Вопреки

Микаса застыла на месте, будто каменное изваяние, боясь, что Эрен — всего лишь желанная иллюзия. Плод воображения, вестник сумасшествия. Или же вовсе знамение ее смерти, а все вокруг — загробный мир. Но тот, кого она видит прямо перед собой — настоящий, живой… Слишком реальный, чтобы быть мороком. В любом случае, Аккерман плевать. Дни без него — вечность, невыносимая и разрушительная. Миг рядом с ним, или с разыгравшимся воображением — предел мечтаний, и Микаса не намерена сдерживаться ни на йоту. Она бросается к Йегеру со всех ног, едва не спотыкается, роняет корзинку с фруктами. Целый ураган эмоций настолько пьянит, что она даже не замечает некоторых деталей, а только его: такого родного, любимого, единственного во всем мире. Совершенно без всякой грации, характерной для идеальной Аккерман, Микаса, путаясь в юбке, падает прямо на Йегера, жадно обхватывая его обеими руками. Она не проваливается в пустоте, не падает на холодную землю. Тело, захваченное в крепкие объятия, реально и осязаемо целиком. И Микаса, полностью теряя контроль над эмоциями, рвано и тихо шепчет: — Эрен… Это ты… Это правда ты… Задыхаясь от слез, она крепко прижимается к Йегеру и чувствует биение его сердца. Сначала медленное, после все более учащающееся. Ее собственное, кажется, вот-вот вырвется из груди, стремясь к чужому, чтобы навсегда слиться воедино и биться в унисон, а после, когда придет время, остановиться вместе с ним и никогда-никогда больше не биться вновь. Хочется растаять, целиком раствориться в нем, отдать всю себя без остатка, чтобы хоть немного задержаться рядом с Эреном. Хотя бы на мгновение, краткий миг, который Микаса без всяких сомнений разменяла бы на вечность без него. Ворох разных эмоций волной накрывает ее с головой — Аккерман практически забывает дышать, будто опасаясь, что любое неосторожное движение прервет столь радостный для нее момент. Йегер немного шевелится и бормочет что-то нечленораздельное — Микаса еще сильнее замыкает его в своих объятиях. Не исчезни сила Аккерманов, для Эрена такая хватка могла бы окончиться несколькими переломами. Однако это быстрее возвращает его сознание, и он открывает глаза. Яркое весеннее солнце заставляет зажмуриться, не позволяя сразу увидеть все происходящее. Постепенно привыкнув, взгляд Эрена сразу цепляется за красный шарф и растрепавшиеся темные волосы, а затем до его ушей доносятся тихие всхлипы и шепот его имени. «Неужели… Неужели у меня получилось?» Осознав, что все происходящее реально, Эрен в ответ крепко обнимает Микасу, зарываясь в ее волосы лицом и вдыхая родной запах так глубоко, будто хочет впитать его насовсем и унести с собой, если все это окажется ненастоящим. Он не верит. Не верит в то, что заслуживает столь бесценный дар — обнять ее. Страшно прерваться, страшно, что все это в миг исчезнет. И все же Эрен произносит слова, которые так и не смог сказать раньше. Слова, которые он должен ей сказать. Вдруг другой возможности уже никогда не будет? — Прости меня, Микаса… Пожалуйста, прости. Микаса вздрагивает. Звук ее имени в его голосе, сдавленном эмоциями, — самое прекрасное, что она когда-либо слышала. Поддавшись порыву, Аккерман целует Эрена в губы, обхватив обеими руками лицо. Резко, жестко, неумело, жадно. Так неожиданно, что случайно травмирует губу Йегера своими зубами. И, только почувствовав вкус крови, испуганно отстраняется, а затем еще крепче прижимается к его груди. Где-то в глубине души ей становится стыдно за произошедшее, но в данную секунду всякий стыд теряет свою значимость. Вообще весь мир теряет свою значимость. И только одна мольба бьет набатом где-то в душе. Останься. Останься. Останься. Пожалуйста, останься со мной. Не уходи. Никогда больше не уходи! — Прости, — шепчет Аккерман. Прости за все, Эрен. — Не извиняйся, — хрипло произносит Йегер, успокаивающе гладя ее по голове. Он не знает, как много всего она заложила в это короткое, жалкое «прости». Ей совершенно не за что извиняться. Только он во всем виноват. И это он должен вымаливать прощение. Эрен глубоко вздыхает и запускает ладонь в отросшие черные волосы, путаясь пальцами в прядях и в собственных мыслях. Микаса не сдерживается: плачет горько, громко, задыхаясь и дрожа в родных объятиях, становящихся все более крепкими. Йегер, видя всю ее неприкрытую боль, ощущает, как на тысячи осколков раскалывается его собственное сердце. Видеть это невыносимо. Еще хуже — знать, что он сам приложил к этому руку. Он ничего не говорит и не сдвигается с места: продолжает обнимать, пока она плачет, сам едва сдерживая слезы. Его разрывает от множества разных чувств. Хочется кричать, хочется смеяться, хочется горько расплакаться и хочется выплеснуть всю любовь к ней без остатка. Кажется, будто все происходящее — сон, и он вот-вот прервется. Вместо прохладной земли под ним будут липкие лужи чужой крови, вместо Микасы — ее бездыханное тело. И пусть в Путях он не видел снов, но подобные кошмары были вечными спутниками его сознания. До своей смерти Эрен не думал, насколько сильно он на самом деле боялся увидеть безжизненный взгляд Микасы. Пути сполна дали прочувствовать этот ужас от пят до кончиков волос. Настолько реалистично, что, будь Йегер живым человеком, давно бы сошел с ума. «Покойники, чьи деяния при жизни принесли людям боль, обречены стать бесплотным духом, осознающим и проживающим кошмары снова и снова. У них одна участь — быть узниками собственных страхов на долгие века, пока время не сотрет их из людских воспоминаний», — Эрен не помнил, кому принадлежали эти слова, но они оказались правдой. Горькой, терзающей правдой. И смириться с ней, вопреки осознанию собственных грехов, так и не получилось. Вскоре плач сменяется тихими всхлипами, и Микаса ощущает легкую дрожь в теле Йегера, но не придает этому значения: она наверняка и сама дрожит, как осиновый лист. От волнения, от нахлынувших эмоций, от страха. Страха снова потерять его. Смешанные чувства терзают душу Аккерман. С одной стороны, она боится обнимать его слишком крепко, опасаясь, что он может исчезнуть из ее рук, словно мелкий морской песок. С другой стороны, она боится отпустить его, так как физический контакт — единственное, что позволяет верить в реальность происходящего. Ворох вопросов застилает ее: как? Почему? Надолго ли? Правда ли? Микаса испытывает тревогу: вдруг это сон, и, пробудившись, она очнется на холодной земле в полном одиночестве. Боится открыть глаза и осознать, что все это было всего лишь мечтой или временным счастьем. Ее сердце все сильнее сковывает страх, но в то же время, Аккерман понимает, что должна найти силы принять реальность, какой бы она ни была. Время не в ее власти, его не остановить. И оттягивать момент тоже не получится. И все-таки страшно. Страшно до оцепенения. — Микаса, — произносит Эрен мягко и нежно, и это заставляет Аккерман медленно открыть глаза, которые все это время были плотно закрыты. Обнаженная, покрытая мурашками грудь — первое, что видит Микаса прямо перед собой. Постепенно к осознанию приходят три вещи. Первая — она поцеловала Эрена. Вторая — голого Эрена. Третья — все это время она прижимает к себе голого Эрена. Единственное, что смогла выпалить Микаса после беглого анализа ситуации — это самый неоспоримый факт: — Ты голый. С некоторой нерешительностью, она все же отстраняется и стыдливо прячет взгляд и горящие самым ярким пламенем щеки. Эрен, также с опозданием осознав всю неловкость ситуации, прикрывает алеющее лицо одной рукой и принимает сидячее положение, тщетно пытаясь спрятать наготу остальными конечностями. — Прости, я… Я не сразу заметил. Микаса, все еще не решаясь смотреть на Йегера, стягивает пальто и отдает ему. Она огромное множество раз представляла себе их встречу, но и подумать не могла, что это вообще когда-либо случится. Тем более, таким образом. Все вопросы напрочь теряют свое значение в данной ситуации: тут бы самой от стыда не провалиться под землю, добровольно скармливая себя демонам, о которых писали в заморских книжках. Удивительно, как, казалось бы, обычная мелочь, совершенно глупая ситуация, заставшая врасплох два неискушенных любовью сердца, смогла так легко и мгновенно отвлечь от мрачных мыслей, страхов и слез. — Спасибо. Эрен принимает пальто и, поняв, что в плечах оно ему будет сильно мало, набрасывает его так, чтобы закрыть самые постыдные части тела. Успехов мало, но все же лучше, чем было до этого. Тем временем Микаса замечает разворошенный участок земли у могильного камня. «Он появился из-под земли? Видел ли он то, что там написано?» Эрен проследил за ее взглядом и, толком не взглянув на камень, быстро отвел взор в сторону Шиганшины, виднеющейся неподалеку. — Как… Как это произошло? — Все еще не решаясь посмотреть на него, спрашивает Аккерман. — Как ты смог исцелиться без силы титана? Как ты… воскрес? — последнее слово ощущается на устах особенно горько. Васильки, ровным полукругом обрамляющие разворошенную могилу, размеренно покачиваются под порывами ветра. Микаса осторожно касается синих лепестков кончиками пальцев, ожидая ответ. Йегер следит за этим действом, не произнося и слова. Его взгляд исследует длинные пальцы; тонкое запястье, плотно замотанное белой тканью; светлую шею, ярко контрастирующую со старым шарфом. Лица не видит — отросшие до лопаток волосы надежно прячут его угольной чернотой. Эрен часто засматривался на Микасу и действительно считал ее красивой, но никогда не осознавал насколько, отгоняя непрошенные мысли куда подальше: считал, что на подобные глупости у них нет времени. Иногда даже мог нагрубить, скрывая свои истинные разгорающиеся чувства. Иной раз они казались ему более странными, чем, к примеру, способность отращивать отсеченные конечности. И все же, по мере взросления, он понимал, что с ним происходит. Обычно люди называют такое влюбленностью, но Эрену всегда казалось, что это слово слишком дурацкое и совершенно не подходит для того, чтобы охарактеризовать разрастающиеся в его сердце чувства. Возвращение стены Мария сулило его душе немного покоя. После победы Йегер сам хотел сводить Микасу куда-нибудь пообедать, провести время вдвоем. Поговорить, извиниться за многое, возможно, даже попробовать признаться. Попробовать быть как все. Но увидев воспоминания о будущем, переданные ему прошлыми владельцами Атакующего Титана, окончательно поставил точку на всех своих надеждах. Точку, определяющую конечную цель — подарить надежду всем, кто ему дорог. Ценой собственной жизни, собственного счастья. Микаса воровато поглядывает на Йегера — он замечает ее алеющие щеки. Сейчас, в этом новом мирном будущем, она прекрасна в своем смущении. Прекраснее, чем когда-либо. Последний раз, когда Аккерман видела его живым, Эрен был лишь мертвенно бледной головой, голыми позвонками связанной с телом Колоссального Титана. Пустой, принимающий свою участь взгляд навсегда отпечатался в памяти Микасы. В нем не было ни блеска, ни жизни — ничего. Только ее собственное отражение в ледяной зелени глаз. Точный, отработанный взмах клинка: и все, что от него осталось — отсеченная голова, за время странствия от форта Сальта до Парадиза потерпевшая естественные изменения, которые несет за собой разложение. А теперь над вскопанной могилой сидит вполне живой и невредимый Эрен, не считая немного травмированной губы. Мысль о его губах заставляет Аккерман еще сильнее залиться краской. И все же она бросает очередной короткий взгляд на алеющую смущенную улыбку. От раны не исходит пар. «Он не может регенерировать!» — Я… Я сам не знаю, правда, — отвечает Йегер, вытирая кровь и точно также в некоторой растерянности осознавая утраченную способность. И вдруг начинает смеяться, — Черт, я больше не могу залечивать раны! Для обычных людей такая новость могла бы прозвучать абсурдно, но и Эрен, и Микаса рады, что рана не восстанавливается. Это может значить лишь одно — силы титана больше нет. И, если Эрену каким-то образом дарован шанс вернуться к жизни, его срок больше не будет обусловлен сроком жизни шифтера. И это делает его уязвимым. Крайне уязвимым, когда для большей части света он — жестокий палач, не заслуживающий ничего, кроме мучительной смерти. Микаса дергает плечом, будто смахивая дурные мысли, и с некоторым трудом заставляет себя сконцентрироваться на происходящем здесь и сейчас. Теперь впервые она осматривает Эрена без толики застенчивости: трезво, стойко, внимательно. Так, как в былые времена ей доводилось осматривать его на предмет серьезных ранений в кадетском корпусе. Тогда он частенько себе что-нибудь ломал, а жгут осторожно и бережно накладывала только Микаса. Только ее заботили его ощущения, только она искренне сопереживала его боли, даже если сам Йегер стойко держался и продолжал мотивировать остальных кадетов бороться. Он всегда был таким. И сейчас вполне может делать вид, что с ним все в порядке. Не обнаружив ничего, стоящего серьезного беспокойства, Аккерман облегченно выдыхает. Однако все не так безупречно, как могло бы быть, и идиллию портит один нюанс, оставить без внимания который очень трудно. Да, Эрен живой и невредимый. Да, целый. Да, такой, каким она его запомнила. Но покрытое землей тело, слипшиеся в богиня знает чем волосы, а также запах, — запах смерти, — напрочь рушат небесные замки, окуная те в выгребную яму. Конечно, Микаса часто представляла их встречу, но в ее голове совершенно не возникал настолько неприглядный образ самого любимого человека. Даже запах титана и чужой крови или отсеченные конечности с этим не потягаются. Безусловно, все это не имеет значения, ведь Эрен жив. Однако физически рядом с ним сейчас сложно находиться. Казалось бы, тому должны были быть причины вроде содеянных грехов или множества сказанных последний раз слов, но даже такие важные вещи сейчас ничто. Иначе говоря, Йегера сейчас можно было сравнить с химической атакой, способной еще разок истребить человечество. И ему действительно необходимо было помыться. И хорошенько отогреться в бане: лежать голышом на холодной земле в середине марта, говоря мягко, плохо. — От тебя… дурно пахнет. Пойдем домой. Эрен широко улыбается в ответ и, неуклюже прикрываясь чужим пальто, следует за Микасой туда, куда она его ведет. Домой.