854 год.
Сколько времени прошло с тех пор, как он оказался в Путях? Эрен не знает. Здесь нет ни времени суток, ни каких-то иных способов считать дни. Йегеру кажется, что прошло уже несколько десятков лет. Он не догадывается, что в реальном мире минул всего месяц. Похоже, ему не нужно ни есть, ни спать — в целом, нет больше необходимости обслуживать телесные потребности. Странно — скучать по таким вещам, которые часто мешали при жизни. Они могли бы напоминать о человечности. Но, утратив и это, Эрен вообще не может понять, кем теперь является на самом деле. Кем была Имир? Божеством? Вестником беды? Или и тем, и другим? А кем может стать тот, кто совершил беду земного масштаба? Эрен не хотел приводить в действие Дрожь Земли. Да что там говорить, он не хотел даже знать, что за стенами есть люди. Люди, которые специально уничтожали Парадиз. С детства, глазея на картинки в книге Армина, Йегер верил: если истребить всех титанов, то перед ними откроется огромный дивный мир, куда никогда не ступала нога человека. Но за морем его ждало разочарование. Огромное множество разочарований, которые, как и море, не исчерпать, как ни пытайся. Реки огня, ледяная земля, поля белого песка — все смешалось в океан крови, когда Эрен смог это все увидеть. Тысячи колоссов растоптали не только дивный мир из книжек Армина. Они превратили в месиво и мечты маленького Йегера. Отец знал, в какую бездну тащит сына, и все равно тащил — по воле Эрена. Или же это была воля Имир, а он, словно ведомый пес, верил в собственность его желаний? Теперь уже совершенно нет никакой разницы. Эрен пинает песок. Ему подарена вечность. Но вот только он не сможет эту вечность провести в покое — слишком многое совершил при жизни. Слишком многое от него требовала жизнь с юных лет. Имир ушла, а вместе с ней отступил и первоначальный шок. Тогда Эрен, оставшись наедине со своими мыслями, не заметил, как снова заплакал. Сначала тихо, после — навзрыд. Осознание ужаса всего произошедшего накрывает волной, дробя кости в труху и заставляя физически чувствовать боль там, где по мнению мечтателей должна находиться душа. Может ли быть душа у палача, вроде него? Слишком много времени проходит, прежде чем на смену слезам приходит выработанная отстраненность. Эрен чувствует себя бесконечно уставшим и опустошенным, и даже в какой-то мере рад, что рядом никого нет. Однако, он одинок. Йегер никогда прежде не ощущал настолько сильное одиночество. «Заслужил». И все же, он испытывает эмоции. Эрен не знает, к лучшему это или наоборот. Весь остальной мир в одночасье стал для него большим и грозным врагом: Йегер испытывал безмерную чистую ненависть к своему противнику. Но, глядя в глаза будущим невинным жертвам, — тому же Рамзи, — Эрен все больше понимал, что ненавидит прежде всего себя за еще не совершенные поступки. За поступки, которые, переступая себя, все же совершил. Еще недавно он был уверен, что иного пути нет. Теперь же, проводя безвременье в бесконечной пустыне, Эрен сомневается в этом. Что, если это была не его воля? Что, если ему ее навязали сквозь годы? Отчасти, ему хочется найти виновного, но, как бы там ни было, виновен он сам. Это он осознанно предал близких. Это он, зная какой кошмар предстоит человечеству, трезво шел к его осуществлению. Это он растаптывал мир в окружении колоссов, а не кто-то другой. Это он — чудовище. Так или иначе, у него было четыре года для того, чтобы смириться с выбором, — или его отсутствием, — назад время уже не откатить. Нахождение здесь — заслуженное наказание. Он не оставил на большей части света ничего, кроме пустошей, усеянных трупами и разрушениями. Он уничтожил целые семьи, целые города, целые народы. И теперь он обречен на вечный анализ всего, что натворил. На вечные совестливые раздумья обо всех, кому причинил боль. Остается надеяться, что их не сильно гложет вина. Йегер сделал все, чтобы оттолкнуть друзей. Это далось не менее тяжело, но так было лучше для них. Ведь если ты монстр, тебя не станут жалеть, о тебе не будут скорбеть. Ты не заслуживаешь ни жалости, ни скорби. Только презрения и порицания. Однажды Эрен уже был на грани срыва. Микаса… Он четко помнит залитые слезами глаза напротив. Сам хотел разрыдаться, как мямля — невыносимо было держать лицо, видя, как самый близкий человек проживает боль, причиняемую им самим. Но… тогда все пошло бы под откос. Нельзя было отступать. А возможности сказать правду уже нет. И не будет. Все, что остается — сожалеть. Обо всем. О том, что не смог найти другого пути. О том, что не смог сознаться в чувствах. О том, что война отобрала у него все. На мгновение Эрен чувствует жалость к себе, но быстро отбрасывает ее — не заслужил. Взгляд вновь цепляется за василек, лежащий на песке. Йегер, не помня, когда выронил его, тянется, чтобы поднять. И едва пальцы касаются тонкого стебля, все вокруг меркнет, а затем перед Эреном открывается новая картина. Он, словно птица, летит над полем с неестественным ландшафтом. Эрен знает эти места с детства — территория стены Мария близ Сигансины. Рельеф, оставленный титанами, тянется ровной линией, такой, какой была некогда высокая стена. Эрен не может поверить в то, что видит. Неужели жизнь снова решила сыграть с ним злую шутку, заставив жить дальше в тельце безмолвной птицы? Видеть близких и не иметь возможности даже извиниться? Это наказание. Впрочем, Эрен впервые за долгое время чувствует радость: он не обречен на одинокое существование в Путях. Имир даровала ему возможность навещать мир живых. А по свежести рельефа легко понять, что вечность в Путях не стала вечностью в реальном мире. И первым делом Эрену очень хочется вновь оказаться у того дерева, с которым связано много воспоминаний. Не долго думая, он бросает приказ новому телу, и то повинуется — сворачивает к небольшому лесочку недалеко от Сигансины. Без стен эти места выглядят светлее и свободнее, и Йегер очень бы хотел просто пробежаться босиком по лугу. Наперегонки к дереву, как часто они делали с Микасой и Армином, а потом часами могли сидеть в тени кроны и играть во что-нибудь, придуманное детскими умами и сооруженное из подручных средств. Сердце болезненно сжимается: все то светлое, из детства, останется лишь воспоминанием. Далеким отголоском беззаботности, с которой Эрен слишком рано попрощался, обретя на босых ногах тяжелые кандалы реальности. Осунувшаяся фигура под деревом привлекает его внимание, и Эрен пикирует на ветви, чтобы получше ее рассмотреть. — Я так хочу снова тебя увидеть, Эрен, — до боли знакомый голос доносится до его слуха, и Йегер замирает, прислушиваясь. — Я очень скучаю. Микаса. Смотреть на ее слезы невыносимо, но как назло до того податливое птичье тельце отказывается сдвигаться с места. Как бы хотелось к ней сейчас подойти, обнять, извиниться за все, заверить, что он всегда рядом, что теперь никуда не уйдет, но все, что может Йегер — это с мучением продолжать быть свидетелем душераздирающей сцены. Шарф. Она его не выкинула. Это он замечает, когда конец красной ткани спадает с ее плеча. Секунда — и птичье тельце, повинуясь, хватает клювом конец старой ткани и бережно (насколько это возможно) набрасывает его назад на осунувшиеся плечи. Эрен больше не может здесь оставаться, — слишком больно, — и улетает прочь, не глядя назад. Однако до его слуха доносится тихое и такое спокойное: — Спасибо, что повязал мне этот шарф, Эрен. Уже позднее Йегер поймет, зачем Имир подарила ему василек. Маленький цветок позволяет ему наблюдать за живыми. И Эрен все чаще будет возвращаться к домику в лесу близ Сигансины. Просто, чтобы быть рядом с Микасой.***
857 год.
Весна стремительно берет свое, и теперь снег можно найти только в глубинах леса и на шапках возвышающихся гор. Микаса немедля выбирается в город за провиантом и семенами. В этом году она хочет попробовать заняться огородом. Зиму пережить легче, если забить погреб разными соленьями. И пусть Аккерман ничего не смыслит в простых бытовых вещах, начать никогда не поздно. У одного из торговцев ей даже удается найти книгу, в которой расписан весь процесс земледелия: как раз для тех, кто всегда был уверен, что плуг — это боевая противотитановая пушка образца 852 года, созданная по чертежам Ханджи Зоэ, а не приспособление для вспашки почвы. К вечеру Микаса со всем необходимым возвращается домой. Топит печь, кормит кур, рассыпает купленные крупы по герметичным баночкам — словом, ничего особенного не происходит. Расправившись со всеми бытовыми делами, она усаживается на диван с недавно купленной книжкой и чашкой чая. Обычный день, ничем не отличающийся от других, но в какой-то степени Микаса смогла почувствовать умиротворение. В глобальном смысле ее сердце давно забыло о покое, но иногда мелочи вроде любимого чая или медленно падающих за окном крупных снежинок могли переключить ее настроение и на короткое время позволить забыть обо всем. Совсем на чуть-чуть. Она прикрывает глаза — легкая дрема наступает мягко и ненавязчиво. То ли из-за редких вылазок в город, то ли из-за треска поленьев, то ли из-за скучных садовничьих терминов, Аккерман ощущает приятную усталость. Может быть, сегодня ее не будут мучить кошмары? Однако нега вероломно прерывается стуком в дверь. Кто так поздно мог навестить ее? Те немногие, кто был вхож в ее дом, всегда предупреждают о своих визитах, да и не приходят в столь поздний час. Не желая принимать реальность, Аккерман хочет по-детски сползти под стол и сделать вид, что дома никого нет, но яркий свет керосиновых ламп выдает ее присутствие. Она нехотя поднимается с дивана и, захватив на всякий случай кухонный нож, идет ко входу. Вдруг ее поздний визитер пришел с плохими намерениями? — Кто? — Спрашивает Микаса, не отворяя дверь. — Это я, — доносится с той стороны до боли знакомый голос. Жан, немного потрепанный и уставший, криво улыбается, взгляд блестит. Микаса пропускает его в дом и, когда он проходит мимо, слышит легкий запах алкоголя. — Ты что, выпил, что ли? У него всегда была склонность к алкоголю, и очень часто в увольнительных Кирштайн налегал на выпивку. То ли заливал горечь от выбранного пути разведчика, то ли просто от скуки — известно лишь ему одному. Многие, кто хорошо знал Жана и пережил при этом Гул, думали, что он конкретно скатится в беспробудное пьянство, но, вопреки мнению сослуживцев, он резко оборвал какие-либо связи с алкоголем и занялся работой. Поэтому Микасу неприятно удивляет его нынешнее состояние. Пусть он не пьян на вид, но что-то явно заставило его оступиться. Кирштайн оставляет ее вопрос без ответа. Сняв верхнюю одежду, он ставит чайник на огонь и готовит две чашки. — Микаса, сядь, пожалуйста, за стол. Есть серьезный разговор. Чай или кофе будешь? Она отрицательно качает головой. — А я бы от кофейка не отказался, — с тяжелым выдохом отвечает Жан. — У тебя же остался тот кофе, который я привозил последний раз из Марли? — Да, в верхнем ящике справа. Жан замирает на пару секунд бесстрастно глядя на нетронутую покрывшуюся пылью упаковку. — Ты его даже не открывала… Аккерман отводит взгляд. «Давай после того, как перехватим корабль разведчиков, вместе попробуем этот их хваленный кофе?» — эхом в воспоминаниях отзывается родной голос. Кофе они так и не попили. И Микаса не хочет пробовать его без Эрена. Закончив возиться с напитком, Жан садится рядом с ней и некоторое время молчит, не глядя в глаза. Но, в конце концов, достает из нагрудного кармана письмо с печатью королевы Парадиза. — Хистория велела передать тебе это. Аккерман в недоумении распечатывает конверт и вынимает лист. Текст написан неаккуратно: очевидно, Райс на сей раз писала его сама. Здравствуй, Микаса. Нашей стране угрожает вторжение с севера. В будущем возможна мобилизация, но ты, как герой и ветеран войны, под нее не попадешь. Однако я буду признательна, если ты добровольно решишь вернуться в строй. Армии Парадиза очень нужны такие сильные и опытные бойцы, как ты. Высокое жалованье, звание и офицерские удобства гарантирую. Подумай над моим предложением и дай ответ в ближайшее время, пожалуйста. Хистория, 857. — А ты туда идешь? — Бесцветно спрашивает Микаса, перечитав письмо. — Я полковник при королеве. Таких, как я, отправляют в горячие точки только в крайнем случае, — Жан делает глоток кофе и вдруг начинает смеяться. — Все в порядке? — Да… Да. Просто забавно получается. Я с подростковых прыщей грезил о службе при короле и, черт побери, мечта все-таки сбылась. Только вот путь к исполнению я выбрал крайне дурацкий. Жан отшучивается, а Микаса будто физически ощущает боль на его сердце. Он точно не жалеет о своем давнем выборе, это исключено. Но его жизнь могла сложиться действительно иначе. Проще. Без всех тех ужасов, что им пришлось пережить, сражаясь бок о бок годами. И Жан не раз и не два спасал ей жизнь. Сидела бы Микаса здесь, выбери он Военную Полицию? Вряд ли. — А ты? — Тон Кирштайна резко делается серьезным. — Ты согласишься на просьбу Хистории? Что лучше — прожить остаток дней, сожалея, что не можешь ему радоваться, или пасть славной смертью, защищая свой дом? Отправка на фронт выглядит привлекательно, будто билет в один конец. Только вот Микаса не хочет больше никого убивать. И никогда не хотела. Ею двигала цель сберечь Эрена. И Аккерман ее с треском провалила, попутно утопая в чужой крови. Он последний, кто пал от ее руки. На этом хочется замкнуть круг и попытаться жить заново, да вот только не получается ни черта. Стоит ли вновь взять оружие и воспользоваться шансом сгинуть не за зря? — Не знаю, — честно признается Микаса, прячась в старом шарфе. — Мне нужно подумать. Жан нежно берет ее за руку и невесомо касается губами кончиков пальцев. Аккерман, словно завороженная, не сопротивляется, прислушиваясь к собственным ощущениям. Она знает о его чувствах, — давно догадалась, — но никогда не отвечала взаимностью, слепо веря в то, что у нее и Эрена есть общее будущее. Кирштайн не навязывался и не предпринимал попыток сделать первый шаг, оставаясь верным другом, и Микаса была благодарна ему за это. Он никогда не был ей противен, и Аккерман прекрасно понимала, почему Кирштайн не был обделен вниманием женской половины корпуса. Он заботлив, предан и обладает многими качествами достойного избранника. Но, к несчастью для него самого, Микаса всегда оставалась для него недоступной роскошью и заветным желанием. Именно поэтому то, что происходит сейчас, вводит в некий ступор Аккерман. Но не злит. Может, стоит все-таки дать ему шанс? Может, она наконец обретет давно забытое чувство покоя и счастье? — Микаса, — слабое дыхание обдает жаром ее пальцы, — пожалуйста, не соглашайся. Я… Я боюсь потерять тебя. Он нежно проводит пальцами по старым мозолям, затем ведет ими к запястью и обратно. Смотрит прямо в глаза, ожидая отказа и надеясь на согласие. Аккерман глядит в ответ. Взгляд Жана блуждает: от глаз к шраму, от шрама к приоткрытым потрескавшимся губам. Свободной рукой он осторожно убирает прядь ее отросших волос за ухо и ведет большим пальцем по щеке, по шраму. Микаса прикрывает глаза, и фантазия невольно рисует образ Эрена на месте Жана. Нет. Как ни старайся, а игнорировать свои чувства Аккерман не может. Возможно, она начинает сходить с ума, но где-то внутри нее, из сердца, словно пытается вырваться наружу тот, кто не может проникнуть в этот мир. Эрен, всегда упорно шедший к своей цели и не желающий никому уступать, даже после смерти не позволяет Жану прикоснуться к Микасе. Аккерман не понимает, откуда в ее душе столь ярый протест, ведь она хочет попытаться жить дальше. Но… он будто ощущается физически. Словно, если она воспротивится ему, может сделать очень больно не только себе. Жану тоже. И, когда своими губами она уже ощущает жар чужого дыхания, Микаса резко отстраняется от Жана и отдергивает руку, виновато отвернувшись. Птица, все это время неотрывно наблюдавшая за развернувшейся сценой, наконец врывается внутрь, разбив окно, и пикирует на отвергнутого парня, портя лапами явно старательно наведенный порядок на его голове, после чего спешно вылетает обратно, оставив после себя легкий хаос и физически ощутимые неловкость со стороны Микасы и огорчение — со стороны Кирштайна. — Прости, Жан, — первой нарушает безмолвие после уборки Аккерман. — Забудь, — на выдохе отвечает тот, приколачивая последнюю доску на раму разбитого окна. — Пока так, потом я помогу тебе с установкой нового. — Спасибо. Если хочешь, я постелю тебе здесь. Поздно уже куда-то ехать. — Нет необходимости. Мне к утру нужно в штаб, — очевидная ложь. — Но, прошу, пожалуйста, не соглашайся на предложение Хистории. Я передам ей, что тебе нужно время на раздумья. — Хорошо, обещаю, — Аккерман говорит правду, хотя почти уверена, что все же решит отправиться на фронт. — Тогда… До встречи? — До встречи. Спасибо за кофе. Береги себя.***
Несколько дней Микаса доставала и прятала назад под кровать сундук, который не могла решиться открыть. В нем — прошлое. Форма, устройство пространственного маневрирования, набор клинков, пара баллонов газа и пара пистолетов с возможностью крепления к рычагам УПМ. В нынешних реалиях, когда титаны навсегда покинули мир, парить в воздухе уже нет необходимости. На смену крыльям приходит свинец. Перемены начались еще при жизни Эрена, а теперь в полную силу набирают обороты. В городе давно не видно солдат в старом обмундировании. Теперь на их бедрах нет тяжбы металла, лишь маленькая кобура под пистолет, а за спиной — винтовка или дробовик. Микаса Аккерман — идеальный солдат, к концу службы сравнявшаяся по силе с сильнейшим воином человечества, Леви Аккерманом. Ее полет на УПМ точен, грациозен, неуловим. Ее клинки быстры, остры и безжалостны. Были. Ведь никто не знает, что вместе с титанами из этого мира ушла и легендарная сила Аккерманов. Микаса понимает, почему Леви об этом не распространяется. Быть врагом сильнейшего в нынешние дни государства, прикованным к инвалидному креслу, сродни самоубийству. Но, когда о твоей смертоносности слагают легенды, вряд ли кто-то в здравом уме будет нарываться на неприятности. У нее такие же причины. Как бы ее не жалели некоторые, каждый житель Парадиза знает об ее участии в предотвращении Дрожи Земли. Возможно, только неведение остальных об исчезнувшей силе все еще бережет ее от возмездия за содеянное. Поэтому Микаса никогда и никому не рассказывала о том, насколько она физически стала слабее. Конечно, мастерство, поддержание тонуса и отточенные навыки остались, но сражаться и защищаться как прежде она уже никогда не сможет. Как и вновь взмыть в небо навстречу ветру, расправив невидимые крылья так широко, что и краев не видать. Теперь ей предстоят лишь грязные окопы и оглушающий шум взрывов и выстрелов. Никакой красоты — сплошная жестокость. Резать титанов, не зная о них ничего — легко. Никаких сожалений — чистая ненависть. Но и Аккерман — не черствая машина для убийств. Не была ею никогда. В тот роковой раз правда обрушилась на Микасу слишком внезапно. И ее колебания обернулись десятками смертей. Смертью Ханнеса. Больше Аккерман не сомневалась. Если надо защитить близких — она сделает все без сожалений. Но позже, спустя время, в глубине души будет чувствовать надлом, вспоминая отобранные ее клинками жизни. И сейчас перед ней вновь возникает выбор: защитить или отступить. Если она откажется, ее никто не осудит. Никто из ныне живущих. А если встанет на защиту Родины — сможет уйти, но придется снова пролить чью-то кровь. Что же ей делать? Продолжить изучение книги по садоводству и тихо доживать свой век, или сгинуть поскорее, став героем, отдавшим свое сердце? Плевать, что сердце давно погребено под тем самым деревом. Все-таки решение пришло само, и к утру в гостиной на бельевой веревке сушилась выстиранная форма, а на столе лежал конверт — ее ответ Хистории. На него присела первая в этом году бабочка, широко расправив крылья. Аккерман невольно вспомнила, с каким любопытством наблюдала, как богомол съедает такую же живьем. Неожиданное воспоминание заставляет немного поежиться, но не более того. Микаса решила, что сама отнесет письмо в Сигансинский почтомат, после чего отправится в Рагоко — предложить Конни забрать ее животных в хозяйство. Но прежде всего нужно навестить Эрена. Отчего-то Аккерман почувствовала острую необходимость уйти к дереву на холме именно сейчас, а не перед отправкой на фронт. Вытоптанная ею тропа высохла под весенним солнцем, а вдоль тянулись неожиданные для этого времени года васильки. Микасе это показалось странным. Быть может, ее сознание само рисует синеву, придавая особое значение обычной тропинке. А, быть может, лето в этом году наступит значительно раньше. В любом случае, Аккерман ни на секунду не замедляет шаг, а легкий теплый ветер то и дело поддувает ей вслед, будто приказывая ускориться. Микаса даже не замечает, как начинает бежать. Ведь под деревом сереет густое облако дыма, прямо на том месте, где спит он. «Неужели вандалы? Или…» Сердце Микасы готово вырваться наружу от тревоги и от непозволительной надежды, когда она приближается к дереву. Нет никаких вандалов. В выпотрошенной земле, подогнув под себя ноги, дремлет он. Аккерман не верит своим залитым слезами глазам. «Неужели снова кошмар?!» «Нет! Просыпайся! Проснись же!!!» Щипает кожу на руке до крови, но не просыпается. Чувствует боль, слышит все запахи, а глаза по-прежнему видят его. До жути реального. До дрожи в ногах родного. Живого. — Эрен!