fair game

Ну и пиздец.        Сатору на протяжении уже нескольких минут всеми возможными и невозможными силами старается вглядеться в мутное от многочисленных царапин стекло старенькой тихо гудящей морозилки. Нихуя не понимает, бесится, но дело не бросает — в глазах уже мелкая рябь пляшет от желтых написанных от руки ценников, криво наляпанных друг на друга — черт ногу в них непременно сломит и, по-любому, сгинет. Половину так вообще перекрывает снежок — наледь толстым белоснежным слоем осела на серебряных стенках — кажется, что только на ней весь ларь и держится. Вот какое мороженое соответствует какой бумажке? Хуярь, видимо, наугад. Годжо раздраженно выдыхает, позорно принимая поражение от холодильника в убогом магазинчике. Что его вообще сюда потянуло — величайшая загадка, достойная, как минимум, РЕН-ТВ. Это явно не косая выцветшая вывеска с гордым названием «Авоська», явно не голод или жажда. Ну а что тогда?  Да хуй его знает. Наверное, нужно просто зажрать горечь от сигареты.        Отодвинув с характерным скрипом стекло, Сатору достаёт эскимо в шуршащей фольге, — обертка приятно обжигает холодом пальцы — как трофей несёт кассирше, что пилит его тяжёлым взглядом с самого начала.  — Двадцать семь пятьдесят. — женщина достаёт откуда-то снизу поёбанную жизнью клетчатую тетрадку, раскрывает на середине и быстрым мелким почерком вносит в неё новую продажу. На Сатору не смотрит — уже, походу, нагляделась.        А Сатору зависает на несколько секунд. Вот тебе ни «здрасьте», вот тебе ни «пожалуйста». Мда, далеко не «Пятёрочка» у дома с приветливыми работниками и новенькими кассами. И внятными ценниками, чего уж тут скромничать. Годжо кивает сам себе и достаёт из бумажника тысячную купюру — новенькую, хрустящую; протягивает продавщице, что встала столбом за прилавком. Женщина щурит накрашенные синей тушью глаза и поджимает малиновые губы, — сочетание достойное, как минимум, Шанель — как-то боязливо принимает оплату; со всех углов проверяет подлинность банкноты, разве что не облизывает.  — Всю ночь рисовал. — Сатору беззлобно улыбается, а продавщица раздраженно цокает языком, перестав наконец мучить несчастную тыщу. Цыганские пёстрые браслеты ее насмешливо звенят при каждом движении. Годжо думается, что если столкнуть тетку в реку, она камнем пойдёт ко дну из-за своих цацок. — Помельче то не будет?  — Не будет. — сказал, как отрезал. Кассирша в ответ на это лишь кривит рот и, закинув деньги в кассу, выуживает сдачу. Небрежно кидает целую горсть мелочи прямо на стол и только потом кладёт сотенные купюры — в этом захолустье нет даже специальной тарелочки! Улыбается, будто подала милостыню на Казанском — снисходительно.        Годжо ничуть не удивляется чужой мелкой подлости; бумажки аккуратно укладывает в кошелёк, а вот от килограмма мелочи, пожалуй, отказывается. Просит на всю мелочь выбить ему мятную жвачку. С нескрываемым удовольствием смотрит, как женщина, пыхтя, длинными красными когтями пытается сгребсти монетки обратно. Выбить ему, наверняка, помимо жвачки хотят сейчас ещё и зубы. Уморительное зрелище. Мгновенная карма.        Покинув душный магазинчик и выкинув мерцающую упаковку в ближайшую наглухо заплёванную кожурой от семечек мусорку, мужчина весело направляется медленным шагом в сторону детского дома. Идет неспешно, но доходит даже быстрее чем, — так кажется? — уходил.        Возвращаться к Иэири спустя лишь двадцать четыре минуты после его мини истерики было, ну, не то чтобы стремно, но… ладно. Да, стремно. Нужно где-то переконтоваться ещё минут десять. Завидев детскую площадку на территории, мужчина, не раздумывая, направляется к ней. Можно пока что здесь спокойно поесть, обмозговать некоторое. Сатору ладонью проводит по узорчатой древесине, — ну вроде чисто — по-хозяйски усаживается на древних качелях. Древних, как сам мир, но с свежим слоем рыже-оранжевой вырвиглазной краски, что некрасивыми подтеками кое где засохла под солнцем — цвет выбирал явно безумец. Или отбитый наглухо слепой дальтоник. Качели противно скрипят — искренне обещают развалиться совсем скоро. Может быть, прямо сейчас. Сатору не слушает. Неторопливо ест эскимо в шоколадной глазури и изредка косится на серую «блочку». На удивление здесь было даже как-то спокойно. Очень. Звезда ласково пригревала макушку. Ветерок нежно путал молочные волосы. И воздух даже не пропитанный смогом — дышать хочется.  А жить?..       Сатору вдруг сводит зубы и скулы холодом. Кусочек шоколадной глазури отваливается и прижигает кожу на коленке, мгновенно начиная плавиться.  Пожалуй, оставим вопрос риторическим.        Устало закрываются глаза. Постепенно начинало клонить в умиротворенную дрёму. Интересно, Сёко его уже приметила? Наверное нет. Окна медблока выходят на другую сторону.        Предложение Иэири было весьма и весьма неожиданным. Сумасшедшим. Диким. А от того ещё и будоражащим. Как там говорят психологи? Люди — рабы привычек, а смена обстановки способствует переходу к более осознанному мышлению? Звучит… да никак, блять, не звучит. Это как если сказать, что шторм не повредит кораблю, если корабль будет в пустыне. Так то оно так. Вот только, что делать, если шторм не снаружи, а внутри?Консилиум воображаемых мозгоправов разводит руками. Пациент скорее мёртв, чем жив, сестра, записывайте… — Привет. — чужой звонкий голос слышится как из под той самой морской штормовой тёмной воды. Сатору сначала думается, что показалось, но на всякий случай он лениво приоткрывает один глаз, сразу упирается в чужую фигуру. Оценивающе оглядывает ту снизу вверх, чуть скосив взгляд. Ничего особенного, разве что… …улыбка.  Первая мысль о незнакомце  отпечатывается на изнанке черепной коробки, будто кто-то приколол ее булавкой на почетную доску.  — Ты потерялся? — треклятая улыбка, будто бы, становится ещё — куда ещё то?! — шире. У Сатору скулы заныли от одного лишь вида. Мужчина быстро смаргивает внезапную слепую пелену, осматривая собеседника теперь полностью.        Мальчишке на вид не больше шестнадцати. Глазища в пол лица.  Светло карие, что в солнечных бликах вообще кажутся желтыми, как у хищника.  Смотрит с почти детским энтузиазмом в ожидании ответа, едва не подпрыгивая на одном месте.  У Сатору невольно дергается бровь.  — Нет, не потерялся. — говорит лениво, нехотя. Откусывает ещё кусочек мороженого и отворачивается, как бы в разговоре не заинтересованный. На самом деле уж больно слепит чужая улыбка. Даже сквозь стекла темных очков.  — Вот как, — пацан звонко смеётся. — прости, просто выглядишь потерянным.       Сатору невольно хмурится. Ему кажется, что за этой простой, брошенной вскользь фразой стоит смысла больше, чем во всём его мирском существовании. Мужчина трясёт головой и нарочито равнодушно пожимает плечами, во второй раз не желая продолжать сумбурный диалог.  — Меня зовут Юджи, а тебя? — а мальчишка всё не унимается. Переминается с ноги на ногу и искорки озорства в его глазах пылают подобно бенгальским огнём на каждый Новый год. Блядская улыбка, будто приклеенная, плотно сидит на лице и никуда не собирается. Аж бесит.  — У тебя аутизм что ли? Или синдром Ангельмана? — Сатору кривит губы и чуть клонит лицо вниз, что очки спадают на кончик носа, а Юджи удивленно вскидывает брови, но даже так не перестаёт улыбаться. Отрицательно качает головой. — Че ты тогда так лыбишься?  Парень вздрагивает и замирает. Молча хлопает своими по-девчачьи длинющими ресницами и спустя несколько секунд вдруг снова смеётся.  — Мне просто хочется с тобой подружиться.  — Зачем? — чужая искренность следами-ожогами ранит душу и бьет поддых, почти ломая рёберную клеть. Становится правда интересно. До Сатору никому не было дела уже… да не важно.  — А разве не ты наш новый член семьи? — неуверенность пополам с сомнениями теплится в речах. Юджи щурит золотистые глаза и, повторяя жест Сатору, клонит голову набок.  А у Сатору уже его эскимо по пальцам течёт, чего он напрочь не замечает. В башке одно слово повторяется тысячу раз.  Семьи. Семьи. Семьи. Семь… Семьи?.. Годжо медленно закрывает глаза.  Ну и пиздец.  Это конечная. Или конченная, тут как посмотреть.        Наконец всё стало кристально чисто ясно. Это не детский дом. Здесь лечебница для душевно больных и, наверное, алко и нарко зависимых. У Годжо непроизвольно дергается уголок рта, мимикрируя в маниакальную усмешку. Теперь даже ржавый цвет качелей не кажется стремным, а вполне себе уместным. Создающим таинственный антураж психушки. Странно, что нет решёток на окнах. И колючей проволоки вдоль забора под напряжением. Ну или чего там должно быть по всем кинематографичным канонам при изображении дурки?        Сатору открывает глаза, косо оглядывает нового знакомого и резко встаёт с качелей. Те болезненно ноют, но вроде падать — слава Богу — пока не собираются. Годжо вытягивается во весь рост, подмечая, что пацан ему едва по плечо.  — Я пойду, пожалуй. У меня ещё дела.        Годжо выкидывает в ближайшие кусты остатки расплавленного мороженого и позорно сбегает в серую блочку, готовый поклясться, что если обернётся — странный мальчишка будет провожать его улыбкой. 

***

      Сёко найти оказывается проще простого — за время отсутствия Сатору она никуда из кабинета и не девалась. Сидит себе посиживает, безучастно глядя в высокий потолок. Даже не заполняет бестолковые бумажки, создавая хоть какую-то видимость работы. Сугубо ради приличия, конечно же. Рядом хрустальная пепельница плотно забитая бычками. Годжо в который раз удивленно поднимает брови и задумчиво качает головой, пребывая почти в безгласном восхищении.        Сатору всегда, с самого детства, был на ступеньку, а то и несколько выше остальных. Умный, как Билл Гейтс, богатый… да в общем-то тоже, почти как Гейтс. Нетитулованный обладатель гран-при в номинации «Красавчик всея Земли», где в пух и прах разгромил даже молодого Ален Делона. С харизмой и самооценкой Тони Старка. Даром что в каком-то роде мизантроп.        В общем, все его привелегии создавали между ним и обществом некоторый барьер. Непробиваемую защиту из, буквально, ничего. Неприкасаемый со всех сторон для почти каждого. Но даже Сатору с его броней из вакуума-пустоты целиком и полностью из года в год разбивался об святой холёный похуизм Иэири. Невероятная женщина. Явный лауреат Нобелевской премии в мало кому известной отрасли «Поебательство».  — А я думала уже на всех парах мчишь домой. Передумал? — Сёко даже не отводит взгляд от — наверняка — занимательных потолков. В голосе нотки язвительности скачут заметно, пока лицо у хозяйки такое же непроницаемое, как и всегда.  — Да я за вещами зашёл.  — За пустой сумкой, каких можешь купить сотню? Да брось ты.  Сатору по-детски морщит нос и пару раз кивает. Мол да, да, подловила, заткнись. Садится вновь на стул, сложа ладони на коленках, как провинившаяся школьница.  — Расскажи что ли тогда о тех, с кем мне придётся работать.  — Так ты хочешь поработать? — Сёко наконец-то переводит взгляд на друга. В глазах мелькает неподдельный интерес, добротно приправленный самодовольством.  — Я хочу чтобы ты рассказала о детях, а потом я решу хочу ли работать.        Девушка молчит. Пилит Сатору взглядом и укладывает подбородок на сцепленные замком руки. Сатору не отворачивается — принимает условия, прекрасно зная, что победит. Секунды тянутся жвачкой. Той самой, мятной, что рассыпалась в кармане. Игра «в гляделки» никогда не была столь интересной. Молчаливая битва характеров, мыслей, идей.  — Черт, — как и ожидалось, Сёко сдаётся первая. Выдыхает, откинувшись обратно в кресле, и достаёт из пачки новую сигарету. — ладно. Во-первых, у нас детский дом близкий к домам семейного типа. — Иэири небрежно подкуривает. Медленно с удовольствием затягивается. — Педагоги живут вместе с воспитанниками, создавая условия, приближённые к внутресемейным. Иногда дети себя называют братьями и сёстрами, даже если не состоят в кровном родстве. Обращаемся друг к другу по именам и на «ты».  Сатору кивает и чуть облегченно выдыхает — всё же не дурка. Уже хорошо.  — Девочка, что ты встретил, это Нобара. Девчонка-сорванец, огненный смерч в компактном формате. Таскает мои сигареты и думает, я не замечаю. Мечтает уехать от сюда в столицу. Есть мальчик Мегуми. Его отец в нулевых был большой шишкой, криминальным авторитетом. Мегуми особо не рассказывает — по крайней мере мне или кому-то из учителей — что он видел, пока его отца не убили. Единожды обмолвился, что в их квартире до смерти запытали человека через стенку от его спальни. Есть сестра, но она уже долгое время в коме. Несчастный случай. — девушка неопределённо ведёт плечом и вновь глубоко затягивается, как будто давая Сатору время на обработку информации.  — Близняшки Маки и Май. Любят друг друга, но не могут перестать соперничать и ругаться. Есть ещё Тоге тихий мальчик. Из него слово вытянуть — большая удача.        Сатору задумчиво слушает, кивая на каждое новое имя, и ждёт. Ждёт, когда Сёко скажет про того, кого он встретил на площадке. В голову уже закрадывается мысль, что никакого мальчика с золотыми глазами и не было. Мираж. Призрак. Глюк. Всё-таки дурка.  — А есть у вас такой с глазами, как у Бемби и с вечной улыбкой, как будто ему лицо парализовало?  Годжо не выдерживает. А Иэири невесомо улыбается. Пару раз кивает — скорее сама себе.  — Уже познакомился с Юджи? Он наше солнышко. Очень добрый, хороший мальчик. Только вот сильно зависим от чужого мнения. И сам по себе романтичная влюбчивая натура. Многие этим пытаются пользоваться. И заранее тебе хочу сказать, что даже не пытайся поступить с ним, как козел. Его брат тебя убьёт. — Иэири тушит на половину скуренную сигарету в пепельнице, а Годжо брезгливо морщится.  — Меня не интересуют сломанные игрушки. — Как же ты в зеркало то по утрам смотришь тогда?  — Сёко беззлобно хмыкает. Втыкает булавку-подъебку в Сатору со всего размаха — поглубже.  — С закрытыми глазами. Да и что мне может сделать подросток?  — Готова спорить, что ты не встречал таких, как Сукуна, прежде. Это просто камикадзе. И лучше не знать, что было в прошлом. Даже работа с психологами едва ли помогла. Души не чает в младшем брате и неоднократно из-за этого влипал. Тебе крупно повезло, что он выпустился.  — И бросил горячо любимого — с твоих же слов — братика здесь? Занятно. — Сатору фыркает, ни капли не впечатленный рассказом о каком-то мистическом брате-маньяке.  — Сукуна поступил в университет. Причём неплохой, ещё и на бюджет. Работает, копит деньги, чтобы они могли спокойно жить. Или лучше чтобы Юджи день и ночь сидел в какой-нибудь общаге? Здесь Сукуна знает, что с его братом всё будет хорошо.  — Логично. — Сатору задумчиво кивает. И резко хлопает в ладоши. — У вас тут прям образцы головоломок на любой вкус!  — Да. Ты отлично впишешься. У вас уровень развития и морального истощения примерно одинаковый. Хотя ты, возможно, ещё чему-то даже научишься, а твоя душа обретёт покой и мир.  — На долго ли? Вечный мир можно найти только на кладбище. — мужчина скептически смотрит на подругу и закатывает глаза.  — Годжо Сатору?  — Эммануил Кант.  — Ты фактически жил на кладбище. И как, нашёл мир?  — Спасибо, что напоминаешь мне об этом неустанно. — Сатору весь съеживается и отворачивается. В голове вереница мыслей никак не хочет собираться во что-то внятное. Возможно сейчас он делает самую большую ошибку в своей жизни. — Черт с тобой. Какая у вас вакансия?  Сёко улыбается. По-настоящему. Редкое, однако, явление.  — Русский и литература.  Да блять!  — О, нет. — Сатору поднимает руки в жесте «я сдаюсь». — Я же даже не гуманитарий. Я не смогу толдычить о том, в чем не разбираюсь.  — Ты чего-то не сможешь? Не прибедняйся, Годжо. Ты книг прочёл больше всех нас вместе взятых. Да и сочинения всегда писал изумительно. — Иэири ласково гладит эго друга, прекрасно зная, куда надавить. — Давай же, реализуй свою потребность помочь кому-то, тебя же это грызёт, я вижу.        Сатору смотрит в одну точку и молчит. Физически ощущает, как его разрывают на части собственные мысли — сбежать. Остаться. Сбежать. Остаться. Сатору играет в игру, где он победитель, где он побеждённый. Монетка падает ребром, больно впиваясь в мозги.  — Я думаю, он бы этого хотел. — Сёко говорит как бы между прочим, пока у Годжо, кажется, наглухо пропадает сердцебиение. Иэири давит на болевые точки виртуозно, почти заботливо, бережно поливая раны зелёнкой. Сатору надломленно скулит и поджимает губы, окончательно сдаваясь на милость подруги.  — Твоя взяла. Какие тебе документы нужны на трудоустройство?  — Никакие. Они уже все у директора. Ты одобрен и почти устроен. Комната тебе выделена.  — И давно ты это планировала? — шок смешивается с ленивым принятием. Кривая улыбка, как последняя стадия.  — На самом деле нет. Подумала, что ещё немного и ты загнёшься, а второго друга я потерять не могу.  — Где ж ты раньше то была? — ответ известен заочно. Вопрос вникуда. Чисто для галочки.  — Там, где была действительно нужна.  У Сатору нервно дергается глаз. 

***

— Хочу вам представить нового учителя русского и литературы — Годжо Сатору. Блестящий выпускник столичного  университета и хороший друг нашей Сёко. — директор — высокий хмурый дядька, что одним видом бросает в дрожь — коротко представляет воспитанникам Годжо; кивает тому и отходит в сторону, давая право на самоинтродакшн. — Всем привет, я надеюсь мы с вами быстро подружимся и никто не станет срывать мне уроки. — Годжо облокачивается бедром об учительский стол, едва на него не усаживаясь, оценивающим взглядом медленно проходится по каждому. Дети смотрят, словно волчата. Молча ждут чего-то, настороженно переглядываясь украдкой между собой. — А вы альбинос или просто поседели уже? — откуда то сзади раздаётся смутно знакомый голос. Та самая рыжая девчонка. Нобара кажется? Наглости ей действительно не занимать. Сатору переводит взор на задние ряды, отмечая ещё одного знакомого — того самого солнечного мальчика, сейчас сидящего зажатым между нахальной девчонкой и ещё одним — пока не знакомым — воспитанником, что косо и исподлобья брезгливо оглядывает учителя, сложив руки на груди.  — Конечно поседел. Причем недавно — как только сюда приехал. — Сатору улыбается, всматриваясь в святую троицу едва умещающуюся за одной партой.  — А почему вы решили к нам пойти работать? — теперь вопрос прилетает спереди и Сатору лениво переводит взгляд на одну из близняшек. Что одна, что вторая радушными вообще не выглядят.  — Потому что я много чего знаю и многому могу научить! Хочу взрастить новое поколение так, чтобы оно было лучше, чем предыдущее, если вы понимаете о чем я. — Сатору вызывающе поднимает одну бровь и улыбка его становится ещё шире. Слева сразу же прилетает тычок под рёбра от Сёко, справа — укоризненный взгляд Директора. — Я имею ввиду, что надеюсь смогу сделать из вас достойных людей.  — После такого учителя мы будем достойны лишь общественного порицания. Ну или сострадания. — тяжёлый вздох следует за этим изречением. Сатору ищет автора и почти сразу упирается взглядом как раз в того незнакомого смурного мальчишку рядом с Юджи. Со всех сторон раздаются тихие — и не очень — смешки.  — Вы просто, пока что, не осознаёте, на сколько я потрясный и… — И лучше, я думаю, вы познакомитесь на занятиях. Всем спасибо, правки в расписании огласим чуть позже. — Сёко нагло вклинивается в разговор, перебивая. Цепляется за саторовский локоть, насилу уводя того из кабинета.  — В человеке, обычно, восемьдесят процентов воды, а вот в тебе — заносчивости. — Иэири складывает руки на груди и поджимает губы. Глаза ее опасно поблёскивают в свете потолочных тусклых ламп.  — А в тебе никотина. А остальные двадцать — пиво. До сих пор под кроватью хранишь банку Балтики девятки «на чёрный день»? — Сатору не стыдно. Сатору гаденько смеётся и тут же получает тяжёлый подзатыльник лёгкой рукой.  — Смотри, чтобы за твой характер тебе не объявили войну.  — Да ну? И что же будет? Украдут все мои трусы и заменят на женские? — голос ядовитым сарказмом пропитан. Сатору веселится, растягивая губы в полу-улыбке.  — О нет. У этих фантазия пошире, чем у тебя на первом курсе универа. — Сёко  хмыкает, вероятно вспомнив общее прошлое.  — Посмотрим.  Сатору от чего-то слишком становится радостно. 

***

— И как вам новый педагог? — Нобара, удобно устроившаяся на острых прохладных коленях Мегуми, мечтательно рассматривает собственные ярко выкрашенные розовым  лаком ногти. Спрашивает про учителя, как бы между прочим, прекрасно зная, что мысли в их головах и так по-братски честно делятся на троих.  — Там скорее педо-фил. — Фушигуро фыркает. Красноречиво разделяет слово на две составляющие и, сложив руки на груди, закатывает глаза к белёным потолкам. Этот Годжо смог его выбесить за первые секунд тридцать. Внимание всем! У нас новый рекорд! Нужно внести имя в сводную табличку и выписать Сатору почетную грамоту.  — Богатенький мальчик, что решил в филантропа поиграть на — разумеется! — добровольных началах. Потусуется с нами недельку и свалит обратно в столицу давать везде интервью о своей бескорыстной помощи бедным сироткам.  — Вот бы с ним в столицу… — Кугисаки с трудом поднимается с чужих коленей — у Фушигуро уже наверное задница занемела сидеть на ковре — и стряхивает с себя невидимые пушинки. — Да и сам вроде ничего такой, симпатичный. Снегурочка в мужском теле.  — Меня он утром аутистом вообще обозвал. — Юджи лежит на кровати, свесив с края ногу. Лёгкий укол ленивой обиды всё-таки ужалил душу, но так же быстро испарился. Почти бесследно. — Да и с чего вы взяли, что он богатый? — парень искренне не понимает — неужели у друзей есть суперспособность видеть на лбу каждого его финансовое положение? Если так, то у Итадори явно на лице четко выбит ноль. Может быть даже чуть меньше. О господи! Теперь придётся до конца жизни носить кепку, пряча свой позор.  — Ну ты даёшь. Вообще глазами не пользуешься по назначению? — девушка смеётся. — Да у него ж даже футболка не простая. Дизайнерская. — Нобара важно поднимает указательный палец вверх. С лицом истинного модного эксперта поясняет все тонкости необразованным товарищам. — Бешеные деньги стоит. Я в журнале такую видела. — Да при чем тут футболка? — Мегуми хмурится и поджимает губы. — У него часы на руке стоят дороже нас тут всех вместе взятых. У отца похожие были такой же марки.  — Да и выглядит он очень ухожено. Руки явно не рабочего характера.  — Я и говорю, он картинный педофил. Латентный.  — Может еще и педик. Уж больно холёный. Спорю, что и ноготочки все аккуратненькие, ни одного заусенца!  — Да по-любому его на долго не хватит. Не барское это дело — за гроши работать в глухомани.        Юджи слушает чужие размышления и улыбается, задумчиво вглядываясь в витиеватый рисунок на стене. Молча соглашается с друзьями — их аргументы хотя бы подкреплены какими-никакими фактами. Итадори ведь не заметил ни дорогих часов ни футболки от кутюр. Хорошо, что есть Мегуми и Нобара. Такие они у него… …наблюдательные.