В плену песков и серой пыли

***

      Слова шуршали, как сухой песок.       — И вот скользит твоя краснобокая лодочка по прозрачной, как воздух, и гладкой, как зеркало, воде. И кощунством кажется тревожить совершенную гладь шестом или веслами. И представь, солнце тонет в земле, и половина неба уже синяя, как глаз сайкаги, а вторая половина — пурпурная, как цветущая хаара. А река отражает небо и тоже цветет — с одной стороны и синеет — с другой. А по берегам — сады, бесконечные сады с фруктами настолько спелыми, что сок можно выдавить просто сжав их в ладони. Деревья касаются кронами воды, и в их тени прекрасные девушки встречаются с прекрасными юношами. А твоя краснобокая лодочка все плывет, плывет и плывет, мимо садов, лугов, мимо праздничной площади. Представил? А теперь я прилягу отдохну, а ты разбуди меня, когда она доплывет до водопада.       Сухой полушепот еще не стих, но это уже был всего лишь песок, потревоженный у входа пещеры легким вздохом пустыни.       Ребенок, обмотанный накидкой — обрывком дорожного плаща, не ответил — он сидел на камне и напоминал только что вылезший из-под земли гриб-складочник. Черные глаза, не моргая, смотрели в стену пещеры, будто на ней разворачивались красочные картины чужой жизни.       Рядом вытянул ноги молодой мужчина.       Он задремал ненадолго и проснулся, когда одежды на его груди шевельнулись, будто в них решила пробраться осторожная змея. Он, не глядя, хлопнул по груди и схватил маленькую ладонь, накрепко вцепившуюся в нечто похожее на каменный ларчик размером со шкатулку для драгоценных поясов.       — Ах ты, маленький хитрый мышонок, — открывая глаза пожурил он. Смуглые детские руки, сухие как у всех жителей далекой пустыни, с недетской силой тянули на себя ларец. Обманчиво хрупкие ладони переходили в тощие запястья. От самых кончиков пальцев уходили вверх, под накидку, тонкие, как нарисованные росчерком нового пера, черные линии.       Наконец, пальцы разжались, и ребенок раздосадованно заходил на пещере. Из-под накидки-гриба теперь торчали две босые ноги, как и руки, расчерченные тонкими черными линиями, как татуировкой.       — Завтра, — пряча ларец под одежду, сказал мужчина. — Завтра вечером я дам тебе его подержать. Обещаю. Слово Сула.       Командующий Сула, а это был именно он, вновь задремал. Сейчас этот, один из самых влиятельных людей Объединенной Империи напоминал нечто среднее между нищим пустынным отшельником и беглым каторжником. Однако, он не стыдился ни убитой подошвы некогда дорогих военных сапог, примотанной куском тряпки, ни нелепого оборвыша плаща, одного цвета с накидкой ребенка. Ни того, что три слоя одежды с чужого плеча обветшали задолго до того, как сменили хозяина.       Когда на смену палящей белизне неба пришла сумеречная серость, Сула открыл глаза.       За пределами неглубокой пещеры, где он пережидал самое пекло, по-прежнему от горизонта до горизонта пылила пустыня, возможно, никогда не знавшая дождя. Небесный ветер здесь слишком слаб, чтобы принести даже полупрозрачное облачко. Мужчина и сам напитался сухостью и пылью настолько, что одеждой и волосами сливался с окружающими песками. Лицо, давно не видевшее воды, почти срослось с повязкой, в складках которой видны были только черные глаза, кожа огрубела и покрылось коркой пыли, которая трескалась в морщинках у глаз, когда он улыбался. А улыбался он часто.       — Постой! — он потянул ребенка за свисающий край накидки. — Так не годится. Одежда мальчишек не должна напоминать гриб-складочник. И волосы нужно держать в порядке.       Он не пожалел времени, чтобы переплести ребенку длинную, до колен, черную косу, снять беспорядочно наверченный кусок плаща и перевязать его чуть более прилично. Ребенок был мужчине примерно по пояс и напоминал мальчишку того нежного возраста, когда еще сложно сказать — пацан перед тобой или девчонка. Но обычного ребенка он только напоминал. Впрочем, к существам подобного рода Сула относился без предубеждения. Среди его собственных предков кого только не было, а на южной границе каждый сухой сезон приходилось истреблять лезущих из-за гор Орга южных нелюдей и помесей нелюдей с людьми. Ребенок — это ребенок, кем бы ни были его родители.       Они снова шли всю ночь, петляя между скальных столбов, изъеденных ветром и песком, торчащих из-под земли, как гнилые зубы мертвеца, и остановились перевести дух только после восхода.       Спасибо предкам — без их смешанной крови Сула не выжил бы здесь и дня. Но даже его силы не бесконечны. Под истрепанными одеждами на плечи давил амулет, напоминавший видом грубый защитный воротник-ожерелье, а весом — рабские колодки из каменного дерева. С недавнего времени он стал давать меньше сил и медленно тяжелел с каждым днем. Это началось давно, когда день только-только начал меняться с ночью, а небо перестало круглосуточно сиять ровной белесой пудрой.       Солнце уже появилось, а вода еще нет.       — Эта штука выдыхается, как вино в открытом кувшине. Давай присядем, отдохнем, и я расскажу тебе еще одну интересную историю, — он постучал по груди. — Я обещал, помнишь? Кивни, если помнишь, я же учил тебя кивать.       Дождавшись раздраженного резкого кивка, Сула раскутал одежды и на свет показался ларчик. Крупные чешуйки на его крышке напоминали склеенные внахлест пластинки отполированной слюды.       Он не стал снимать ларец с шеи, просто немного удлинил веревку и передал его в маленькие нетерпеливые ладони. И увидел, как мальчик стал успокаиваться — неподвижно застыл, сидя грибком, вплотную к Суле, и приклеился взглядом к слюдяной поверхности так, будто видел, что находится внутри. А, может, и вправду видел.       Кроме ларца единственное, что могло утихомирить раздражение и беспокойство мальчишки — воспоминания и истории. Ему неинтересны были пересказанные книги, ему нужны были только живые воспоминания самого Сула, как будто он мог видеть то прошлое его глазами и чувствовать его нутром.       И от этих долгих историй и разговоров горло будто покрылось изнутри песком и высохло, как земля под ногами.       — Одного моего деда, — тихо зашелестел он, — Прозвали громогласным. А меня прозовут шепчущий Сула, или и вовсе — немой Сула. Когда вернусь домой, найму личного крикуна, чтобы доносил мои приказы до генералов и слуг. Да, понадобится много слуг. В поместье наверняка все дорожки заросли, и вся рыба в пруду передох… объелась водяной тлей и растолстела так, что наверное, плавает только брюхом кверху. Я же говорил, что у меня в столице, не в Южной, а в столице всей Объединенной Империи, есть старинное семейное поместье. Тебе оно понравится. И знаешь почему? Видишь этот маленький сухой росток неизвестно чего? Представь себе десять тысяч таких же, только живых, наполненных водой и соком, и они вырастают высокими, почти до неба. А небо в столице по вечерам разноцветное, как спинка жука, оттого, что солнце вечерами переливается в облаках. Облака, говорят, это белое дыхание повелителя Небес, но старый Остер уверен, что это дым от его трубки.       Показалось, или мальчишка недоверчиво поднял бровь? Наверняка показалось.       — Если так случится, что ты дойдешь до Диркейма раньше меня, найди старого Остера, пусть он позаботится о моем сыне. Расскажешь ему про наше путешествие, ты же сможешь?       — …аше… — неопределенно отозвался мальчик.       Даже этот короткий обрывок слова всколыхнул в Сула волну радости. Он подхватил мальчишку на руки, как гордый отец сына, и почти сразу опустил, зная, что мальчику такое обращение не нравилось.       — Да, наше! Наше путешествие. Твое первое слово достойно, чтобы стать твоим детским именем! С этого дня я так и буду звать тебя — Аше. Знаешь, Аше, у нас есть очень старый и почти забытый обычай — если даешь кому-то имя, значит, принимаешь его в свою семью. А семья — это тебе не брачный союз, и даже не торговый контракт. Это всерьез и навсегда, маленький Аше, — он привычным движением закрыл лицо куском свисающей с головы ткани. Сквозь эту повязку его голос стал звучать еще глуше и тише. — Ну, а теперь в путь, сегодня мы ближе к цели, чем вчера, а завтра будем ближе, чем сегодня!       ***       От монотонной ходьбы Сула чувствовал себя страшно отупевшим, а от жары — в конец измотанным. Время слилось в один нескончаемый вязкий сон, как бывает, когда задремлешь в душном шатре во время пыльной бури. Воды он не видел так давно, что забыл какова она на вкус и на ощупь. Иногда ему снилась купальня в семейном поместье, снилось, как он с головой погружается в целебный горячий источник, но вода обманывает, оборачивается песком, забивается в рот, раздирает горло, иссушает глаза.       Но сил до сих пор хватало — тяжелое ожерелье еще спасало. Однако, ни один амулет не всесилен и не работает бесконечно — уже проснулась и с каждым днем усиливалась жажда, кожа на губах потрескалась от сухости, глаза как будто покрывала мутная пленка — ее хотелось смыть слезами или водой, но необходимой воды не было ни в пустыне, ни в теле.       В эту ночь, выйдя из пещеры, далеко на горизонте он увидел в небе знакомые краски. И не сдержался — расплылся в улыбке. Губы разошлись незаживающими обескровленными сухостью трещинами.       — Присмотрись, — он протянул руку — сероватую, как обглоданная пустынным ветром коряга. — Видишь красивый цветной развод? Давным-давно это называли пером небесного павлина. Ох, и удивишься же ты, когда увидишь настоящего живого павлина. Но главное, этот след означает, что все это время мы шли правильно!       Он радостно рассмеялся шелестящим почти беззвучным смехом, от нескрываемого ликования подхватил ребенка подмышки и радостно поднял над землей.       Обычно мальчик не терпел, когда к нему прикасались и в руки не давался, но сейчас он среагировал слишком поздно. Хотя, как только опомнился, пнул пяткой в грудь, и Сула опустил. Вот уж кто безо всяких амулетов не страдал ни от жары, ни от жажды, будто, наоборот, пил и насыщался всей этой сухостью.       Но в конце-концов даже он начал слабеть. Сначала это было незаметно, но в один прекрасный день Сула вдруг понял, что пинок был гораздо слабее тех, которые парень раздавал ему в самом начале пути. А однажды, когда Сула остановился на ночь и лег спать, мальчик присел неподалеку, как будто отдыхая, хотя раньше предпочитал кружить по пескам и возвращаться к вечеру. По нервным движениям уже было понятно, что он растерян и чем-то встревожен.       Чем их цель была ближе, тем темнее становились ночи, и в этой темноте даже легче дышалось. Это уже был более привычный мир, тут даже камни пахли по-другому. Впервые на глаза начала попадаться ночная живность — слишком мелкая и слишком шустрая, чтобы за ней гоняться, похожая на прыгающих песчаных блох, и Аше оказался очарован этими скачущими по песку насекомыми.       ***       — Ты лучший в мире проводник, — укладываясь на дневной отдых беспрестанно хвалил мальчика Сула, — Твое чутье лучше любого артефакта. Мы уже так близко, что будь у меня такие же неутомимые ноги, как у тебя, Аше, я бы уже бежал. Бежал бы, пока не увидел северную стену Диркейма. Чувствуешь этот необычный освежающий аромат? Это запахи южной столицы. Я чувствую его уже второй день, а значит, те горы перед нами — это каньон Орга. Ты, наверное, хочешь спросить, как может запах пересечь горы. Так я тебе скажу как — все дело в ветре и пыли. И в дождях. Дожди, мой маленький Аше, это когда с неба льется чистая вода. Много воды. Она собирается в ручьи, ручьи сливаются в реки, а реки стекают с гор целыми водопадами. И вот эти жалкие усохшие колючие кустики, которые ты с таким восторгом осматриваешь, оживают, выпускают молодые побеги и отращивают вот такие шипы. И только потом начинают распускаться цветы. Здесь, за каньоном Орга, всегда сначала надо отрастить шипы. Но ты не переживай, мой маленький Аше, твое чутье нас очень выручит, ты же сможешь провести нас так, чтобы избежать нежелательных встреч? Мы сейчас слишком легкая добыча — безоружный слабый человек и маленький ребенок. Голыми руками я не смогу отбиться даже от жалкого трупоеда, если ему, конечно, придет в голову напасть. Так что будь настороже, Аше.       Долгая речь утомила чуть ли не больше, чем проделанный за сегодня путь. Но мальчика надо было приободрить — он все неохотнее шел вперед, постоянно останавливался чуть ли не у каждого куста, ловил песчаных ящериц, и был, похоже, не заинтересован в том, чтобы идти дальше. Он, разумеется, пойдет, но может сильно задержать и без того теряющего терпение и силы Сула.       Нужно набраться сил, осталось совсем немного. С этими мыслями он провалился в душный сон и снова тонул в песке, теперь уже с привкусом серой пыли. Пыль проникала в его грудь через нос и рот и съедала его изнутри, как ржавчина дешевое железо. И с каждым вздохом воздух просачивался сквозь ребра в изъязвленную грудь… Сула дернулся и еще во сне хлопнул по груди ладонью, стараясь закрыть пустоту в том месте, где раньше было сердце. И резко проснулся, холодея — там, где он привык чувствовать тяжесть ларца, сейчас только невесомо свернулась кольцами тонкая веревка.       Не тратя времени и сил на ругань, Сула выскочил из пещеры.       До заката еще далеко, солнце слепило, выбеливая небо и песок почти до одного цвета.       Маленькие следы ровной цепочкой шли по песчаной низине, будто специально избегая скальных островков, где могли бы затеряться. Мальчишка бежал прямо, как дурак.       Сула тяжело шел по следу, загребая истоптанными сапогами песок и уверенный, что мальчишка не мог уйти далеко. Он вернется, как всегда возвращался. Если бы не украденный ларец, достаточно было бы просто подождать в пещере.       Вон, кстати, уже бежит обратно. Сула остановился в тени каменного столба и погладил грудь, успокаивая сердце.       Прижимая к груди ларец, мальчишка мчался навстречу проворным мышонком. Он не скакал по камням, как когда-то, но все равно летел легко, не глядя под ноги, и ни разу не запнувшись. Край размотанной накидки плескался за спиной рваным хвостом. Две фигуры, закутанные в рыжие многослойные одежды по самые глаза, Сула заметил чуть позже — один стремительно мчался следом, неотвратимо настигая маленькую добычу, а второй решил зайти наперерез, обогнав по пологому скальному выступу.       Оба настигли мальчишку почти одновременно, и теперь Аше спасала только ловкость, с которой он уворачивался — но долго так продолжаться не может, коротким ногам явно не хватало скорости. У одного преследователя на поясе Сула разглядел ножны, но мальчишку ловят голыми руками, значит, убивать не хотят.       На миг показалось, что Аше все же сумеет увернуться — он вскочил на огромный плоский камень и уже собрался перепрыгнуть на другой, повыше, но быстрая рука словила болтающийся край накидки. На полной скорости мальчишку дернуло за шею так, что он подлетел вверх ногам и рухнул на спину, так и не выпустив ларчик из рук. Нападавший потянул накидку на себя, и мальчишка, запутавшийся в тряпках окончательно, повис у края камня безвольным кулем.       И тут на камень вспрыгнул Сула. Плащ за спиной взвился крыльями, и эти крылья отгородили мальчика от опасности.       Еще не успела осесть пыль, а Сула уже выхватил из ножен чужой широкий изогнутый меч. Острие прорвало многослойные ткани, и с треском, будто проламывало дерево, с трудом погрузилось в нападавшего — туда, где у людей находится печень. Почти забытым движением рука провернула рукоять и дернула меч вверх, вспарывая одежды и живот. Пинком он сбросил застрявшее, как сухое мясо на шампуре, тело и… едва успел подставить лезвие плашмя. Сильнейший удар вмял металл в бок, и внутри, под ребрами что-то хрустнуло и словно порвалось.       Сула слетел с камня тряпичной куклой, отброшенный пинком. Он кувыркнулся в песок, затормозил локтем и тут же скорчился, прижав руку к животу. В глазах потемнело резко, будто на голову набросили толстое душное одеяло. Борясь за последние вспышки гаснущего сознания, он слышал собственный хрип, с которым втягивал воздух, и шорох песка, когда рука упрямо шарила рядом, пытаясь нащупать выпавший меч.       Время обманчиво растянулось, превратив каждый миг в ожидание последнего удара. Когда воздух, будто преодолев преграду, хлынул в грудь, Сула распахнул глаза, и увидел, как уверенно приближается высокая фигура. Под тканью нельзя было разглядеть лицо, только буравящий взгляд не моргающих, черных, как дыры в черепе, глаз.       Уходя от замаха ногой, Сула перекатился, и пинок пришелся вскользь, зато рукоять меча, наконец, оказалась в ладони. Он прыгнул в сторону, одновременно подсекая колени лезвием. Нормального человека такой удар лишил бы ноги, но закутанного только пошатнул. Драться это чучело умеет из рук вон плохо, понял Сула, с трудом увернувшись от взмаха рукой. Но оно было быстрым и очень сильным. Однако, мастерством и мечом Сула побеждал и более опасных противников.       Все закончилось быстро.       Силы будто все разом утекли в песок, и Сула опустился у вспоротого тела, чтобы перевести дыхание и мысленно поблагодарить предков за свои крепкие кости.       Мальчишка никуда не убежал, он словно в забытьи сидел, пожав ноги, изображал гриб-складочник и не дернулся даже когда Сула забрал из его рук ларец.       Вытерев меч, Сула принялся раздевать тела, без сожаления обрезая испорченные чужой кровью куски ткани. Рыжие многослойные тряпки и ножны сменили владельца. На обнажившейся смуглой шее теперь стали заметны черные тонкие линии, начинающиеся от скул и убегающие тройными дорожками под одежду.       Чужие перемешанные с песком внутренности смердели, неохотно выдавливая из себя вместо крови сероватую вязкую жидкость. Не смотря на то, что оба были выпотрошены, как рыба, Сула не был уверен, что убил их окончательно. Но это и не было нужно, даже если они выживут, то в ближайшее время будут беспомощны.       Когда Сула попробовал переодеть мальчика, тот отпрыгнул от рыжей одежды, будто она кишела скорпионами.       — Наверное, тебе не нравится цвет, — добродушно ответил Сула, успевший замотать длинный кусок рыжей ткани вокруг головы так, что видны остались только глаза. Он накинул на голову мальчишке свою старую одежду. Длинный плащ скрыл маленькую фигуру целиком. — Смотри по сторонам, Аше, — сказал Сула так тихо, что сам не смог расслышать своих слов. — Они могут быть здесь не одни. Нужно проверить. Погоня и засада нам не нужны.       Он двинулся вверх по пологому скальному горбу, и Аше побежал рядом, чуть ли не опережая и оглядываясь назад, словно боясь, что неподвижные тела сейчас вскочат и погонятся за ним снова.       С высоты они увидели нечто замечательное. В тени выщербленного каменного столба, у небольшой двухколесной повозки отдыхала худая лошадь. Несколько пухлых тюков лежали тут же, припорошенные песком, и видимо, давно не открывались. И никого больше.       К повозке подходили осторожно. Мальчишка заметно нервничал — оглядывался, норовя то застыть на месте, то повернуть обратно, то подойти вплотную к бедру Сула, надеясь на защиту меча.       Лошадь выглядела так, будто готова вот-вот превратиться в вяленое мясо. Повозка цела, а в мешках — ни крошки еды.       Закончив потрошить чужие вещи, Сула только понимающе хмыкнул — мешки набиты тряпками, камнями и песком. Но попалось и маленькое богатство.       — Я нашел воду! — Мягкая бутылка из кожи какого-то животного оказалась почти пустой, а остатки на дне воняли тухлятиной. — Тебе нужна вода? Нет? Я так и думал.       Проследив за неподвижным от ужаса взглядом мальчика, Сула ногой раскидал небольшой холмик песка в нескольких шагах от повозки. Подошва сапога ткнулась во что-то упругое. В такой жаре тела высохли слишком быстро, иначе трупы можно было найти по запаху. Под песком оказались тела, трое, как минимум. Рыжая ткань одежд пропитался кровью — настоящей, высохшей и почерневшей.       — Забавно, — прокомментировал Сула и тут же краем глаза увидел движение. — Ну-ну, тише, не убегай, — успокаивающе зашептал он, нагнав и придерживая мальца за плечи. — Ты боишься мертвецов, или тебе не нравится их запах? — После стольких дней в безлюдной пустыне ощущение смерти в этом месте вдруг показалось осязаемым и густым, как сироп. Похоже, чутье мальчишки напоминало чутье падальщиков-трупоедов, но он точно был не из этих. Те чувствует болезни и рады пообедать даже сильно несвежими трупами, а этот от мертвецов шарахается, как кошка от ледяной воды. — Подожди здесь, и отвернись, я их уберу.       Заставлять не пришлось, у мальчишки будто отказали ноги и он осел бесформенным грибом прямо там, где стоял.       — Те, которые гнались за тобой, они не люди, — объяснял Сула очевидное, закидывая тела песком. — Я обманулся их одеждами. Решил, что они прячутся от солнца, а они скрывали метки и охотились. Сначала ограбили этих, переоделись, а потом приманивали глупцов, которые клюнут на маскировку. Главная их ошибка — носили на виду оружие, не умея им пользоваться. Без оружия я им был не противник.       После нескольких пинков лошадь все же встала. Сула осмотрел ее покрытую панцирем голову и втянутый чуть ли не до позвоночника живот. Какой-то южный гибрид, поэтому должна быть выносливой. Обезвожена, вероятно, при смерти, но еще немного продержится.       — Мы счастливчики, Аше, — пересаживая мальчишку с песка в повозку, подбодрил Сула. Впряженная лошадь медленно и обреченно тронулась после укола ножнами в зад. — Эта неказистая малышка сэкономит нам силы и время. Я ведь рассказывал тебе про лошадей, помнишь? В Диркейме их украшали лентами, заплетали гриву — не смотри на это недоразумение, у самых красивых лошадей вместо этого нелепого гребня будет грива - гладкая, блестящая, она должна рассыпаться по шее, как триста тридцать три тысячи лучших шелковых нити! А копыта лучших лошадей нужно окрашивать в красное и золото...       Лошадь тащилась медленно, но Сула радовался каждому ее шагу. Оглядываясь назад, он представлял, как пришлось бы идти этот же путь пешком да еще и с сомлевшим мальчишкой. То ли мертвецы произвели на него неизгладимое впечатление, то ли он просто устал, но с начала поездки Аше сидел без движения, а потом упал. С тех пор так и лежал.       — Мы подъезжаем к каньону, нужно быть осторожным, — Сула говорил тихо, хотя уже не был уверен, что мальчик его слышит. — Здесь может быть опасно. Знать бы, в какой именно мы части каньона. Если выйдем на западе, значит, удача послала нам свое благословение.       Хилая лошадка оказалась даже не двужильной, а какой-то бессмертной. Она все так же вяло вышагивала, умудряясь по пути находить и пережевывать похожие на каменные иглы сухие колючки и даже ящериц. Ночью Сула задремал под этот ее неторопливый шаг.       Разбудило его движение справа, легкий порыв ветра и пустота там, где должен лежать этот неугомонный ребенок.       — Аше, ну куда ты на этот раз? — не спрыгивая — сползая с повозки, вздохнул Сула. Нагнал беглеца он за несколько шагов и придержал за одежду, наблюдая, как мальчик, словно слепая черепаха, привязанная за панцирь, перебирает ногами по песку, оставаясь на месте. — Что случилось? — Не смотря на маленький рост, удерживать его становилось сложнее. — Испугался чего-то? Впереди опасность?       Он зашел спереди и присел перед мальчиком на одно колено, с беспокойством отмечая, что обычно черные глаза уже начали блекнуть, будто выцветая. Что его так напугало? Сула осматривал окружающие скалы — темнота ему почти не мешала, и не видел никакой опасности. Чутье тоже молчало.       Решение пришло быстро — покопавшись в одеждах, Сула вытащил ларец и положил его в руки мальчишки. Тот сразу будто опомнился и перестал рваться вперед. Глаза медленно возвращали свой обычный цвет, и когда показалось — достаточно, ларец отправился под одежду, а мальчишка — на плечо. Лошадь не успела далеко уйти, и вернувшись в повозку, Сула стал предельно осторожен и внимателен. О сне больше не могло быть и речи.       — Ничего не бойся, мой маленький Аше, — пересохшее горло уже почти не издавало звуков. Жидкость, едва слышно булькающая в бутылке, наконец, стала необходимостью. Воды осталось на пару глотков. Половину Сула медленно, по капле влил в рот мальчишке — хуже точно не будет. Остальное выпил сам, и вода впиталась в пересохший язык раньше, чем он успел ее проглотить.       Только предельная настороженность помогла вовремя заметить опасность.       Справа покатился один камешек. Сула незаметно осмотрелся в поисках врагов и подвинул ближе ножны. Но целей для меча не оказалось, на них надвигалось кое-что похуже. За первым камешком покатился второй, из скальных щелей брызнул и посыпался песок. Тишину ночи смял нарастающий шорох и частый перестук, похожий на топот тысяч маленьких копытец.       Сула выхватил мальчишку с телеги, уже на бегу закинул на плечо и помчался в противоположную сторону. Лошадь, почуяв опасность, сначала рванула вперед, будто только что не плелась полумертвым шагом, и вдруг запнулась, заметалась, развернулась поперек дороги, а потом и вовсе опрокинула повозку и забарахталась, выламывая хлипкие пересохшие оглобли. Сула краем глаза видел, как эта хилая тварь, как будто в нее вдохнули вторую жизнь, помчалось по дороге, откуда только что пришла, оставив повозку далеко впереди.       Когда посыпались первые крупные камни, размером в три груженные телеги, Сула уже вскарабкался по крошащейся под пальцами скале, как ему показалось, достаточно высоко. После такого бешеного рывка он просто рухнул на пологом выступе, не уверенный, что в ближайшее время сможет подняться на ноги.       Где-то внизу лошадь подала голос, и этот короткий жалобный крик подстегнул в спину и помог взобраться еще выше. На этом силы покинули окончательно.       Обвал набирал силу, уже не одиночные куски — целый пласт скалы соскальзывал на дно каньона крашащейся каменной волной, разбивался брызгами, плевался острыми осколками. Сула закрыл мальчишку своим телом, и сжался, стараясь занимать как можно меньше места. Лошадь больше не кричала. Камни грохотали, оглушая, рикошетили, мелкие каменные градины осыпали спину и голову.       Грохот постепенно стих, умчалось даже эхо, унеся отголоски обвала по ущелью.       — Меня учили, что опасность нужно встречать с высоко поднятой головой, — пробормотал Сула, осторожно приподнимаясь на руках и осматривая туманное от пыли ущелье. — А не скрутившись в недостойный клубок, как морская ящерица на сковороде. Но знаешь, Аше, ты не впечатлишь смелостью тупой камень, когда он будет проламывать твою гордую голову. Поэтому в первую очередь нужно заботиться о собственной жизни, а все остальное — можно пережить.       И тут под ногами дрогнула земля.       Единственное, что успел сделать Сула — закинуть мальчишку чуть повыше и подальше от края прежде, чем сам резко вместе с камнями и сухой землей стремительно заскользил вниз.       К счастью, уехал недалеко.       — Поторопился паниковать, — влезая обратно, усмехнулся он и неприятно дрожащей рукой помассировал спину прежде, чем снова взвалить ребенка на плечо. — Пора отсюда убираться. Мы почти дошли до Диркейма, слышишь меня, мышонок, я чувствую, как ветер все сильнее пахнет родными краями. Потерпи еще чуть-чуть.       Повозка уцелела — только сломались хлипкие оглобли и покосилось колесо, но главное, она не попала под обвал и могла ехать. На нее и уложил Сула мальчишку, меч, а сам взялся за край и толкнул ее вперед, хотя после недавних прыжков по камням уже почти не чувствовал ног и рук.       Хорошо бы мимо пробежал какой-нибудь зверь с жидкой кровью. Сейчас сгодилось бы что угодно, Сула не был прихотлив в еде. Вода закончилась. И лошадь пропала.       Выход из каньона в этом месте заканчивался невысоким холмом, откуда открылся потрясающий вид родных краев. Сула оттянул повязку с лица и вдохнул полной грудью.       — Смотри, Аше, мы дошли.       Тишина оглушала.       — Мы на западе — это отлично. Но солнце всходит — немного не повезло. Но мы продержимся, да, Аше? Ты точно выживешь. Ты же сильный. Я видел, какой ты сильный. Открой глаза, мальчик мой. Или попробуй посмотреть моими и увидеть то, что вижу я.       — Вон она, та самая река с водой ровной, как зеркало, и прозрачной, словно воздух. Видишь, как в ней отражается рассветное небо?       Он повел рукой, охватывая все пространство от горизонта до горизонта — ровную, серую равнину, гладь которой не портили ни камни, ни случайные кустарники.       Затерявшийся ветерок робко пробежался у его ног, закружил невесомую пыль, и утих, так и не потревожив безупречности серого полотна.       Повозка покатилась дальше. Она ехала легко, только выщербленный кусок колеса стучал, проворачиваясь. Под ногами похрустывала, серая пыль, ровным слоем покрывающая твердую, как отполированный камень, землю. Пыли немного, значит, до сезона дождей еще далеко, иначе ветер гонял бы по равнине не тонкие серые струйки, а целые пылевые облака.       Каждый шаг поднимал в воздух невесомую взвесь. Даже в безветрие она оседала долго и будто застывала позади низким туманным облачком.       Сула надолго закрывал глаза, чтобы воспоминания стали ярче.       — Вон там, в тени поющих крон плывет прогулочная краснобокая лодочка. А мы с тобой сейчас идем по берегу, по лазурным орнаментам. Расписная плитка здесь уложена плотно, одна к одной, как стежки на вышивке, — голос шелестел тише, чем пыль под ногами, возможно, его уже никто не слышал. — Когда я был маленький, то не мог оторвать взгляд от земли и всегда рвался выскочить из кареты и самому идти по этим узорам, и есть тянучие ореховые конфеты, которые продавали торговцы. Но отец был против, статус, говорил, не позволяет. И вот сейчас я иду здесь своими ногами, а ты едешь, как богатый наследник, почти в самой настоящей карете.       Сула остановился и согнулся, упершись ладонями в колени. Осталось совсем чуть-чуть. Будет невероятно досадно свалиться без сил, когда на горизонте в жарком мареве уже виднеется тонкая полоска северной стены Гранд-Диркейма. Амулет, придававший сил, окончательно ослаб. Веревка, которой ларец привязан к телу, протерла кожу до мяса. Из-за сухости и жары кровь не текла, а сразу же высыхала, застывая зудящими корками. Ничего. Главное, дойти, а прочим займется лекарь.       — Сейчас немного отдохну и покажу тебе великолепный дворец. Ты просто онемеешь от такой роскоши, — он помолчал. — Это была неплохая шутка. Острая, как тот шпиль на крыше. А крышу подпирают вон те стройные колонны — тонкие и ровные, как росчерк золотого пера. На третьем этаже есть терраса, оттуда виден водопад, и ночью это самое лучшее место, чтобы смотреть за праздником на площади. Мы к ней сейчас подойдем, к главной городской площади.       Меч он давно бросил на повозку, и даже драгоценный ларец отвязал от шеи, укутал в накидку и уложил в руки мальчишке. И тот впервые за последние дни подал признаки жизни — обернулся вокруг свертка, как замерзающий вокруг грелки, и снова застыл безжизненной куклой.       — Ты, все-таки, жив, мой Аше! — счастливо улыбнулся Сула.       Полоска стены, как будто то приближалась, то удалялась, то висела в горячем мареве бледным миражом. Равнина впереди выглядела спокойной и бесконечной.       Пока впереди не появилась темная рябь — как стайка блох закопошилась на горизонте. Сула прищурился, пытаясь разглядеть, кто именно приближается со стороны стены. Он остановил повозку, чтобы больше не тратить силы, на всякий случай подвинул под руку меч и стал ждать.       Одетые в белое фигуры на высоких южных конях пронеслись рядом, подняв пыль до неба, окружили, и чуть не затоптали.       — Тьфу ты, напылили.       Из-за спин появился всадник — почти ничем не отличавшийся от остальных, кроме сине-золотого орнамента на белой накидке.       Сула стянул повязку с лица, открывая всаднику широкую улыбку.       — Ну, здравствуй, Саллет Де-Эмей, — одними губами беззвучно прошептал он. — Покинь седло и спрячь свой меч. Твой командующий, наконец, вернулся.