на камне слова теперь вызывают лишь одно воспоминание: пустой безжизненный взгляд бирюзовых глаз, принимающий поражение, а в отражении — она. Та, что ценой собственной жизни оберегала Эрена долгие годы. Та, что в итоге стала его палачом. Та, за чью жизнь отобрали сотни тысяч других. Все эти беспокойные мысли никуда не уходят, и вряд ли уйдут. Но Микаса должна жить дальше. Не ради — вопреки. Сегодня его двадцать второй день рождения. Помнится, Эрен иногда дразнился, что она старше и из-за этого умрет раньше — от старости. Безобидные слова, но, вспоминая их, Аккерман часто ловит себя на мысли, что лучше бы так и было. Ее называли талантливой, идеальным солдатом, считали, что нет ничего в мире, чему не смогла бы научиться Микаса Аккерман. Оказались жутко не правы: готовка до сих пор остается недостижимой роскошью. И сейчас, достав обугленные булочки с яблоками, Микаса обреченно вздыхает: она никогда не сможет испечь такие, какие были у Карлы. Какие любил Эрен. А возможности добраться до Сигансинского рынка нет — в этом году конец марта необычайно снежный, дорогу замело. Как назло закончилась и мука. И Микаса, мысленно извиняясь, отколупывает черное тесто, надеясь, что за ним получилось хотя бы что-то съедобное. Даже если покойники не едят. Думать об Эрене, как о покойнике, ей не хочется. Спустя час скрупулезной работы, булочки принимают вид чего-то странного, но хотя бы не черного. Решив, что лучше уже не выйдет, Микаса спешно одевается и, бороздя сугробы, идет к нему. — Привет, Эрен. С днем рождения, — тепло произносит Аккерман, бережно стряхивая снег с молчаливого камня. — Прости, я хотела еще раз попробовать испечь булочки по рецепту твоей мамы, но у меня опять ничего не получилось. Как снег сойдет, обязательно привезу тебе выпечку из Сигансины. Расстелив рядом с могилой меховой плед, Микаса присаживается рядом. — Как у тебя дела? У меня все, как всегда. Дом, хозяйство. Недавно ко мне заезжал Райнер, помог залатать крышу в курятнике, но, мне кажется, она долго не протянет. У него все хорошо, у остальных тоже. Энни и Армин недавно родили дочь, решили назвать Эмили. Капитан продолжает волонтерскую деятельность в детских приютах, недавно открыл чайную лавку, представляешь? У Хистории тоже все гладко, ей удается поддерживать статус сильного государства на Парадизе и выстраивать хорошие отношения с другими странами. В общем, все неплохо, — Микаса делает паузу — голос предательски выдает дрожью то, что действительно скребет сердце: — Я скучаю, Эрен. Я очень сильно скучаю по тебе… Слезы скатываются по щекам, впитываясь в старый шарф — Аккерман кутается в него сильнее, пряча от мира влажные глаза. Если Эрен видит ее, он не должен знать, как ей на самом деле плохо. Она не хочет причинять ему этим боль. Поэтому, небрежно утерев влагу и криво улыбнувшись, поднимается с земли и, коснувшись напоследок камня, шепчет: — До скорой встречи, Эрен. Подсознание подсказывает: «ты знаешь, как ускорить встречу». Но Микаса, помня о падших жизнях и мечтах самого близкого ей человека, дергает плечом, будто бы встряхивая наваждение, и спешно добавляет: — Я навещу тебя завтра. Уходя, не видит, как одинокий егерь подцепил одну из оставленных ею булочек, и унес куда-то в небо.

***

Через пару недель весна наконец берет свое, и белоснежное одеяло, убаюкивающее землю, стремительно начинает таять. Холодные дни отступают прочь. Солнце все чаще пробивается сквозь дымку и дарит долгожданное тепло. Легкий ветер играет с отросшими волосами задремавшей у дерева фигуры. Вместе с теплыми лучами нежно касается длинных ресниц и щекочет лицо, заставляя ее небрежно, не покидая дрему, почесать щеку. Вокруг щебечут птицы, слышен шум освободившейся ото льда небольшой речушки неподалеку. Микасе снится, будто рядом с ней дремлет маленький Эрен. Листва игриво бросает тени на его умиротворенное лицо. Вдалеке виднеется высокая стена, ограждающая их от остального мира, и Аккерман кажется, что все пережитое оказалось лишь страшным длинным сном. Не было ни атаки титанов, ни падения Сигансины, ни войны, ни гула. И все их заботы — это собрать хворост и вовремя вернуться домой, чтобы мама Карла не беспокоилась о том, что дети вновь затеяли драку с местными хулиганами. Эрен кладет голову на ее подогнутые колени и что-то бормочет, не просыпаясь. Микаса, наслаждающаяся давно забытым спокойствием, запускает пятерню в густые непослушные волосы и осторожно поглаживает его голову. Ее рука тоже маленькая, без неисчезающих твердых мозолей от УПМ. Лишь на костяшках пальцев алеют заживающие ссадины — наверное, после очередной драки с обидчиками Армина. Хочется, чтобы этот момент продлился как можно дольше. Хочется, чтобы он никогда не заканчивался. Остаться здесь, с ним, и забыть навсегда обо всех переживаниях. Слушать тихое сопение и осторожно играть с жесткими каштановыми прядями, умиляясь тому, как Эрен во сне морщит нос. Теплый летний ветер ласкает кожу, и Аккерман расслабляется, облокотившись о дерево. Прикрывает глаза, отдаваясь ощущению покоя и умиротворения. Вокруг привычный шум реки и бодрое пение птиц. А откуда-то издалека доносится звон колокола, оповещающий об открытии внешних ворот. Микаса немного напрягается: этот звон когда-то стал вестником череды ужасных событий. Но, к ее счастью, Эрен на него не реагирует. Лишь немного ежится во сне и поудобнее перекладывает голову на ее ладонь. Больше Микасе ничего не нужно. Этот момент — лучший. Она вновь закрывает глаза. Представляет, как Эрен снова будет спорить с мамой о всяких мелочах, как дядя Гриша привезет из столицы необычные безделушки, а потом, когда наступит ночь, Микаса будет слушать выдуманные Эреном страшилки. О чем они, кстати, были?.. Нега обрывается резко — с грохотом. Сердце на мгновение перестает биться, затем колотится так сильно, что в ребрах больно. Аккерман жмурится. Не хочет открывать глаза, не хочет снова видеть то, что только что произошло. «Уходи, уходи, уходи, уходи!» — молит она незваного гостя, возвышающегося над стеной. Звон. Протяжный, режущий слух. И вдруг — тишина. Вновь щебет птиц, речушка и теплый летний ветер. Микаса вздыхает с облегчением… и чувствует ладонью теплую липкую влагу. На ее коленях не маленький Эрен. На коленях Микасы его голова. Со все тем же умиротворенным лицом и высыхающими на щеках слезами. — Нет! Не-е-е-т! — Кричит Аккерман, не веря в происходящее. Над ее головой дирижабли. Секунда — и все вокруг заходится в огне. И теперь Микаса прижимает голову Эрена к груди, будто младенца, сидя на кровавой горе истерзанных детей. Их кости уродливо переломаны, ужас застыл на лицах, а безжизненные взгляды устремлены на испуганную Аккерман. — Я сделал это ради тебя, Микаса. Она с ужасом замечает жуткую улыбку на лице Эрена. Голова в ее руках ожила и ликует, ожидая от нее таких же эмоций. — Неужели ты не счастлива, Микаса? Она просыпается в холодном поту и тут же, на рефлексах, подскакивает с места, готовая защищаться, но вокруг тишина. Тающий снег, дерево, снова шум реки и птиц, никаких стен и хладный камень. Очередной кошмар. Микаса обессилено и неуклюже садится на место, тяжело дыша. Один конец шарфа спадает с ее плеча — не замечает. Когда тревога наконец отступает, Аккерман начинает заливаться слезами. Почему тот, кого она так сильно любит, появляется только в кошмарах? Ведь она так скучает… Так хочет побыть просто рядом с ним хотя бы во сне… Хотя бы раз забыть обо всем и просто насладиться моментом… Не видеть в нем монстра, не видеть покойника. Видеть его. Живого, счастливого. Хотя бы немного! Егерь, ставший невольным свидетелем этой сцены, пикирует с ветки и, схватив спавший край шарфа клювом, накидывает его назад, на плечо Микасе. Она смотрит ошеломленно и… улыбается. Тепло, с любовью, с глубокой тоской. Птица уже улетает высоко в небо, но Аккерман шепчет ей вслед: — Спасибо, что повязал мне этот шарф, Эрен. Одинокий подснежник, выросший на могиле, будто кивает. Эрен не покинул ее. Он всегда рядом. В этом Микаса уверена безоговорочно.

***

Он думал, что вместе с ним сгинет и проклятие Имир. И, чувствуя хлад лезвия на своей шее, а затем мягкое прикосновение ее губ, закрыл глаза в надежде, что больше никогда их не откроет. Пусть последним воспоминанием останется Микаса. Но жизнь всегда любила подло над ним пошутить, и даже смерть — не исключение. Он снова оказался в Путях. Совершенно один. Вокруг лишь песок и огромное светящееся дерево с бесчисленными ветвями. Внутренний ребенок Эрена протестовал. Кричал, отказываясь принимать реальность. Пытался проснуться. Забыть весь кошмар. Но Йегер понимал: теперь его судьба проводить здесь бесчисленные годы за содеянное. Пожинать плоды принятых им решений. Ведь благими намерениями вымощена дорога в ад. И он последние годы уверенно направлялся сюда, понимая, что покою не суждено даже сниться. Кажется, он плакал целую вечность, прежде чем увидеть перед собой фигуру. Эрен готов кричать, не веря своим глазам. Как? Почему? Почему Имир еще здесь?! Неужели все жертвы были напрасны?! Неужели проклятие титанов никуда не исчезло?! Но слова застывают на губах, когда Прародительница одаривает его виноватой улыбкой, протягивая в руке синий василек.