Зажженному положено гореть

Это был плохой день. С недавних пор все дни у Иззи были плохими, но этот был хуже всех, потому что портился сам по себе, медленно и неотвратимо, каждой своей минутой напоминая о том, что жизнь Иззи больше ему не принадлежала. С утра он проснулся, вышел на палубу и в лицо ему брызнуло запахом моря, таким родным, что без него он не помнил и не мыслил себя. Вокруг было чисто, опрятно и совсем не так как на «Мести», словно британский корабль был вовсе не кораблём, а домом для кукол. По мнению Иззи, маленькие избалованные принцы получали такие на Рождество в количестве больше десяти штук, а некоторые принцы не вырастали из кукол вовсе, но Рикки Бейнс это, кажется, знал и сам, и его положение не приносило ему ничего кроме удовольствия, такого большого, что становилось тошно. Пару дней назад от нечего делать Иззи взялся считать: сколько раз на его глазах переполнится чаша чужого терпения и не насчитал ни раза. Был страх, была задумчивость и какое-то дурное веселье, но злости не было никогда, только любопытство, оказавшееся страшнее, рогатых демонов у адских печей, потому что Рикки Бейнс больше всего на свете любил разговоры ни о чём. По душе ли Иззи сегодняшний ужин? Не возникло ли у него нужды в рубашках и чулках? Как ему погода? Какие книги он любит? Последний вопрос занимал Рикки Бейнса больше всего. — У меня самое большое собрание пьес Шекспира во всех морях к югу от Ньюфаундленда, — гордо сообщил он однажды. — Вы читали Шекспира, мистер Хэндс? — Шекспира? — Знаменитого пиратского поэта. Кто вертит кем, ещё вопрос большой: судьба любовью иль любовь судьбой? — И из какой это пьесы? — Из «Гамлета». — Ах, вот оно что, — фыркнул Иззи. — Знаменитый пиратский принц? Рикки Бейнс тонко улыбнулся в ответ. — О нет. Гамлет не был пиратом. Он был дураком. В тот вечер — как и во много вечеров до — они ужинали в капитанской каюте, совершенно не наученные тем, что в прошлый раз из такой встречи при свечах ничего хорошего не вышло. Разговоры были великой редкостью: обычно Рикки Бейнса больше занимали собственные манжеты и как не испачкать их в соусе; а Иззи — что ему не подавали даже столовых ножей с тех пор, как он сюда попал. Вздор, думал он, вздор, вздор, вздор. Он бы не допустил предыдущих ошибок, и если бы захотел покончить со всем, никто в целом мире и тем более на этом корабле, его бы не остановил. Однако ему и без того не чинили препятствий. Только поглядывали с любопытством, потому что он оказывается был гостем капитана, гостем надо же! Это была такая несусветная глупость, потому что Иззи не было здесь места, и это было также ясно, как небо в солнечный день, но, как выяснилось, Рикки Бейнс любил глупости больше всего на свете, и это вызывало в Иззи тихое глухое бешенство. Он чувствовал себя незванной тенью, больной и страшной, преследующей Рикки Бейнса, как будто они были в одной из его любимых пьесок. Он уходил к себе в каюту — у него была отдельная каюта, что за расточительство — но и там это чувство не пропадало, и оставалось только лежать целыми днями и считать сколько раз за окном прокричит чайка. Каждый подъём с постели ощущался так, словно проходилось прорывать себе путь из могилы к свежему воздуху, а о чтении и речи не шло. После полудня, когда на несколько часов корабль как будто замирал, Иззи накрывало тоской по тому, что было раньше, чудовищной, совсем ему не свойственной и глупой: что без него всем зажилось свободнее и лучше, вовсе не было секретом. Но тоска никуда не уходила. Ноги путались в одеяле, внутри всё жгло и хотелось вырваться из этой размеренной спокойной жизни и спрыгнуть в море. Хотелось остаться и снова примерить британский мундир. Хотелось свернуться на простынях и лежать так, пока о нём не забудут. Он не знал как быть, и ответов не было. Была только боль в ноге — не иначе приближался шторм и всё растревоживалось к непогоде — как напоминание о том, что прошлое умерло, и старый Иззи Хэндс вместе с ним. Рикки Бейнс имел привычку заходить к нему ровно в такие моменты. Очевидно заняться ему было нечем, и, несмотря на потерю носа, он остро чуял чужое состояние, а потому воздвигался на пороге, словно памятник прошлому Иззи, проходил в каюту и начинал читать вслух. Прошлый Иззи бы не стал терпеть все эти истории, а сказал бы, что за ним рекорд в восемьдесят девять рейдов подряд, и уж в нескольких из них они точно выбросили за борт пару таких писак и ещё пару щёголей, считающих, что весь мир принадлежит им, но за нынешним Иззи Хэндсом такого рекорда не числилось и пиратом он тоже, наверное, больше не был. Приходилось слушать и смотреть на Рикки Бейнса, потому что потолок каюты был изучен в первые дни, и ничего нового на нём не появлялось. Иззи смотрел и слушал, а слова текли вокруг него, будто он с головой ушёл под воду, и море качало его, охлаждая разгорячённую кожу и притупляя боль в ноге. Глаза Рикки Бейнса блестели, точно два драгоценных камня, а лицо загоралось мягким светом таким, какой бывает только у влюблённых и у людей, которые любят свой голос и наслаждаются его звучанием больше, чем происходящее в сюжете. Шли века. Или минуты. Иззи не считал, но всего несколько недель назад у него не было и этого. День был плохой, ужасный, отвратительный и нехороший, но сейчас ему постепенно начинало казаться, что выжить во второй раз было вовсе не такой жестокой насмешкой судьбы.