ольфактор

Всем привет! Большое спасибоо за лайки и комментарии к прошлым главам.. Все замечаНния об ошибках я тоже вижу, но почему-то не могу исправить. Сsайт не обновляет исправленный вариант текста, так что объясняюсь зDесь. В черновом варианте нет всех этих двойных точек, пропущенных пробелов и каких-то дополнительных знаков, я правда не знаю, откуда они взялись и как от них избаААb&$gi(! @#$FGK5^&||||||||||\\&*()543>/~~@#$%^&*(0(*#%$65$&^%%$EDFJ6r&%%^$876rytre%^$%^RFGE%$%478798^%^Rt87yuPOIyut89U-0iuU&F76t9098u(I=^59%zzzzzzzzzzzRF4$%^&*(YUut76^$#w45ert6r6E%$^&*(yg568%^*(784567867YT54#@#$%*79*U97R67&^&()*9iujH65567*uj*)&^rfgh90///////////// Пришлось немного пошалить, чтобы влезть сюда. Я не собираюсь прятаться и скрывать правду, больше не собираюсь. Начало написано нелепо, конечно, но в целом близко к истине. В любом случае, оно не играет особой роли. Куда важнее рассказать, как обстояли дела после той ночи, которая была, разумеется, в разы жарче. Я перенёс Чимина в подвал, в свою комнату, дверь в которую всегда запираю перед тем, как сдать дом новым любителям пощекотать себе нервы. В этот раз я забыл убрать из холодильника кетчуп и ветчину, меня это огорчило. Обычно я не допускаю подобных ошибок. Главная задача — обезличить дом, лишить его жизни, чтобы у клиентов даже мысли не возникло, что скрипящий по швам коттедж в глубине леса может оказаться вполне действующим холостяцким гнёздышком. Так вот, Чимин. Я действительно скормил ему пару таблеток снотворного, потому что нуждался в дополнительной форе. Мне нужно было окончательно обдумать план и решиться на него. Сидя чуть позади изголовья кровати в углу подвала, который я переделал под свой вкус, я смотрел, как Чимин медленно пробуждается. Он вымученно стонал, видимо, силясь превозмочь головную боль после таблеток и алкоголя. Немного собравшись с силами, он сел в кровати, притих и замер, обводя взглядом комнату. Он не знал, что это за место и как он тут оказался. Конечно, такое может немного напугать. Вместе с ним я ещё раз осмотрел до боли знакомые графитные каменные стены, акцентные бордовые светильники, перекликавшиеся оттенком с высоким ворсом ковра, самодельную барную стойку тёмного дерева, из которого же был выполнен и комод с несколькими свечами на нём для уюта. Окна здесь нет, очевидно, а пламя свечи отдалённо напоминает жаркие языки раскалённого Солнца. Вся комната оказалась слева от Чимина и заинтересовала его куда больше, чем голая стена справа, к которой я прислонился спиной. Он не видел меня, зато жадно разглядывал рабочий стол на тяжёлых кованых ножках и пробковую доску над ним, сплошь увешанную фотографиями. Фотокарточки оттенками красного и бордового тоже перекликались со светильниками и ковром, завершая мою дизайнерскую идею, которой я внутренне гордился, но которую Чимин явно не смог оценить по достоинству. Его интересовали не оттенки, а изображения — он спустил босые ноги вниз, даже не заметив той мягкости и комфорта, которые дарил высокий ворс. Его вещи, кроме мобильника, я положил на барную стойку, так что он наскоро оделся, всё ещё не замечая ни меня, ни продуманного интерьера вокруг. Могу поклясться, я слышал, как колотилось его сердце, как часто он дышал и как громко моргал полными ужаса глазами. На каждого я выделял по три фотографии. Этого было достаточно. Крепил их кнопкой к доске одну на другую таким образом, чтобы на переднем плане каждой тройки оказывалась сцена сразу после укуса. Алая, красная, бордовая кровь, пачкавшая шею, одежду, иногда окружающие вещи, напоминала мне о том, кем меня вынудили стать. Две другие фотографии, спрятанные под первой, заглавной, рассказывали, кем я стал на самом деле. Но видеть их я не хотел. Приложив руку ко рту и, кажется, даже закусив её, Чимин разглядывал только верхние фотокарточки. Он не позволил себе касаться их, поэтому не знал, что вторая из тройки обычно делается в машине, а третья уже в больнице. Я видел, как он опустил голову, изучая поверхность стола, видел, как он прижал к лицу вторую руку и отшатнулся назад — я не видел, но знал, что на двух фотографиях, которые я оставил на тёмной поверхности, алели интерьерной кровью шеи Тэхёна и Чонгука. Двух других фотографий из их серии у меня пока не было. Страх Чимина был ясен. — Эй, — позвал я его, хриплым от долгого молчания голосом. Омега прыжком развернулся, инстинктивно прижимаясь к столу, чтобы оказаться от меня как можно дальше. Весь мир пытался отскочить от меня как можно дальше. — Здесь ничего нет, — сразу предупредил я, заметив, что Чимин судорожно шарил взглядом по всем углам в поиске чего-то, сколько-нибудь похожего на оружие. Я не солгал — здесь правда нет ничего, что могло бы навредить мне или ему самому, об этом я позаботился. Разве что он мог бы попытаться порезать меня бумажками. — Говори! — крикнул он, явно теряя самообладание от страха. Я понимаю его, но делать нечего. Встав с пола и не обращая внимания на его пугливые рывки в сторону от меня, я сел на кровать перед ним. Я смотрел прямо, ничего не скрывая и больше не пытаясь притворяться другим человеком — не вскидывал брови в притворном смущении, не распахивал глаза, изображая туповатую невинность, не растягивал губы в неискреннюю добрую улыбку. — Тебе это не понравится, но я уже всё решил, — я устало вздохнул, видя, как его забило крупной дрожью. Он в ужасе жался к стене, как будто забыв, что ещё вчера ночью с таким же рвением жался ко мне самому. Глупо об этом думать, конечно, но я был бы не против повторить. Мне понравилось, что он хотел меня. Хотя, меня ли… — Дело в том, что моё настоящее имя Юнги и я ольфактор. Смятый в напряжённую гармошку лоб Чимина на секунду разгладился в непонимании, а в следующий миг брови изобразили неподдельную ярость. Он не дал мне закончить. Точнее, даже начать толком не позволил, перебив голосом, срывающимся от страха, многократно усиленного злостью: — Ты больной ублюдок, — выплюнул он, сжимая кулаки. — Ненормальный псих! Какие в пизду ольфакторы? Что с Тэхёном и Гуком? Ты их убил? Ты?! Я молча смотрел на него. Видимо, время для разговора ещё не пришло, он не хотел меня услышать. Чимин не мог выдерживать моего взгляда, поэтому всё ещё судорожно перескакивал с точки на точку, надеясь найти хоть что-то, позволившее бы ему спастись. Наконец, он заметил приоткрытую дверь, ведущую на первый этаж. Пугливо глянув на меня, он ринулся вверх по лестнице. — Ты не сможешь сбежать, — крикнул я ему вслед не для того, чтобы напугать, а лишь для предупреждения. Он не обернулся и вырвался из подвала, а там, вероятно, и из дома. Неожиданно для себя самого, я печально улыбнулся. Все эти догонялки не принесут мне радости. Я понимаю, что всё это — вынужденная мера, единственный шанс. Но понимая это мозгом, сердцем я чувствовал себя плохим человеком. Выбежав на улицу в футболке, натянутой задом наперёд и сжимая в руках толстовку, Чимин огляделся по сторонам, жадно глотая ледяной осенний воздух. — Тэхён! Чонгук! Эй! — кричал он, срывая голос и вглядываясь в ещё не отступившие или уже пришедшие вновь сумерки. Постепенно дико изломанные тени стали елями, которые раскачивал завывавший во мраке буран. Никто, кроме свистящего ветра, не отвечал Чимину. Никого, кроме его самого здесь не было. — Блять, блять, блять! — выругался он, хватаясь за спутанные соломенные волосы и соображая, как ему лучше поступить. В ушах пульсировала кровь, ледяные пальцы тряслись, мозг, подстёгиваемый адреналином, выискивал немногочисленные варианты спасения. Возможно, он услышал, как я скрипнул дверью у него за спиной, поэтому закинув толстовку на спину, кинулся к костру. Я остановился на пороге своего дома, безразлично наблюдая за его метаниями. Я уже знал, чем всё это закончится. Растягивать его пытку мне не хотелось, но он сам отказался выслушать. У бревна, на котором уснули Тэхён с Гуком, на котором я их усыпил, Чимина стошнило — он увидел уже порядком впитавшееся пятно крови, окрасившее и дерево, и землю, и остатки жухлой травы в цвет ужаса. Я видел, как он, оперевшись о бревно двумя руками, хватал ртом воздух, тупо глядя в одну точку. Мне показалось, что он должен сдаться здесь, именно здесь, поэтому я медленно, давая ему время, чтобы успокоиться, двинулся к костру. Однако Чимин оказался упрямее, сильнее, он вытащил обугленный обломок нетолстого поленца, и, спотыкаясь, падая, но не теряя сил, потащил себя к тому месту, где, по его мнению, должна быть тачка Гука. Конечно, её там не было уже давно. Мелкий гравий под моими ногами хрустел оглушительно громко для опустившегося на нас сумрачного безмолвия. Подходя всё ближе, я видел, как омега осел на землю рядом с моим побитым внедорожником. Опустив одну безжизненную руку на вымазанное грязной глиной колесо, он сидел, прижав сжатую в кулак ладонь к груди. Рвано дыша, он будто бы пытался вдавить внутрь рвавшееся меж рёбер сердце. Тусклый свет из окон дома и яркое лунное свечение безжалостно пускали блики на дорожки слёз, бегущие по горячим щекам Чимина. — Чимин, давай поговорим, — мой голос звучал спокойно, хотя я буквально физически ощущал ту бурю, что бурлила внутри меня. Там, где-то очень глубоко, меня разрывало на куски от чувства вины. И я ненавидел себя за это. Потому что никто из них не испытывал вину или жалость, когда убивал мою мать пятнадцать лет назад. Никто из них не испытывал ни малейшего укола совести, когда предлагал сдать таких, как я на опыты или запереть в зоопарках. И если Чимин другой, не такой, как все они, то это лишь его проблема. Моя обида на людей, не родившихся ольфакторами, слишком велика, чтобы дать чувству вины надо мной верх. Однако я не врал, когда сказал ему: — Перестань убегать, я не хочу, чтобы тебе было больно. Чимин схватился за свою горелую палку, сжал её покрепче и, вскочив на ноги, пару раз опасно махнул ею у меня перед носом. — Отдай мне мой телефон, ты… — осипшим голосом прошипел омега. Он ниже меня на полголовы, явно слабее, мне не составило бы труда в два приёма обездвижить его. Если бы я захотел. Но я лишь смотрел на этого взъерошенного, напуганного паренька, убеждённого в том, что его друзья мертвы, и что он сам тоже скоро к ним отправится, но всё же не терявшего сил на сопротивление. Я сглотнул ком отвращения к себе и покачал головой. Телефон я не отдам. Пришлось увернуться ещё от пары взмахов дубинкой. Он держался за деревяшку двумя руками и улетал вслед за ней после каждого неудачного удара. Несмотря на управлявшую им ярость, Чимин устал. Он истощился и физически, и морально. Будь мы в других обстоятельствах, я бы хотел взять его на руки и унести в наш дом, вдыхая соблазнительно-сочный аромат прогулки по осеннему лесу. Но мы были там, где мы были. По разные стороны баррикад, на лужайке перед моим домом и по совместительству капканом для Чимина. Я держал руки в карманах, чтобы он не думал, что я собираюсь его бить или в принципе трогать. Сделав шаг к нему навстречу, я опять совершил ошибку — Чимин испугался и на заплетающихся ногах поволочился вглубь леса. Начинает раздражать. Я остался на месте, но руки из карманов вынул. И сдёрнул стоп-пластырь, который зачем-то по привычке опять налепил. Теперь мне незачем скрывать себя, незачем притворяться бетой без запаха. Минуты через три где-то глубоко внутри я ощутил мощный укол. Достаточно болезненный, чтобы скривиться, но достаточно неопределённый, чтобы не понять, в каком именно месте локализовалось неприятное ощущение. Быстрым шагом я поспешил за скрывшимся меж деревьев Чимином. Если мне самому было довольно-таки остро, то его, вероятно, оглушило болью. Я не ошибся. Чимин лежал ничком на земле, рядом с высоким пеньком, с которого начался наш с ним путь в постель. Перепачканный в грязи и пыли, с застрявшими в волосах сухими листьями, он давился рыданиями, вперемежку с болезненными стонами. Рука плотно зажимала шею в области одоруса. Кажется, у него из-под пластыря шла кровь. Теперь не было никаких сомнений — он точно сдался. — Я помогу тебе подняться, — объяснил я, когда он начал перепугано дрожать, стоило мне лишь склониться над ним. Возможно, он почувствовал мой аромат — пустой, но полный тоски, многонотность которого не давала изобилия, а лишь подчёркивала покинутость и сиротство посреди мира других людей, полного счастья и любви. Одиночество ещё никогда никого не делало счастливым. А одиночество, в которое вплетены ноты твоих умерших друзей… — Тэхён и Чонгук живы, — я усадил обмякшее безвольное тело на пенёк и лишь после упоминания чокнутой парочки Чимин сфокусировал на мне взгляд. Полный отчаяния, ужаса, презрения и ненависти. Ровно тот взгляд, которого я и заслуживал. Точнее, которого заслуживал кто угодно, кроме меня. — Вы позволили мне быть барменом, так что я подмешал им снотворное. Пока ты был в душе, я сходил к ним и… забрал их запахи, выкусил одорусы. Но они живы. Помнишь, ты отвлёкся на вспышку за окном и странные звуки? Фары и гудение мотора машины. Это один из моих… Так сказать, один из моих партнёров? У нас есть определённые договорённости, так что он мне помогает. В общем, это неважно, важно то, что он их доставил в больницу. Чимин опустил свои будто бы остекленевшие глаза на экран моего телефона, где светилась фотография вигуков в машине, а затем и в больнице. Те самые две фотокарточки, которые дополнят их тройки на пробковой доске в подвале. Он слегка дёрнул бровями, видимо, обдумывая мои слова и вспоминая детали прошлой ночи. Видел ли он капли крови на футболке, которую я тут же стянул и запинал под кровать? Заметил ли он моё волнение и сбившееся дыхание, когда я сидел на скрипучем матрасе перед ним? Ощутил ли сквозь поцелуй привкус крови своих друзей, которую я так отчаянно пытался успеть смыть с губ? Не знаю. Плохой ли я человек? Уж тем более не знаю. — Они вернутся за мной, — из пересохшего горла омеги едва ли вырывался голос, скорее, это был свистящий шелест, подобно тому, какой гонял ветер между верхушек высоких деревьев над ними. Сумерки сгущались, обступая Чимина со всех сторон, тёмные облака постепенно смыкали над его головой чёрный купол, лишая надежды увидеть хотя бы отблеск лунного света. Лишая надежды. — Вряд ли, — я пожал плечами, всё ещё держа ладони на его коленях, поддерживая, чтобы он не свалился. — Они смогут вспомнить только костёр, а потом стены больничной палаты. А учитывая их… травму… Сознание и память исказятся. Пройдёт очень много времени, прежде чем они смогут оправиться. Прежде, чем захотят что-то вспомнить. — Тогда Хосок… — Чимин шумно дышал ртом, я видел, как вздымается его грудь от судорожных вдохов, видел, как он замирает, когда я начинал говорить. И вот сейчас он опять застыл, ожидая, пока я закончу хлопать себя по карманам и вытащу на свет нечто ужасное. Отрубленный палец? Откушенное ухо? Или вырванное сердце? Не знаю, куда завела его фантазия, но он был близок к визгу, когда вскрикнул, увидев в моей руке перстень с красным камнем. — Глаз дьявола… Это его… Ты убил его, — шипел Чимин едва слышно, будто боясь разозлить меня громкими звуками. Почему он не боится разозлить меня громкими обвинениями? — Нет, — холодно сказал я, пряча побрякушку обратно. — Это мой перстень, только я его не ношу. У Хосока есть такой же, и он с ним не расстаётся, как ты знаешь. Такие носят те ольфакторы, которые убивают людей. Хосок привёз мне его в качестве подарка на наше знакомство. Он прекрасно знал, в чей дом вы собирались ехать. Он предложил мне быть с ними, с теми, кто носят перстни, и стать частью семьи. Мне пришлось объяснить ему, — я непроизвольно потёр костяшки пальцев правой руки, которая и стала главным аргументом в нашей беседе с Хосоком. Я не стал описывать, каким садистским огнём пылали его глаза, когда он рассказывал о троице безмозглых искателей приключений. Мир заставлял людей видеть нас монстрами, но Хосок и его семья действительно стали настоящими монстрами и упивались своей властью, жестокостью и ненавистью к не ольфакторам. — Поэтому не надейся, что он поможет тебе. Он знает, что я не стану прикрывать его, если вдруг меня поймают. Никто из нас не хочет быть пойманным, как ты понимаешь. Чимин теперь смотрел на меня в упор, не моргая, не дыша, и не видя меня на самом деле. Стоя рядом, я чувствовал, как в нём с треском ломается уверенность в окружающем его мире, как грохоча рушатся все мосты надежд сбежать от меня, как он сам звонко разбивается на мельчайшие осколки безысходности. Грустно, конечно. Но у меня всегда был только я. И грустно мне только за себя, обидно и больно. Я сочувствую тем ольфакторам, которые не носят перстни, потому что им тяжело не меньше моего. Но грустить из-за Чимина, жившего в полнейшей идиллии и мире, не остерегавшегося других людей, не вынужденного скрываться всю жизнь, не нуждавшегося в том, чтобы травмировать других, — грустить из-за него я не собираюсь. Да, я поступаю жестоко. Но лишь в его восприятии мира. Потому что большей жестокости, чем отношение людей к ольфакторам, не существует. Это то же, что сравнивать убийство комара и человека. Несопоставимые по своей чудовищности поступки. — Метки ольфакторов сильнее обычных, как ты уже понял. Она будет держаться около года и не позволит уйти от меня дальше, чем на пятьсот метров, — я почесал затылок. На самом деле, это была моя первая метка, так что я не в полной мере знал все тонкости. И меня смущало, что я должен рассказывать всё о себе. Выдавать незнание о собственных особенностях. Да, я стыжусь того, кем являюсь, и впервые делясь сокровенным, я ждал всецелого внимания со стороны Чимина. А он только дрожал и капал слезами себе на футболку. Я порывистым движением вернул руку со своего затылка обратно Чимину на колено, заставив его вздрогнуть и прикрыть лицо ладонями. Он всё ещё ждал, что я побью его. Меня это начало всерьёз раздражать. Теряя контроль над собой, я встряхнул омегу, заставляя посмотреть в глаза: — За это время, за этот год, ты должен помочь мне. Ты должен изучить меня, найти способы справляться с… как ты сказал, жаждой новых запахов. И потом, спустя год, должен доказать своим людям, что мы, ольфакторы, не опасны. Что нам нужна помощь, а не забвение. Слышишь меня? Отвечай, когда я задаю вопросы! — Д-да, — он несколько раз в ужасе кивнул, а я заметил, что слишком уж сильно сжал его плечи. Останутся синяки. Я отпустил его и глубоко вздохнул, возвращая самообладание. Невозможно унять волнение, когда прямо сейчас происходит переломный момент в моей судьбе. И, возможно, в судьбе всех ольфакторов. — Ты говорил, что читал всякие статьи про формирование запахов и про нас. Понимаешь, одно дело появиться на свет с врождённой болезнью, когда тебя все жалеют и пытаются помочь, и совсем другое — родиться ольфактором, когда тебя считают выдумкой, страшной байкой, а если и допускают мысль о твоём существовании в реальности, то потирают руки и выдумывают самые жестокие эксперименты и пытки за твою природу. Мне страшно, понимаешь? Мне страшно прожить жизнь так, — я махнул рукой в сторону дома, а этот придурок опять решил, что я замахиваюсь для удара и съёжился, всхлипывая. Плевать на него, я уже не мог остановиться, казалось, впервые за всё время переполнявшие меня горечь, опасения, одиночество — всё выплеснулось за край моего самообладания, и теперь этот поток мог бы затопить целые города. — Я готов понести наказание за то, что сделал. Пара лет за решёткой за причинение вреда здоровью — ничто, по сравнению с пожизненной мукой. Фотографии — доказательства, что все те люди живы. Я… Глянув на Чимина, меня будто окатило ледяной водой — он не верит. Не верит ни единому моему слову. Омега, скованный страхом за свою жизнь, смотрел на меня, пусть и напряжённо, но напряжение это рождалось не от сопереживания моим страданиям, нет, он смотрел недоверчиво, внимательно, кивая в нужных моментах, потому что я приказал отвечать на мои вопросы. Он всё ещё думал, как ему сбежать от меня. От убийцы-психопата. Я сжал кулаки, больно впиваясь ногтями в кожу. Огненная ярость играла желваками на моём лице, но глаза источали убийственный холод. Чимин заметил перемену в моём настроении и съёжился ещё сильнее, хотя, казалось, сильнее уже просто физически невозможно. Крошечный омега тупо кивал, пытаясь угодить мне. Он ничего не понял. Ничему не поверил. Плевать. Это единственный шанс. Если не сработает, я надену перстень. Примкну к семье. Сдамся. — Ты сирота, родственники не станут тебя искать, — расслабившись и чуть склонив набок голову, я смотрел ему в глаза, оглушая ледяным спокойствием голоса. Каждое новое слово било по Чимину обжигающим хлыстом, заставляя, наконец, поверить. — В универе дистанционно возьмёшь академ. Тэхён и Чонгук ничего не вспомнят. Возможно, с твоим исчезновением, они даже обвинят тебя в том, что ты сам всё подстроил. И если всё-таки они смогут восстановить хоть что-то в своей памяти, вряд ли им кто-нибудь поверит. Солёные дорожки вновь заблестели на красных щеках. — Помнишь, ты сказал, что пока находишься на этом пеньке, то тебе нечего бояться? Что ты в безопасности? — услужливый жалкий кивок. — Так вот, тебе нечего бояться, пока я позволяю тебе быть на этом пеньке. Ты сам говорил, что слишком трясёшься за свою жизнь, так что я уверен, ты не станешь глупить. Если хорошо постараешься, то через год вернёшься домой и, возможно, построишь на мне свою научную карьеру. А если будешь сопротивляться… Я толкну тебя с пенька. И никто никогда не узнает, куда ты исчез. Я не плохой человек. Мне не нравится говорить всё это, но выбора у меня нет. Убийство моей матери, страдания десятков людей, у которых я отобрал одорусы — всё это давило на меня, вынуждало поступить именно так. Я хрустнул костяшками пальцев, обращая взор в тёмное небо, видневшееся между скелетами деревьев. Мне казалось, что на меня в ответ смотрят огромные чёрные глаза, обрамлённые густыми ресницами веток. Глаза безжизненные, безразличные, которые следили за мной всю жизнь. Я ненавидел их и хотел, наконец, спастись от их жестокого согласия, которым они награждали меня каждый раз, когда я заманивал сюда людей, чтобы отобрать их запахи. — Ты больной псих, — неожиданно звонко крикнул Чимин и пихнул меня так сильно, что я не устоял на ногах и повалился на сухие листья, больно ударившись головой о вылезшую из промёрзшей земли петлю толстого корня. Он так мне и не поверил. Я плохой человек. Поэтому остался сидеть на месте, прижимая ладонь к моментально образовавшейся шишке на затылке. И хотя мне было невыносимо сдерживать раскалённые струны рвущегося изнутри гнева, глядя как сверкают белые подошвы кед Чимина, я лишь улыбался. Страшно, безжалостно и горько. Минуты через три где-то глубоко внутри я ощутил мощный укол.