Жадность человека

И если бы Виктор захотел его смерти, Юри был бы тем, кто нажмет на курок. Богам приносят жертвы. Так было всегда. Это нормально, это естественно для людей, это даже почти правильно. Юри смотрел на него всю жизнь, и жил ради него все это время. Он привык так, он уже не знает, как иначе. — Что с твоим телом, Юри? — Виктор берет его руку и поднимает над головой, тянет вверх почти до боли и касается ладонью талии. — Вкладывай в движение больше. Юри чувствует себя куклой на ниточках. Так странно, но так привычно. — Двигая рукой, ты не можешь двигать лишь ей, — объясняет Виктор, проводя ладонью по напрягшимся мышцам. — Тянись вверх телом. Каждое движение совершай всем телом, иначе не выйдет музыки. Виктор скользит назад, давая пространство для действия, и Юри повторяет движение вновь. Его личный бог капризен, привередлив и иногда жесток. Он требует искреннего и ревностного служения. А для Юри каждый выход на лед — святая месса, каждое движение тела — строки псалтыря, и каждый прыжок — исступленная молитва. — Когда ты в настроении, это получается у тебя интуитивно, — говорит ему Виктор, наблюдая и оценивая. — Но твое настроение слишком непредсказуемо. Меня такое не устраивает. Его бог хочет вылепить Юри по своему образу и подобию. Хочет видеть идеальное творение, пред которым ангелы преклонят колени. И для этого готов ломать и истязать чужое существо так, как посчитает нужным. — Мне нужно, чтобы ты выступал идеально вне зависимости от того, о чем ты думаешь, — Виктор щурит голубые глаза и чуть наклоняет голову. — Даже если ты не способен и на секунду задуматься о программе, ты не имеешь права на ошибку. Тот, кто отдал себя богу, не может оступиться. Тот, кто подарил свою душу высшей силе, не должен иметь ни соблазна, ни греха. — Если хочешь достичь большего, Юри, придется отбросить себя. Его бог многолик. Выходя на лед, он преображается, меняет свою форму и свою суть легко и естественно. Потому что он больше, чем тело по имени Виктор Никифоров. Потому что он создает самого себя мыслью и чувством и становится тем, кем пожелает. Юри так не умеет. Он всего лишь человек, ограниченный в своем скудном “я”. Но выбора у него нет — ему придется преодолеть это. Если он хочет стать идеальным существом, которого желает видеть в нем его бог, ему придется выйти за рамки того, что зовется Юри Кацуки. — Ладно, теперь к прыжкам, — Виктор кивает, удовлетворившись пластикой чужих движений. — Начни с флипа. Твой сальхов оставляет желать лучшего, но флип — просто трагедия. Юри отдает всего себя своему богу, потому что не умеет иначе. Если Виктор говорит танцевать — танцует, прыгать — прыгает, забыть свое имя — забывает. Не спрашивая, не сопротивляясь, не сомневаясь. Для него это нормально, естественно и даже правильно. В конце концов, он мечтал об этом всю жизнь. *** — Болит? Глупый вопрос. Болит, конечно. Виктор наносит заживляющую мазь на его синяки и ссадины на стопах. Поначалу это смущало до ужаса, но со временем Юри привык. Лежать после тренировки на диване, закинув ноги на чужие колени, и впитывать кожей мягкие ласковые касания. У тех, кто посвятил свою жизнь льду, ноги всегда такие. В синяках, кровоподтеках, мозолях и ранках. И боль эта уже настолько привычна, что идет с тобой рука об руку, как верная подруга. Виктор знает эту боль, как никто другой, поэтому и спрашивает он без излишней тревоги или неуместной заботы. Скорее: “терпишь?” — Терплю, — отвечает Юри и ловит каждое прикосновение. Он готов терпеть эту боль вечность, потому что это малая цена за право быть на льду. И совсем незначительная — за право быть рядом с Виктором. Юри раньше не задумывался, насколько ему в действительности повезло: он не получил ни одной серьезной травмы за всю свою спортивную карьеру. Виктор однажды рассказал ему, как перед его первым золотом на Чемпионате мира тихо выл от боли в раздевалке. Выл и плакал. А потом вышел на лед и выступил так, что влюбил в себя сотни тысяч людей. Смог бы Юри так же? Он не знает. Раньше — точно не смог бы. А сейчас… Сейчас скорее всего да. Виктор заканчивает свою нехитрую процедуру, но никто не спешит менять своего положения. Юри чувствует, как чужая рука, все еще немного влажная от мази, поглаживает его ногу от стопы до колена. Проходится наверх, плавно и немного лениво, потом опускается вниз, а чуть после скользит обратно. Юри слишком устал, чтобы двигаться, и слишком влюблен, чтобы отказаться от этих прикосновений. Виктор тоже устал, конечно. Посильнее ученика, потому что и тренирует, и тренируется. И когда они только начали жить вместе, Юри протестовал, сопротивлялся попыткам Виктора заботиться о нем вот так по вечерам. Но в какой-то момент понял, что это просто бессмысленно. Зачем? Виктора это успокаивает. Это его отдых, его способ медитации даже. Ему нравится касаться Юри, ощущать его кожу на своих ладонях, трогать и гладить. И нет ничего необычного в том, чтобы подарить ему свое тело. У этих прикосновений есть только одна неприятная особенность. Иногда это заводит. Потому что руки Виктора теплые и нежные, мягкие и чувственные, красивые и жадные. И еще потому, что это руки Виктора. И Юри тонет в этих касаниях, забывается, растворяется. Кожа под чужими ладонями начинает будто гореть, и мурашки искорками пробегают выше по ноге, прося продлить движение. Глаза у Юри закрыты, но почему-то ему кажется, что Виктор улыбается, когда, пройдя колено, рука устремляется дальше по чужому бедру. Ему нравится дразнить Юри. Нравится делать прикосновение двусмысленным и требовательным, нравится шептать на ухо смущающие вещи, нравится целовать жарко и страстно. А еще ему хочется большего. Юри слишком хорошо это знает, потому что и сам хочет. И несколько раз они даже пробовали, когда внезапно обычные полуэротические прикосновения перерастали в нечто другое. Нечто горячее, яркое и нетерпеливое. И они целовались, как обезумевшие, и руки Виктора касались чужой пылающей кожи с особенной жадностью. Но в этот самый момент в Юри каждый раз что-то ломалось. Он замирал, неспособный пошевелиться, от странного и неуместного страха, что вдруг сковывал сердце стальными тисками. И Виктор останавливался. Они поговорили об этом не так давно. Долго не решались, но все же поговорили. Юри узнал, что Виктор не станет идти дальше, не получая ответного желания. Даже если его заранее попросят. Даже если будут умолять. Никогда и ни за что. А Юри рассказал Виктору, почему боится. На самом деле это настолько банально и просто, что даже смешно. Но при этом настолько запутанно и сложно, что выхода из этого не видно. Просто Виктор для Юри в самом деле бог. И разочаровать его смерти подобно. А Юри разочарует. Потому что застенчив, неловок и неумел. Потому что неопытен. Желание Виктора — это желание взрослого мужчины, который знает свое тело, знает свои предпочтения и умеет очень многое. А желание Юри — это желание подростка, которому на голову, как снег, свалилась первая любовь. Он не знает, как правильно коснуться чужого тела. Не знает, как верно поцеловать. Не представляет себе, как хоть кому-то доставить удовольствие. Он не в состоянии ничего предложить Виктору, он ничего не может ему дать. Даже собственное тело, неказистое, склонное к полноте, Юри не хочет открывать. Смотреть там не на что, любоваться нечем, желать нечего. Возможно, Юри не боялся бы так сильно, будто это кто угодно другой: не Виктор Никифоров. Не этот идол, на которого и взглянуть-то страшно — настолько он идеален. Хотя для Юри никого другого изначально существовать, наверное, не могло. Поэтому Юри рушится и рассыпается в пыль под весом собственных требований к себе. И даже если он будет повторять из раза в раз, что Виктор любит его застенчивым и пугливым, что он принимает его неопытным и неловким, и что ему нравится его склонное к полноте тело — это ничего не изменит. Потому что в глубине души Юри не верит в это, сколько ни убеждай. Он думает иногда, что, возможно, ему стоит немного приземлить образ Виктора в своих глазах. Сказать себе, что он тоже всего лишь человек. Чего-то не умеет, чего-то не знает, в чем-то не идеален. Но это невозможно. Это выше его сил. Головой Юри понимает, что Виктор грубый, инфантильный и иногда громко храпит. Головой Юри понимает, что Виктор человек. Но душой он молится на него. Боготворит, восхищается и молится. И ничего не может с этим поделать. И Виктор, кажется, это понимает. Поэтому после того разговора лишь дразнит, позволяя себе самую малость. Как сейчас, например, пройтись рукой по чужому бедру, плавно, жгуче, но все же осторожно. Сдерживая собственное рвущееся наружу желание, не переступая ту невидимую черту, после которой Юри ломает сам себя. Это длится какое-то время. Вызывающие прикосновения, звук чужого потяжелевшего дыхания. И Юри готов завыть от того, как ему хочется больше. И заплакать от того, что больше он не в силах вынести. И вдруг Виктор убирает руку и говорит тихо: — Возможно, я кое-что придумал. Он снимает чужие ноги со своих коленей и поднимается с дивана. Протягивает руку в немом вопросе: “Доверишься мне?”. И Юри осторожно берет теплую ладонь. Они идут в спальню. Виктор залезает на кровать, садится и притягивает чужое не сопротивляющееся тело к себе, усаживает напротив. — Я все думал… — начинает, будто бы немного несмело. — Если бы бог спустился к людям, если бы он оказался в их руках, что бы они делали? У Юри сердце подскакивает к горлу. Виктор и правда все понимает. Это немного стыдно, на самом деле, знать, что твою нездоровую одержимость видят, как на ладони. И все же Виктор думает об этом, принимая чужие чувства и взваливая себе на плечи эту почти неподъемную ношу. — Они бы молились ему, — тихо выдыхает Юри. Да, потому что он молится. Самозабвенно и истово, не смея даже глаз поднять. Преподносит всего себя своему богу. — Думаешь? — Виктор улыбается немного печально. — Я пытался представить себя в такой ситуации. Если бы для меня существовал бог, и если бы он оказался вдруг в моих руках… Он замолчал на мгновенье, и его улыбка изменилась. Что-то проскользнуло в ней такое, что заставило дыхание Юри сбиться. Жадность. — Если бы бог оказался в моих руках, я бы сжал его изо всех сил. Я бы заставил его творить чудеса одно за другим, выполнить каждое мое самое глупое, постыдное и мелочное желание. И я не отпускал бы его до тех пор, пока не буду полностью удовлетворен. На секунду Юри будто цепенеет от шока. Виктор знает его слишком хорошо. Знает его лучше, чем он сам знает себя. Эта жадность действительно живет в нем. Похороненная обычно под стыдом и стеснением, она вырывается в те редкие моменты, когда Юри шепчет: “Смотри только на меня”, и выходит на лед. Но прикоснуться к ней страшно. Признать ее существование стыдно. А открыть ее Виктору почти невозможно. Потому что ни один бог не стерпел бы такого святотатства. — Юри, — голос Виктора немного игривый, но все же пронзительно искренний. — Тело твоего бога сейчас в твоих руках. И ты можешь делать с ним все, что пожелаешь. Правда, все. Я сейчас не только об эротике. Можешь сделать самую глупую вещь на свете, или самую милую, или самую смешную. А можешь взять это тело, если захочешь. Юри чувствует, как его щеки заливает алым, и ему кажется, будто он весь пылает от стыда и смущения. А еще — от едва прорывающегося сквозь неверие осознания, что все это происходит на самом деле. — Но… — шепчет он испуганно. — Что если я вдруг сделаю что-то, что… Виктор улыбается ему тепло и уверенно: — Если вдруг мне что-то будет неприятно, я просто скажу тебе об этом. Ты прекратишь делать то, что делал, но продолжишь все остальное. Хорошо? Юри кивает несмело. Да, на такое условие он, пожалуй, согласен. Если в реальность всего остального вообще возможно поверить. — Просто представь, что я твоя кукла или игрушка, хорошо? — Виктор вдруг прерывается и смеется с собственных мыслей. — Хотя нет. В такое ты едва ли поверишь. Тогда так. В твоих руках бог, готовый исполнить любое твое самое пакостное желание. Договорились? Юри трясет от страха. Но это не тот страх, что парализовывал его раньше. Это страх перед чем-то неизвестным, что, тем не менее, ужасно влечет и манит. Это стыд и неловкость, но вместе с тем — предвкушение, трепет. И жадность, черт ее побери. — Хорошо, — шепчет одними губами. Виктор только улыбается в ответ. И продолжает тихо сидеть, не двигаясь. Даже взгляд опускает чуть вниз, чтобы не давить, не отвлекать. Юри слышит, как колотится в груди его дурное сердце, и дышит поверхностно, через раз. Несколько секунд не может решится, а потом все-таки собирается с силами. Тянет руку вперед и касается чужой щеки. Просто все еще не может поверить. Виктор прикрывает глаза и едва-едва наклоняет голову в сторону чужой ладони, будто ластится к прикосновению, как кот. Юри ощущает, что щеки у того горячие, и только сейчас замечает, что обычно бледная кожа розовеет. Виктор Никифоров смущен. Его идол, на которого обычно не смеешь и взглянуть, смущен. От этого страх как-то резко отпускает. Юри улыбается, берет чужую голову в обе руки и наклоняет вниз так, чтобы подбородок коснулся груди. Черт, эта власть и правда опьяняет. Юри почему-то ужасно весело и как-то очень тепло. Он убирает руки, а потом указательным пальцем тыкает Виктора в темечко. Он давно хотел сделать это снова. Повторяет это движение еще раз, и еще. И вообще-то, он хотел не только этого. Юри вплетает пальцы в белые волосы. Он так любит их, это просто невозможно. Смотреть на эти волосы и не иметь возможности прикоснуться — настоящая пытка. Они на ощупь гладкие и приятные, будто трогаешь ниточки шелка. Он накручивает на палец прядку так, как делает это иногда Виктор, когда думает о чем-то. А потом снова запускает пальцы в волосы и самозабвенно треплет их, нещадно портя идеальную прическу. И вдруг слышит тихий и радостный смешок откуда-то из-под спадающих на лицо прядей. Он больше не может контролировать свои странные и абсурдные желания. Не может и совсем не хочет. Поднимает чужую голову, смотрит в радостные голубые глаза и коротко целует в губы. Одно прикосновение — порывистое, пылкое и немного игривое. Отстраняется слегка, смотрит на идеальное, прекрасное, восхитительно-красивое лицо и вновь обнаруживает розоватый оттенок щек. Складывает руку в кулак и зажимает эту покрасневшую кожу между большим и указательным пальцем. Улыбается, потому что выглядит это правда забавно. Щеки у Виктора странные: мягкие и тонкие, будто там почти совсем нет жира. Впрочем, так оно, наверное, и есть. Юри тянет его за щеку, возможно, немного грубо, но исполнить задуманное ему не удается, потому что Виктор не выдерживает — смеется, и мышцы лица напрягаются, не давая Юри и дальше бесчинствовать. Ну и ладно. Так даже лучше. Что бы сделать дальше? Он размышляет пару секунд. Потом кладет одну руку Виктору на плечо, а второй наклоняет вбок голову. Молочно-белая кожа на шее настолько вызывающе-беззащитна, что Юри не сдерживает себя. Приближается и кусает. Потом, подумав, оставляет короткий поцелуй. Было бы здорово оставить на ней засос, только вот он понятия не имеет, как это делается. Впрочем, научиться этому ведь вряд ли сложнее, чем хоть чему-то из того, что он делает на льду. Он втягивает нежную кожу в рот, немного держит, потом отпускает. И не видит результата. Решает немного изменить стратегию: повторяет то же, но при этом еще и прикусывает кожу зубами, забыв сдерживать порыв. И слышит вдруг шумный сладкий выдох, от которого пробирает до мурашек. Виктору нравится. Виктора это заводит. Юри разглядывает результат своей работы, удивленный багровеющей отметиной, которая усыпана точечками лопнувших капилляров. Смотрится жутковато. Но почему-то красиво. Юри отстраняется, смотрит на Виктора. Тот не двигает головой и на миллиметр от того положения, в котором его оставили, но теперь дышит глубже и краснеет чуть сильнее. Впрочем, судя по ощущениям, щеки Юри сейчас пунцовые, и с этим цветом едва ли может сравниться очаровательное смущение Виктора. Рука мягко возвращает чужую голову в привычное положение, и тело будто само, не слушаясь приказов разума, подается вперед. Юри целует мягкие губы, и совсем не так, как в прошлый раз. Этот выходит жадным и долгим, страстным и глубоким. Он все еще плохо целуется, но сейчас это не так уж важно. Виктор, который в обычной ситуации руководил бы процессом, сейчас отвечает лишь слегка, позволяя Юри делать все, что вздумается: укусить за нижнюю губу, облизать краешки зубов и даже из чистого интереса проверить, насколько глубоко он вообще способен запихать свой язык в чужой рот. Это интересно, немного забавно и невозможно опьяняюще. Полная вседозволенность. Не прерывая поцелуя, Юри залезает руками под чужую футболку. Гладит твердые мышцы и наслаждается сладким теплом нежной кожи. Он понимает вдруг, почему Виктору так нравится касаться его тела. В этом есть что-то ритуальное, почти мистическое и упоительно-завораживающее. Он даже разрывает поцелуй, чтобы сосредоточиться на этом чувстве. Простые движения: вверх и вниз, вперед и назад, вводят в странный транс, вышибают все мысли из головы и погружают в ощущение какого-то удивительного блаженства. В какой-то момент Виктор понимает, чего от него хотят, и поднимает руки выше, чтобы позволить стянуть с себя футболку, а потом, повинуясь мягкому толчку в грудь, опускается на кровать. Его тело прекрасно. Юри всегда это знал: он видел его раньше. Но в те разы он смущенно отводил взгляд, убегал, не позволял себе насладиться чужой красотой. Сейчас же он жадно впитывает каждую мелочь и каждую деталь на этом произведении искусства. Четкий рельеф мышц, красивую мужскую грудь, небольшие розовые соски, россыпь родинок у солнечного сплетения и даже пару едва заметных белых ниточек растяжек на боках. Юри хочет схватить этот образ, запечатлеть его фотографическим снимком в своем сознании, чтобы, закрыв глаза, даже спустя сорок лет он смог в мельчайших подробностях вспомнить этот великолепный вид. Он дуреет от собственной смелости, стягивает с покорного Виктора штаны сразу же вместе с нижним бельем. И от невероятной красоты того, что видит, Юри хочет взмолиться Богородице, но на его устах имя лишь одного бога. Того, что лежит перед ним абсолютно голый и ни капли не смущается своей наготы. Юри касается чужого тела, как настоящей святыни, самой развратной и пошлой на свете, но для него самой благостной. Наверное, он чертов язычник, идолопоклонник и сатанист, но он счастлив быть им. Потому что Виктор тает от его прикосновений, потому что он дышит рвано и тяжело и потому что его возбуждение обнажено для чужого взгляда. Юри притрагивается губами к этому манящему телу. Солоноватый вкус кожи кажется самым сладким, что он когда-либо в своей жизни пробовал. Будто в исступлении, он целует это тело, проходится по нему языком и оставляет красные отметины. Гладит руками, самозабвенно и страстно. Опускается с живота ниже к ногам и не может оторваться. Они у Виктора такие же, как его собственные — израненные и стертые. Но сейчас они кажутся Юри самыми прекрасными на свете, потому что создают чудеса на льду. Юри целует стопы, проходится губами вверх к колену, а оттуда к бедрам, и находит ужасно знакомый синяк там, где косточка чуть выпирает с внешней стороны. У него самого таких россыпь. Юри отрывается от желанного тела только чтобы облизать пересохшие губы. Это слишком прекрасно. Невыносимо хорошо. Он опускается обратно, проводит влажную дорожку от синяка прямо до лобка. Потом берет в руку маняще-возбужденный член, трется об него щекой, целует и облизывает. Терпкий чувственный запах и соленый вкус дурманят голову похлеще любого алкоголя. Он не собирается продолжать, просто думает, что если уж решил исцеловать тело Виктора, то нельзя пропустить ни единого участка кожи. Поэтому не пропускает, и чувствует себя сейчас почти насытившимся. Виктор напряжен, дышит тяжело, жмурит глаза, кусает губы и сжимает в кулаках простынь. Юри хочет увидеть больше. Он касается чужого члена уже требовательнее, с явным намерением. Обхватывает, сжимает в ладони. С чужих губ срывается новый сладостный вздох, голубые глаза приоткрываются на секунду, смотрят вниз, потом зажмуриваются вновь. Юри начинает двигать рукой. Он не имеет ни малейшего понятия, как это делают другие мужчины, поэтому двигается так, как если бы ублажал себя самого. Но Виктору, кажется, нравится. Он с усилием расслабляет затекшие мышцы, но тут же снова напрягается, не в состоянии контролировать собственное тело. Юри ловит взглядом каждое мельчайшее изменение его лица, хочет выжечь себе это в памяти каленым железом. Поверхностное и сбитое дыхание, морщинку между сведенных бровей, дрожащие веки, беспокойные губы, которые то раскрываются, то поджимаются, то оказываются нещадно искусаны. В какой-то момент член в руке Юри начинает пульсировать, и это может значить лишь одно. Виктор жмурится и сжимает губы в тонкую полоску. И лицо его приобретает какое-то слегка испуганное выражение. Юри становится интересно: как много людей видели это выражение раньше? Как много из них всматривались в него так же внимательно, ловя каждую деталь? И он не чувствует никакого разочарования от этой мысли. Просто знает, что никто не делал так до него. Потому что для такого нужно быть помешанным, одержимым и по уши влюбленным идиотом. Таким, как Юри. Липкая и теплая сперма стекает по его руке, и Виктор дрожит всем телом. Потихоньку пульсация в члене утихает, и Юри выпускает его из своей перепачканной руки. Он очень хочет сделать кое-что странное. Хочет и сделает. Он подносит руку к лицу и облизывает ее языком. Странный вкус. Дурацкий, неприятный. Но это того стоило. Он видит, как немного удивленно смотрят на него голубые глаза. Наверное, на этом следовало бы закончить. Он и так получил сегодня слишком много. Но Виктор ведь обещал, что исполнит все его желания, ведь так? Поэтому он наклоняется и шепчет, только сейчас осознавая, что голос у него охрип: — Прикоснись ко мне тоже. И поцелуй. Виктор еще витает где-то в облаках, только отходя от оргазма, и на секунду Юри кажется, будто его просьбу вообще не услышали. Но Виктор приподнимает свое ватное тело, тянет руку к его трусам и слегка лениво касается губами в поцелуе. Трогает через ткань его член, настойчиво, но будто лишь для пробы. А Юри вдруг кончает. Резко, скоропостижно и абсолютно для себя неожиданно. Кажется, он случайно ударяется лбом о лоб Виктора, но он не уверен. Потому что все тело содрогается в сладком удовольствии. На какой-то краткий миг он замечает до крайности удивленное лицо напротив, а потом зажмуривает глаза, переживая этот странный оргазм. Тело слабеет, когда спадают волны удовольствия, и он падает на кровать рядом с Виктором. Что ж… Это было внезапно и как-то даже стыдно. Не то чтобы разочаровывающе, просто очень неожиданно. Кончить от одного единственного касания. Как школьник, что впервые оказался в кровати с женщиной. Впрочем, в случае Юри это даже не далеко от правды. И все же сейчас он настолько усталый и счастливый, что нет сил даже на это маленькое самокопание. Он разлепляет чуть намокшие глаза. Лицо Виктора напротив ужасно довольное и может даже немного восторженное. Он облизывает губы и улыбается по своему обыкновению хитро и лукаво: — Ну как тебе? Как? Охуенно. Других слов у Юри нет. Но он все же старается, думает, пытается выудить из сытой и умиротворенной души притаившиеся чувства. — Очень круто, — начинает с простого. — И неожиданно. И… интересно. — Интересно? — в голубых глазах уже ни следа прежней ленивой усталости. — Что интересно? — Ну… — Юри не уверен, стоит ли ему об этом говорить, но все же решается. — У тебя растяжки на боках. Значит, ты тоже когда-то резко набирал вес. Виктор смеется удивленно и задорно: — Да, много лет назад. Когда восстанавливался после травмы, отъелся за месяц. Потом мучительно сбрасывал. — А еще, — продолжает Юри, — синяк на тазовой косточке. Значит, ты тоже падаешь на прыжках. Виктор веселится, улыбается: — Бывает. Редко, но бывает. — И еще… — Юри краснеет от смущения, но все же говорит, — ты морщишься, когда кончаешь, и выглядишь немного испуганным. Виктор давится новым смехом: — Все-то ты разглядел… Я и сам этого не знал. Юри улыбается в ответ ужасно стыдливо, но все же счастливо. Молчит какое-то время, пока Виктор не говорит с добродушной усмешкой: — Теперь я чуть меньше похож на бога в твоих глазах? Юри даже не думает над ответом: — Не-а, ни капли. Виктор откидывается на кровать, улыбается то ли раздосадованно, то ли очень довольно. Возможно, он и сам не может понять. — Юри, держи меня в своих руках вечно. Никогда не отпускай. И тогда я исполню все твои самые мелочные и все твои самые возвышенные желания. Хорошо? Сердце стучит так сильно, что отдается шумом в ушах, и Юри, ведомый чем-то неизвестным, спрашивает: — И на что ты готов? Виктор думает секунду, потом ухмыляется и отвечает: — Из мелочного, могу ползать на коленях в ошейнике и пить из миски. Юри смеётся сначала. — Для этого у нас уже есть Маккачин, — а потом вдруг резко смущается от представшей перед глазами фантазии. — А впрочем... Нет, не важно... И сразу добавляет, чтобы отвлечься от внезапной картины: — Ну а из возвышенного? Виктор становится вдруг серьезнее. Смотрит, будто прикидывает что-то в уме. — Сделаю из тебя олимпийского чемпиона. У Юри дыхание останавливается. Олимпийское золото... Святой Грааль для фигуристов. Ни для кого другого оно не значит так много, как для них. Он проглатывает ком в горле и выдахает тихо, с дрожью в голосе: — Я согласен.