***
Сатору боязливо проводит подушечками пальцев по своим испещрённым пурпурными капиллярами векам, по сиреневым впадинам под глазами, по искусанным губам. Брезгливо морщится и отводит глаза к эмалированной белоснежной раковине. Взгляд цепляется за некрасивые разводы на хромированном смесителе с которого уже десять минут течёт ледяная — как будто с лесного Сибирского родника — вода. На периферии сознания мелькает тоскливая мысль, что где-то под всеми бестолковыми объявлениями на доске у подъезда Сатору — когда ещё выходил на улицу — мимолетом видел криво приклеенную вывеску об отключении горячей воды на пару недель. Излюбленное «блять» тихо срывается с губ в который раз за это утро. Мужчина быстро ополаскивает лицо холодной водой и, воткнув вилку накопительного водонагревателя в розетку, покидает ванну. Капельки неприятно стекают по шее за воротник несвежей футболки, но Сатору плевать. Сатору натягивает на себя номинально чистые шорты и голубую фланелевую рубашку в убогую белую клетку. До ближайшего приличного ларька нужно обойти всего два дома. Не забыть бы купить макароны.***
Путь — нихера не близкий. Сатору уже дважды жалеет, что согласился лично доставить Сёко ее блядские сигареты, а не отправил их по почте. Ну, подумаешь получила бы она их к осени, может быть бросила бы вовсе курить. Годжо с омерзением обтирает ладони об край своих дорогущих джинсовых шорт. Всё тело покрылось тонкой липкой пленкой — солнца нет, но летняя духота стоит страшная. И сам черт распорядился, что добраться до Иэири можно лишь на электричке. В небольшом вагоне смешиваются запахи чьих-то мерзких удушающих духов, перегара и жаренных пирогов, что учтиво продаёт тучная тётенька — наверняка! — грязными руками. Вдобавок ото всюду слышится назойливый гул разговоров случайных попутчиков, что на время поездки делают вид, будто являются лучшими друзьями, как минимум, с мезозоя. Сатору, бледнея, отворачивается к окошку. Ещё немного и его стошнит прямо на — наверняка ни раз уже заблёванный — пол. Нужная станция — островок спасения. В следующий раз он отдаст весь годовой бюджет среднестатистического городка на отшибе страны, но доедет с комфортом на такси. При мысли о «следующем разе» глаз нервно дёргается. Сатору поправляет съехавшие тёмные очки, удобнее перехватывает в руках свою поклажу и уверенным шагом направляется в сторону детского дома. Что Сёко привлекло в работе с детьми без родителей — загадка века. Блестящий медик добровольно топит свой талант в глуши. Какая досада. Сатору легонько толкает глянцевую, явно на днях покрашенную — в воздухе витает химозный запах дешевой краски — калитку, и та даже не скрипит. Годжо с пресным интересом оглядывает территорию. Серая «блочка» в два этажа, подобие детской площадки, крытые одиночные здания. Ничего интересного. Взгляд лишь цепляется за чью-то рыжую макушку, что отливает медью и слишком ярко выделяется на общем заурядном тусклом фоне. Девчонка, тоже его боковым зрением приметив, поворачивается. Смотрит слишком пристально, хищно — будто нежеланный чужак вступил на её территорию. Сама по себе тощая, с разбитыми бордовыми коленями, — какая уж из неё хищница? — но в глазах было что-то бесовское, хитрое, а в руках — на половину истлевшая сигарета. Годжо уверенным шагом подходит к ней, не имея иного выбора. — Привет. Подскажи, пожалуйста, где мне найти Иэири Сёко. — Сатору говорит мягко и невесомо улыбается под пронзительным, оценивающим взглядом девушки, что даже до его плеча не дотягивает. — А зачем она тебе? — рыжая, не отводя глаз, клонит голову набок и выдыхает облачко сизого дыма — вероятно намеренно — в сторону Годжо. Наглости ей не занимать. — Я ее друг. — по спине иррационально пробегает тихая дрожь от чужого, слишком сверлящего взгляда. Сатору сильнее сжимает в руках ручки сумки. — Друг… — девчонка тихо повторяет за Годжо. Задумчиво смакует слово на языке и, сделав новую затяжку, вдруг улыбается во весь рот. — Первый этаж, левое крыло, предпоследняя дверь. — Спасибо. — Сатору, в знак благодарности, сдержано кивает и быстрым шагом направляется к трехэтажному зданию. До самого входа чувствует, как спину прожигает острый, цепкий взор карих глаз. Нужная дверь не имеет никаких табличек. Сатору надеется, что девчонка не обманула, и стучится костяшками пальцев; терпеливо ждёт. В звенящей тишине слышно только тихое тиканье наручных часов на запястье. Спустя семь секунд в открывшемся проёме появляется хрупкая фигура Сёко в привычном белом халате. — Я уже почти забыл, какая ты мелкая. — Сатору сверху вниз смотрит на подругу и едва сдерживает хохот, когда в плечо прилетает маленький кулак. — Ой, ой, только не бей! — звонкий смех всё-таки вырывается наружу. Годжо кажется, что он не смеялся целую вечность. — Не мелкая, а компактная. — Иэири в ответ улыбается, нисколечко не обиженная, и пропускает мужчину в комнату. Комната оказывается стерильным вырвиглазно белоснежным медблоком. Хотя, где ещё можно было бы отыскать Сёко, если не тут? Разве что в морге со скальпелем. Девушка легко присаживается в мягкое кресло и подпирает щеку кулаком. Годжо кажется, что он на приеме у психиатра. — Как добрался? — По ощущениям, как в бреду. — Сатору садится на деревянный стул напротив. — Или через все круги ада. Странно, что черти не утащили. — Свои своих не трогают. — Сёко улыбается, прищуривая глаза под которыми синяки даже больше, чем у Сатору. — Если бы я был чертом, то явно самым главным. — мужчина дурашливо показывает подруге язык и сгребает из вазочки горсть — предназначенных явно не ему — конфет, распихивает ее по карманам. — Самым вредным. — Иэири возвращает гримасу и тихо смеётся. — В любом случае самым-самым. — Пожалуй, с этим соглашусь. Воцаряется неловкая тишина. Сатору с застывшей полу-улыбкой-маской смотрит в одну точку на краю стола и перекатывает во рту яблочную карамельку с жидкой начинкой, пока Сёко думает о чём-то своём. Вопрос повисает в воздухе почти осязаемый. Ответом служит сам Сатору. Красноречивей некуда. — Я тебе, кстати, привёз гостинцы. — мужчина смаргивает наваждение и лезет вниз, к своей сумке. С гордостью кидает на стол Иэири четыре блока «мальборо». Ждёт похвалы, едва не светится. — Очень мило с твоей стороны, Сатору. Спасибо. — девушка быстро прячет драгоценные сигареты по всем ящичкам. — Ещё хочу немножко побыть стукачом. — Годжо говорит тихим, заговорщицким тоном, наклоняясь близко-близко к подруге. — Один, точнее одна, из твоих деток курит. — Да что ты говоришь! — Сёко в почти ужасе вскидывает тонкие тёмные брови. Но очень быстро возвращает привычное флегматичное выражение лица. — Я в курсе. Нобара тайком берет у меня сигареты. Не хочу, чтобы она курила дрянь. Сигареты, что ты привёз, для неё. — Иэири улыбается и наматывает на палец длинные волосы. — Не думал, что ты настолько прикипела к несчастным сироткам. — Сатору задумчиво трёт гладкий подбородок. Кто бы мог подумать, что Сёко в душе тот ещё филантроп-благодетель? Хотя вряд ли можно приурочить спонсирование табачной зависимости малолеток к доброму делу. Ну и дела. — Они чудесные. Нужно тебя с ними познакомить. — Спасибо, верю на слово. Не испытываю недостатка коммуникации. — Годжо кокетливо складывает ногу на ногу, ни капли не заинтересованный. — Сомневаюсь, что ты в принципе с живыми людьми общаешься. — Ну да, с мёртвыми в основном. — Сатору скрипит зубами и как-то агрессивно рассматривает собственные аккуратные ногти. — Мёртвые не особо разговорчивые, так ведь? Годжо резко поднимает голову. Глаза его, сощуренные, опасно блестят. — Тебе виднее. Ты с ними больше дел имела. — Мне интересно твоё мнение. — Чего ты добиваешься? — Хочу тебя вытащить из твоего состояния. — Сёко не улыбается. Не хмурится. Хуй вообще знает, что она чувствует. Чувствует ли хоть что-то вообще. Сатору не нравится. Он не знает, как реагировать. — Со мной всё в порядке. — ложь на вкус, как битое стекло в карамели. Как первый глоток «отвёртки», где в составе дешёвая водка и апельсиновый сок — в котором сахара больше, чем апельсинов — из пакета, сражаются за право быть самым мерзким. — Я видела трупы живее, чем ты. Сатору молчит, поджимая губы. Резко вскакивает с места едва не роняя стул. — У меня обратная электричка через час. Не хотелось бы опаздывать. Рад был повидаться, детишкам привет. — Годжо не дожидается ответа, разворачивается на пятках и в два шага почти оказывается у двери. — Хорошо, что он тебя не видит таким. Он бы так тебя возненавидел, но, конечно, не сильнее, чем ты сам себя ненавидишь. — Сёко говорит буднично и почти безразлично, будто бы словами вскрывает не понарошку мертвого Годжо, на железном столе распятого. Мужчина даже ухмыляется. Правда говорят, что медики — цинники ебаные. Так вот даже среди них Сёко — явный рекордсмен. Даром, что с детьми работает. Дрожащая белая рука так и замирает над испещренной царапинами дверной ручкой. Сатору до боли сжимает челюсти. — Может хватит влачить существование и начать, наконец-то, жить? — Сатору слышит чирканье зажигалки. Сёко настолько плевать, что она курит прямо в медицинском кабинете с цветастыми плакатами о вреде курения. Какая ирония! — И что ты мне предлагаешь? — собственный голос мужчина узнает с трудом. Рука всё так же нависает над ручкой, в любой момент готовая открыть дверь. — Я предлагаю тебе помочь тем, кому нужна твоя помощь и кому действительно можно помочь. Сатору медленно поворачивается. Во взгляде его стеклянном — ни грамма понимания. — Оставайся здесь, как преподаватель. У нас есть место. Если поймёшь, что лучше не становится — вали в свою пустую, разъебанную тобой же, хату с вечным ремонтом и вечными попытками заменить всё вокруг себя на новое. Только вот, хоть весь мир по кирпичику замени, но пока ты не пересмотришь себя — нихуя тебя не станет лучше. Сатору нервно сглатывает и, едва не снеся дверь, покидает кабинет Сёко, напрочь забыв про собственные вещи.***
Шляться по незнакомой глухой местности — гениальная, звёздная идея. Сатору носком кроссовка пинает мелкие камушки и битое зелёное стекло от пивной бутылки. Детский дом остался далеко позади. Перрон — вообще в другой стороне. У Годжо в карманах — леденцы, деньги, телефон-раскладушка с дурацким брелоком и документы. Годжо в принципе может прямо сейчас идти на платформу и терпеливо ждать душную электричку, что с трудом, но привезёт его домой. Назвать, как выразилась Сёко, разъебанную им же самим вéдомку «домом» язык поворачивался едва-едва. Сатору ерошит белые волосы пятерней и садится на облезлую лавку. Краска старая, потрескавшаяся отваливается мелкими кусками, что прилипают к влажным рукам и одежде. Да и плевать. Годжо достаёт из внутреннего кармана особую пачку сигарет. Особая она, конечно, только для Сатору. Обычный «парламент», чуть потрёпанный и помятый от времени на уголках. Мужчина мысленно пересчитывает сигареты. Осталось шесть, не считая перевёрнутой фильтром вниз — счастливой. Ее обязательно нужно выкурить последней. Так учил… да не важно. Годжо выуживает длинными пальцами «палочку здоровья», как звала их Сёко, и зажигалку в которой почти не осталось бензина. Подкурить удаётся не сразу — предательская искра всё никак не хочет разгораться в полноценный огонёк. Но Сатору упорный, Сатору добивается того, что хочет. Почти всегда. Мужчина делает нервную затяжку. Слова Сёко тонко и назойливо звенят внутри черепной коробки, заглушая все прочие звуки вокруг. Сатору выдыхает горький смоляной дым. Сатору улыбается. Зло. Через силу. С прекрасным осознанием того, что Сёко — на все сто права. Но способ подачи информации у неё уж больно радикальный. Возможно, Иэири в своё время имела слишком много дел с мёртвыми, с теми, кому уже действительно всё равно, что аж утратила базовые способности к сопереживанию? Даже к самой себе. На похоронах она не плакала. Стояла серой безликой тенью, а потом уехала со словами, мол мне есть ради чего продолжать жить и мёртвым уже жалость живых не нужна. Мёртвым не нужна. Но вот Сатору то мертвым не был. Сатору, в отличии от подруги, жить было не для чего. От воспоминаний медленно закипает алогичная золотая злость внутри вен. Выжигает напрочь благоразумие. Хочется рассмеяться, а потом расплакаться. С едким яростным удовольствием выплюнуть в лицо Сёко ядовитые слова такой же правды: Где ты была, когда я часами сидел у могилы? Где ты была, когда каждая церковь наотрез отказывалась отпевать самоубийцу? Где ты была, когда я впервые в жизни молился. О собственной смерти? Годжо готов поклясться, что слышит звонкий, усталый ответ прямиком из недр больной башки: Я была там, где я была действительно нужна. Мертвому не помочь. А тебе моя жалость никуда не уперлась. Всё, чего ты жаждал, так это чуда. А я — явно не маг. Сигарета медленно тлеет на конце, умирая. Годжо жадно курит. Не взатяжку, конечно нет. Просто обжигает лёгкие, горло и попусту тратит хорошее курево, чем оскорбляет таких ценителей прекрасного, как Иэири. Дай бог ей здоровья. Удовольствия — целый ноль. Сатору кажется, что даже минус один, но он не бросает. Он курит не для удовольствия. Для него это — ритуал. Своего рода поставленная за упокой души свечка в храме. Горячий пепел падает на обнаженное острое колено — даже не больно. Сатору думается, что больнее, чем есть, уже не будет. Даже Сёко кроваво ставит на Годжо «крестик». Годжо хмыкает, сминая зубами фильтр и поднимается с лавки, стряхивая с себя засохшую краску. В ближайшую урну летит обратный билет на электричку. Сатору возвращается в детский дом, мысленно ставя рядом с крестиком «нолик». Поиграем?