Through all the confusion,
locked up in my mind Infecting every thought I have,
holding on until the day I die Welcome to the conclusion,
a morbid ending that haunts my
Пальцы погружаются в сырые глазницы, нежно лаская скользкие нити мышц; играют на струнах, убаюкивая, словно умелый музыкант, в руках которого нежная арфа. Слуха касается упоительная мелодия из хриплого тенора и через пару секунд резко переходит в визгливый фальцет, когда натянутый зрительный нерв рвётся с громким чавкающим звуком. Чванк. Толстокожие виноградины с вязкой жидкостью внутри, готовые лопнуть, стоит сжать посильнее, перекатываются в руках, пачкая их. Кровь, смешанная с сукровицей, остатками кожи и чем-то до омерзения клейким, бежит по ладони, заполняя маленькие трещинки; тонкими дорожками стекает вдоль пальцев, забиваясь между стыков, и дальше вниз по запястьям, предплечьям, вплоть до локтей… Жуткие образы извиваются в голове клубком безобразных червей. Копошатся, сплетаются маленькими грязными тельцами, пожирают друг друга, подкидывая разные способы жестокого и беспощадного возмездия. Он больной. Ненормальный. Но за последние месяцы Чимин к этому очень даже привык. Противный лязг ножа по тарелке раскачивает последние нервные клетки, возвращая Чимина в реальность, и он сосредотачивает взгляд на недопитом бокале, что держит в руке. Поигрывая тонкой ножкой, несколько раз крутит, из-за чего тёмная жидкость лёгкими волнами ласкает стекло изнутри. Сегодня он без понятия, что в нём. Судя по мутному, карамельному цвету – ви́ски. И, скорее всего, дерьмовый, ведь Чонгук запретил алкоголь в этом доме, значит дешёвое пойло принёс кто-то из собравшихся за столом. И даже не был за это казнён. Осознание, что его младший сводный брат позволил друзьям то, что Чимину нельзя, накрывает новой волной жгучей ревности, распуская в голове когтистые ветви бешенства. В последнее время их недопонимание перешло все мыслимые границы. И причина тому то, что оседает горьким комом в груди и, вырываясь наружу, словно яд, наполняет сознание одержимостью. Больная, всепожирающая любовь к младшему брату. Такая неправильная, порочная, недозволенная. Сокрушающая рассудок губительной пыткой. Удержать себя в рамках морали оказалось достаточно сложно. С каждым днём накрывало сильнее, выворачивая воспалённые внутренности наизнанку. Ломая, словно конченного наркомана, лишённого спасительной дозы морфина. Алкоголь, запрещённые вещества, беспричинная агрессия, драки и срывы: изрезанный нитями сомнений, он пытался, видит дьявол, действительно пытался себя контролировать, давя гадкую, чумой заражающую мозг, мысль о том, что чувствует. Не сработало. И его поглотила тьма. В комнате невыносимо душно. Плотные, тяжёлые шторы наглухо закрывают высокие панорамные окна, создавая угнетённую атмосферу. Воздух раскалённым песком оседает в лёгких, подавляет и душит. Тусклый свет двух невысоких торшеров причудливо играет мрачными отблесками на витиеватых обоях гостиной, а его тени зловещими призраками тянутся вдоль комнаты, ехидно касаясь расслабленных тел. За столом, среди разбросанных карт, остатков еды и недопитого алкоголя, слышатся приглушённые голоса. Сегодняшний вечер стал единственным за последнее время, когда Чонгук рискнул собрать гостей в их общем доме, наплевав на строгое «нет» старшего брата. И Чимин битый час пытается вспомнить, зачем согласился присутствовать, зная, как теперь к нему относятся окружающие. Слухи о вспыльчивом и аморальном характере мальчишки Пак достигли ушей всех знакомых. Родители, потерпев неудачу в борьбе с резко изменившимся сыном, переехали в тихое, спокойное место, оставив крах и разрушение за стенами этого, некогда счастливого, дома. Отчим уговаривал младшего последовать их примеру, но Чонгук уверенно отказался, оставшись гнетущим бременем на израненном сердце Чимина. Раньше вокруг него было много людей. Смелый, остроумный, красивый – он вызывал восхищение, хотя никогда не был примерным. Но к Чимину тянулись, Чимина хотели, Чимин был желанным в любой компании. Лёгкая обольстительная улыбка на пухлых, словно зацелованных багровым рассветом, губах; томный взгляд полуприкрытых глаз, обрамлённых густыми ресницами; тонкий, изящный носик и светлые, зачёсанные назад волосы вкупе с открытым и сильным характером производили эффектное впечатление. Перед ним радушно раскрывали двери, души и даже сердца. Он всё разрушил. Он виноват. Он это знает. Теперь Чимин похож на безумца. Взгляд стал острым, колким и прожигающим, способным убивать; некогда соблазнительные губы, искусаны до крови, с вечной тенью нахальной улыбки. Стоит ему открыть рот, как из него изливается порция яда, отравляющая собой всё прекрасное. Волосы отросли, длинными хаотичными прядями рассыпаясь по лбу, падая на глаза. Он больше не расслаблен: естественная плавность и грация обратились в змеиную гибкость. Кажется, коснись его воспалённой кожи – и смертельный укус не заставит себя долго ждать. Чимина перестали приглашать на вечеринки, прогулки с друзьями и семейные посиделки, считая наглухо отбитым. Лишь Чонгук всё ещё поддерживал с ним связь. Точнее, старался поддерживать, преследуя брата со своим неизменно глубоким взглядом, искренне не понимая, какого хрена со старшим творится. Оживлённая беседа и смех гостей раздражают. От наигранности, что приторной патокой скользит по стенам гостиной, тошнит. Какого чёрта они забыли в его доме? Почему Чонгук позволил им здесь собраться? Будь они все прокляты. Он залпом допивает алкоголь, брезгливо морщась от омерзительно-терпкого вкуса, и с громким стуком опускает бокал на стол, царапая полированную поверхность, отчего гости вздрагивают и замолкают. Теперь все взгляды обращены к нему. Прекрасно. Чимин расплывается в нагловатой ухмылке, вызывая полное недоумение на лицах присутствующих. Неужто они так опрометчиво забыли о его существовании? — Я удивлён, что сегодня ты составил нам компанию, — прокашлявшись, Тэхён собирает игральные карты со стола, тщательно складывая их в общую стопку. — Прямо как раньше, когда мы заваливались пьяной компанией в клуб или оставались ночевать у Намджуна. Было весело. Жаль, что сейчас всё иначе, — он придирчиво осматривает колоду и, убедившись, что все «рубашки» смотрят правильно – лицом вверх, – ловко её тасует. — Ты молчишь весь вечер, может, сыграешь с нами? — тишина. — Последние полгода я совсем потерял тебя из виду, Минни. Быть приветливым – прямая обязанность хозяина дома. Но Чимин никого не приглашал и не желает здесь видеть. Он не удосуживает Тэхёна ответом и лишь закатывает глаза, когда тот, спустя время после неловкой паузы, обращается к Чону. — Чонгук! — голос звучит слишком резко. Ким бросает колоду на стол, отчего карты вновь рассыпаются в полном беспорядке. — Помнишь наш спор после Чхусока? Чимин делает вдох. Чхусок – праздник, когда вся семья собирается вместе, пересекая длительные расстояния, чтобы увидеться с родными и провести это время в компании близких людей. Но в этом году Чимин впервые не попробовал домашний сонпхён его матери и пропустил традиционную корейскую борьбу, которую посещал вместе с отчимом и братом. Он испытывает горькое чувство вины, что подвёл, ведь семья у него самая лучшая, очень крепкая, дружная и счастливая. Точнее, была когда-то, пока Чимин не стал бельмом на глазу. Именно их жизнерадостное прошлое и удерживает его от того, чтобы окончательно не сорваться. Он не имеет права с ними так поступать и сильнее разрушать то, что они создавали годами. Получается плохо, но он старается изо всех сил. Тогда праздничный день он провёл в своей кровати, игнорируя громкий стук Чонгука, барабанящего кулаком в дверь его комнаты и уговаривающего старшего сдаться, чтобы поехать вместе к родителям. Спустя пару жалких часов брат капитулировал, оставив твердолобого упрямца в гордом одиночестве. И в Чимине в этот момент что-то эгоистично сломалось – он привык, что младший рядом несмотря ни на что. К вечеру, наконец, заставив себя выйти из комнаты и не включив свет, он бесплотным призраком последовал на кухню. Голодный желудок, возмущаясь, требовал пищи, но Чимин разрешил себе лишь порцию максимально невкусного кофе, горького, как его жизнь. Голодом он наказывал себя за неидеальность. Сидя с остывшей, так и не выпитой, кружкой в руках, услышал, как распахивается входная дверь. Первая мысль – если это вор, он выбьет ему все тридцать два, заставляя давиться собственными зубами, когда он свирепо вдавит белые жемчужины в скользкую глотку. Но через пару мгновений гостиную озарила яркая вспышка зажжённого света, и, когда картинка приобрела чёткость, Чимин утонул в пристальных глазах Чонгука, выглядывающих из-за вороха бумажных пакетов. Брат вернулся к нему с угощениями из отчего дома, оставшись в тот вечер рядом. Они ели в тишине, не произнеся ни единого слова. Но были так близко. И, впервые за последнее время, Чимин ощущал, что немного счастлив. — …ты отказался его целовать, Гук! — слух напрягается, улавливая весёлый голос Намджуна. О чём они говорят? — Ты про тот вечер? Это было легендарно! — смех Хосока отбивается от стен громким эхом, и он, складываясь пополам, хлопает себя по бедру. А Чимин хочет ударить его по хребту, жёстко впечатывая лобовой костью в колени и, грубо намотав волосы на кулак, потребовать чёткий ответ, кого обещал поцеловать Чонгук. Ревнует. Опять. Взгляд Тэхёна преображается, сдерживая подрагивающую улыбку, он красноречиво смотрит на младшего, из-за чего Чимин до побеления сжимает кулаки, больно впиваясь ногтями в кожу. — Ты проиграл, Гук, и до сих пор обязан… — Я не проиграл, — стремительно перебивает, хватая со стола пачку сигарет и зажигалку, — условия с самого начала были невыполнимы. Это вам хотелось острых ощущений. — Ты утверждал, что хочешь этого… — Я был слишком пьян, — подкуривает, сразу же делая глубокий затяг. — Сейчас не время для этого разговора. — Ин-те-ре-сно, — растягивая каждый слог, Тэхён бросает внимательный взгляд на Чимина, что-то анализируя. А потом выпаливает как на духу, глядя прямо в его потемневшие зрачки: — Чимин, может, ты поможешь заставить мелкого выполнить все условия спора? — рука Чонгука замирает, не донося сигарету до рта. — Он обещал мне поцелуй. Каждый мускул тела напрягается, и нечестивые мысли вновь заполняют голову. Позвоночник человека состоит из тридцати двух-тридцати трёх позвонков. У него есть целых пять вариантов насладиться агонией Кима: если начать с шеи, то он очень быстро испустит дух, но двигаясь от копчика к пояснице, есть шанс продлить… — Чимин, с тобой всё в порядке? — Тэхён широко улыбается своей знаменитой квадратной улыбкой, игнорируя демонический взгляд Пака. Острые иглы впиваются в разум, голося истошным криком. Нихрена он не в порядке. Совершенно. Напрочь разрушен и уничтожен. Он – выжженное поле после взрыва атомной бомбы. — Отвали от него. Этот властный голос. Его голос. Чимина обдаёт жаром, разгоняя по венам кровь. И он задерживает дыхание, убаюкивая в голове бархатный звук, позволяя ему сладкой мелодией проскользнуть под кожу, рассыпаясь по телу на миллиарды созвездий. Каждый раз, каждый чёртов раз Чонгук поднимает из недр его сознания странные мысли. Он влияет на него: спасает и убивает. Краем глаза замечает движение справа и изо всех сил сдерживается, чтобы не повернуть голову в сторону и убедиться, что младший действительно сел рядом. Выходит чертовски плохо, ведь Чонгук теперь слишком близко, а клубящийся дым сигареты ласково касается его щеки, мягким облаком рассыпаясь по коже. И если, совсем чуть-чуть, буквально на пару сантиметров, он сдвинет колено в сторону, то почувствует естественный жар желанного тела. Это сводит с ума, посылая яркие образы того, как он мучительно медленно проведёт пальцами по коленной чашечке, ныряя к внутренней стороне бедра, и, раздвигая ноги брата пошире, накроет горячей ладонью ширинку, на атомном уровне ощущая, как в удивлении расширяются зрачки, молниеносно наполняя радужку мглой. Блять, нет. Нет-нет-нет-нет. Ему срочно нужно найти точку опоры, красный маячок, что удержит мысли на плаву и избавит от сокрушающих тело фантазий. Впивается глазами в Тэхёна, сидящего напротив, кропотливо разглядывая одежду. И кто надевает отглаженные рубашки на пьяные посиделки с друзьями? Сосредотачиваясь на текстуре хлопковой ткани, цепляется взором за тщательно отутюженный воротник с парой расстёгнутых пуговиц на горловине, оценивает их округлую форму и, спускаясь ниже, врезается в голую грудь. Успокоиться не получилось, потому что теперь его переполняет глупая ревность. В мысли снова врываются дикие видения, и Чимин чуть опускает голову вниз, бросая тяжёлый взгляд исподлобья. Что будет, если прямо сейчас он сорвётся и, перегнувшись через стол, со всего размаху всадит вилку прямо в этот открытый участок кожи, промеж выглядывающих из-под ткани ключиц? Как глубоко в плоть войдут острые стальные зубья, окрашивая белоснежный хлóпок мощным водопадом потрясающе красивого рубинового цвета? Подушечки пальцев обдаёт нетерпеливым пожаром. Он хочет ощутить под ними, как в ужасе дёргается чужая плоть, оглушая барабанные перепонки раздирающим душу воплем. Дыхание становится порывистым, а внимание вновь заостряется, когда он понимает, на кого смотрит Ким. Чимин делает глубокий вдох, следя за кончиком языка, что ныряет в уголок губ, соблазнительно там задерживаясь. Тэхён подаётся чуть ближе, глаза искрятся, наполняясь благоговейным восторгом. Какого хрена? Представляешь, как трахаешь моего брата, ублюдок? Тэ нетерпеливо разглаживает штанину, расправляя складку за складкой, и, ёрзая на стуле, внезапно одаривает Чимина приторно-хитрой улыбкой. Когда-то Тэхён был его другом. Когда-то у Чимина было много друзей. Каждый вечер он проводил в большой компании приятелей, напиваясь до пляшущих перед глазами чертей. Клубы, тачки, танцы: спустя время к ним присоединился подросший Чонгук, и компания стала общей. Это многое изменило. Он всё чаще стал замечать, как до неприличия долго задерживает взгляд на собственном брате, когда младший ведёт себя так естественно и открыто среди друзей. Иначе стал реагировать на слишком уж фривольные дружеские объятия, прикосновения и улыбки. Появился первый крохотный росток странной потребности утащить Чонгука домой и собственнически спрятать от чужих, затуманенных похотью, глаз. И стоило уличить себя в этой предательской мысли, как его озарила неприятная догадка – он позорно влюбился. Так родилось губительное, опаляющее разум безумством, желание обладать тем, что находится под строжайшим запретом. На сколько его ещё хватит, чтобы не сорваться в пропасть со всей бесовской нечистью, наполняющей его уродливое нутро? Тэхён не достоин его. Никто не достоин. Даже Чимин. Особенно Чимин. Когда взгляд Тэ скользит по телу сводного брата, он грезит вырвать этот жалкий язык, что вновь и вновь мажет по нижней губе в мечтательной задумчивости. Ноздри парня расширяются, и он делает плавный вдох, тут же глубоко сглатывая, так сильно, что гуляющий кадык натягивает кожу. Решено. Он убьёт Кима. Размозжит миловидную морду прямо этим гранёным бокалом, что удерживает в руке. Со всей силы проходясь по лицу и стирая бесящую его улыбку, с оглушительным хрустом ломая нос, вдавливая толстое днище в небольшую горбинку, оставляя глубокие рваные раны битым стеклом. Хотя, сам-то прекрасно понимает, почему его брат вызывает влечение… Чонгука хочется до дрожи в коленях, до изломанного скелета и патологической тахикардии. Но между ними пропасть, чёрное дно из запретов и предрассудков. И нужно, как священную мантру, набить на подкорке главное правило: Чонгук – мой брат. Но в голове лишь одно слово «мой». Он мой. Как он к этому пришёл? Пак Чимин, за которым всегда бегали толпы поклонников, стал помешанным на единственном человеке, к которому нельзя приближаться. В тот ли момент, когда Чонгук бросил первый робкий взгляд, переступив десять лет назад порог их, теперь уже общего, дома. Тогда у пятнадцатилетнего Чимина сердце рухнуло вниз лишь от одной мысли, что теперь ему придётся делить комнату с неизвестным мелким мальчишкой. Он не задумывался, готов ли принять нового члена в свою семью – отчим давно ухаживал за его матерью, – и его присутствие в их жизни всегда было устоявшимся фактом. Но почему он молчал о собственном сыне? Ведь внезапно обзавестись братом-подростком – это другое. Худенький, черноглазый Чонгук казался диковинкой в их светлом доме. Чимин не понимал, как относится к этой неожиданной новости. У него будет младший брат? Ему нужно полюбить его? И он полюбил. Но не так. Неправильно. Их путь не был гладким: Чон был замкнутым, но упёртым ребёнком, похлеще самого Пака. Первая ссора оставила синяки и ссадины на лицах обоих. Первая пьянка привела к неловкому разговору по душам, где Чонгук, утирая сопли рукавом, рассказал, что всегда мечтал иметь полную и счастливую семью. И дальше: первая немая поддержка, когда Чимин после встречи с родным отцом закрылся в ванной, ловя накатывающие приступы панической атаки, пока тёплые руки младшего заботливо укрывали его тяжело дышащие плечи; первая, немного застенчивая улыбка Чонгука, когда удалось рассмешить до слёз вечно сурового хёна своей глупой шуткой; первая крупная драка с обидчиком, посмевшим назвать их семью половинчатой, которая и привела их к совместному выгораживанию друг друга перед родителями, общей тайне и окончательному сплочению. Но первое осознание опасного вожделения породило череду краха. Можно ли было этого избежать? Кажется, нет. Чимин на грани. Рой остервенело кусающих ос вихрем кружится в районе груди, на полной скорости врезаясь в рёбра, жаля внутренности и оставляя в сердце тонкие колючие иглы. Его раздирает, ломает, выворачивает. Тело сводит судорогой, температура скачет как при лихорадке, мышцы ноют от напряжения, а сердце иступлённо бьётся, как под действием опиатов. Морфий лечит боль душевную и физическую, убаюкивает сознание и опьяняет, пуская по венам охуительные фейерверки восторга и невыносимого счастья. Вызывает мощнейшую зависимость. Убивает. Его брат – грёбаный морфий. Чимин ловит расфокусированным взглядом движение руки Тэхёна и додумывает, как она, скрываясь под столом, плавно ложится на выпуклую ширинку, поправляя полувставший член. Ещё секунда, и он вырвет его бесконечно гуляющий кадык голыми руками. Разорвёт пасть надвое, обнажив болтающийся скользкий орган, словно разъярённую змею, извивающуюся в предсмертной агонии. Ногтями по глотке, царапая кровавые стенки, погрузив руку внутрь как можно глубже, хлюпая кровью, извлечь из тела твёрдый позвоночник. Разобрать человеческое тело по частям, наслаждаясь, словно йоркширский потрошитель. Сжимает кулаки, представляя, как громко и смачно чавкает под ними блестящий в свете ламп нос жертвы после первого удара об стол. Как некогда твёрдый череп превращается в кровавое месиво от резких, непрекращающихся ударов. Он сотрёт его в порошок, и Ким больше никогда не сможет смотреть на Чонгука. Чимин – тот, с кем брат проводил всё своё время… Блядство, одно и то же по кругу, опять. Он приглушённо стонет, хватаясь за голову. Чонгук бросает на старшего долгий взгляд, брови сведены к переносице в глубокой задумчивости. Они давно с ним не разговаривали, Чимин избегал, чувствуя, что больше не способен сдерживать свои маниакальные порывы. Но младший молчаливой тенью неустанно был рядом, как Пак ни пытался разорвать эту связь. Он скучает по нему. Очень сильно. — Что ты смотришь на меня, как на дьявола во плоти? — колкая фраза помогает Чимину немного заглушить боль в сердце. — Ты выглядишь изнеможённым… — голос Чонгука сдержанный. — Чимини, ты планировал переехать в Пусан? Помню, раньше ты как-то упоминал… — сладкая, подрагивающая улыбка Тэхёна касается губ, прерывая их краткий диалог. Несложно догадаться, что Ким знает о страшной тайне Пака и играет этим. Знает, что Чон его до дрожи волнует, и он держится за последнюю хлипкую нить самообладания, чтобы не устроить кровавое шоу. — Хочешь от меня избавиться? — сверкая глазами, врезается тяжёлым взглядом в Кима. Откровенный вопрос заставляет умолкнуть непринуждённо болтающих на диване Хосока и Джуна. — Что ты имеешь ввиду? Я просто поинтересовался о твоих планах, — произносит, оглядываясь на Чона. Это злит Чимина настолько, что он подаётся вперёд, до побелевших костяшек сжимая край столешницы. Оказываемое давление заставляет стол чуть накрениться, отрываясь двумя ножками от пола. Бокалы дрожат, жидкость в графинах нервно колышется, а позабытые фрукты, служащие декором, переваливаются через края невысокой тарелки, рассыпаясь по поверхности крупным градом. Красное яблоко неторопливо катится в сторону Чимина, и он ловко накрывает его ладонью, останавливая перед падением вниз. Дерзко ухмыльнувшись, подносит его к губам и с громким хрустом вгрызается зубами в сочную плоть. — Чимин останется дома, — решительный голос Чонгука касается слуха, и Пак оборачивается, сталкиваясь с ним глазами. — Не решай за меня, — стирает подушечкой большого пальца каплю сока, попавшую на подбородок, тут же слизывает её языком. — Разве ты только что не подтвердил, что никуда не планируешь? — Я сказал, — цедит сквозь зубы, чеканя каждое слово, — что он планирует от меня избавиться. — Чимин, что за бред ты несёшь. Мы – друзья. — Друзья, говоришь? Так какого хрена последние полчаса бросаешь похотливые взгляды на моего брата? Или решил, что я ничего не вижу? О, нет, дорогой друг, я прекрасно понимаю, какие мысли витают в твоей мелкой, никчёмной черепушке. Ты хочешь его, ведь так? — резко хватает бутылку ви́ски и неаккуратно наполняет бокал, проливая немного на стол. — Что ты несёшь, Пак? — Тэхён подскакивает с места. — То есть, ты утверждаешь, что я неправ и ты не допускал мысль о том, как нагнёшь его прямо на этом блядском столе? — Мои ли это мысли, Минни? Тёплая ладонь касается колена, успокаивающе поглаживая коленную чашечку, и Чимин забывает о воздухе. Он слаб перед ним, но слишком поздно – сумасшедшая одержимость затянула разум густой, липкой паутиной. Все чувства накрывают одновременно, сражаясь за право быть освобождёнными из заточения. И он уже не способен остановиться. — Не рискуй, Тэхёни, — передразнивает, со злостью отшвыривая руку Чонгука с колена, чувствуя, как опустевшее место жжёт, как после ожога. — Ты даже не знаешь, на что я способен. Он хватает со стола изящный фруктовый нож и, с самоуверенной полуулыбкой, проводит по острому лезвию влажным кончиком языка, глядя прямо в глаза бывшему другу. — Правильно о тебе говорят, что ты помешался, — громко фыркает и продолжает, обращаясь к Чонгуку. — Этого психа стоит держать на привязи. — Он не собака, чтобы сидеть на поводке, — голос Чона холоден, кажется, он тоже злится. Вот только на что? Кого? Но, в какой-то мере, Чимин даже рад, что брат, несмотря на безумное состояние старшего, всё равно на его стороне. — Не боишься, что я могу разодрать твою глотку своей клыкастой пастью? Гав-гав, Тэхён. — Вне всяких сомнений, — закатывает глаза. — Чего ещё от тебя ждать? Чимин резко тянет на себя край столешницы, раскачивая стол. В этот раз посуда не выдерживает, и хрупкие бокалы, бутылки, тарелки, теряя опору, падают на пол, с громким звоном разбиваясь на сотни мелких осколков, насыщая помещение стойким запахом алкоголя. — Сыграй со мной? — хищный оскал тенью пробегается по лицу. — Как раньше, но по моим правилам. — Что ты задумал? — подаёт голос Намджун. Недоумение на его лице сменяется испугом, и он поворачивается к Хосоку, изгибая бровь в немом вопросе. — Игра простая, — Пак наклоняется к столу, мощным рывком скидывая с него оставшиеся предметы. Острые частицы впиваются в запястья и ладони, рукава футболки противно намокают, но ему абсолютно плевать. Карты заворожённо кружатся в причудливом танце, падая на пол, прямо в длинные багровые реки из вина и ви́ски. Чимин помещает в центр липкого стола нож, грубо впечатывая ладонь в рукоятку, и обводит глазами собравшихся. — Назовём её «Притянуть или пырнуть». Один из игроков, допустим игрок А, раскручивает этот наипрекраснейший нож. Помнишь игру в бутылочку, Тэ? Моя похожа, но я её немного усовершенствовал. Как только остриё замрёт, указывая на игрока Б, первый выполняет одно из условий: поцеловать, — произносит, наклоняя голову в сторону брата, утопая в омуте его мрачных глаз. По взгляду младшего невозможно прочесть эмоции, но Чимину впервые всё равно, его накрывает мощными волнами адреналина, и он становится неуправляемым. Тэхён делает шаг к столу, и Чимин продолжает, — или причинить боль. Прямо этим ножом. Готов к тому, что я вырежу на тебе своё имя, Ким? Тэхён вновь закатывает глаза. — Я ошибся, ты остался прежним, Пак. В твою игру я сыграю. Но с одной небольшой поправкой, — чиркает зажигалкой и, подкуривая сигарету, делает глубокий затяг, тут же выпуская в воздух сизые колечки дыма, — ты тоже примешь участие. И крутишь первым. Рискнёшь, Чимини? — Это уже два условия. Но, — ухмыляется, — я согласен. Склоняясь над столом и не задумываясь о последствиях, ловким движением, раскручивает резную ручку. Сейчас им движет единственное желание пустить Киму кровь, заглушая мысли об иных – опасных – вариантах развития. Нож быстро вертится, издавая лязгающие звуки, чуть царапая калёное стекло. Каждый новый круг замедляет время, постепенно возвращая Чимина в реальность. А что, если… Нарочито медленно, словно издеваясь, нож завершает последний оборот и останавливается, указывая сверкающим лезвием на Чонгука. — Поцеловать или причинить боль? — тут же громко подхватывает Тэхён, заставляя Чимина испытать неподдельный ужас. Он поворачивается к брату, сталкиваясь с ним неверящим взглядом. Поцеловать? Чонгука? Он? Ну же, мелкий, скажи, что это всё несерьёзно, что игра абсурдная и неуместная. Рассмейся в лицо и назови глупым. Произнеси хоть что-нибудь. Останови. Но Чонгук молчит, выворачивая наизнанку его чёрную душу. Комната и люди в ней резко меркнут, расползаясь нечётким фоном. Чимин больше не видит ничего, кроме обсидиановых омутов напротив. Впервые видит Чонгука. Внешне брат, как и всегда, крайне спокоен. Неужели ему всё равно? Разум завывает гуляющим ветром, пока взгляд мажет по чёрным, как смоль, волосам, собранным в неаккуратный «хвост». Несколько непослушных прядей падают на лоб и виски́, пленяя Чимина своим очарованием. Хочется протянуть руку и с трепетной нежностью заправить за аккуратное ушко. Интересно, каковы они будут на ощупь под его пальцами: мягкие, словно нежное облако, или жёсткие, как у среднестатистического корейца? Густые, тёмные ресницы обрамляют самые совершенные в мире глаза, скрывающие его погибель. Каждую крохотную частицу изучает с особой тщательностью, жадно запоминая бархатность кожи, остроту высоких скул, упрямый подбородок, россыпь родинок, словно созданных для поцелуев, и... блядское колечко пирсинга, идеально огибающее, чуть припухлую и так сильно манящую, нижнюю губу. Словно читая мысли, брат подносит ко рту бокал, прижимая стекло к вожделённой половинке, и делает медленный глоток, всё ещё ожидая от Чимина чего-то. Но чего? Он не может сдвинуться с места. Прежний Чимин бы легко сделал это, но не сейчас… Сейчас он боится, что оголит все свои пагубные чувства. Лёгкие скручивает колючей цепью, раздирая иглами нежную плоть, и он не понимает, дышит ли. Чонгук подвигается ближе, хватая со стола нож, и протягивает Чимину, подсказывая другой вариант. Когда старший никак не реагирует, самостоятельно хватает за руку и оборачивает его ладонь вокруг резной рукоятки. — Вырежи на мне своё имя, хён. Блядский боже. Чимин переводит взгляд вниз, испуганно наблюдая, как обнажается тонкое запястье, когда Чонгук поднимает рукав повыше. — Режь. Тело бьёт крупной дрожью, обдавая затылок холодным потом. Хочется взвыть раненым зверем. Он не способен причинить ему боль. Нож в руке горит, раскалённым металлом прожигая до самых костей. Сладковато-смердящий запах палёной кожи забивается в ноздри, проникая прямо в окостеневший мозг. Он делает вдох. Ещё и ещё. Ещё и ещё. А после со всей силы сжимает лезвие рукой, чувствуя, как острая сталь с легкостью входит в его мягкую плоть, посылая по телу отрезвляющие импульсы жгучей боли. Так правильно. — Это не по правилам, — вскрикивает Тэхён. — А он и не уточнял, кому следует причинить боль. Ведь так, хён? — Чонгук заглядывает в его глаза, но старший их отводит, резко швыряя окровавленный нож на стол. — Я выполнил условия. Теперь твоя очередь, Ким. Но Чонгук стремительно перегибается через брата, обдавая того своим успокаивающим ароматом, и первым хватает предмет. — Я тоже поучаствую в вашей игре, — тут же быстро раскручивает. Капли крови рассыпаются по стеклу, пока нож расплывшимся алым пятном завершает свои обороты, останавливается на Тэхёне. Ха-ха. Чимину физически больно. Он делает глубокий глоток из стакана с ви́ски, что оставил на подлокотнике соседнего кресла, стараясь заглушить адскую смесь противоречивых чувств, вулканом извергающихся из недр души. Лицо Чонгука серьёзное, губы плотно сжаты в тонкую линию. Он не двигается с места, глядя прямо на Чимина. Ким, не говоря ни слова, медленно пересекает расстояние, барабаня пальцами по столу, пачкая их в липких лужицах алкоголя. Каждый тихий стук ударяет по сердцу Чимина пулемётной дробью и разносится похоронным набатом в разуме. Ноги упираются в колени Чонгука, и, под шум разбивающихся о пол капель, Тэхён нависает над ним, чёрной тенью загораживая собой единственный источник света. Чимин напрягается, зло поджимая губы. Бесы в его голове суетливо мечутся, ощущая удушливый запах смерти. Грядёт апокалипсис. Воздух становится вязким и невыносимо спёртым, приобретая консистенцию топкого болота, утягивающего пологой зыбью на дно. Чем глубже вдох, тем сильнее в груди оседает свинец. Словно с укором Чонгук продолжает сверлить неподвижные глаза старшего брата, когда Тэхён уверенно обхватывает его за подбородок, разворачивая к себе, и склоняется ниже к губам. Больно. Невыносимо. Но может ли он это остановить? Мощным рывком переломит ему запястье, обнажив из разодранных мышц кровавую лучевую кость. Следующей станет пястная. Пальчик за пальчиком, с резким щелчком выворачивая каждую фалангу наружу: проксимальную, среднюю и дистальную. Нет. Не сможет. — Чего же ты медлишь? — выплёвывает, до посинения сжимая в руке бокал. — Целуй. Он тебе задолжал. Но когда Чонгук шумно выдыхает, кажется, решив для себя ещё одну сложную головоломку, прикрывает глаза и подаётся навстречу Киму, разрешая к себе прикоснуться, то Чимин не выдерживает и взрывается. Кровавой ладонью путаясь в густых чёрных прядях, хватает младшего за затылок, где-то на задворках сознания отмечая, что волосы у него и вправду мягкие. Рывком разворачивает к себе и, не медля больше ни секунды, впивается алчным поцелуем в столь желанные губы. По телу разносятся мощные разряды тока, во все двести двадцать ударяя по коже, когда он чувствует, как податливо и ласково приоткрывается рот Чонгука. Словно тот жаждал этого момента не меньше, словно с отчаянием и пожирающей страстью целовать своего старшего брата так естественно и верно. Он с остервенением принимает горячий язык хёна, втягивая в себя до боли, жадно насаживаясь собственным ртом. И нет в этом мире чего-то стабильного и постоянного, Чимин это осознаёт как никогда прежде. Потому что целовать Чонгука похоже на смерть: болезненно сладкую, долгожданную, дикую. Поцелуй принимает в себя весь неистовый хаос двух тел: скользко, мокро, но до умопомрачения вкусно. Старший ненасытен и груб, но младший не уступает, разрешая вылизывать каждый далёкий участок рта, скользя по языку прямо в самую глотку. Брать, брать, брать. Всё что так долго накапливалось, теперь громко взрывается, опаляя смертоносным пламенем. Чимин не выдерживает и кусает, втягивая в себя до безумия аппетитную нижнюю губу, и слыша, как хрипло стонет Чонгук, когда металлический привкус крови смешивается с их общей слюной. Это в миг отрезвляет. Что он натворил? Быстро отталкивая от себя брата, с ужасом смотрит на опухшие, алые губы. Раненой рукой убирает волосы с лица, зачесывая назад, и переводит взгляд на остальных. На лице Тэхёна мелькает ухмылка, застывшие каменными изваяниями Хосок и Намджун пристально сверлят глазами пол. Взглянуть на брата он не решается. И больше никогда не рискнёт. Чимин резко вскакивает со стула, и тот падает, оглушительным эхом раскатываясь по помещению. Залпом выпивает ви́ски из бокала, давясь обжигающей жидкостью, и произносит: — Вечер окончен. Валите нахуй отсюда.