Дубли

Вернувшись домой, Гермиона долго стоит в коридоре, не раздеваясь. Живоглот мягколапо скользит в темноте, трется о ее щиколотки, и она, наконец, отмирает. Снимает туфли, развязывает пояс пальто, тянется к волосам и не может сдержать глупой, неожиданной для самой себя ухмылки: кудри, кажется, до сих пор хранят электричество малфоевской магии. Не хочешь утонуть – … ну, да. Иногда Гермиона хочет. Сидя на полу самолично прокуренного кабинета, в ворохе бумаг, без туфель и мантии, лишь бы не идти в тишину пустого дома – хочет. Снимая бейдж Мисс Тайлер за кирпичной стеной маггловского хосписа, в котором Моника Уилкинс тихо постанывает от боли и дезориентации – хочет. Ложась под Рона, вдыхая запах его пота, пока он кончает в нее, входя резкими, ритмичными толчками – хочет. Ловя на себе чуть замутненный огневиски взгляд Маклаггена на свадьбе друзей и позволяя влажно целовать и трогать себя в уборной, как пятикурсницу – хочет. Хочет – и не может. Не барахтаться – это инстинкт. Гермиона стягивает юбку, снимает через голову тесное поло. Тишина – любимая женщина холода. Она всегда приводит его за собой. Там, где тихо, некому наложить Согревающие чары. Второй раз за вечер Гермиона думает о Малфое. Интересно, умеет ли он тонуть? *** Статут Секретности вступил в силу в конце семнадцатого века. Однажды, когда Гарри все еще был в ее жизни, когда на его шее все еще не затянулась удавка судебной машины Визенгамота, они сидели на ее кухне и делили полуночную банку паштета. Тогда он спросил: – Тебе не кажется, что это ксенофобия? – Что из всего этого, Гарри? – невесело усмехнулась Гермиона, облизывая палец. Он сделал неопределенный жест в воздухе. – Ну… мир? Мы воевали с Реддлом за магглорожденных. Теперь мы пару раз в неделю спасаем очередную вдову из Священных двадцати восьми от наших же. Ну и Статут… – А что со Статутом? Гарри со вздохом снял очки. – Гермиона, это же странно, да? Мы прикладываем Конфудусом случайных прохожих, если они оказываются в месте проведения рейда. Мы можем сделать безопаснее множество производств с помощью магии, но не делаем этого. Мы даже рак научились замораживать чарами Стазиса! Гермиона дважды моргнула, прежде чем ответить. – Вспомни сожжение ведьм у замка Рейнштейн. Или Салем. Статут – реакция на человеческий страх, Гарри. Магия пугает. – Ну мы-то с тобой вроде справились, самая выдающаяся магглорожденная ведьма столетия? Если бы Гермиона могла потрогать его слова, то окоченела бы. – Золотая девочка, – пробормотала она. – Что? – Золотая девочка Поттера. Так меня Скитер в последней статье назвала. Гарри фыркнул. Они помолчали, прежде чем Гермиона снова смогла заговорить. – Ладно, магия пугает тех, кто не может к ней прикоснуться. – Это и есть ксенофобия. – С их стороны. – С обеих. Гермиона раздраженно похлопала себя по карманам в поисках сигарет. Тогда она еще пыталась бросить и старалась не носить с собой больше двух. Не найдя ни одной, она зло выдохнула. – Окей, Гарри. Я ксенофобка, ты сеешь добро, вместе мы когда-то были неплохой командой. Он грустно улыбнулся и, перегнувшись через стол, взял ее руки в свои. – Ты рацио, Герм. Без тебя мы бы умерли на первом курсе. Я просто… Мне тяжело в Визенгамоте. Я хочу в поле. Через три месяца его повысили до члена Верхней палаты. Лиловый цвет мантии превратил его глаза в два бутылочных осколка, отражающих солнце. Еще через два года он стал самым молодым Верховным чародеем в истории Великобритании. На церемонии посвящения Гермиона обняла его и прошептала: – Я так горжусь тобой, Гарри Поттер. Так неимоверно горжусь. Он отстраненно обхватил ее плечи в ответном жесте и пробормотал куда-то в макушку: – Я задыхаюсь, Герм. Спустя семь лет она поняла, что он имел в виду. *** Когда Гермиона выходит из министерского лифта, Малфой уже стоит у кабинета. На нем темно-серый шерстяной костюм и снова нет министерской мантии. «Заместитель руководителя отдела Международного магического сотрудничества Гермиона Дж. Грейнджер-Уизли» – напоминает табличка с двери, и Гермиона зло смаргивает двойную фамилию, острый дефис, серо-шерстяного Малфоя и все это громкий, гулкий, нелепо вмазавшийся в нее вторник. – Доброе утро, – выплевывает она куда-то в сторону Драко. Вместо ответа он протягивает ей бумажный стаканчик с кофе. – А по тебе и не скажешь. Держи. Взял на свой вкус. Гермиона принюхивается. Пахнет корицей, апельсиновой цедрой и бадьяном. – Обычно я пью просто черный. Но спасибо. – Ну еще бы ты не пила просто черный, – усмехается он, и Гермиона буквально заставляет себя не задумываться над тем, что он имел в виду. За зачарованным окном срывается первый снег. Некоторое время они молча пьют каждый свой кофе. Гермиона разбирает прилетевшие за ночь служебки – в основном из дежурной части убойного отдела Аврората (ранен прикомандированный аврор такой-то, отчет испанским / немецким / японским коллегам отправлен тогда-то, международного скандала сегодня не будет, распишитесь), когда находит затерявшийся конверт из кадрового отдела: Г-же Г. Дж. Грейнджер Уведомление: В связи с изменением ваших персональных данных в Едином регистрационном реестре волшебников (свидетельство о расторжении брака от 25 сентября 2006 года) просим вас явится в Отдел по работе с кадрами для актуализации магического контракта с Министерством. С уважением, специалист кадрового отдела III уровня Х. Лодри Волшебный брак – не просто матримониальный союз. Это слияние энергий двух родов, укрепляющих и поддерживающих друг друга. Гермионе хотелось бы думать, что все это – добрые и пустые истории Молли, бормочущей их в полудреме. Но глупо отрицать, что после развода ее тело приспосабливается колдовать по-другому. Спустя десять лет она вспоминает, как чувствуется ее магия – незамутненная, быстрая, иногда чересчур импульсивная, но такая… нутряная. Со вздохом Гермиона опускает ладони на стол. Обручальное кольцо звякает, и она удивленно смотрит на безымянный. Серебристая полоска похожа на сдувшийся спасательный круг. Гермиона снимает кольцо и бросает его в корзину для бумаг. Иногда ей хочется утонуть. Малфой наблюдает за ней, и она знает, что это – не из любопытства. Он спокойный и расчетливый, осторожный, но она помнит его зубы, и помнит его фамилию, а еще – видит перстень на мизинце, бликующий светом из окна. Она помнит, кто он такой, но до сих пор не знает, зачем он здесь. – Правда или действие, Малфой? – спрашивает она, откидываясь в кресле. – Долго же ты терпела, – хмыкает он, на удивление – беззлобно. – Ну, спрашивай. – Почему работу над проектом Статута поручили нам? Малфой удивленно вскидывает бровь. – Потому что мир изменился и все в этом духе. Я представляю интересы затухающего, но очень богатого класса, а ты – голос нового поколения. К сожалению, не подкрепленный капиталом. Ну, в основном. – Я не про это. По протоколу правки в документы такого уровня вносятся каждой страной-членом конфедерации, а затем обсуждаются на общем съезде. Почему Англия и Франция? Глупо было бы отдать на откуп двум опальным странам то, что определяет жизнь буквально всего магического мира. Малфой вздыхает, рассеянно водя длинными пальцами по кромке бумажного стакана. – Ты ведь сама предполагаешь ответ? Чуть помедлив, Гермиона кивает. Конечно, внутри конфедерации будут коалиции. Конечно, их состав несложно предположить, проанализировав внешнюю политику стран за последние несколько лет. Но в одном Малфой неправ, и это – распределение капитала. – Золотовалютный ресурс магического мира напрямую связан с маггловским. Это же металл. Железки. Мы не наколдовываем их из воздуха. А еще есть нефть, которую мы тоже потребляем. И… – Умница, девочка, – улыбается Малфой, и Гермиона обескураженно захлопывает рот. Делая быстрый и нервный глоток кофе, она радуется, что сегодня под ее рубашкой есть белье. – Волшебные правительства большинства европейских стран представлены кем-то вроде… – Малфой на секунду хмурится, но тут же берет себя в руки. – Вроде моего отца. Они слишком далеки от маггловского мира. Видят только угрозу и не замечают того, как истощаются наши ресурсы. Не понимают, как сотрудничество сможет помочь всем. – И кто же этот бескорыстный волшебник с длинной белой бородой, который хочет, чтобы мы пролоббировали мир во всем мире? – Гермиона слишком давно работает в министерстве, чтобы не спросить. Драко смотрит на нее дольше, чем нужно. Его глаза – под цвет костюма; под цвет дыма на кухне, когда она курит в темноте. – С чего ты взяла, что он есть? – Он всегда есть. Малфой смеется – профессионально, неискренне, и Гермиона понимает – не скажет. Не сейчас. Но она знает, к кому обратиться, чтобы узнать самой. – Ладно. Давай-ка поработаем на всеобщее благо, – она разминает затекшие плечи, прежде чем встать. Две черные папки лежат на самом дне зачарованного сейфа. Гермиона и Малфой синхронно вскидывают палочки, снимая первое заклинание. Дверца подается с легким скрипом, и Гермиона наклоняется за папками. Малфой прослеживает ее движение долгим, тяжелым взглядом. Она оборачивается – чуть румянее, чем следовало бы – но он не прячется. Он рассматривает ее широко и горячо; рассматривает щеки и губы, и пружины волос, переброшенные на одно плечо. – Что? – грубым от неловкости голосом спрашивает она. – Ты такой олененок, Грейнджер, – тихо отзывается он. – Как тебя занесло в политику? – Я львица, – пытается отшутиться она. – Гриффиндор, помнишь? Он забирает свою папку из ее рук. Фамильный перстень прочерчивает дорожку по тыльной стороне ее ладони. – А пахнешь, как олененок. Гермионе кажется, что ей жарко и холодно одновременно.