Эмпат

Он сбежал. Спрятался, как маленький зайчонок от страшного неизведанного мира за пределами норы и маминого тела. На мгновение стал слабым и беззащитным. Он боялся и бежал, до дрожи в коленях. Сначала отвергал. Полагал, что это просто наваждение, поглощая очередного бедолагу, будто фастфуд. Проходило время, а он всё не мог признаться себе самому. Почему? Он не знал. Неужели это так страшно? Или это так ранит его, закономерное рушение его теории? Неделями Америка ходил по своей галлерее, рассматривал стеллажи эмоций, пытался подобрать то, что он почувствовал в тот момент, найти какое-нибудь безобидное садистское наслаждение или нечто подобное, что-то, что могло бы оправдать все его чувства в тот роковой день. Но всё тщетно. Потому что стоило только вновь увидеть его Бога, то все его жалкие оправдания катились к чёрту вместе с ядовитой мерзкой ухмылкой. И теплоту в глубине холодных изумрудных глаз удавалось скрыть только тёмными очками. В глубине души Америка знал, что в его галлерее не найдётся столько эмоций, сколько он испытал тогда. Однако, он так же знал, что именно он испытал. Оно хранилось в запретной комнате. Оно лежало рядом с ненавистью, но что-то мешало капиталисту достать это чувство и добавить в него новые вкрапления, свои собственные, оживить это чувство. Ему никогда ничего стоило разложить чужую душу на части, словно конструктор и собрать так, как ему заблагорассудится. Но как сложно, оказывается, разобрать по частям свою собственную. Внутри всё бушевало, капиталистическую душу рвало на части, и красная, красная жидкость заполняла собою пустующую оболочку, не обжигала каждую внутренность, а мягко щекотала, будто дразнила. Не холодила и не делала больно, а наоборот успокаивала и будто убаюкивала, качала на своих больших тёплых руках, будто мама в старом, как мир воспоминании. Эта красная субстанция пробуждала в Америке те чувства, для которых у него даже не было масок. Она была не такой, как привычная ненависть. Она пробуждает небывалый наплыв эмоций, заставляет уши краснеть, поспешно опустить стыдливые глаза с чрезмерным количеством бликов, а рот- кривиться в смущённой улыбке, готовя из собственного успевшего устояться человеческого «я» Америки новое едкое жало. «Не надо», – стонал он сквозь сжатые зубы. Но было поздно. Америка впервые почувствовал злобу на... себя? Он вёл себя, словно дурацкий мышонок в красных шортах из мультика, спешащий подарить своей невесте нереалистичный букет. Он не мог даже предположить, что так можно почувствовать себя в реальном мире, но, кажется, что сейчас он ощущает себя в таком же диснеевском мультике. И со страхом Америка ощутил, что ему нравится это чувство, он даже рад каждому наплыву преобразованной из концентрированной ненависти, несколько нездоровой, но не менее сильной любви. А в голове витал он, единственный и неповторимый образ его личного бога, ненавистного цветка, не давал сделать вдоха, отпустить и забыть. Всё всплывали в памяти низкий бас, недельная щетина, тяжёлый золотой взгляд в никуда, и следовавшие за ним жесты: разворот плеч, выгибы кисти, тень от шевелюры на искажённом болью лице, недвусмысленный взгляд человека, который ни перед кем не притворяется. СССР, кажется, что США впервые осмелился назвать его своим именем, раз за разом всплывал в сознании американца– и столь явственно, словно, кроме него, ничего больше не существовало. И США хотел, чтобы он остался там навсегда, хотел присвоить себе его лицо, проработать до мелочей, до последней морщинки, видеть в каждом его жесте подмеченную за много лет секундную слабость, прочитать его под любым углом. Почему-то со страхом Америка понял, что теперь хочет видеть не только боль, ненависть и отчаяние Советов, но и его грустную улыбку, которую украдкой капиталист видел обращённую к детям, сдержанный смех, прячущееся в глубине очей доверие, детский восторг, эйфорию, уважение, счастливую печаль, даже мудрость, наконец. Ему захотелось... понравиться? Чтобы СССР покорился ему? Прогнулся, словно верный пёс? Потребность, c которой сам он не мог смириться. Стало обидно. Да, обидно. Впервые Америку уколола ревность! Почему это другим он улыбается, а ему нет? Чем он хуже? Это немного его рассмешило. Действительно, это же не он всеми правдами и неправдами подставлял и всячески унижал Союза почти полвека. Какая ирония. Вдруг стало страшно. В одно из собраний он наконец не выдержал. Рвалось сердце, рвалась душа. Америка едва держал в себе слёзы. ему нужно уйти, нужно скрыться из виду, тогда он снова потеряет чувства, сможет решить, что делать дальше. У него нет ни одной конкретной точки опоры. Но он выкрутится, он сможет. США искренне верил в это. Наконец коридор, дверь, уборная, зеркало и раковина. Мятные глаза постепенно остывают, превращаясь обратно в малахитовые, а дрожащие плечи успокаиваются и выпрямляют спину. Железный скрип открытого холодного крана, всплеск воды, мокрые, всё ещё дрожащие ладони врезаются в перекошенное неопределённой эмоцией лицо, и горячие, чистые, настоящие слёзы смешиваются с грязными ледяными каплями из канализации, стекают по ухоженным рукам и предплечьям, впитываются в закатанные рукава дорогой рубашки и смываются в слив. Совершенно бесчувственный и серый взгляд вновь пересёкся со своим отражением. Холодный мраморный подбородок и бледные, неподвижные губы. Здесь больше не было человека. США оторвался от отражения и опустился на пол. Он был грязным, кафельным и холодным. Почти таким же как он сам. Что ему теперь делать? Надо менять стратегию. Но как? Если любовь он может получить только из концентрированной ненависти, то ему надо постоянно поддерживать уровень именно ненависти. И при этом сблизиться с Союзом. Зачем? Потому что Америкой играло собственничество. Он знал, что стоит только СССР показаться перед ним, как сознанием тут же заиграет ревность и негодование. На его собственность зарятся другие. Америка не хочет, чтобы хоть кто-то кроме него видел чувства Союза. Они принадлежат ему точно так же как и производящая их душа. Если Америка привяжет к себе коммуниста силой... то рано или поздно и он улыбнётся капиталисту. И при этом таким образом Америка сможет поддерживать уровень ненависти и в себе, что позволит ему детальнее прочувствовать всю свою многогранную и нездоровую любовь. Решено. Он защитит Союза. Защитит его от всего мира, от каждого, кто только бросит на него взгляд. От всех укроет, обнимет до синяков- так коммунист ему дорог!- ведь в один день Америка обидит его сам. Союзу это будет не в радость. Он будет кусаться. Но Америка, как вы помните, умеет располагать к себе людей. Его не волновали ни холодная война, ни ядерная угроза, ни гонка вооружений. Он видел это уже много раз. Ему ничего не стоит вопреки воли всех своих граждан последовать в угоду лишь только своим желаниям. И желание его- закон. Его собственность будет принадлежать только ему. Он будет держать Союза в самой прекрасной, самой дорогой, самой расписной золотой клетке, положит его тело на самые мягкие шелка, и касания его будут самыми нежными и самыми горячими, он согреет коммуниста, укроет от бед, настолько будет ненавидеть, что любить, но только никогда не отпустит. Ему придётся приложить все усилия, чтобы сохранить маску наглости на своём лице. Впрочем, очень скоро нужно будет надеть заинтересованность, потом симпатию, потом робость. Хотя, теперь может ему и не придётся ничего мерить. Может, Америка испытает эти чувства и сам. Никак не может привыкнуть. Что ж, план есть. США назвал его шоковой терапией. Это возымеет нужный эффект. Он поднялся с пола и вышел из уборной. Решимость вспыхнула сосновыми проблесками в радужной оболочке, лишь только стоило ей уловить знакомую фигуру. Ядовито уверенными шагами Америка приблизился к коммунисту, который угрюмо складывал бумаги в поношенный портфель. До тошноты знакомый учтивый кашель заставил его плечи затрястись в безмолвной злобе. Оу, конечно же, Америка понимал такую реакцию. Ведь сам он только полчаса назад объявил Союзу, что его помощь во Второй Мировой войне была отнюдь не бесплатна. И теперь ему придётся отдавать долг. Поэтому вполне себе ожидаемо горящие праведным гневом глаза почти что испепелили Америку, лишь только СССР обернулся к нему. - Ну чего тебе ещё?- он совсем не чурался грубого тона, это капиталист почувствовал сразу, едва сдерживая порыв ударить со всей силы коммуниста по лицу, а после долго жалеть и гладить место ушиба. - Ты, вижу, не особо доволен моими условиями,- будто издеваясь, США растягивал слова, катал по рту гласные, чувствуя, как советское сердце сочится ненавистью. - Как ты догадался,- сквозь зубы процедил мужчина. - Я подумал, может, я всё-таки пересмотрю своё решение, если ты сможешь убедить меня,- глаза сверкнули холодным малахитом, отражая случайно залетевший в зал солнечный луч. Внутри их притаилась тёплая мята, но пока она была лишней,- может, сходим куда-то? Тут есть неподалёку парк, прогуляемся, обсудим наши разногласия с глазу на глаз. Может быть, я даже куплю тебе мороженное. СССР хмурился. Он был в замешательстве, метался то к едкой неприязни, то к праведному гневу, то к обманчивому спокойствию, то к смирению. Но он продолжал бежать и наконец запутался в этой сложной паутине – рухнул, на несколько секунд перестал сопротивляться. Но вновь воспарял духом. Он опять метался. Затаив дыхание США ловил малейшие импульсы его души, на секунду превратившись в локатор эмоций. Нельзя было понять, что выражает его лицо — строгость или радость, расчетливость или отупение, скорбь или торжество. В какой-то момент это лицо изобразило желание улыбнуться — но улыбка пропала так же быстро, как и возникла и снова сосредоточенно Америка принялся разбирать душу коммуниста на составляющие. Золотые глаза тем временем бегали по полу, несколько раз останавливались на скрещённых руках капиталиста и снова продолжали своё хаотичное движение. После войны он стал предельно осторожен. Уставшие глаза по привычке непрерывно ищут угрозу. Ком в горле прыгает из пятки в сердце, и наверняка сейчас коммунист слышит в ушах свой пульс. Теперь он точно от всех ждёт подвоха. И Америка для него- первый, кого стоит сторониться. Наконец Америка почувствовал то, чего ждал. Он знал, какой он услышит ответ ещё за несколько секунд до того, как СССР подал голос: - Ладно, согласен. Но если со мной что-то случится, ответная реакция последует незамедлительно,- тихо сказал он, источая ненависть. Сердце Америки пропустило пару ударов. Сейчас нельзя доводить уровень своей ненависти до предела. В состоянии «любовь» он почти не может себя контролировать. Ночь, улица, фонарь, аптека. Забавные строчки, а как подходят. Они ходили долго. Почти не говорили. Но никто не спешил уходить, Америка постарался. Ему удалось пробить даже такую толстую броню, потянуться внутрь, сквозь мускулы и органы, нежно, почти невесомо коснуться необъятной русской души только на мгновение. Тут нельзя спешить. Америка делал так много раз, сотни раз за считанные встречи лишал воли и женщин и мужчин, и стариков и детей. Но теперь всё было по-другому. Искренность- так ведь это называется?- сочилась из не привыкшей к своей окраске американской души. И чем дольше они гуляли, чем темнее становилось на улице, тем быстрее выветривалась из головы Америки навязчивая идея подчинить Союза себе. Всё больше она уступала месту обычному удовольствию от ночной прогулки. Конечно, если бы здесь не было Союза, то он бы и мечтать о таком не мог. Всё больше глаза заливались тёплой мятой, всё нежнее смотрели по сторонам. Со стороны это было незаметно, даже СССР этого не заметил, хотя он так и норовил заглянуть Америке в глаза. Он полагал, что это поможет вывести его на чистую воду. Однако, в какой-то степени Америке удалось заинтересовать Союза несмотря на всю его сочащуюся ненависть, коммунисту стало интересно, что же есть в Америке такого, чего он не показывает другим? Глупенький, думал США, даже не знает, что без него от капиталиста не останется ничего, кроме его оболочки. Всё, что в нём сейчас есть, всё то, что сейчас хочет вырваться на волю, существует только из-за коммуниста, и как только он уйдёт, Америка опять останется ни с чем. К слову, Америка всё-таки согласился снизить цену долга и убрать проценты. Впрочем, он с самого начала собирался взять с него столько. Он просто сделал наценку, чтобы создать повод для конфликта. Милый, милый, когда в золотых глазах вспыхивает огонёк облегчения. Даже поза его стала более расслабленной. Нет, кажется, он всё ещё ненавидит США. Но его ненависть... теперь она заставляет Союза думать об Америке, размышлять над его персоной, быть заинтересованным в его существовании. Из такой ненависти очень легко получить многое. Америка проверил на себе. - Что ж, думаю, нам пора расходиться,- сказал он в 12-ом часу ночи. - Да,- сухо ответил СССР. - Может, нам стоит встретиться ещё раз как-нибудь? Помниться, когда-то давно ты предлагал дружбу,- тихо сказал США заговорщическим тоном. Повисло недолгое молчание. Лицо СССР выражало много эмоций, но больше других просматривалось возмущение такой наглости. - Я не ослышался? После того, что ты и твои союзнички мне сделали?- шокировано распахнул злые глаза Союз. - Нет, ты не ослышался. Впрочем, если ты откажешь, я мог бы и рассказать своему президенту, кому мои учёные в тайне передали чертежи атомной бомбы. Думаю, такая перспектива тебе не улыбается. - Пытаешься меня подкупить таким грязным шантажом?!- взвился коммунист. Его возмущению не было предела. В ответ ему вторила тишина и звук удаляющихся шагов. Америка так и не ответил. Он уже знал, что встретиться с ним вновь. Не было сомнений. Постепенно эмоции отступали, и по улице опять шла незаметная серая оболочка. Оболочка подошла к машине и села к своему президенту. Всё прошло по плану. Как и предполагал США, они встретились. Даже несколько раз. Без особых изменений, всё ещё презрительный взгляд и неприязнь сочились из советской души. Приходилось прибегать к шантажу. Конечно, проще было бы его просто выкрасть и посадить на цепи. Об этом США всерьёз задумывался пару раз. Но позже пришёл к выводу, что это скучно. Да и не принесёт нужного эффекта. Однако, этот вариант он оставил на всякий случай. Нет, он собирался посадить на цепи не Союза. Он собирался заковать в кандалы его душу. И медленно, но верно его план приводился в исполнение. СССР уже привык к нему, заинтересованность ещё не переросла в привязанность, но была близка к этому. Америка в это время без дела не сидел. Любой, кто вставал на его пути был немедленно устранён. Нет, не физически. Но Америка умел убеждать. Ревность стала его верной подругой, лишь только неприкосновенность его ангела нарушало какое-то животное. Животные, вот кто они все, думал тогда Америка. Лишь он и СССР здесь люди. Лишь они достойны любви. Америка, и только Америка удостоился этой чести полюбить по-настоящему, теперь он это понял. Он единственный на этом свете может любить. Остальные пусть валяются в грязи и похоти, искренне веря, что это и есть настоящая любовь. Черви. Он не отдаст свой райский цветок ни одной из этих земных тварей. Его личный ангел и он сам, вот кому место на небесах. Тем временем, США всё же понимал, что его путь обуздания своего дара не закончен. Он учился. Учился контролировать эмоции. Это было проблематично, учитывая, что толком увидеть СССР можно было только на собраниях, а на его территорию было почти невозможно попасть. Но всё же он выворачивался, не зря ему дан такой редкий дар. И тогда он мог наблюдать за Союзом лишь исподтишка. Он наблюдал за тем, как коммунист ходит в магазин со смешной рыжей авоськой, как катает детей на санках, как идёт и возвращается с работы, как ждёт свой трамвай, как провожает РСФСР в школу. Но и этого ему хватало. Он заставлял себя чувствовать, познавать самые разные градации и переходы эмоций, а в это время пытался обуздать их. На это требовалось время. У него не получалось с первого раза, но он упорно двигался вперёд. Какие-то слабые эмоции ему удалось покорить в первые недели. Некоторые поддавались спустя несколько месяцев. Самые сильные покорить не удалось. Америка не знал, как он мог бы контролировать свою ненависть или любовь. Но, насколько он заметил, эти эмоции не может контролировать никто. «Сердцу не прикажешь»- говорили люди. И теперь США отлично понимал эту пословицу. Единственное, чего он смог добиться, так это скрывать эти чувства или прятать их за другими. Поэтому теперь он был готов к новой встречи с Союзом. И вот эта встреча настала. Он готовился к ней, будто школьник, впервые идущий на свидание. Надел свой самый дорогой костюм. Он точно знал, что Союзу такая одежда не понравится. Он надел солнечные очки. Он знал, что коммунист не любит их. Он надел на себя самую нахальную улыбку. Он точно знал, что СССР ненавидит её. Он готов. Они пошли в кино. Обычное кино, кажется, комедия? США, честно говоря, не помнил. На этот раз Союзу даже не пришлось ничем угрожать. Он согласился сам. Видимо, поверил, что в Америке осталось что-то хорошее. Его доверчивость всегда очень умиляла США. Он пришёл точно в назначенное время. Обычная рубашка, обычные брюки. На голове кепка ещё с революции. На его фоне США казался каким-то нереальным. Да и на фоне всего остального. Обычный московский кинотеатр не пестрел яркими рекламными афишами, а лишь скромно оповещал, какие идут сегодня фильмы. Улица была тихой, даже несмотря на проезжую часть по соседству. По ней ходили люди, похожие на СССР. Кто-то был одет буднично, кто-то нарядно. Толпа не казалась безликой, но она была не такой, как у США. Он был бы непрочь порассуждать об этом, но сейчас все его мысли занял тот, ради кого он сюда приехал. Поэтому отделавшись коротким «менталитет» он улыбнулся и подошёл к коммунисту. - Здрав... - Я согласился только потому что Великобритания просил помочь с документами и нужно было срочно придумать причину отказа,- сходу перебил его СССР в своём привычном угрюмом тоне. - Значит, я тебе более приятен, чем мой папаша?- ещё шире улыбнулся Америка. Эта шутка удостоилась долгого осуждающего взгляда, после чего мужчина направился в кинотеатр, капиталист за ним. Фильм был неинтересный. Хотя в глазах СССР читалось обратное. Америка откровенно скучал и зевал, изредка отпуская нелепые шутки или спрашивая, что происходит. Союз сердился, но терпеливо объяснял, чем смешил и умилял США. Какой забавный народ, русские. Такое ощущение, что они способны прощать гораздо лучше, чем другие – но никогда не забывают. Как это объяснить? Они помнят, но прощают. Так ли велико их сочувствие, или это просто наваждение? На секунду Америка успокоился. Посмотрел на Союза. Тот неловко улыбнулся от смешного момента в фильме. Как странно видеть на его лице улыбку. Ему идёт. США повернулся на фильм. Что в нём происходило, было ему неинтересно. Просто иначе бы Союз заметил, что на него смотрят. Как спокойно. Америка впервые почувствовал себя в уюте. Какое сладкое чувство. Словно на облаке. Даже воздух вокруг посвежел. В этом мире вообще бывает такое? Не хочется больше никуда бежать, ничего делать. Сидеть бы так всегда. Очередной забавный момент в фильме. Человек по неосторожности поскользнулся на замёрзшей луже и упал, а когда попытался встать, стукнулся лбом об мусорку. - Неплохо, но когда я споткнулся так же, поднялся я уже в больнице с огромным синяком,- нелепо пошутил капиталист. Шутка была совсем не смешная. Да и к тому же неправда. Но тут... что он видит? Повёрнутое прямо к нему лицо... улыбается? И эта улыбка... для него? Для США? К горлу подкатил ком, но почти сразу исчез. Америка во все глаза смотрел на обычную секундную ухмылку, казалось бы, обычное действие, коммунисту просто понравилась шутка, даже не настолько, чтобы рассмеяться. Но Америка понимал... его цель достигнута. Его ангел улыбнулся ему.